Потерянные боги - читать онлайн

Глава 1 Джаспер, Алабама, август 1976 г

Чет Моран погасил фары и задом сдал на извилистую подъездную дорожку, ведущую к дому судьи Уилсона. Ровно настолько, чтобы его «Форд Пинто» не был виден с дороги. Стоило заранее развернуть машину к выезду, на улицу: можно будет быстро убраться, если дело до этого дойдет.

Он заглушил двигатель, вылез из машины и аккуратно притворил дверцу. Постоял немного в предрассветных сумерках, разглядывая «Пинто».

– Что за кусок дерьма? – сказал он, но все же с улыбкой, потому что сделка была выгодной. Дэну страшно хотелось заполучить его «Мустанг», достаточно, чтобы заплатить хорошую – лучше, чем хорошую – цену. И все же Чету будет не хватать этой тачки c двигателем 302 кубических дюйма, которую он собственноручно восстанавливал пять лет, практически с нуля. Но машина была теперь в прошлом – как и многое другое. Порывшись в кармане, он выудил тоненькое золотое обручальное кольцо. Без бриллианта, но это было настоящее золото. Чет смахнул с глаз темно-рыжую прядь – глаза у него были серые, настолько бледного оттенка, что казались серебряными – и посмотрел вверх, на длинную подъездную дорожку, ведущую к дому судьи. Он надеялся, кольцо сможет помочь убедить Триш в том, что он теперь – новый человек.

Чет потянулся всем своим худощавым телом и потер шею, пытаясь избавиться от напряжения, набраться храбрости и пойти вверх по этой дороге. В свои двадцать четыре года он только что закончил отбывать срок за хранение с целью распространения. Триш не навестила его ни разу.

Он сделал несколько шагов по дорожке, остановился, опять двинулся вперед и опять остановился. Вздохнул. Письмо от Триш пришло, когда он был в тюрьме уже три месяца. Оно было кратким и по существу: «Дорогой Чет, я беременна. Собираюсь оставить ребенка. На тебе ответственности никакой нет. Я всегда буду любить тебя, но пытаться верить в тебя я больше не могу. С любовью, Триш». Записку он все время держал у себя в кармане, постоянно перечитывая, но ему до сих пор не было понятно, что именно она имела в виду, когда писала, что на нем нет «никакой ответственности». Он писал ей раз десять, по меньшей мере, но ответа так и не получил.

Сначала он злился, в конце концов, это и его ребенок тоже. Но семь месяцев – достаточный срок, чтобы человек успел как следует подумать, посмотреть на вещи с другой стороны. Сколько раз он успел облажаться? Слишком много. Не те качества, которые женщина, мечтающая о семье, станет искать в мужчине. У него скоро будет ребенок, малыш, мальчик или девочка. Мир там, снаружи, жесток. И Чета нещадно грызла мысль о том, что его ребенку придется расти без отца. Он вышел из тюрьмы новым человеком, и, если продажа его обожаемого «Мустанга» еще ничего не доказывала, то многое доказывал тот факт, что он шел сейчас вверх по этой дорожке.

Чет набрал полную грудь бодрящего утреннего воздуха и как раз в тот момент, когда солнце тронуло небо первыми лучами, он вновь пустился по дорожке широким шагом. Мокрые сосновые иглы пружинили под ногами, заглушая шаги. Впереди из полумрака выступило обширное ранчо, сложенное из кирпича, все увитое плющом. Чет осторожно обогнул здание со стороны гаража и уперся в забор из проволочной сетки высотой ему по грудь. Его встретило низкое рычание.

– Спокойно, Руфус, – прошептал Чет и, наклонившись, протянул старому бассет-хаунду руку, чтобы тот мог ее понюхать. Бассет одарил его скорбным взглядом и помотал хвостом. Чет отодвинул щеколду и проскользнул на задний двор. Он присел на корточки и принялся гладить пса, теребить за уши, трепать за брыли.

– Слыхал я, судья Уилсон выпустил специально против меня запретительный ордер. Я не должен приближаться к этому дому. Ты что-нибудь слышал об этом?

Глаза Руфуса явно говорили: «Не-а, не я, ничего подобного».

– Это, наверное, раз плюнуть, если ты – судья. А?

Чет поднялся и двинулся дальше, мимо мусорных баков и большого гриля, через клумбы миссис Уилсон, следя за тем, чтобы не потоптать ее призовые герани. Он прокрался по задней веранде к окнам на дальней стороне дома.

Осторожно заглянул в окно. Оно было открыто; легкий ветерок шевелил тюлевые занавески. Сквозь противомоскитную сетку он различил в свете ночника очертания женской фигуры. Она лежала на боку, спиной к нему. Пульс у него зачастил, он повернулся было, чтобы уйти, но тут услышал голос бабушки – скорее чувство, чем слова, – который говорил ему остаться. Он не удивился; он часто слышал ее, хотя жила она за сотни миль отсюда. Именно ее незримое присутствие помогло ему пережить все эти бесконечные ночи, когда, бывало, казалось, что стены камеры валятся ему на голову.

– Триш, – прошептал он.

Она пошевелилась и перекатилась на другой бок, повыше натянув на себя простыню. Только теперь, увидев ее лицо, он вдруг понял, как же сильно он соскучился по ней – по ее ленивой улыбке, по дурацким смешкам – у него даже слезы на глаза навернулись.

– Триш, – шепнул он опять, немного громче.

Она нахмурилась, чуть приоткрыла свои ярко-зеленые глаза.

– Триш.

Она приподняла голову, смахнула с лица длинные вьющиеся пряди. Глаза широко распахнулись, она ахнула. Сейчас закричит, это было ясно. Но тут страх на ее лице сменился замешательством, и – вот оно! – улыбкой. Какую-то секунду Чет был уверен, что все будет так, как он задумал. Улыбка Триш медленно потускнела.

– Чет? – Она села, легким движением придвинулась к окну. – О, черт. Какого хрена ты здесь делаешь?

У Чета было такое ощущение, будто его лягнули в грудь.

Она покосилась назад, в сторону двери.

– Если папа узнает, что ты здесь, он тебя застрелит.

Чет пожал плечами.

– Нет, он правда тебя застрелит. Уж ты-то должен понимать.

Он понимал. Он знал, что судья Уилсон и правда его застрелит, потому что сказал ему это лично, глаза в глаза – если он когда-нибудь подойдет к его дочери, то закончит на дне трясины Спайси. И Чет знал, что судье это сойдет с рук, потому что в графстве Уолкер у судьи было полно друзей, и делать он мог практически все, что бы ни взбрело в голову.

– Ты меня слышишь? – спросила Триш, заметив, что он, не отрываясь, глядит на ее живот, круглившийся под ночной рубашкой.

– Это взаправду, – сказал Чет.

Она вздохнула, положив руку на живот, и грустно улыбнулась ему.

– Взаправду, взаправду. Месяц еще остался.

Раз, наверное, тысячу Чет репетировал то, что собирался сейчас сказать. Но когда настал момент, все придуманные заранее слова вдруг куда-то подевались.

– Триш, – выпалил он. – Я хочу, чтобы ты уехала со мной.

Он был уверен, что она рассмеется ему в лицо, но этого не случилось. Наоборот, ее лицо вдруг затопила глубокая, абсолютная печаль.

– Чет… Я не могу.

– Ты можешь. Машина стоит внизу, у дороги. У меня все продумано. Я…

– Чет.

– Триш, ты только послушай…

– Нет, Чет, это ты послушай, – резко сказала она, и он осекся. – Я не могу на тебя положиться. Как бы мне ни хотелось, я не могу.

Он хотел ответить.

– Прекрати, Чет. Просто прекрати. Ты что, правда, думаешь, что я готова сбежать в Тимбукту с человеком, который живет за счет торговли травкой? И единственное, чего он хочет добиться в жизни – починить свою старую машину? Подумай, Чет.

– Я думал над этим. Много. – Он вытащил порядком помятое письмо, то, которое она послала ему в тюрьму. – Каждый день.

Она не сводила глаз с письма.

– Я – новый человек.

Она медленно покачала головой.

– Это я уже слышала.

Он достал кольцо.

Она приоткрыла рот, но ничего не сказала.

– Я продал машину.

Она поглядела ему прямо в глаза.

– Твою машину? Ты продал «Мустанг»? Но Чет, эта машина была для тебя всем.

– Я же сказал, я новый человек. Каждый день, с тех пор как пришло твое письмо, я думал о том, кем я хочу быть… чего я хочу. Я хочу быть с тобой… и с моим ребенком. И я готов сделать что угодно, чтобы это было так.

По глазам было видно, как сильно ей хочется ему верить.

– У меня две тысячи долларов осталось после продажи машины. Нам хватит для начала, Триш. Можем поехать на побережье. Ты же всегда говорила, что тебе хочется повидать океан. Правда? Я найду работу, настоящую работу. Обещаю тебе. Слышал, там полно работы на траулерах. А пока не встанем на ноги, можем пожить у бабушки.

Теперь взгляд у нее стал отсутствующим, словно во сне. Ее губы сжались, и видно было, что она старается не заплакать.

– Я не говорю, что все будет идеально, но уж, наверно, лучше, чем если ты останешься здесь, с папой. Ты же знаешь – если не уйдешь от этого человека сейчас, он всю жизнь будет тебе указывать, что делать. Он задушит тебя. Триш…

– Он хочет отдать ребенка приемным родителям, – сказала она, не в силах поднять на него глаза.

– Что?

– Мама, она на его стороне. Они даже пастора Томаса уболтали. Уже все успели устроить. Какая-то симпатичная пара там, в Тускалузе.

– Отдать ребенка? – Чет не верил своим ушам. – Это… Это то, чего ты хочешь?

Глаза ее вспыхнули, во взгляде мелькнула боль.

– Нет, это не то, чего я хочу. – Она потрясла головой. – Я этого совершенно не хочу. – Она обняла живот. – Это мой ребенок. – Она утерла глаза. – Моя… детка.

Чет поддел раму с противомоскитной сеткой, отставил в сторону и, потянувшись через подоконник, сжал плечо Триш. Триш стиснула его руку в ответ с неожиданной силой, заглянула в лицо.

– Чет. Чет, посмотри на меня.

Он посмотрел.

– Поклянись. Поклянись передо мной и Господом Иисусом, что если я возьму это кольцо… Если соглашусь бежать с тобой… То с этого дня ты пойдешь по правильной дорожке. Будешь мужчиной, будешь отцом. И поступать будешь соответственно.

Глядя ей прямо в глаза, он серьезно и торжественно ответил:

– Триш, я люблю тебя и клянусь, что сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда, никогда больше тебя не разочаровать.

– Если ты опять налажаешь… – Ее рука сжалась сильнее. – Богом клянусь, можешь не беспокоиться, что папа тебя пристрелит. Я сделаю это сама.

Он ухмыльнулся так широко, что на глаза навернулись слезы.

– Не налажаю, малыш.

Еще одну долгую секунду она смотрела ему в глаза, а потом отпустила его руку.

– Я быстро. – Она соскользнула с кровати, на цыпочках прокралась к шкафу, мигом достала оттуда сумку и начала, торопясь, упихивать туда одежду и нижнее белье. Натянула под свою длинную футболку цыганскую юбку, сунула ноги в сандалии и подошла к окну. Передала Чету сумку, а потом он помог ей перебраться через подоконник.

– Нам надо спешить, – сказала Триш. – Папа сегодня собирался на рыбалку.

– Погоди, – сказал Чет и, упав на одно колено, протянул ей руку. – Надо, чтобы все было, как полагается.

Прикусив губу, она вложила в его руку свою.

– Триш, ты выйдешь за меня замуж?

Она кивнула, и он надел кольцо ей на палец. Потом поднялся и поцеловал ее. Она обняла его так крепко, что он испугался, не навредят ли они ребенку. Потом Триш разжала руки, отступила на шаг и окинула будущего мужа взглядом.

– Только не забывай, что я могу тебя пристрелить.

Она улыбалась – у нее была самая милая улыбка из тех, что он видел в жизни.

