Я сделала почётный круг вокруг школы и направилась к метро. Неожиданно совершила открытие. Рядом с моей родной станцией, оказывается, соседствует станция МЦК. Не раз проезжая на машине по третьему транспортному кольцу, я давно приметила эти футуристические, прозрачные платформы МЦК и новые, современные электрички, проносящиеся по ним. И дала себе слово прокатиться. И вот такой случай представился. Оказалось, что можно доехать до моего дома по МЦК, не делая обременительных переходов в подземке. Поезд подошёл не скоро, но он был бесшумным и уютным и напомнил европейские пригородные электрички. На мониторе сообщалось название следующей станции на русском и английском языках. И ещё всякая дополнительная информация. Мне стало комфортно и тепло. Поезд проносился над какими-то бывшими промзонами, ныне пущенными под застройки, рекламирующими строительство жилого комплекса новой категории, города в городе. Вот она, Новая Москва, не в смысле одноимённого района где-то загородом, а Новая Москва, приобретающая новые очертания, несколько чужая или отчуждённая, или отчуждаемая строительными гигантами, отхватывающими себе куски города и изменяющими их до неузнаваемости. Я доехала быстро. Прогулялась от станции МЦК до дома.
Валилась с ног от усталости. Но, придя домой, я выпила вкуснейшего чайку. Чудесный купаж зелёного английского чая с кусочками манго, клубники, лепестками роз, цветками кактуса, ягодами красной смородины и листьями моринги взбодрил меня, и я достала коробку со старыми чёрно-белыми фотографиями и погрузилась дальше в воспоминания.
На фото мама с полуторагодовалым братцем на руках. Сестры ещё не было на свете, она – самая младшая. Мама – миниатюрная женщина в маленьком тёмном платье. На голове – популярная в ту эпоху бабетта. Ей не требовалось носить привычные в то время шиньоны, она обладала своей шикарной шевелюрой до глубокой старости. Носик узкий с птичьим кончиком а-ля Софи Лорен. Жгучая брюнетка с голубыми глазами (цвет которых, к сожалению, не виден на чёрно-белой фотографии). Взгляд пронзительный и страстный. Только теперь я осознаю её гиперсексуальную привлекательность в молодости.
Рядом сижу я. Мне пять лет. Напротив – шкаф со стеклянной дверью, в котором моё отражение: чёлка, хвостик с бантиком, короткая кофточка и юбочка с оборкой. Нога на ногу, ручки охватывают коленки, спинка прямая. «Вот уже даже на этой фотографии ты вся. „Васса Железнова“», – говаривала моя мама.
С мамой у меня всегда были непростые, в некотором роде состязательные отношения. Впрочем, кто из нас был «Вассой Железновой», можно ещё поспорить.
Моя мама родилась в Украине, в большом селе недалеко от Львова. Пережив ужасы войны, немецкую оккупацию, послевоенный голод и рабскую работу подростком на полях за крошечные сталинские трудодни, она мечтала вырваться из деревни в большой город. Случай представился в виде не то её бывшей соседки по селу, не то какой-то дальней родственницы – сейчас уже и не припомню, да это и не особо важно, – которая уже жила в Москве несколько лет после того, как рабам-колхозникам наконец-то выдали паспорта и они могли вырваться на волю. Мама, учившаяся в ту пору в педагогическом техникуме, умолила женщину взять её с собой, невзирая на бурный протест со стороны её матери, моей бабушки. Так она оказалась в столице. Ей было девятнадцать лет.
Она поработала и горничной, и няней, и кондуктором в трамвае. Вскоре она выучилась на водителя трамвая, и, как она рассказывала, с удовольствием гоняла на пустом трамвае по пустынной ночной Москве. На танцах в парке она познакомилась с отцом, и довольно быстро они поженились, в скором времени родилась я, а затем и остальные дети.
Каждое лето мы ездили в отпуск на Украину, вернее, мама и мы, дети. Своё первое путешествие туда я совершила, когда мне было двадцать дней от роду, рассказывала мама. Бабушка купала меня в каких-то чудесных травах, оттого, я полагаю, и выросла моя чудесная рыжеватая шевелюра.
