Я смотрела на школу. В настоящее время – это одна из престижнейших спецшкол в Москве, попасть в которую столь же трудно, как и в приличный вуз. Краска другого цвета, разумеется, но внешний облик мало чем изменился. Она была пуста и бездыханна: уроки давно закончились, и все дети и учителя разъехались на праздники. Такая важная в моей жизни школа, вернее, школа жизни, самым крутым образом изменившая ход и траекторию моей судьбы.
Когда меня привели для записи в школу (а в те времена детей соответствующего возраста просто приводили в школу во дворе и принимали в неё), это была самая обычная среднестатистическая средняя школа Москвы. Детям устраивали небольшой опрос в приёмной директора в присутствии родителей. Со мной вошла мама. Имя, фамилия. Почитай три слова. Посчитай до десяти. Стишок расскажи. Вот и весь нехитрый конкурс, и дело в шляпе – вы приняты, поздравляю вас, родители.
Я вышла гордая и довольная. Меня похвалили; брат с сестрой, ожидавшие на улице с папой, завистливо посматривали на меня (они были младше и ещё ходили в детский сад, а я уже стала взрослой, школьницей). Нам всем купили по мороженому, и мы покатались на качелях. Погода была тёплая, августовская, и вечер прошёл замечательно.
Первого сентября мама отвела меня в школу, но возвращалась я уже одна. И не домой. Я шла к ней на работу в детский сад, где вместе с ней находились брат с сестрой; ради этого мне нужно было преодолеть непростой путь, переходя на светофор оживлённую магистраль с бурным движением транспорта. Встречать меня было некому: родители работали, а бабушка с тётей к тому времени переехали в отдельную квартиру в хрущёвке в отдалённом районе Москвы. Я успешно справилась с поставленной задачей и без неприятностей достигла цели.
Так продолжалось изо дня в день. Несколько лет. И вот наступил этот день.
27 мая 1961 года, за несколько лет до моего рождения, было принято Постановление Совета министров СССР «Об улучшении изучения иностранных языков», согласно которому планировалось создание семисот спецшкол с углублённым изучением иностранного языка и написание новых учебников. Волна европеизации, или, я бы сказала, «вестернизации», длиною в десятилетие, наконец докатилась и до моей школы.
Я училась тогда в четвёртом классе. Нам было по десять лет. Оба четвёртых класса собрали в актовом зале и выстроили учеников в две линеечки. На сцене сидела некая комиссия из представителей администрации школы и какие-то незнакомые люди из организации с устрашающим и непонятным для нас названием РОНО (Районный отдел народного образования, бюрократическая структура тех времён, ведавшая школами).
Учеников вызывали по одному. Задавали странные вопросы и просили повторить скороговорки и слова на неизвестном языке. Как я теперь понимаю, это были некие лингвистические тесты для выявления предрасположенности детей к изучению иностранного языка. Тут же создавали два новых четвёртых класса: «А» и «Б», из прежних классов «А» и «Б», только уже в новом, перемешанном составе, в соответствии с выявленной профпригодностью или непригодностью.
Когда меня вызвали отвечать, моя судьба – в то время такая же худенькая и прилежная девочка с двумя косичками, как и я – чинно уселась рядом и всячески направляла мои мысли в нужное русло.
Катя, Маша и Нина угодили в класс «Б», прозванный потом, извините, классом дураков, а мы с Наташей попали в класс «А», с углублённым изучением иностранного языка. Наш класс должен был в режиме «crush course», то есть очень быстро, всего за один год, пройти программу второго, третьего и четвёртого классов (ибо изучение языков в спецшколе начиналось со второго класса), с этой целью и был осуществлён данный отбор. Школа получила статус спецшколы и новую нумерацию, и все последующие за нами классы уже шли по программе спецшколы.
Она была очаровательна. Моя первая «француженка». Её звали Элеонора Николаевна. Она была очень молода, стройна, мила, весела и к тому же являлась лучшей подругой моей другой любимой учительницы русского языка и литературы, о которой я уже упоминала, – Нины Владимировны. Элеонора Николаевна была воистину парфюмерным созданием. Она так и заявила нам: «Девочки, вы же парфюмерные создания, вы не должны произносить грубые слова!», когда кто-то из девчонок крикнул другой: «Дура!» Парфюмерные создания. Это в то время, когда нам втолковывали, что мы все бойцы, строители коммунизма, до которого уже рукой подать, поскольку по программе Партии он должен был быть построен уже в восьмидесятых. Парфюмерные создания. Неслыханно. Когда же она призналась нам, что прокачалась на качелях все занятия по латыни в Инязе, то в наших глазах она просто сделалась Жанной Д’Арк на летящем скакуне, в развевающемся плаще, с горящим взглядом и ничего и никого не боявшейся. Героиня. Икона стиля, говоря современным языком. Пример для подражания. Очаровательная мадмуазель. К сожалению, она проработала у нас недолго, вышла замуж, и, кажется, уехала с мужем – работником Внешторга – куда-то в торговое представительство за границу.
Но это была мощная культурная прививка. Вы не знаете, кто такая Коко Шанель? Какой стыд! Вы же девочки, парфюмерные создания! Париж с его таинственными огнями и мелодиями аккордеона возник где-то вдали, в туманной дымке, и стал принимать всё более чёткие и ясные очертания. Малыми дозами, крошечными каплями она прививала вкус советским девочкам, построенным в линеечку в чёрных фартуках. Мальчики узнали, что девочку следует пропустить вперёд и что негодяя вызывают на дуэль. Мы все прочли «Собор парижской богоматери» и «Отверженные» и долго и бурно обсуждали эти книги, неистово споря о событиях и героях.
Элеонора Николаевна открыла для меня новый мир. Чарующие звуки французского языка. Были осенние каникулы. Накрапывал скучный холодный дождик. Я бродила в капюшоне по двору, одна, погода – «хозяин собаку из дома не выгонит», как говаривала моя мама, просто дома было трудно сосредоточиться. Я сжимала в кулаке листок бумаги с первыми фразами на французском языке и повторяла их, как таблицу умножения, по много-много раз, пока не запоминала их наизусть, не заполняла ими своё сознание. Я была одержима. Я приобретала своё новое «я», более утончённое, более изысканное, более могущественное, если хотите, поскольку стала чувствовать себя человеком мира, который не заблудится ни в прямом, ни в переносном смысле, ибо сможет объясниться при необычных обстоятельствах. Франция, исконное влечение не одного поколения русских, смутно угадывалась в расплывчатых контурах на полотнах Клода Моне в музее изящных искусств на Волхонке, но была ещё очень, очень далека, была просто нечётким, ученическим импрессионистским скетчем.