Что-то протиснулось между ними. Руфус глядел на них, виляя хвостом. Чет погладил пса по голове, подхватил сумку. Они двинулись уже было в обход веранды, когда в доме вспыхнул свет. Они пригнулись; крупный мужчина в халате прошел через гостиную. Это был судья. Он скрылся в кухне, и Чет перевел дыхание. Они прокрались мимо крыльца и направились к калитке.

Триш потрепала Руфуса по голове.

– Веди себя тут без нас хорошо.

Руфус завилял хвостом.

«Я всегда веду себя хорошо», – сказали его глаза.

Они закрыли за собой калитку и поспешили вниз по дорожке, туда, где их ждала машина. Чет поглядывал на Триш – ему страшно нравилось, как она двигается со своим животом.

– Что?! – спросила она.

Он ухмыльнулся.

– Ты красивая.

Она заслонилась от него ладонью.

– Хватит на меня пялиться, Чет. Я огромная, как тюлень, и совершенно не накрашенная.

– Ты красивый тюлень.

Она громко расхохоталась, спохватившись, зажала себе рот, схватила его за руку, стиснула. Он сжал ее руку в ответ.

– И ты так мило переваливаешься на ходу, – добавил он.

Она покачала головой.

– Да ты сегодня в ударе.

Он рассмеялся.

Тут она заметила машину и остановилась.

– Ты и вправду продал «Мустанг»!

– Да, – сказал он мрачно. – И вправду продал.

– Ну, я, конечно, рада. Но черт, Чет. Поуродливее машину найти не удалось?

Он нахмурился, а она рассмеялась – лучший на свете звук.

Они подошли к машине, он распахнул дверцу.

Она сжала его руку и приложила к животу:

– Чувствуешь?

Он ничего не почувствовал, но потом вдруг в его руку стукнуло. Раз, другой.

– Боже мой, – выдохнул он.

Глядя на него, она просияла.

– Кое-кто рад, что папа здесь.

Внизу, на дороге, замедлила ход машина. Чет обернулся и увидел, как на подъездную дорожку въезжает пикап, и вот они уже застыли в лучах фар, как мухи в янтаре.

– Вот дерьмо, – вырвалось у Чета.

Пикап затормозил так резко, что в кузове застучали, перекатываясь, удочки. Чет узнал двоих: Ларри Вагнера, своего бывшего тренера по физкультуре, и Тома Уилсона, брата судьи. Оба уставились прямо на него.

Том заглушил двигатель и выскочил из машины, сбив второпях бейсболку с лысой головы. Как и судья, он был крупным мужчиной с объемистым пузом. Одет он был во фланелевую рубашку.

– Триш?

– Надо валить, – сказала Триш Чету.

– Это что, Чет? – крикнул Том. – Вот черт, так и есть. Парень, тебе же было сказано держаться от нее подальше.

Тренер выбрался из пикапа и, пошарив в кузове, выудил домкрат. Ухмыльнувшись, он задрал подбородок, будто уже видел свое имя в газетах – храбрец спасает дочь судьи от похитителя-дегенерата, только что вернувшегося с отсидки.

– Давай, сынок, присаживайся. Потому что никуда ты отсюда не поедешь, кроме как обратно в тюрягу.

В его голосе было столько неприкрытого удовольствия, что Чету стало понятно: дело тут не в судье и не в его дочери, а в некоем незаконченном деле между ними двоими лично. Еще в старшей школе Тренер поймал как-то Чета еще с тремя мальчишками в туалете за раскуриванием косяка. Он выстроил их в шеренгу и выдал каждому по своему фирменному двойному шлепку, который он гордо именовал «кусакой». Бил он с такой силой, что, бывало, сшибал с ног. Когда дело дошло до Чета, которому на тот момент было пятнадцать, парень заявил Тренеру, чтобы тот не заморачивался, а сразу выгнал его из школы, потому что Чет не станет глотать тычки от другого мужчины, а даст сдачи. Когда Тренер все же попытался его ударить, Чет сломал ему нос.

Чет услышал, как позади, в доме, открылась дверь гаража.

– Что у вас там происходит? – крикнул кто-то. Это был судья.

Триш скользнула в машину.

– Давай, Чет. Поехали!

Чет запрыгнул в машину, и Том бросился к ним навстречу, бегом.

Триш заблокировала дверцу как раз в тот момент, как он схватился за ручку снаружи. Чет всадил ключ в зажигание и запустил двигатель.

– Триш! – орал Том, дергая за ручку двери. – А ну выходи!

Чет дал по газам, и маленькая машинка рванулась вперед; Том, крича, бежал следом.

Подъездная дорожка была тесно обсажена соснами, и Чет не был уверен, удастся ли ему проскочить между пикапом и обочиной, но останавливаться он не собирался. Заметив это, Тренер шагнул вперед, заступая им дорогу. В руке он сжимал домкрат.

Чет даже не притормозил. Какая-то его часть даже надеялась, что он переедет этого человека, навсегда стерев с его лица мерзкую ухмылочку.

– Осторожно! – крикнула Триш.

Раздался треск – это домкрат ударил в лобовое стекло. Потом – глухой удар.

Триш закричала, но Чет не стал тормозить; он впритирку пронесся мимо пикапа, пожертвовав только боковым зеркалом.

Чет глянул в зеркало заднего вида. Тренера было не видать.

– Твою мать! Я его сбил?

Триш обернулась.

– Не знаю. Мне кажется, нет.

Визжа шинами, Чет вырулил на шоссе, втопил по газам, и маленький «Пинто» стрелой помчался вдаль.

Глава 2 Остров Моран, Южная Каролина

Песчаный проселок вывел их к деревянному видавшему виды мосту. Чет остановил машину, удивляясь про себя, как этот рыдван выдержал дорогу. Вскоре после того, как выехали из Джаспера, они бросили «Пинто», сменив его на старый универсал, который Чет приметил позади какой-то церквушки. Чтобы завести его, Чет всадил в зажигание отвертку, и минуту спустя они уже были в дороге. Почти без остановок они проехали Джорджию и Южную Каролину, добравшись, наконец, до побережья. Чет был уверен, что судья поднял на ноги весь штат, но они избегали больших дорог, а те немногие полицейские, что встретились им по пути, не обратили на старенький универсал никакого внимания. Наконец, пару раз ошибившись поворотом и выбравшись из нескольких тупиков, они попали сюда, к старому мосту.

Чет позволил себе просто посидеть секунду, чувствуя на лице мягкий свет предвечернего солнца, льющийся через лобовое стекло. Он смотрел, как ветерок играет болотной травой и прядями испанского мха, свисающего с деревьев. Он впустил в себя запах детства – запах земли и соленого ила.

– Мы добрались? – спросила Триш.

Дом с этого места виден не был – деревья мешали, – но Чет знал, что они приехали, куда надо. Зов бабушки, ее голос, вел его, как маяк: он звучал почти как песня, набирая силу по мере того, как расстояние между ними сокращалось. Он кивнул.

– Да, Остров Моран.

Он и забыл, насколько далеко это место было от шоссе, да и от всего остального. Последнее жилье им встретилось пару миль назад – лачуги, крытые жестью.

– Думаю, ты прав, – сказала Триш.

– Как это?

– Здесь нас точно никто не найдет.

– Никто и не должен. Никто не знает об этом месте, уж точно не в Алабаме. Больше никого не осталось.

Триш указала на три небольших соломенных чучела, прикрученных к перилам моста.

– Не хочешь сказать мне, что это такое?

Чучела были сделаны из палок, костей и испанского мха. Проволокой к ним были примотаны куриные лапки. У одного вместо головы был череп какого-то маленького животного, может быть, опоссума или кошки. На обоих концах моста пятнами застыла какая-то красноватая маслянистая субстанция.

– Я же тебе говорил, что она – ведьма.

– То есть она действительно ведьма?

Чет пожал плечами.

– Так говорила тетя Абигайль. Поэтому-то они никогда не разрешали мне сюда приезжать. Естественно, слушать «Зеппелинов» или «Роллингов» мне тоже было нельзя. В своем доме она эту дьявольскую музыку терпеть не собиралась. – Чет усмехнулся. – Сумасшествие – это у нас семейное, причем, похоже, с обеих сторон.

– Так когда ты видел ее в последний раз?

– Бабушку?

– Угу.

– Когда мама умерла, мы ее здесь похоронили, думаю, мне было лет семь. Это был единственный раз, как я видел мою бабушку. Но, скажу я тебе, впечатление она произвела. Как и это место. Понимаешь, до самого нутра пробрало. Всегда хотел вернуться сюда… Жить с ней. Но моя тетя… на самом деле она мне двоюродная бабка, сестра деда… Опекунство досталось ей. – Чет потряс головой. – Представляешь, я как-то даже из дома сбежал… Пытался добраться сюда.

– Что?!

– Ага, мне тогда было всего восемь или девять. Еще до того, как мы переехали в Джаспер, и уже тогда мне хотелось убраться подальше от тетушки с ее вечными проповедями. – Чет улыбнулся. – Успел двадцать миль проехать на своем детском велике, а потом меня догнал полицейский на лошади и привез обратно.

– Так ты не видел ее с тех пор, как тебе было семь?

– Нет.

– Ладно, а когда ты с ней в последний раз говорил?

Чет пожал плечами.

– Чет, она хоть знает, что мы едем?

«Она знает, – подумал он. – Я это чувствую». Но вслух он этого не сказал, потому что совершенно не представлял, как объяснить тот факт, что, хотя его бабушка ни разу с ним не связалась – ни письма, ни телефонного звонка, – у него было чувство, что все эти годы она была рядом.

– Думаю, что да.

– Ты думаешь, что да?

– Все будет в порядке. Увидишь.

Она опять взглянула на гротескных идолов на мосту.

– Ох, Чет… Не знаю я.

Он улыбнулся и медленно въехал на узенький мост. Внизу, футах в двадцати под ними, лениво текла широкая река. Триш подтянула ремень безопасности и поморщилась, потирая руку. Она порезалась о старую ржавую колючую проволоку, когда они перелезали через забор, чтобы угнать универсал, и вид у раны был неважный.

– Нужно хорошенько это продезинфицировать, как только будет возможность, – сказал Чет. – Не хватало только тебе столбняк заполучить или еще что.

– Давай для начала переберемся через мост, чтобы он не рухнул, а потом будем беспокоиться.

Он медленно поехал дальше, а мост скрипел под ними и ходил ходуном; доски трещали под колесами. Преодолев мост, они поехали дальше, через лес, по извилистому песчаному проселку, мимо заброшенных рисовых полей и вверх, по пологому склону холма. Когда они выехали на открытое место, Чет притормозил. Впереди, на вершине холма, стоял в окружении гигантских дубов старый, довоенный[1] еще дом. Его стены явно нуждались в покраске, но в остальном дом выглядел в точности так, как он его помнил, каким он являлся ему в сновидениях.

– Смотри, – сказала Триш, указывая на ту сторону поля. – Это здесь похоронена твоя мать?

Чет увидел несколько запущенных могил, с надгробными плитами, торчащими вразнобой из высокой травы.

– Да, это тут. Кажется, здесь похоронены все родственники со стороны отца. С тех самых пор, как они тут поселились. Где-то в конце тысяча семисотых.

Краем глаза он уловил движение – легкое перемещение теней среди деревьев, теснившихся позади кладбища.

– Чет, – шепот, плывущий по ветру. Сильно, как от удара, закружилась голова, и вдруг на него навалился страх, осев свинцовой тяжестью в желудке. Чет остановил машину.

– Что такое? – Триш тронула его за руку – и страх угас. – Милый, ты в порядке?

– Да… Все хорошо. Показалось, что привидение увидел. Только и всего.

– Вид у тебя и вправду такой, будто ты увидел привидение, – сказала она с улыбкой. Потом нахмурилась. – Ты ведь пошутил, да?

Чет пожал плечами.

– Может, и так. Насколько я слышал, тут много неприкаянных душ болтается. Место уж больно старое.

Она внимательно посмотрела на кладбище.

– Ну, это же будет интересно, правда? Увидеть настоящее привидение.

– Интересно, да. – Чет отпустил тормоза, и машина поехала дальше к большому дому на холме.

Припарковавшись на круговой дорожке перед домом, они выбрались из машины. Участок вокруг дома имел запущенный вид, но кусты у дорожки, ведущей к дому, явно недавно подстригали. Они уже было собирались подняться на крыльцо, но Триш вдруг остановилась.