Папа обычно провожал нас до вокзала. Он оставался работать и приезжал только в конце лета на неделю-другую, чтобы всем вместе вернуться в Москву. Мама трепала его за воротничок рубашки и многозначительно повторяла, как заклинание: «Ты только тут без нас не балуй, не балуй!» Поезд отправлялся, и начиналось лето.
Преодолев тысячи километров в плацкартном вагоне, а затем и на нескольких деревенских покосившихся перегруженных автобусах, мы выползали на нашей конечной остановке вместе с немыслимо огромным багажом (банки с тушёнкой для варки супов, консервы, подарки, детская одежда и т. д.)
Остановка находилась на крутом холме, где нас уже поджидала бабушка и откуда нам предстоял спуск к огромному огороду, который казался мне целым полем (а по сути он таковым и являлся), и к дому.
Настоящей «Вассой Железновой» из нас троих, наверное, всё же была моя бабушка, Оксана Тарасовна Бойко, чей характер полностью соответствовал фамилии, которую она носила. Личность сильная и загадочная, поскольку многие тайны её биографии так и остались неразгаданными. «Моя бабушка курит трубку, трубку курит бабушка моя!» – это про неё. Когда маме исполнился годик, она взяла её в охапку и ушла от мужа. Что уж там её не устроило в семейной жизни – покрыто полной тайной. Мама говорила, что, якобы, она явилась плодом не любви, а насилия; и бабушка была вынуждена выйти замуж за её отца, чтобы избежать позора, но жить с ним так и не смогла, поскольку никогда его не любила. Так это или не так, но поступок по тем временам был неслыханный, тем более в селе. Растила она маму одна, при посильной помощи своей матери, жившей с ними.
Оксана Тарасовна в молодости носила короткую стрижку наподобие каре и кожаную куртку. Работала она заготовителем в колхозе; что входило в её обязанности, я так до конца не поняла, по всей вероятности, она отвечала за поставки, то есть заготовление сельхозпродукции. Знаю только, что бабушка водила грузовик, который назывался «полуторкой», курила, не признавала ничью критику и плевать хотела на общественное мнение. Какими-то мистическими путями она оказалась на каком-то съезде каких-то писателей и много раз с гордостью показывала мне, уже школьнице, старую потёртую фотографию, на которой она была запечатлена вместе с Николаем Островским, написавшим знаменитый роман «Как закалялась сталь», и которую она бережно хранила в сундуке.
У бабушки был незаконнорождённый сын, мой дядя Семён, мамин сводный брат. Кто являлся его отцом – об этом никому не было известно. Бабушка уехала на какие-то очередные «заготовки» и вернулась беременной. Судя по всему, она очень любила его отца, если решилась родить одна, будучи не замужем, и к тому же в селе, где царили предрассудки. В Семёне она души не чаяла, хотя он достался ей очень тяжело, так как был очень слаб здоровьем и страдал многочисленными недугами. Моей маме было уже четырнадцать лет, когда он родился, и, как она говорила, она очень страдала от «позора», которому подвергла её моя бабушка, и от непосильной функции домашней няньки, которую взвалили на неё.
Итак, моя бабушка стояла на горе́ в ожидании. Она была хрупка и тонка, с сильными и натруженными руками. На голове характерный цветастый платок, под которым собранная в пучок длиннющая седая коса толщиною с кулак, которую она расчёсывала раз в неделю, обильно поливая волосы керосином, иначе она с ними не справлялась. У неё было худое, узкое лицо с тонким-тонким прямым носом, как на иконе, и лучезарные голубые глаза, нет, даже не глаза, а очи. Как говаривала она, в молодости стоило ей только взглянуть, как загипнотизированный её взглядом объект тут же послушно подходил к ней. Верю, охотно верю.
