Наташа Апрелева Посторонним В

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.

Песнь песней Соломона, 8.6

Мораль есть нравственность б/у, Весьма потрепанное платье, Я видела ее в гробу, Она меня – в твоих объятьях.

Вера Павлова

Моим детям, за то, что они пообещали терпеть и далее такую мать (ехидну). Моей маме (она вообще ангел). Моему мужу, который ничего не обещал, но терпит (пока).

15 марта

23.10

Уффф, начинаю, доктор. С Вашего разрешения, попробую так:

1) сначала описывать день «в продольном разрезе», по Вашим словам; я даже задумалась немного, повспоминала, что это за фигня – «продольный разрез», вроде бы вспомнила, все-таки я инженер-механик (ага, а недавно умножала по сыновой надобности шесть на восемь и получала то сорок два, то вообще… чуть ли не пятьдесят четыре);

2) а потом, потом попробую – это самое письмо.


Ну, что ли, к делу? Пункт первый на сегодня…


23.25

Мой стародревний приятель, бывший коллега, некто Антоновский – странный мальчик, талантливый художник, определенно красивый, но абсолютно сумасшедший (одна из папок на его «рабочем столе» называлась «головы, которые я хотел бы отрезать»), имел очень занятную теорию: сон – временная Смерть, не-сон – временная Жизнь, и если ты проводишь Ночь Без Сна, то пропускаешь очередную Смерть, становишься старше, мудрее, приобретаешь новые черты, новый опыт. Не вполне уверена, что формулирую правильно, Антоновский был нереально умный. Одна девочка, рекламный агент, даже отказывалась с ним общаться по работе, объясняя: «Все равно не понимаю, что он говорит…» Девочка эта прославилась в свое время тем, что, обезумев от собственной недоброжелательности, прокомментировала обморок своей свекрови: «А я ей говорю: Софья Эдуардовна, надо же себя как-то контролировать!»

Это выражение очень прижилось у нас в коллективе и часто использовалось. «Надо же как-то себя контролировать». Удивительно, в каком огромном количестве случаев уместна эта фраза.


23 45

Сегодня утром еду себе в маршрутке, ярко страдаю, потому что наушники как вывалились вечером из сумки, так и скучают, забытые на полу, причем я сознательно их поленилась поднять – уже держала в руках тяжеленный портфель ребенка Павла, плюс обувь, плюс огромный дополнительный пакет с физкультурной формой; так вот, еду в маршрутке, а у водителя очень-очень громко играет радио, наверное, «Шансон», а может, еще хуже. (И почему все шоферы подсаживаются на этот «Шансон» – загадка?) «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь…» – заливается певица. Блюэээ, знаю я эту задорную песенку, сейчас припев повторят раз сто пятьдесят шесть… И вдруг замечаю, что какоето типа стереозвучание появилось. Неожиданно. Господи. Оказывается, тетенька в желтом мурзилковском берете и болоньевом плаще рядом со мной негромко подпевает: «Если вспомнишь меня – забудь, а вернешься – меня здесь нееееет…»

Надо же себя как-то контролировать, на самом деле.


Вы, доктор, мне велели писать все, что приходит в голову, а в голову мне приходит обычно дикая шняга. Ну, Вы уже видите, да?


Сегодня еще. В целях поднятия настроения объявила флешмоб: Мир Сантехники, или Сфотографируй Себя в Зеркале Общественного Туалета. Честно говоря, не уверена, что точно означает термин «флешмоб», подозреваю – когда много народа занимаются какой-либо голимой ерундой. Надо бы все-таки у Яндекса уточнить. Ага. Википедия учит, что флешмоб (flash mob) – это заранее спланированная массовая акция, в которой большая группа людей (мобберы) внезапно появляется в общественном месте и выполняет действия абсурдного содержания. Очень взволновал один из пунктов Правил Мобберов, десятый: «После акции нужно мгновенно разойтись с места действия в разные стороны, не подавая виду, что произошло что-то необычное».

Мне очень подходит.

По этому поводу сфотографировалась в Мак-доналдсе и Деловом центре «Портал», где торчала вместе с Начальником Фединькой.


Относительно Начальников, доктор. Одного из них зовут Фединька, и он похож на Фединьку, а другого – Настоящий Полковник, и он похож – правильно – на Настоящего Полковника.

Собеседование насчет приема на работу Фединька назначил в пивном ресторане, дорогом и модном местечке, удивительно. С одной стороны, удивительно, как пивной ресторан может быть дорогим и модным местечком, а с другой – что там проводят собеседования. Не зная, как должно представлять себя на таком странном деловом рандеву, я надела платье с рукавами и гладко причесала кратчайшие волосы. Фединька занял зал целиком, у входа бдительно дежурила его охрана, молниеносно набирая смс-ки сильными пальцами. «Салют, – сказал Фединька доброжелательно, – ну-ка быстренько сочини мне короткое, но емкое начало для приветственной речи ко Дню строителя? Стою я, такой, перед толпой строителей и говорю… говорю… что?»

«Не кочегары мы, не плотники», – содрогаясь от ужаса, пробормотала я.