– Посмотри, зачем бы это? – Она указывала на потрепанные, но все еще яркие шерстяные нити, которые вились между столбиков перил, пересекали лестницу. Тут и там на нитях виднелись крошечные серебряные колокольчики. Разноцветные нитки тянулись по обеим сторонам дома, исчезая за углом. – Странно все это.

Чет пожал плечами.

– В этих местах полно странностей. Еще увидишь.

Перешагнув через нитки, они направились вверх по лестнице. Распахнулась дверь. Чет различил за противомоскитной сеткой очертания фигуры.

– Здравствуй, Чет, – произнес тихий, такой знакомый голос.

– Бабушка?

Она толкнула затянутую сеткой вторую дверь и вышла на крыльцо. Выглядела она в точности такой же, какой он ее запомнил: элегантная женщина со снежно-белыми волосами, струившимися по плечам, по спине. В руке она сжимала простую черную трость, а платье на ней было очень простое, хлопковое, белого цвета. Ни драгоценностей, ни макияжа; ее лицо, губы, глаза – все было одинакового бледного тона. На правом виске выделялся круглый шрам величиной с монету. Чет вспомнил, как ребенком разглядывал этот шрам. Она сказала ему тогда, явно гордясь, что это след от пули. Сейчас она смотрела на него своими серебристо-серыми глазами, добрыми и немного грустными. И Чету казалось, что ему снова шесть, и все, что ему хочется – чтобы она обняла его, крепко-крепко. И, будто читая его мысли, она распахнула руки ему навстречу:

– Чет, добро пожаловать домой.

Он обнял ее, и его омыла волна тепла. Никогда еще ему не было так легко на душе, даже в детстве. «Почему, – подумал он, – почему я так долго ждал?»

Она разомкнула руки, отпустив его, и посмотрела на Триш.

– Бабушка, это Триш.

Триш подошла поближе, протягивая руку.

– Здравствуйте, миссис Моран. Рада с вами познакомиться.

– Прошу, дитя мое, зови меня просто Ламия. – В голосе старой женщины слышался едва заметный акцент.

Чет припомнил, что родом она была откуда-то из Восточной Европы – Румыния или, может быть, Венгрия. Взгляд Ламии упал на живот Триш, и ее лицо озарилось.

– Так, значит, я все-таки дожила до того, чтобы стать прабабушкой. Иди сюда, дитя, – сказала она, взяла Триш за руку и, подтянув поближе, заключила в объятья.

Отпустив гостью, Ламия отступила на шаг, и еще раз окинула молодых людей взглядом.

– Какая радость для старухи, что вы приехали! Заходите, пожалуйста.

Она повела их внутрь, по длинному коридору, постукивая тростью – явно берегла ногу. Несмотря на хромоту, держалась она очень прямо, будто бросая вызов собственной немощи. Чет бросал взгляды в комнаты, мимо которых они проходили. Все помещения выглядели заброшенными – мебели почти не было, только торчал кое-где забытый стул или журнальный столик; обои полосами отходили от стен, а в некоторых местах штукатурка осыпалась, образовав на полу пыльные кучи.

Когда они проходили мимо ванной и туалета, Триш остановилась и по очереди взглянула на них обоих.

– Миссис Моран…

– Пожалуйста, дитя, просто Ламия.

– Ламия, – сказала Триш, явно стремясь поскорее перейти к делу. – Можно мне?..

– Ах, да, конечно!

Триш быстро исчезла за дверью.

Ламия с Четом прошли немного дальше по коридору. Чет чувствовал, что она изучающе поглядывает на него. Вопросы теснились у него на языке. Все эти годы ему столько всего хотелось спросить, но сейчас, когда она была рядом, на него напала немота.

– Давай, – сказала она. – Спрашивай.

– А?

– Я же знаю, что у тебя есть вопросы.

«Да», – подумал он. Вопросов полно. Об отце, о матери. Но больше всего ему хотелось спросить о голосе, который он слышал, или чувствовал, все эти годы.

– Ты хочешь знать, как я говорила с тобой. – Это был не вопрос.

Он поднял взгляд на бабушку.

– Так, значит, это было по-настоящему? Ты и вправду говорила со мной? Я это не вообразил?

– Часть меня всегда была с тобой, Чет. В твоем сердце… В твоей крови.

– Но ведь было что-то еще?

– Когда я говорю, что часть меня всегда была с тобой, я это и имею в виду, в прямом смысле. Моя кровь, наша кровь – вещь особая и редкая. Это то, что нас связывает.

Он не был уверен, что понимает, о чем она говорит.

– Ну… Это довольно странно, да?

Она улыбнулась ему.

– Можно рассматривать это как дар. Как ты думаешь?

– Думаю, бывали ситуации, ну, плохие… и если бы тебя со мною не было, мне кажется, я не сумел бы выбраться.

Она улыбнулась.

– Сердце радуется, когда такое слышишь. – Тут ее улыбка потускнела. – Единственное, о чем я жалею, – что мне не удалось связаться с твоей матерью. Бедняжечка Синтия. Ей я тоже была нужна. Но они забрали ее у меня. Чет, хочу, чтобы ты знал, – я постоянно пыталась с ней связаться, но она, кажется, так меня и не услышала… Или, может, не хотела услышать. Все, что я знаю – этот дар, который у нас есть, он иногда позволяет слышать другие голоса – темные голоса. И мне кажется, твоя мать слышала их. Мне кажется, именно они и довели ее до безумия… до самоубийства, – и совсем тихо она прибавила: – Я чувствовала себя такой беспомощной.

В ее серебряных глазах засверкали слезы.

– Мне так жаль, Чет… Прости, что я не смогла сделать больше.

Чету хотелось сказать что-то утешительное, но правильные слова как-то не шли в голову.

Триш вышла из ванной с облегченным видом. Увидела их лица.

– Ой, простите. Не хотела вас прерывать. Может, мне пока немного пройтись?

– Чепуха, – сказала Ламия, утирая глаза. – Просто я – сентиментальная старая женщина. Скажи-ка мне, Триш, ты не прочь немного перекусить?

– Да, с удовольствием, мэм, – ответила Триш.

Ламия провела их на кухню, наполненную ароматом свежеиспеченного хлеба. В уютном уголке стоял обеденный стол; оттуда через высокое окно-эркер открывался вид на болота. Стол был накрыт на троих: тарелки, бокалы, столовое серебро. В центре стола, на доске, рядом с кувшином лимонада и корзинкой, накрытой хлопковым полотенцем, алела горка свежих спелых помидоров.

– Так вы нас ждали? – спросила Триш.

– Ждала.

Триш бросила Чету укоризненный взгляд.

Ламия сняла с корзины полотенце; там лежала буханка домашнего хлеба. Жестом она пригласила их к столу. Взяла в руки кувшин с лимонадом.

– Попробуйте, и скажите мне, что вы об этом думаете. – Она налила каждому по бокалу.

Чет сделал большой глоток.

– Ух ты, это очень вкусно. – Он осушил бокал.

Ламия, просияв, налила ему еще.

– Эти лимоны я выращиваю у себя в солярии. Лучшие лимоны, какие только можно найти здесь, на побережье. – Она нарезала хлеб, потом помидоры, соорудив каждому по бутерброду. – А теперь попробуйте-ка это.

Оба откусили по куску.

– Ой, вкуснотища! – сказала Триш, и Чет заулыбался. Помидоры были такими нежными, что прямо таяли во рту, и сок бежал по подбородку.

Рассмеявшись, Ламия вытянула из подставки салфетку и вручила Чету.

– А теперь скажите, вы когда-нибудь пробовали такие сладкие помидоры?

– Нет, мэм, – ответил Чет, утирая рот. Он доел бутерброд и попросил еще один. Пока они ели, Ламия рассказывала им про свой сад.

– Так приятно, когда за столом не одна. – Она помолчала. – Так, может, вы останетесь подольше? Да? Порадуете старушку.

Чет бросил взгляд на Триш и сделал глубокий вдох.

– На самом деле мы очень надеялись, что ты будешь нам рада. Потому что нам очень нужно место, где можно пожить. Совсем недолго. Пока я не найду работу и все не наладится. Но сначала я хотел тебе кое-что рассказать…

– У вас неприятности. Это я и так знаю.

– Да, мэм. Но…

– Насколько это серьезно?

– Я и сам точно не знаю.

Он рассказал бабушке, как они сбежали от судьи. Он не собирался вываливать ей все, но, начав, уже не мог остановиться. Не утаил ничего: рассказал и про них с Триш, и про кое-какие свои поступки, и про время, проведенное в тюрьме, и, наконец, про то, как они решили сбежать. Отвел взгляд.

– Эту машину я украл. Ну, мне хотелось бы думать, что я поменял ее на свой «Пинто» – оставил им ключи и вежливую записку. Но не думаю, что закон отнесется к этому так же. Но это еще не самое плохое… Нам пришлось прорываться этим утром… – Ему трудно было подбирать слова. – Мне кажется, я сбил человека.

Ламия кивнула.

– Мне ужасно жаль.

– Годами, – сказал Чет, – я мечтал об Острове Моран. Видел его во сне. Это место и ты – все это каким-то образом стало частью меня. Тетя Абигайль делала все, чтобы похоронить мое прошлое, похоронить всякую связь с Южной Каролиной. Об Острове Моран она говорила не иначе, как шепотом, так что я практически уверен – никто там, в Алабаме, и понятия не имеет ни о тебе, ни об этом месте. Вот почему мне показалось, что приехать сюда – хорошая идея. Но то, что я сбил этого парня… Думаю, это многое меняет. Папа Триш, он судья, большая шишка там, в Джаспере, и связей у него полно. Зная его, думаю, он этого просто так не оставит. То есть я пытаюсь сказать, что, если он найдет нас здесь, это может означать неприятности и для тебя тоже. Так что я – мы – поймем, если… То есть…

Ламия сжала его руку.

– Чет, ты помнишь, что я сказала тебе тогда, давно?

Чет покачал было головой, но тут воспоминание всплыло у него в голове – такое отчетливое, будто это случилось вчера. На похоронах матери он потихоньку сбежал от тетки и спрятался за насосной будкой, чтобы поплакать. Ламия нашла его там, утерла ему слезы. Потом повела к пруду, где они принялись ловить лягушек и оба страшно извозились в иле, и как же они хохотали над этим, чувствуя себя ужасными хулиганами. И было что-то еще… кровь, да, была кровь. Он и забыл об этом. «Мы с тобой одной крови», – сказала она и шипом проткнула себе кончик пальца. Она коснулась пальцем тыльной стороны его ладони, оставив два пятнышка. И что там она говорила при этом? «Вернись домой, вернись ко мне, вернись к своей крови». Тут он вдруг понял, что говорит вслух.

– Вот тебе и ответ, – сказала Ламия. – Мы одной крови. Это – твой дом, а неприятностей я не боюсь. И… старому человеку приятно, когда рядом – родные люди.

Чет испытал прилив облегчения и, глянув на Триш, увидел, что она чувствует то же самое.

– Порядок? – спросила Ламия.

– Порядок, – ответил Чет.

– Хорошо. Значит, все у нас решено, – сказала Ламия, закрывая тему, и улыбнулась. – А теперь кому еще лимонада?

– Я налью, – сказала Триш, поднимаясь и берясь за ручку кувшина. Но вдруг поморщилась и отдернула руку.

Ламия сощурилась.

– Что, ребенок?

– Ой, нет, – сказала Триш. – Это всего лишь рука. – Она показала Ламии порез. – Все не так плохо, как оно выглядит. Просто надо это продезинфицировать. У вас, случайно, йода нет?

Ламия возмущенно фыркнула.

– Не нужен тебе этот яд. Чет, подойди-ка туда, видишь, на шкафу черную шкатулку, на морозильнике? Дай-ка ее мне.

Чет вскочил с места и достал шкатулку: размером она была с коробку для обуви и сделана из черного жженого дерева. Чет поставил шкатулку на стол.