Мы спускались в дом, где нас ожидал неземной вкусноты обед: разумеется, борщ с молодой фасолью и домашней сметаной, куриная лапша ручного изготовления с какой-то фантастической душистой шоколадного цвета подливой, по сравнению с которой меркнут даже ароматы трюфелей, и, конечно, гора пирогов: с молодым протёртым горошком и чесночком, с вишней, с вареньем и так далее и тому подобное…
И начинались весёлые и вкусные каникулы. Вечером тазик огурцов и помидоров размером с небольшую дыньку, утром парное молоко с пенкой, которой меня бабушка заставляла умывать лицо, разбудив для этого специально в пять утра, после первой дойки. «Для красоты, для красоты лица», – любила повторять она.
Мы с братцем сиживали на вишне, болтая ногами, поедали её ягоды в немыслимых количествах и пулялись косточками друг в друга.
По распространённой в деревне привычке бабушка топила котят, которые по весне приносила её кошка, но к нашему приезду всегда оставляла одного или двух, чтобы мы могли наиграться с ними вдоволь.
Она держала много кур, и, когда вылуплялись цыплятки, их приносили в дом и оставляли на несколько дней, чтобы отогреть в специально отведенном месте возле печи. Они были жёлтые-жёлтые, как яичный желток, и пушистые-пушистые мягкие комочки, которые весело галдели, сбившись в живое жёлтое пушистое облачко.
Были и утки. В одном выводке оказался хромой утёнок, которого мы очень жалели и кормили с рук. Он стал настолько ручным, что без опаски заходил в дом поклянчить какое-нибудь пропитание. Однажды утка вернулась с пруда без него, шёл сильный дождь, и мы с братцем и сестрой лили слёзы в три ручья, боясь, что наш хромоножка, а вернее, хромолапка заблудился. И случился бы, наверное, настоящий потоп, если бы вдруг во дворе не послышалось отчаянно громкое кряканье. Он сам нашёл дорогу домой! Утёнок был немедленно занесён в дом, обогрет и обильно накормлен.
В одно лето в малиннике лисица устроила нору и вывела щенят. Их было четверо или пятеро. Лисята были очаровательны и наглы и без страха выходили во двор; но как только подросли, обнаглели вконец и стали тихо подворовывать цыплят, за что в один прекрасный день были изгнаны бабушкиной кочергой из малинника раз и навсегда.
Недалеко от дома был общий колодец, очень низкий, просто бетонное кольцо на высоте полметра от земли, внутри которого плескалась кристально чистая вода. Мы заглядывали в колодец, кричали диким голосом какие-то страшные кричалки, ожидая услышать эхо и стараясь напугать друг друга, тем самым подвергая себя смертельной опасности: ведь так легко было потерять баланс, упасть в воду и утонуть. Однажды мы разбили градусник и катали шарики ртути по полу, наблюдая, как причудливо они видоизменялись, соединялись, втекали друг в друга и вытекали друг из друга, создавая невероятные конфигурации. «А как же ртутные пары? Мы же вдыхали смертельно опасные, ядовитые ртутные пары!», – в ужасе не раз я задавалась вопросом много лет спустя, уже сама став матерью. Но великой Божьей милостью ничего не случалось, и наши рискованные забавы протекали без последствий.
Конечно, иногда мы страдали животами; один раз братец даже угодил с мамой в районную больницу с какой-то кишечной инфекцией, а сестрица разжевала стеклянную пипетку, оставленную на столике, и ей делали промывание желудка в местной клинике, но тоже всё обошлось.
Не принимая во внимание эти неприятности, можно смело утверждать, что наши поездки были огромным детским счастьем и насыщены яркими впечатлениями. И несмотря на внешнюю бабушкину строгость (мы её немного побаивались), она подарила нам море теплоты. Не являясь глубоко верующим человеком, именно она первая рассказала мне про загадочную Божью матерь, которая бежала с младенцем на ослике от каких-то злодеев и ещё много, много тогда непонятных, но очень-очень интересных вещей.
В детстве я никогда не была на море. Я увидела море в первый раз, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Но я совершенно не жалею об этом. Мои украинские каникулы были наполнены солнцем и приключениями и, что немаловажно, заложили основу моего здоровья. Спасибо всем, принявшим участие.