Ламия откинула крышку; внутри были маленькие бутылочки, жестяные коробочки, связки трав и коренья, завернутые в листья. Изнутри крышки был прикреплен маленький бронзовый нож с изображением змеи на рукоятке. Нож выглядел очень древним: лезвие было неровным, изъеденным пятнами патины. Она вытащила одну бутылочку и, сощурившись, принялась разглядывать на свет ее мутное содержимое. Проворчала что-то себе под нос, положила бутылочку на место и вытащила другую.

– А, вот оно! – Вытащив зубами пробку, она вытряхнула себе на палец черную вязкую каплю.

Запах заполнил комнату, и Триш наморщила нос.

– Именно по этому и можно сказать, что оно работает, – гордо сказала Ламия и собиралась уже было втереть жидкость в порез.

Триш отдернула руку.

– Погодите. Что это?

Ламия взглянула на черную каплю у себя на пальце.

– Что, это? Да это же кровяной мед, дитя. Ну, в общем и целом, кровяной мед. Понимаешь, семя дикого кабана мне достать не удалось, пришлось довольствоваться домашними животными. Но оно работает. Вообще-то, как мне кажется, оно работает даже лучше.

Она взглянула в лицо Триш, которое было полно ужаса.

– А, так ты никогда не пользовалась кровяным медом?

Триш потрясла головой.

– Столько старых умений потеряно. Ну, ты сейчас сама увидишь. Это сильное зелье. Оно не пачкает кровь, как те яды, что продают в аптеках.

Триш поморщилась и бросила на Чета беспомощный взгляд.

Поверх мази Ламия положила сухой лист, который достала из той же шкатулки, а потом начертила на листе знак, полукруг с пересекающей его чертой. Закрыла глаза и прошептала какие-то слова, – на своем родном языке, предположил Чет – потом повторила их несколько раз, нараспев. Поцеловав пальцы, она начертила в воздухе над раной знак, заслужив еще один недоуменный взгляд со стороны Триш.

– Ну вот, – сказала она, открыв глаза.

Триш во все глаза смотрела на свою ладонь.

– А что вы сейчас произнесли? Заклинание?

– Да. Заклинание, чтобы темные держались подальше. Они входят в тело через открытые раны.

– Так, значит, вы и вправду занимаетесь… э-э-э… – Триш осеклась.

– Ведьмовством? – подсказала Ламия.

Триш, покраснев, кивнула.

– И чего это тебе там Чет наболтал? – Ламия неодобрительно взглянула на внука.

Чет, сдаваясь, поднял руки.

– Ой, только не надо смотреть на меня так, – сказал он, смеясь. – Это все тетя Абигайль. Никак не могла наговориться о том, какая ты злобная ведьма.

Ламия рассмеялась.

– Уж кому знать, как не тете Абигайль. Да?

Триш явно смутилась.

– Я совсем не хотела вас обидеть.

– Прекрати, девочка. Ты вовсе меня не обидела. Я горжусь тем, что лечу людей. Колдовство, ведьмовство, как ты это ни называй. Это искусство, ремесло. Исчезающее ремесло. Но пусть мои странности тебя не пугают. Я – не злая ведьма, не как та, из страны Оз.

Триш заулыбалась.

– Ладно, я сама напросилась. – Она глянула на руку. – Ой, оно щиплет. – Но тут лоб у нее разгладился. – Вообще-то, стало лучше.

– Триш, если ты не против, расскажи, как у тебя проходит беременность?

– В основном неплохо… Наверное.

– Наверное?

Триш закусила губу.

– Ну… В последнее время у меня бывает небольшое кровотечение… Время от времени. Доктора, похоже, они не очень беспокоили. Но он сказал мне дать ему знать, если оно станет хуже.

– И оно стало?

– Нет.

– В кровотечении нет ничего необычного, даже на последних месяцах беременности, – сказала Ламия. – Оно может означать самые разные вещи. Триш, у меня на родине, моя мать, и ее мать, и до нее – ее мать, они все были целительницами, акушерками. И они передали свои умения мне. Умение проверить твое здоровье, здоровье ребенка. Если хочешь, я могу попробовать маленькое заклинание… Посмотреть тебя и ребенка.

– Заклинание? – опасливо повторила Триш.

– Не тревожься. Никаких зелий я тебя пить не заставлю. Мне просто нужна будет капелька твоей крови. Гораздо меньше, чем взяли бы у тебя в больнице для этих их дурацких анализов.

– Ну… может быть, – ответила Триш безо всякой уверенности.

Ламия улыбнулась.

– Вот и хорошо. – Она расправила связку сухих листьев, положила один себе на тарелку, а потом открыла маленькую жестяную коробочку и посыпала лист каким-то серым порошком. Взяла в руки нож. – Давай руку.

Триш покосилась на Чета.

– На меня не смотри, – сказал он.

Она вздохнула и вложила свою руку в руку Ламии.

Ламия прикоснулась кончиком лезвия к пальцу Триш – совсем легонько. На пальце набухла капля, и Ламия выдавила ее в порошок, неотрывно наблюдая за тем, как впитывается кровь. Больше, насколько Чету было видно, ничего не произошло, кроме того, что порошок приобрел зеленоватый оттенок.

Триш взглянула на Ламию.

– Это все?

Ламия предостерегающе подняла палец, вглядываясь в пятно крови. Порошок медленно таял, испаряясь, оставляя на листьях извилистые линии. На первый взгляд они казались случайными, но, приглядевшись, Чет заметил, что в них есть какая-то симметрия, узор, будто буквы – странные, чужие буквы.

– Ух ты, – сказала Триш. – А что это значит? – Выражение лица Ламии стало серьезным, и Триш тревожно прибавила: – Что-то плохое?

Пожилая женщина наклонилась еще ниже; губы ее шевелились, будто она читала про себя. Потом на ее лице отразилось глубокое облегчение.

– О, будь благословенна, Вирд! Благословенны будьте, дева, мать и бабка! Ребенок здоров!

Чета поразила абсолютная убежденность Ламии. Реально ли было то, что сейчас происходило, или нет – без сомнения, Ламия верила в это душой и сердцем. Ее убежденность была заразительной: Триш просияла.

– Ох, как я рада это слышать.

– Да, да, у тебя внутри растет очень здоровая душа. Но это еще не все, – поддразнила ее Ламия. – Если хочешь, я могу тебе сказать, кто там прячется – девочка или мальчик.

– О?

– Да.

Триш взглянула на Чета.

Чет пожал плечами.

– Тебе решать.

Триш, прикусив губу, кивнула.

– Это девочка.

– Вы уверены?

– Да, уверена. За все эти годы не ошиблась ни разу.

Триш пискнула.

– О, Боже. О… Боже… мой. Маленькая девочка! – Чет заметил, что Триш больше не смотрит на его бабушку так, будто та была немного с приветом. Теперь это было самое настоящее восхищение.

– Слышал, Чет? У нас будет маленькая девочка.

– Да, до меня это вроде как дошло.

И Чет тоже в это верил. Похоже, дар Ламии проявлялся во многих областях. Его бы не удивило, окажись, что она уже каким-то образом связана с этим ребенком.

Ламия вытерла глаза; она плакала.

– Бабушка? Ты в порядке?

Она, улыбаясь, кивнула.

– Просто я так счастлива. Я была здесь… одна… так долго. А теперь у меня снова есть семья. А скоро будет еще и малышка, для пущей радости. Сколько счастья, это немного ошарашивает, только и всего.

Глава 3

Чет понимал, что это сон, но легче от этого почему-то не становилось. Он был снаружи дома, на крыльце, залитом светом луны, – кровь на досках; кровавый след, ведущий в дом. Слышно было, как плачет Триш – горько, тоскливо. Он пошел по кровавому следу внутрь дома, вверх по ступенькам, к комнате в самом конце коридора. В комнате плакал ребенок, которому было больно, очень больно. Это был его ребенок, его дочь, он знал это. Дверь была заперта. Он молотил по ней кулаками, кричал, чтобы открыли. Потом ударил в нее плечом, еще, и еще раз. Наконец, дверь распахнулась, и он упал в комнату, во тьму, и падал, падал – а вокруг него эхом отдавался детский плач.

Чет проснулся, судорожно глотая воздух. Долгую секунду он не мог сообразить, где находится. Утер со лба пот. Кошмары преследовали его с тех пор, как умерла мать, но этот был слишком похож на явь.

Он потянулся к Триш; ее не было рядом. Он сел. К его удивлению, день уже явно подходил к концу, а ведь он собирался прилечь всего на пару минут. По комнате гулял свежий ветерок. Чет поднялся с постели и подошел к окну; ему хотелось остыть. Был прилив, и последние лучи солнца играли на поверхности болота. Краем глаза он уловил какое-то движение. Кто-то – вроде бы, мальчик – стоял на кладбище, тень среди теней. Потом мальчик исчез. Чет продолжал смотреть, надеясь увидеть его вновь, и ему вдруг показалось, что он слышит голос. Мальчишеский голос, но очень, очень тихий. «Что он сказал? – задумался Чет. – Беги, – понял он. – Мальчик сказал – беги».

Тут он услышал, как внизу рассмеялась Ламия – теплый сердечный смех, который мигом разогнал его неясную тревогу. Чет направился вниз.

Он обнаружил их в передней комнате – они сидели рядышком на большом, видавшим виды красном диване с вытертым ворсом. У Триш в руках был бокал с лимонадом, у Ламии – с вином.

– О чем это вы, девушки, тут болтаете?

– Твоя бабушка рассказывает мне истории, как она была акушеркой.

– Дети, – сказал Чет. – Мог бы и сам догадаться.

Они продолжили обсуждать тонкости материнства, а Чет, не зная, куда себя деть, принялся разглядывать картины на стенах – по большей части потемневшие от времени и все в пятнах. Та, что висела прямо перед ним, изображала дом на холме, с газоном и ухоженным садиком; на заднем плане в рисовых полях виднелись крошечные фигурки работников. У окна Чет заметил старый, в деревянном еще корпусе, телевизор. Провод был воткнут в розетку, и Чет попробовал повернуть ручку. Крошечный экран ожил, но на нем не было ничего, кроме помех.

– Бабушка, а ты телевизор смотришь?

– Нет, мой что-то барахлит.

– Да, это я заметил. – Тут до него дошло, что он нигде не видел ни телефона, ни машины. – А телефон у тебя есть?

– Да. Но он тоже не работает.

Чет покачал головой.

– А как насчет машины?

– Есть.

– А она работает?

– Нет.

– Господи, бабушка! Как же ты обходишься с продуктами? Только не говори, что каждый раз ходишь пять миль до шоссе.

– Вирд, нет! Зачем мне это?

– Так как ты достаешь продукты? И все остальное?

– Чет, ты разве не помнишь, что у меня огород? Ты только посмотри, сколько у меня овощных заготовок! Иногда мне кажется, что во мне есть что-то от белки – столько я всего запасаю. А если нужно что-то еще, я просто прошу Джерома, и он мне все привозит. Я плачу ему за то, что он смотрит за садом. Он хороший работник, но от него и слова лишнего не дождешься.

Чет бросил взгляд в боковое окно: вниз уходил поросший дубами склон. Только что взошла луна – полная, очень яркая, – и он различил внизу, между деревьями, верхушки надгробий. Чет попытался рассмотреть мальчика-тень, которого видел раньше.

– Бабушка, а расскажи о здешних привидениях.

Она посмотрела на него изучающим взглядом.

– Так, значит, ты тоже их чувствуешь?

– Думаю, да.

– Ему показалось, что он видел сегодня одно, – вставила Триш. – Там внизу, когда мы мимо кладбища проезжали.

– А ты, девочка? Ты что-нибудь видела?

Триш помотала головой.

– И тебе тоже хотелось бы о них услышать?

– Да, наверное.

– Есть здесь насколько духов, – сказала Ламия. – Я видела их, слышала и, что более важно, чувствовала. И не я одна. Местные, Гулла, они тоже их чувствуют. Когда ехали сюда, видели на мосту тотемы?

– Тотемы? – переспросил Чет.

– Она имеет в виду тех страшных кукол, Чет. Из костей и соломы.

– А, да, – сказал Чет. – А зачем они вообще?

– Сколько раз я просила Джерома их снять, но местные просто ставят новых.

– Почему?

– Они считают, что на острове полно неупокоенных душ… Из-за всех этих нехороших смертей, которые тут случились. Они верят, что духи не могут пересекать текущую воду, поэтому они ставят эти тотемы и кропят мост освященным маслом, чтобы те оставались на острове.

– Плохая смерть, – сказал Чет. – Это ты о дедушке?

Ламия посмотрела на него долгим взглядом и вздохнула.

– Чет, может, присядешь?

Чет сел рядом с Триш.

– Что тетя Абигайль рассказывала тебе о твоем деде?

– Не слишком много. По большей части разговор шел о демонах. Она говорила, что они проникли ему в голову, свели с ума. Мне правда очень грустно это говорить, но она вас терпеть не могла. Считала, что это ты во всем виновата.

Ламия грустно покачала головой:

– Я знаю.

– Я разное об этом слышал, от других, – продолжал Чет. – Ну, до того, как мы переехали. Они говорили, что он был злой человек, нехороший. Убил много народу. Что сумасшествие – это у нас семейное. Поэтому-то мама такой и была. После того, как мама убила себя, дошло до того, что мы выйти из дома не могли без того, чтобы на нас не пялились. Или не говорили бы что-нибудь.

Ламия, глядя в пол, кивнула. Вид у нее был отстраненный.

– Хоть что-то из этого правда? – спросил Чет. – Он действительно был таким плохим человеком?

Ламия кашлянула.

– Иногда он бывал так добр, Чет. Но такое ощущение, что с годами эта его часть постепенно отмирала, пока не осталось только зло.

– Это все алкоголь? Или он и вправду… сошел с ума?

– Может, дело было и в алкоголе… Отчасти уж точно. Может, это все война, то, что он там видел, и то, что ему приходилось делать. Просто я не могла забыть, что он спас мне жизнь. Именно из-за этого я так долго терпела то, чего терпеть было нельзя. Слишком долго. Если бы я знала, что рано или поздно насилие перекинется на детей… К чему это приведет… Я бы нашла в себе силы… По крайней мере, мне так кажется. – Она замолчала; на ее лице читалась боль.

– Ох, бабушка, – тихо сказал Чет. – Не нужно говорить об этом, если ты не…

– Вот сюда он мне выстрелил, твой дед. – Она коснулась шрама на виске. Чет заметил, как вздрогнули ее пальцы. – Непросто говорить о том, что он сделал, о том, что тогда случилось. Каждую ночь я спрашиваю себя: «Как бы оно повернулось, поведи я себя по-другому? А вдруг можно было что-то сделать – и все закончилось бы иначе?» Я все время слышу их… Голоса моих детей.

Она сделала долгий глоток из бокала.

– Они меня сжечь хотели.

– Что… кто?

– В конце той большой войны, еще первой, я попала в Венгрии в лагерь для беженцев. Один человек хотел меня обокрасть, и я его на этом поймала. Я рассказала об этом охраннику, но тому было плевать. Вскоре тот человек стал всем рассказывать, будто я ведьма, будто он видел, что я отравила ребенка. Тот ребенок был болен, и я пыталась ему помочь. Но потом, когда ребенок все-таки умер, весь лагерь обратился против меня. Обвинить меня было нетрудно. Охрана бездействовала, и они привязали меня к столбу, обложили дровами и подожгли их. Это Гэвин их остановил, твой дед. Его отряд шел мимо лагеря, и он услышал, как я кричала. Он расшвырял занявшиеся дрова и начал меня отвязывать. Когда охранники попытались его остановить, он вытащил пистолет и направил его на них. Один против нескольких вооруженных людей, он стоял – такой высокий – и смотрел на них так, будто ему хотелось, чтобы они начали стрелять. Они отступили, и он увел меня из лагеря.

Я влюбилась в него, и мы поженились. Он привез меня сюда, на этот остров. Сначала это место казалось мне раем. Дни, когда здесь выращивали рис, давно ушли в прошлое, но Гэвин начал свое дело, стал торговать лесом. У нас появились дети, сначала двое мальчиков, потом твоя мать. Жилось нам неплохо. Но война так и не отпустила твоего деда. Ему стали сниться кошмары, он начал пить, забросил бизнес и разорился. После этого он ни на одной работе не мог удержаться подолгу. Он терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, и дело всегда кончалось тем, что Гэвин кого-нибудь избивал. Потом он начал возить спиртное для Сида Маллинса. Это было еще во время Сухого закона. Он и другими делами для Сида занимался. Мне он ничего не говорил, но мне не раз приходилось его одежду от крови отстирывать. Люди… Они его боялись. Мы редко ездили в город вместе, но всякий раз в глаза бросалось, как люди его сторонились, вели себя осторожно, как с собакой, про которую известно, что она укусить может.

И вот вскоре после того, как у нас родился второй ребенок, он начал поднимать руку сперва на меня, а потом и на детей. У него просто не получалось сдерживаться. И когда он бывал в таком настроении, сопротивляться было бесполезно. Потом… Потом это случилось. Вскоре после того, как родилась твоя мать. Гэвин пришел однажды вечером домой, чем-то раздраженный. Что-то там сорвалось с перевозкой. Не знаю точно, в чем было дело. Он был в ярости. Начал он с нашего старшего, Билли. Когда я попыталась его остановить, он просто… разум потерял… – Тут она замолчала.

Триш и Чет посмотрели друг на друга, потом Триш накрыла руку пожилой женщины своей.

– Никогда мне не забыть этот его взгляд, – сказала Ламия. – Он глядел на меня, на детей с такой злобой, будто мы были чудовищами. Сказал, что мы демоны. Криком кричал. Видно было, что он сам в это верит. Выстрелил в меня три раза, в ногу, в грудь и сюда. – Она вновь притронулась к шраму. – А потом взялся за мальчиков.

По щеке у нее скатилась слеза.

– Ламия, – сказала Триш. – Пожалуйста, хватит.

– Он убил их… Застрелил… А потом сжег. – Она закрыла лицо руками и заплакала. Триш обняла ее.

Глава 4

Чет сидел на краешке кровати, ждал Триш и глядел в окно, в ночь. Он опасался, что все это – бабушка, дом со всеми его странностями – будет для нее немного чересчур.

Вошла Триш.

Он осторожно ей улыбнулся.

– Как там Ламия?

Триш притворила за собой дверь.

– А, все в порядке. Она немного расстроена и чуток подвыпивши. – Триш улыбнулась. – Уложила ее в кровать. Думаю, это пошло ей на пользу. Ну, облегчить душу. Рассказать о том, что ей довелось пережить.

Чет кивнул.

– Бедняжка. Она ведь так и жила тут одна, с той самой ужасной ночи. Даже представить не могу, до чего ей было одиноко. Ты знал, что твою мать у нее забрали?

– Да. Тетя Абигайль, дедушкина сестра. Она и остальные родственники со стороны дедушки. Подробностей не знаю, но, как я понимаю, история была некрасивая. Тетя Абигайль обратилась в суд, доказывая, что бабушка неспособна воспитывать ребенка, дошло до того, что тетя пыталась ее засудить.

– Чет, хочу тебе кое-что показать, – Триш раскрыла ладонь: от раны остался только тоненький шрам.

Чет распахнул глаза:

– Ничего себе… Совсем зажило.

– Да. Удивительно, правда? Может, у нее и не все дома, но она уж точно не сумасшедшая. В этих ее старых умениях что-то и вправду есть.

Они помолчали.

– Мне нравится твоя бабушка, Чет.

– Даже если она – злая ведьма? – улыбнулся Чет.

– Она просто удивительная. Правда. И вся эта ее магия тоже. То есть, конечно, все эти заклинания и ворожба – это просто ритуал… По крайней мере, я так думаю. Но есть еще целый мир целебных трав и кореньев, о котором я ровно ничего не знаю. Она показала мне этот ее солярий. И там не только растения; там у нее саламандры, лягушки, жуки. Она – просто ходячая энциклопедия грибов, кореньев, разных видов плесени и даже по грязи – черт, да она специалист по всему, что встречается в природе. И, Чет, лучше всего то, что ей хочется передать эти знания, научить кого-то всему, и этот кто-то – я, представляешь? Она сама спросила, не хочу ли я попробовать.

– А ты хочешь?

– Ты что, смеешься? Я думала, мне придется ее упрашивать, и… и… – Триш осеклась. – Ты чего смеешься?

– Значит, ты не против остаться? Попробуем?

Триш закрыла глаза, сделала глубокий вдох, а потом открыла их опять.

– Думаю, да. По крайней мере, на время. Пока ребенок не появится.

– Да?

– Да.

Чет встал, выключил свет. Они разделись и легли в кровать. Он положил руку ей на живот. Триш накрыла его руку своей.

– Думаешь, они нас найдут?

– Нет, – сказал Чет, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. – Тетя постаралась на славу, пытаясь похоронить прошлое.

– Ламия так радуется ребенку, – сказала Триш. – Знаешь, она хочет, чтобы я рожала здесь, у нее.

– А ты что об этом думаешь?

– Мне кажется, я буду в хороших руках. Она стольким детишкам помогла появиться на свет. А еще, если я буду дома рожать, это значит, что нам не придется обращаться в больницу.

Ребенок брыкнулся. Чет ахнул, потом рассмеялся:

– Похоже, наша дочь тоже согласна.

Триш примолкла; ясно было, что она о чем-то думает.

– Чет, милый, у нас все может быть так хорошо.

– Да, – согласился Чет, и замолчал, ожидая, что она скажет дальше.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал. Для меня.

– Хорошо.

– То, что мы делали – сбежали из дома, все бросили, – чтобы этот ребенок остался с нами. Ну… мне страшно от этого. Твоя бабушка, она просто чудо, и, я думаю, тут у нас все будет хорошо. Но мне нужно знать, нужно услышать это от тебя еще раз… Что ты не вернешься больше в тюрьму. Что ты покончил с наркотиками, что не будешь больше ими торговать, перевозить их, – все это.

Чет с самого начала знал, что будет непросто, что ему немало придется поработать, чтобы вернуть ее доверие. Они начали встречаться еще в старших классах. В то время он еще только начал приторговывать травкой, и то только с друзьями. Триш, казалось, не возражала. Иногда она даже могла раскурить косяк с ним вместе. Но каким-то образом снабжение друзей травкой переросло в снабжение всего города, а потом и в транспортировку наркотиков через границу штата. Когда Триш прознала об этом в первый раз, она пригрозила, что уйдет от него, если он не перестанет. Сказала, что не может быть с человеком, который рано или поздно попадет в тюрьму, она просто не готова такое пережить. Он обещал ей: никогда больше, и честно думал сдержать слово. Но то, что он собирался сделать, и то, что делал на самом деле, – совпадало далеко не всегда, и вскоре она опять его застукала. Он развел ее на второй шанс, но, когда все то же самое произошло вновь, Триш предъявила ультиматум: если это повторится еще раз, отговорки не помогут. Между ними все будет кончено, навсегда. Он понимал, что она за него боится, и поклялся – еще раз, что он и вправду завязал. Вот только под «завязал» он имел в виду «после крайней ходки». Две недели спустя Чета арестовали за транспортировку наркотиков, а вскоре после этого, уже сидя в тюрьме, он получил ее письмо.

– Дело, короче, в том, – сказала Триш, – что я не хочу, чтобы наш ребенок рос без отца, потому что тот сидит в тюрьме. Поэтому не нужно мне клясться. В этот раз – нет. – Она крепче прижала его руку к своему животу. – Поклянись ей, нашей маленькой девочке. Поклянись, что ее папа всегда будет рядом.

И Чет поклялся, искренне, как никогда. Откуда ему было знать, что к утру он будет уже мертв.

Глава 5

Чет проснулся где-то после полуночи. Никаких снов в этот раз он не видел, но страх гирей давил на грудь. Он сел в кровати; кожа была влажной от пота, и он тяжело дышал, будто в комнате недоставало воздуха. Он встал, натянул штаны, ботинки и рубашку и ощупью спустился вниз, в темноту. Зашел на кухню, налил себе стакан лимонада и вышел на крыльцо, постаравшись не хлопнуть дверью с противомоскитной сеткой.

Прислонившись к столбу, он смотрел, как соленый туман медленно оседает в лощинах; огромная, круглая луна превращала туман в светящееся марево. Где-то на грани слышимости шумел прибой. В тенях танцевали светлячки. Никогда ему не приходилось видеть столько светлячков. На него снизошел покой; он прикрыл глаза. И увидел картинку, яркую, будто настоящее воспоминание. Он увидел себя, Триш, Ламию и маленькую девочку с темными кудрями, – счастливыми, смеющимися на берегу. Поймал себя на том, что улыбается.

Чет открыл глаза. На дорожке стоял мальчик.

Чет чуть не уронил стакан.

На вид мальчику было лет пять или шесть, очень светлые волосы, темные глаза, джинсы, но ни рубашки, ни башмаков. Под мышкой у него была стеклянная банка, полная светлячков.

– Бууу! – сказал мальчик.

Чет уставился на него, пытаясь найти внятное объяснение тому факту, что мальчик был здесь, в глуши, совершенно один. Особенно глубокой ночью.

– Эй… А твои родители знают, где ты и что ты делаешь?

Мальчишка улыбнулся, поднял банку повыше.

– Иди сюда, посмотри, что я поймал.

– Где ты живешь?

– У Горящего Человека. Он хочет с тобой познакомиться.

– Горящий Человек? – Чет начал спускаться по лестнице; он задел рукой за нитку, и колокольчики мелодично зазвенели. Лицо мальчика исказилось, будто от боли. Он отступил на шаг, сердито косясь на Чета.

– Эй, – сказал Чет. – Не бойся. Тебя как зовут?

– Колокольчики, ненавижу их, – сказал мальчишка, перепрыгнул через изгородь и был таков.

– Погоди, – крикнул Чет и двинулся вслед за ним. Дойдя до конца дорожки, он оглядел подъездной круг, потом посмотрел в сторону уходившего вниз проселка. Прищурившись, вроде бы разглядел фигурку, метнувшуюся в сторону кладбища, но туман внизу был слишком густым.

– Эй, мистер, – услышал он. Вздрогнув, Чет обернулся и увидел еще одного мальчишку. Этот тоже был светловолосый и темноглазый, но немного постарше. На нем была висевшая мешком рубашка на пуговицах и штаны на помочах.

– Ты моего братика не видел? – Голос у мальчишки был встревоженный.

– Э-э, да. Мне кажется, да.

– Понимаете, он вообще-то не должен бы тут шляться.

– Ну, я практически уверен, что он побежал вон туда, – и Чет указал в сторону проселка.

– Мистер… А вы не могли бы… Если вам не сложно… Пойти со мной, помочь его найти? – Парнишка опустил глаза, будто застеснявшись. – Пожалуйста. Не по себе мне тут одному ночью. Не знаю, слышали вы или нет, но тут на острове вроде как привидения водятся. Не могут отсюда уйти.

– Конечно… Ладно. Только надо бы фонарик откопать. – Чет повернул было к дому.

– Давайте лучше пойдем поскорее, – сказал мальчик и двинулся вниз по дороге. – Он в ручей мог свалиться или с дамбы упасть. Он, Дэйви, плавает так себе.

– Да, хорошо, – сказал Чет и последовал за мальчиком. До него вдруг дошло, что фонарик и не нужен – при такой-то луне.

– Как тебя зовут?

– Билли.

– Что ж, Билли, а я – Чет.

– Я знаю, – сказал мальчик.

– Знаешь?

– Вы же внук Ламии, да?

– Да, – сказал Чет, гадая, откуда мальчишка мог про это узнать.

Когда они миновали кладбище, туман стал гуще и луна будто потускнела. Они вошли в лес; здесь тени и вовсе сливались, сгущаясь в полумрак.

– Черт, – сказал Чет, – видал когда-нибудь столько светляков?

Насекомые, казалось, следовали за ними.

– А это не светляки.

Голос прозвучал как-то хрипло, утробно, не так, как раньше. Чет глянул в сторону мальчишки и заметил, что кожа у него на лице и на шее местами выглядит как-то не так, будто старые, давно зажившие ожоги. Чет не мог понять, каким образом он не заметил этого раньше. Приглядевшись, он был поражен, каким худым, даже истощенным выглядит мальчик, какие у него запавшие глаза. «Что же за жизнь у него дома, – подумал Чет. – Может, родители первым делом тратят деньги на выпивку, а уж потом на еду для детей».

– Не светляки? А что же это?

– Души. Души всех этих детей, которые не могут отсюда уйти.

У Чета по позвоночнику пробежал холодок. Этому ребенку кто-то явно вешал на уши лапшу, и паренек всему верил. Чет попытался рассмеяться.

– Души, да? Кто это тебе сказал?

– Я сам знаю, потому что я их видел.

– А-а…

– Хочешь, покажу, где кто из них умер?

Чет решил, что мальчик ведет речь об убийствах, совершенных его дедом, – среди местных уже, наверное, ходят легенды.

– Могу даже показать, где умерли мы с братом.

Откуда-то из глубины леса раздался стон. Что-то двигалось по направлению к ним. Чет почувствовал, как волосы у него становятся дыбом, отступил на шаг, но остановился. Происходящее начало его раздражать.

– Ладно, Дэйви, можешь выходить, – крикнул он.

Из-за дерева, соткавшись из теней, выступила фигура. Это был мальчишка, тот, что помладше. На лице у него была сконфуженная улыбка.

Чет покачал головой и громко выдохнул напоказ.

– Ну, ребят, ладно, вы меня напугали.

Оба захихикали.

– Хочешь, сыграем в одну игру? – спросил Дэйви.

– Нет. Уже наигрался, – сказал Чет, стараясь убрать раздражение из голоса. – Устал. Пойду посплю.

Он повернулся и пошел было обратно, но вдруг понял, что не знает, где, собственно, это «обратно». Туман сгустился настолько, что не было видно ничего, кроме стволов ближайших деревьев. Он вдруг заметил, что светлячки – они были повсюду – носятся вокруг, будто чем-то взбудораженные. Никогда раньше он не видел, чтобы светлячки так себя вели. Он хотел было указать на это мальчишкам, но тут раздался стон, – тихий, почти как шепот – и эхо разнесло его вокруг, так, что он слышался со всех сторон. Еще стоны, громче; откуда-то снизу, из-под земли. Звук был кошмарный, будто кто-то или что-то испытывало колоссальную боль. Чет почувствовал, как желудок сжимается от страха, настоящего страха. Что-то ткнуло Чета в спину. Он резко развернулся. Перед ним стоял ухмыляющийся Дэйви.

– Ладно тебе, Чет, давай поиграем немного. – Его лицо. У мальчишки же что-то совершенно не так с лицом. – Мы тут игру придумали, сами. Хочешь узнать, как она называется? – Ухмылка Дэйви становилась все шире, обнажая черные, обломанные зубы, слишком много зубов. – Она называется «Убей Чета».

Чет вытаращил глаза. Это был совсем не тот мальчик, которого он видел раньше. Этот мальчик, казалось, умирал с голоду. Кожу повсюду пятнали ожоги; они расползались, темнели на глазах. Глаза у мальчишки запали; в нос Чету ударила вонь – запах горелого мяса.

– Какого хрена? – заорал Чет и развернулся, натолкнувшись при этом на Билли. Тот вцепился в него, обхватив за пояс. Чет попытался оттолкнуть мальчишку, но почерневшая, шелушащаяся кожа липла к рукам, как расплавленный сыр, обнажая голые, торчащие сухожилия и разлагающуюся плоть.

Билли захохотал; его глаза теперь горели, плевались искрами. Внезапно его голова дернулась и зубы, слишком много зубов впились Чету в руку.

– Эй! ЭЙ! – закричал Чет; руку пронзила острая, жгучая боль. Чет опять попытался оттолкнуть Билли, шатаясь, размахивая руками, и, наконец, освободился.

Он побежал; не важно – куда, лишь бы подальше от этих мальчиков. Он несся, не разбирая дороги, сквозь деревья, кусты. Ветки хлестали его по лицу, колючки вцеплялись в одежду, в тело; он потерял ботинок, потом другой. Он бежал и бежал, стараясь вернуться обратно к дому, бежал, пока воздух не начал жечь ему легкие, пока он не изрезал себе все ноги.

Ему послышался шум прибоя, и Чет остановился, пытаясь дышать тише, чтобы прислушаться. И вправду, шумели волны. Прямо впереди. Черт. Не туда. Он медленно повернулся, пытаясь сообразить, где находится. Определив направление, он опять бросился бежать, прочь от берега и, когда он был уже уверен, что дом совсем рядом, он опять услышал волны. Черт!

– Давай поигра-а-е-ем, – эхом доносились до него голоса мальчиков.

Позади него? Впереди? Чет не мог понять. Пульс эхом отдавался у него в ушах.

– Бабушка, – прошептал он, пытаясь до нее дотянуться. Никогда еще ему не хотелось так сильно услышать ее спокойный голос. Бабушка, пожалуйста, услышь меня.

Две пары светлячков скачками приближались к нему сквозь туман. Вокруг них постепенно соткались темные очертания. Это были они, мальчишки, только теперь от них не осталось ничего, кроме черной искореженной плоти. Смеясь, они протянули к нему руки.

Чет бросился бежать, сломя голову, уже не видя, куда. Ударился плечом о дерево, от удара его развернуло, и он врезался головой в толстую ветку с такой силой, что его сбило с ног. Он попытался встать, пошатнулся, упал на четвереньки. Потрогав голову, ощутил под пальцами влагу, взглянул на руку, увидел кровь.

Они появились опять, неторопливо приближаясь, зияя зубастыми улыбками.

– Чет. – Низкие, хриплые голоса, почти рычание.

– Дети, – прозвучал твердый, уверенный голос. Из тумана позади кошмарных созданий выступила Ламия. Когда они увидели ее, их лица изменились, резко меняя форму. Их искаженные, изуродованные черты излучали радость.

– Мама! – крикнули оба и бросились к ней. Склонившись к ним, она крепко их обняла. Они обхватили ее руками, зарылись в грудь черными, потрескавшимися лицами.

– Бабушка? – вскрикнул Чет.

Ламия взглянула в его сторону.

– Чет, прости. Они тебя напугали?

– Погоди… Нет… Они же… монстры. – Он едва мог выдавить из себя слова.

Она отпустила детей.

– Мальчики, оставайтесь здесь. Вы его пугаете. – Голос у нее был твердый, но ласковый.

– Мы ж просто поиграть хотим, – заныли они.

«Это все не по-настоящему, – сказал себе Чет, с трудом поднимаясь на колени. – Как это может быть настоящим?» И все же ужас, который он испытывал, неистовая потребность бежать от этого безумия – все это было реальным. Он попытался встать, пошатнулся и упал навзничь, приземлившись на руки.

Ламия приблизилась к нему, опустилась на колени и обхватила его руками.

– Ну, ну, не бойся, дорогой. Все уже в порядке. Не бойся их. Что же делать, если они стали такими. – Она притронулась к его лицу, и Чету показалось, что ему опять шесть. Ламия: тепло и любовь, луна и звезды, надежная гавань. Все, чего ему хотелось – свернуться калачиком у нее на руках.

– Единственное, что может облегчить их страдания – это доброта, – прошептала она.

Острая боль хлестнула поперек горла, что-то влажное и теплое хлынуло вниз по шее. В руках у Ламии Чет увидел нож, тот самый, из ее ящика, со змеей на рукояти. Теперь он был в крови.

Она смотрела на него нежным, любящим взглядом, и серебряные искры в ее глазах вспыхивали, пульсируя, и медленно кружились, и все вокруг тоже начало кружиться.

Чет попытался поднять руку, но она стала немыслимо тяжелой. Мир вокруг тускнел, погружаясь во тьму. Он закрыл глаза; его сознание медленно угасало.

Глава 6

Чет открыл глаза и попытался сфокусировать, но у него не получалось. Все вокруг купалось в серебристом свете. Он поднялся на ноги, не ощущая собственного веса. Голова кружилась, будто он вот-вот опять потеряет сознание. Он схватился за голову; ему с трудом удавалось сохранять равновесие. Вокруг все было расплывчатым, будто в дымке, и каким-то выцветшим. Даже доносившийся снизу прибой звучал как-то глухо.

Он услышал хлюпающие звуки, словно какое-то животное лакало жидкость. Повернувшись на звук, он увидел – еле разобрал – очертания сгорбленной фигуры. Он сморгнул, мир стал чуть более четким, и он разглядел, что это было не животное, а человек, женщина. Она стояла на четвереньках, оседлав чье-то тело, кажется, мужское. Чет моргнул опять, и зрение прояснилось, вот только он сразу же пожалел об этом. Как бы ему хотелось никогда не видеть того, что он увидел. Ламия – вот только это была не она: слишком длинные, слишком тонкие руки и ноги, кости выпирают, натягивая ветхую плоть, позвоночник шипами уперся в ткань платья на спине – сгорбилась над лежавшим мужчиной. Приникнув к его горлу, она, постанывая и кряхтя, лакала и чавкала.

– Бабушка?

Она медленно подняла голову; лицо у нее было чересчур вытянутым, как морда у козы. Кровь сгустками стекала по подбородку, по шее, по груди, клейкими нитями свисала с белоснежной гривы волос. Ее глаза – маленькие серебряные глазки с черными щелками зрачков – уставились на него, пульсируя. Она улыбнулась.

– Чет, я думала, все потеряно, но ты… ты спас меня. Я люблю тебя, дитя. Я всегда буду тебя любить.

Чет взглянул на тело, на лицо человека, оседланного бабкой. Увидел собственные лицо, свои глаза, пусто пялящиеся на него в ответ, и откуда-то из самой глубины к нему пришло понимание. Он прижал руки ко рту.

– О, нет. О, нет… нет… нет!

– Пойди, поиграй, Чет. Пойди, поиграй со своими братьями и сестрами. – Ламия повела рукой в сторону перемигивавшихся вокруг них светлячков. Он моргнул и увидел, что это вовсе не светлячки, а глаза. Моргнул опять и увидел больше – лица, детские лица, сотни и сотни: от совсем еще малышей до четырех-, пяти- и шестилетних детей. Все они до единого неотрывно смотрели на Ламию, и лица их были искажены страданием и жаждой, желанием настолько сильным, какого Чету еще не приходилось видеть.

– Мама, мамочка, мама, – шептали они. Слова смешивались, заглушая друг друга, на разных языках, но, тем не менее, было совершенно ясно, что они говорили: они звали мать. Они толпились все ближе и ближе, тянули к Ламии руки.

Билли и Дэйви, взрыкивая и скаля зубы, двинулись вперед. Жажда на лицах детей сменилась страхом. Они отступили, стараясь держаться на расстоянии от двух кошмарных созданий, но ни на мгновение не выпуская Ламию из виду – глаза, глаза, глаза, неотрывные взгляды.

«Этого не может быть. Не может быть», – подумал Чет.

– Бабушка! – вскрикнул он, чуть не плача. – Бабушка! Помоги мне! Пусть это прекратится, пожалуйста, о Господи, пожалуйста, прекрати это!

Дэйви и Билли рассмеялись, но Ламия не обратила на него никакого внимания. Она вернулась к телу, к его телу, и продолжила пировать – сосать его кровь. Чавканье и кряхтение эхом отдавались у него в голове, так, что ему захотелось вырвать себе барабанные перепонки.

Чет шагнул к ней, протянул руки.

– Бабушка. Пожалуйста. – И вдруг понял, что ведет себя в точности как те, остальные.

Билли и Дэйви, устремив на него взгляды, шагнули вперед.

Чет замер, попытался сделать шаг назад, но ноги скользили, будто на льду. Когда демоны отступили, некоторые из детей кинулись вперед, принялись виться вокруг, цепляться за Ламию руками, гладить по лицу, выпевая ее имя. Ламия шипела и отмахивалась от них, как от мух.

Билли и Дэйви, развернувшись, бросились на детей. Те с криками кинулись прочь. Но Дэйви поймал одну девочку лет трех, не больше, вцепившись зубами ей в плечо. Она тоненько вскрикивала, а он неистово тряс ее, как куклу, и в конце концов оторвал ей руку. Крови не было, только волокнистые, полупрозрачные струйки, которые извивались, будто щупальца. Плача и спотыкаясь, она побежала прочь, под покров затопленного туманом леса.

Дэйви принялся пожирать оторванную руку. И тут Чета поразила страшная мысль, у него похолодело в груди. Триш. О, Господи, Триш! Ему нужно было добраться до нее прежде, чем эти монстры, – сказать ей, чтобы она убиралась отсюда, – сейчас же. Он отступил назад, спотыкаясь, попытался бежать, но ноги скользили, не касаясь земли, и его несло, будто ветром, вместе с туманом.

– Далеко не уходи, – крикнул ему Дэйви. – Горящий человек хочет с тобой повстречаться.

И двое чудовищ разразились хохотом, впившимся Чету в мозг, как колючая проволока.

Чет бросился прочь, расталкивая детей, их холодные, податливые и мягкие тела. Никто их них не обращал на него никакого внимания, они только вытягивали шеи, стараясь не упустить Ламию из виду. Сосредоточившись на усилиях, Чет постепенно сумел обрести контроль над своими движениями. Господи, что она собирается сделать с Триш? Он бежал между деревьями, пытаясь понять, в каком направлении находится дом, и еле удерживался от того, чтобы не закричать, не позвать ее по имени. Он уже собирался было повернуть, попробовать другое направление, когда наткнулся на проселок, ведущий к кругу. Он пошел вверх по дороге; двигаться теперь получалось быстрее: он скорее отталкивался ногами, чем бежал, скользя, почти как на коньках.

На краю поля Чет остановился. Легкий ветерок разгонял остатки тумана, и дом на холме то появлялся, то исчезал из вида. В окнах горел свет. Триш не спит? Она услышала, как я кричал? Она услышала что-то? Господи, пожалуйста.

Тут он увидел Ламию. Она шла по дальнему краю поля – ни следа хромоты – вверх по склону, к дому. Демоны шли рядом с ней, щелкая зубами на детей, если кто-то из них осмеливался подойти чересчур близко.

Чет нырнул в заросли тростника.

Подождал, пока демоны не скрылись из вида, и направился вверх по холму. Прячась за кустами, он пробрался к дому – хоть бы успеть до того, как Ламия сделает что-то с Триш. Он бросился вверх по ступенькам крыльца, с размаху наткнулся на что-то твердое, на какую-то преграду, и упал. Раздался легкий звон, отозвавшийся вспышкой боли у него в голове. Он зажал уши руками, и боль постепенно ушла. Чет взглянул на крыльцо: там не было ничего – ни стены, ни загородки. Только цветные нитки с нанизанными на них колокольчиками. Он протянул к ним руку, вновь наткнулся на что-то твердое, и рука занемела, точно от холода. Тренькнул колокольчик, и опять голову пронзила ослепительная боль.

– Твою мать!

– Мы слышим тебя, Че-ет. – Это был один из демонов, но голос звучал откуда-то издалека, будто его ветер принес. – Пора к Горящему человеку.

Горящий человек? Какой еще Горящий человек? Но Чет уже, кажется, знал, и тут до него дошло, что, может, есть и кое-что похуже, чем смерть. Гораздо хуже. Он вскочил и побежал вдоль стены, надеясь найти способ перебраться через нити – над ними, под ними. Прохода не было; нити вились вокруг всего дома. Он остановился под окном Триш. В их комнате было темно.

– Триш! – закричал он, громко, как только мог.

– Кто не спрятался – я не виноват, Чет, – отозвался один из демонов, все так же, нараспев, и это сводило с ума.

Чет оглянулся в поисках палки или камня – чего-то, чем можно было бы швырнуть в окно. Нашел камешек, схватил. Рука прошла сквозь.

– Ох, твою мать!

– Че-ет, пора – не пора, идем со двора.

Он посмотрел на руки, стиснул пальцами ладонь. На ощупь она была вполне плотной. Он попробовал снова, на этот раз сосредоточившись; рука опять прошла сквозь, но в этот раз камешек дернулся, совсем чуть-чуть, и все же он его подвинул. Еще попытка. Сосредоточиться. Только сосредоточиться. Камешек лежал у него на ладони; он чувствовал его вес.

– Че-ет, ты где-е?

Камешек провалился сквозь ладонь и со стуком упал на землю.

– Твою мать!

– Че-ет, – голос доносился чуть ли не из-за угла.

Чет бросился вниз по холму, ища, где бы спрятаться, скользнул за ствол дуба. Прижавшись спиной к необъятному стволу и стиснув зубы, он пытался успокоиться. Должен же быть какой-то выход.

– Мы тебя чуем, Чет.

«Пошли вы на хрен», – подумал Чет. Ему хотелось знать, сколько еще он сможет продержаться в этой игре. Вдруг что-то прикоснулось к его руке. Он подскочил, еле удержавшись, чтобы не вскрикнуть.

Позади него стоял, пригнувшись, в высокой траве маленький черный мальчик в потрепанной одежде, лет пяти или шести, не больше. Вот только это был не настоящий мальчик. Скорее, легкая игра теней, вроде тех детей, что следовали за Ламией. Чет дернулся, собираясь убежать, но было что-то у мальчика в глазах – нетерпение и страх – будто отражение его собственных чувств.

Мальчик прижал к губам палец и, поманив за собой Чета, на четвереньках нырнул в высокую траву.

Чет колебался.

– Раз, два три, четыре, пять – я иду искать, – прокричал кто-то из демонов.

Выглянув из-за дерева, Чет увидел, как из-за угла дома неспешной походочкой вышел Дэйви. Прикусив губу, Чет последовал за мальчиком, нагнав его секундой позже.

– Куда мы идем? – прошептал он.

Мальчик хлопнул себя ладошкой по рту и яростно потряс головой, грозя при этом Чету пальцем.

До Чета дошло. Прижав палец к губам, он кивнул.

Мальчик указал вперед, где из травы торчали верхушки надгробий, потом наклонился, чуть ли не уткнувшись Чету в ухо, и еле слышно прошептал:

– Там безопасно.

Нервно оглядевшись вокруг, мальчик быстро пополз вперед. Он уже было миновал еще один дуб, но тут из-за ствола выскочил Билли и прыгнул мальчику прямо на спину, повалив на землю.

– Попался, Джош! – крикнул Билли, макая его лицом в грязь. Из пальцев Билли вдруг проросли когти, и он мазанул пятерней мальчику по спине, вспарывая призрачную одежду и плоть. Мальчик пронзительно, страшно закричал.

Чет вскочил на ноги. Все его инстинкты вопили, что надо бежать, спасаться, пока не поздно, но вместо этого он бросился вперед. В последний момент он успел подумать о камешке, который пытался поднять, – вдруг он сейчас проскочит монстра насквозь. Но этого не случилось. Он врезался прямо в Билли, свалив того на землю. Перевернувшись, Билли сел, глядя на Чета дикими глазами. Даже на этом изуродованном, сожженном лице ясно читалось недоумение, шок, и что-то еще – может быть, толика страха.

Мальчонка-призрак даром времени не терял. Вприскочку, на четвереньках он добрался до кладбища и перемахнул через ограду.

Чет последовал было за ним, но Билли прыгнул, преграждая ему путь. Что бы там Чету ни показалось, теперь на лице Билли не было ничего, кроме чистой злобы.

– Я сдеру с тебя кожу, Чет. Медленно и со смаком. А когда закончу, то сделаю это опять. В этом-то и фишка, когда ты мертв. Страдать можно бесконечно.

Руки Чета сжались в кулаки. Ему надоело бежать, надоело бояться. Как бы то ни было, пора с этим кончать.

– Так давай, ты, ублюдок мелкий! – закричал Чет. – Давай, попробуй!

Билл медленно поднял руки – они опять выглядели по большей части как руки – ладонями наружу, и растопырил пальцы. Потом, сунув большие пальцы в уши, помахал остальными.

– Какого… – сказал Чет. – Какого дья…

Закончить он не успел. Что-то ударило его в спину, сбило на землю. Это был Дэйви. Оба навалились на него, силой перевернули на спину, заломили руки. Маленькие, казалось бы, фигурки оказались чрезвычайно тяжелыми; Чет лежал на спине и смотрел в их плюющиеся искрами желтые глаза.

Дэйви поднял руку, потер пальцы друг о друга. Пальцы, затрещав, начали дымиться, и тут вдруг вся его рука занялась огнем. Он медленно опустил ладонь, остановив в паре дюймов над лицом Чета.

– Когда горишь – это больно, – сказал Дэйви. – Больнее всего на свете.

– Знаешь, откуда мы знаем? – спросил Билли. – Потому что твой дед, он поджарил нас. До хрустящей корочки.

Дэйви прижал палец к щеке Чета. Раздалось шипение, а потом, уже когда Дэйви повел пальцем вниз, по шее, пришла боль. Чет задергался, пытаясь извернуться. Дэйви сжал его плечо; его пальцы впились в Чета, как раскаленное клеймо. Чет заорал сквозь стиснутые зубы.

– Хватит!!! – Голос пронесся по полю, как порыв ветра, обдав Чета волной прохладного воздуха, погасив пламя. Билли и Дэйви скатились с Чета и теперь стояли на четвереньках, напряженно вглядываясь в тени. Ухмылки исчезли с их лиц. – Оставьте его в покое.

Голос, казалось, был исполнен власти и доносился одновременно со всех сторон.

– Уходи! – огрызнулся Билли.

Из теней выступил сгорбленный человек с кожей черной, как ночь. Длинные темные одежды, обтрепанные, все в пятнах, болтались на его тощем теле. Тонкий золотой обруч охватывал совершенно лысую голову. Взгляд его сияющих синевой глаз остановился на Чете.

– Так это и есть внук Гэвина?

– Сам же знаешь, – выплюнул Билли. – Мы его изловили, выходит – он наш. Можешь прибрать себе то, что останется, когда мы закончим.

Человек помотал головой.

– Вы закончили.

– А что, если я скажу, что нет?

– Я твои игры терпеть не собираюсь, Билли. Не сегодня. – Человек поднял над головой кулак и разжал пальцы. Чет увидел на его ладони какой-то символ, вроде печати, который поднялся, светясь, в воздух. Мягкий голубой свет, струясь как дым, потек по направлению к двум мальчикам.

Те подняли руки, прикрывая глаза, и, огрызаясь, отступили.

– Твой Бог отступился от тебя, ангельский человек, – прошипел Билли. – Ты умираешь. Скоро, совсем скоро это ты будешь ползать на коленях, рыдать и умолять нас о милости.

На лице человека не отразилось ровно ничего.

Демоны крутились у границы голубого света, взрыкивая, шипя и не сводя с Чета яростных, голодных глаз.

– Он наш, – прорычал Дэйви. – Ты это запомни.

Глава 7

«Ангел?» – подумал Чет. На вид человеку было не больше сорока. На изможденном лице выпирали острые скулы, и никогда Чет не видел такого цвета кожи – она была настолько черной, что отливала в синеву. И теперь, даже сквозь исходящий от него свет, он казался ненормально худым, истощенным, с запавшими глазами. Так, наверное, выглядят, когда умирают от голода.

Человек устремил на Чета свои пронзительные глаза, и тому вдруг показалось, будто каждый поступок его недолгой жизни подвергается пристальному изучению. Мало-помалу этот изучающий взгляд смягчился.

– Встань.

Чет встал, морщась от боли в обожженной шее.

– Что происходит? – спросил он. – Кто вы?

– Покажи руки, – сказал человек нетерпеливо.

– Что?

– Делай, как я говорю. Времени нет.

Чет раскрыл ладони и взглянул человеку в лицо. Его выражение ему не понравилось.

– Что? Что там еще?

Человек медленно покачал головой.

– Отчаяние, как вышло, что ты – мой единственный друг?

– Что? – Чет уставился на руки, потом поднес их ближе к глазам, заметив на правой ладони странные отметины.

Человек взмахнул рукой, и линии у Чета на ладони вдруг на мгновение вспыхнули красным, сложившись в примитивное изображение какого-то рогатого зверя – будто клеймо.

– Ты принадлежишь Люциферу.

– Люциферу? – Чету будто грудь стиснуло.

– Ты был отмечен знаком убийцы и брошен демонам на милость… Каковой не существует.

– Убийца? О чем это ты говоришь? Я не убийца. Я никогда… – И тут он остановился. – О, нет. О, Господи… Бог ты мой. Тренер. – Внезапная слабость в коленях. Я убил его. Господи, я убил его. – Господи Иисусе… Прости меня, – чуть ли не простонал Чет.

– Зря стараешься, – сказал человек. – Иисус прóклятых не слышит.

Чет уставился на него. Прóклятых? Час назад он бы только посмеялся над мыслью, что кто-то там будет оценивать его душу. Может даже поставил бы под сомнение существование Бога, или Сатаны, если уж на то пошло. Но теперь он смотрел на вещи иначе. Теперь в голову не лезло ничего, кроме бесчисленных проповедей, – служба каждое Воскресенье – выслушанных в детстве. Проповедей, грозивших огнем и вечными пытками.

– Это все осложняет, – проговорил человек отрешенно.

– Что – все? – спросил Чет.

Тот не ответил; он прижал ко лбу руку и закрыл глаза, будто стараясь отгородиться от всего вокруг. Висевшая в воздухе печать затрепетала, потускнела, и демоны сделали осторожный шажочек вперед.

– Что все осложняет?

Человек молчал.

Чет почувствовал, что начинает злиться.

– Эй… Я с тобой говорю.

Нет ответа.

– Эй, – сказал Чет опять, повысив голос. – Эй! – Он шагнул вперед, стиснул плечо своего не-собеседника и хорошенько встряхнул. – Поговори со мной, черт возьми!

Глаза человека распахнулись; он перевел взгляд с руки, сжимавшей ему плечо, на Чета. Вид у него был рассерженный. Чет убрал руку, но глаз не отвел.

– И ты посмел? – сказал человек. – Посмел прикоснуться к ангелу, посланнику Божию? – Но гнева в его голосе не было, только удивление. – Ты храбр, Чет. Этого у тебя не отнять… И, может, немного глуп. – Он замолчал, явно взвешивая открывшиеся перед ним возможности. – Быть может, это именно то, что нужно. – На губах у него появилась тонкая улыбка. – Может, надежда все-таки есть. Да, мне хочется в это верить. Потому что шанс, как бы ничтожен он ни был, все же лучше, чем ничего.

– Вы кто? – вмешался Чет.

Человек обратил свой взгляд ввысь; его губы безмолвно шевелились – молитва или, может, проклятье. Его глаза озарились светом.

– Я – Сеной. Меч Габриэля. Я служу Небесам – и справедливости.

Ангел расправил плечи, выпрямился в полный рост и будто вырос. Печать засияла ярче, и вокруг Сеноя расцвела аура, сгустившись в два огромных призрачных крыла. Демоны отступили, прикрывая глаза, но не Чет. Свет ощущался им как что-то очень хорошее, и он вдруг почувствовал всепоглощающее желание войти в него навсегда. Потом аура вдруг потускнела – так же быстро, как появилась. Чет потянулся было за светом, но он уже погас.

Ангел поник.

– Я служу истинному Богу, – еле выдохнул он. – А это, – он небрежно помахал вокруг. – От моря и до моря… Было когда-то моим доменом, за которым я должен был смотреть. Как это… зоной ответственности.

Его голос угас до еле слышного шепота:

– Пока у меня это не украли. – Сеной обратил взгляд на Чета. – Выслушай меня, Чет. И слушай хорошенько, если ты хочешь спасти свою Триш.

– Триш? – Чет немедленно напрягся. – Что тебе известно о…

– Помолчи, – резко бросил Сеной. – У нас мало времени. – Печать вспыхнула, сея отблески на чешуйчатые, покрытые коростой тела демонов. – Посмотри на них, Чет. Увидь их истинный облик. И Ламию тоже. Узнай их такими, какие они есть… Богоотступники, кощунственные создания. Это было моим долгом – избавить эту Землю от таких, как они… но, как видишь, я… потерпел крах. И тому есть одна-единственная причина. – Он рванул на груди плащ, обнажив зияющую рану там, где должно было быть сердце. – Гэвин Моран. – Голос Сеноя был полон ненависти. – Твой дед убил меня. Украл у меня все.

Чет все не мог отвести глаз от кровавой дыры.

– Это Гэвин призвал сюда этих демонов. – С каждым словом голос ангела набирал силу. – Это он убил своих собственных детей, он обменял их души – души своих собственных детей – на милости Люцифера. Это он обрек нас всех на гибель. – Тут его речь оборвал сухой, лающий кашель. Он вдруг схватил Чета, вцепившись ему в плечо холодными, жесткими пальцами. – Он украл мой ключ, и я оказался в ловушке. Потом бросил меня здесь, бросил гнить узником этого острова.

Чет глядел на ангела во все глаза и тряс головой, пытаясь отыскать во всем этом хоть какой-нибудь смысл.

– Ты хочешь, чтобы Триш осталась в живых? Хочешь или нет?

– Да.

– Ты уверен?

– Да… Да, конечно. Черт. Конечно, хочу. Но…

– Тогда ты должен пойти вниз и найти его, найти Гэвина, забрать ключ и вернуться ко мне.

Вниз? У Чета зашумело в голове. Что значит – вниз? Но вдруг он понял, что уже знает.

– Ключ – это средоточие моей божественной сущности, краеугольный камень моей воли и могущества, квинтэссенция моей сути. С ним я смогу сбросить оковы, призвать Небеса и положить конец здешнему злу. Ты понимаешь? Ключ должен быть у меня, чтобы я мог остановить ее… Остановить Ламию. Освободить всех нас.

Чет не понимал ровным счетом ничего.

Сеной исподтишка бросил взгляд в сторону Билли и Дэйви, потом, пошарив под плащом, извлек оттуда кожаный мешочек, который сунул в руки Чету:

– Держи. – Мешочек был довольно увесистый; внутри что-то звякнуло. Ангел пошатнулся. Печать замерцала и потускнела, и он вцепился Чету в руку, чтобы удержаться на ногах.

Дэйви и Билли захохотали.

– Скоро, ангельский человек. Совсем скоро.

Чет полез было в мешочек.

– Нет, не здесь, – быстро сказал Сеной, вновь бросив взгляд в сторону демонов. – Скорее, на кладбище. Это освященная земля.

Чет легко перескочил через низкую ограду.

– О-о-ой, Чет, ну чего ты уходишь? – спросил Дэйви. – Мы еще не наигрались.

Лицо Сеноя исказилось от усилия; стало ясно, что долго он не продержится. Светящаяся печать затрепетала, будто гаснущая свеча.

– Давай, иди, – сказал он. – Иди вниз и найди Гэвина. Поспеши, потому что у Триш осталось очень мало времени.

– Что это значит?

– Метку свою скрывай, – Сеной говорил все быстрее, по мере того, как тускнела печать. – Гончие Сатаны уже вынюхивают твой след.

– Что это значит – у Триш осталось мало времени?

Печать, вспыхнув в последний раз, погасла, оставив вокруг ангела бледный светящийся ореол.

Дэйви и Билли потихоньку подбирались, все ближе и ближе.

– Когда найдешь Гэвина, – сказал Сеной, – каким бы он тебе ни показался, что бы он ни говорил, помни одно… Он променял души собственных детей на милость Люцифера. Одна мысль о пощаде – и ты обречешь свою Триш на страдания, а твое нерожденное дитя потеряет душу.

– Гэвин, а? – сказал Дэйви, обменявшись удивленными взглядами с Билли. – Что ты еще задумал, проказник?

Сеной заглянул Чету в глаза – казалось, прямо в душу.

– Иди, Чет. Иди, с Божьей помощью.

И с этими словами ангел повернулся и пошел прочь.

– Подожди, – крикнул Чет. У него в голове роились тысячи вопросов. – Подожди. Подожди, прошу тебя!

Билли с Дэйви наблюдали, как ангел исчезает за деревьями.

– Хочешь, погонимся? – спросил Дэйви.

– Не-а, – ответствовал Билли. – Куда он денется.

Оба демона подобрались к железным воротам и оттуда уставились на Чета.

– Беги быстрее, – сказал Билли. – Потому что Горящий Человек уже идет за тобой. Он утащит тебя в ад, к остальным грешникам. Гореть.