«Отлично, ты в команде», – расхохотался он, откинулся на спинку стула и жестом подозвал всполошенного официанта, воображая себя при этом, наверное, звездой Голливуда или премьер-министром, солнцем нации. Но был все-таки – Фединькой, хорошим мальчиком с аккуратной стрижечкой и выглаженной рубашкой, которого в детстве любила мама.


00.00 – Ленинградское время ноль часов ноль минут

Есть у меня такие знакомые. Семейная пара. Теперь уже, понятно, бывшая пара. Называли друг друга исключительно: Сашенька! – Ах, Юленька!

Очень друг к другу с почтением, лебединая, блин, верность, бывало, смотрела на них и с навернувшимися слезами вспоминала одну случайную соседку по больничной палате – в юности я романтически лечила дизентерию – болезнь грязных рук. Вы наверняка в курсе про это, доктор; соседка эта работала на мясокомбинате, бойцом, и помимо всего прочего запомнилась мне тем, что своего мужа называла только так: «САМ». САМ приходил. САМ сказал. САМ борщ сварил. «Офи-гееееть вообще», – я тогда думала, да и сейчас, в общем-то.

А «Сашенька» и «ах-Юленька» очень-очень любили друг друга, буквально всюду вместе: и в бассейн, и в библиотеку, и грядки полоть, и на работу, и с работы, и по хозяйству купить гвоздей или там хлеба; обществу рассказывались милые подробности, вроде того, что Сашенька перед сном расчесывает Юленьке волосы, ровно двести раз, что ли, проводит щеткой, и что Юленька чистит зубы Сашеньке, когда тот устает и капризничает вечером. Просто хотелось слушать стоя. Ничто не предвещало беды. Но на одном из каких-то общенациональных праздников, типа Первомая, Сашенька разбил Юленьке лицо, сильно, погорячился, а Юленька не растерялась и «сняла побои», или как это по-правильному? Короче, Юленька смоталась в судмедэкспертизу, что находится в городском морге, и получила пятьдесят тысяч справок и свидетельств, что ей муж набил рожу и немного сломал девичий нос. Юленька решила подать на мужа в суд и подала на мужа в суд. И был суд, Сашеньку осудили как-то, условно. Но осудили…

Очевидцы рассказывали (врали, суки?), что творческая личность Сашенька попросил разрешения прочитать монолог Чацкого («А судьи кто?..»), но грубый суд ему отказал.

Идеально было бы закончить примерно так: прощаясь в зале судебных заседаний, Сашенька, бряцая наручниками, оглянулся через плечо бородатого конвоира на утирающую слезы безутешную Юленьку. «Сашенька»! – вскрикнула она. «Ах, Юленька», – эхом отозвался он, но это, конечно же, фигня, потому что после суда Сашенька пошел домой без всяких конвоиров, а Юленька – к родителям.


00.05

Случай этот стопятидесятилетней давности мы живо обсуждали сегодня с Олафом, моим дорогим мужем: я собиралась со Снежаной Константиновной, моей дорогой подругой детства, в присутственное место на прием. Снежана Константиновна меня буквально упросила, там намечался какой-то специальный фуршет, чуть ли не «Звезды Губернии» и чуть ли не «с губернатором». Ей на работе дали приглашение на «два лица», а второго лица у нее нет, ну то есть нет именно для официальных и торжественных мероприятий, потому что ведь не со сборщиком же металлоконструкций к губернатору. И Снежана Константиновна искрометно придумала говорить всем интересующимся по поводу, что вот неразвитая подруга (я) упросила ее отдать это самое приглашение на «второе лицо», чтобы круто потусоваться. С губернатором.

Да. А Олаф был традиционно против выхода меня в люди и мечтательно вспомнил неожиданно Юленьку, приговаривая: «А ты знаешь, многих женщин удивительно украшает сломанный нос».

Тем не менее я активно собиралась, наряжалась, рисовала глаза, как в школе на дискотеку, – помню, тогда тени делали из цветного мела с добавлением битых елочных украшений – «для блеску». И вся эта роскошь утрамбовывалась в перевернутую шашку (игра такая – шашки, поддавки, чапаевцы).

Надела свое Черное Платье № 2, с кружевом по подолу, сама, набитая дура, пришивала швом «вперед иголка», Марья-искусница.

Недавняя попытка увеличить парк Черных Платьев до трех штук с треском провалилась. Мне редко когда что-нибудь идет из одежды и обуви. Или эти жуткие зеркала в примерочных возмутительно толстят. Неважно, но обычно свой собственный вид в новом наряде вызывает у меня отвращение. И вот я неожиданно и счастливо встретила потенциальное Черное Платье № 3. Это было чудесное платье, такое черное. Скромный треугольный вырез спереди тонко уравновешивался волнующим нескромным треугольным вырезом на спине. По подолу были хаотично разбросаны аппликации красного и серого цвета, в форме усеченных конусов. Прелесть что такое. Тайно, стараясь не спугнуть фортуны, я просочилась в примерочную. С ненавистью освободилась от пальто, шарфов, двух-трех свитеров и твидовых теплых брюк. Робко посмотрела в зеркало. Платье меня красило, скромный треугольный вырез впереди открывал трогательные ключицы, а волнующий нескромный треугольный вырез сзади подчеркивал бодрый настрой нетолстой спины.

«Хо-хо, – неоригинально подумала я, – хо-хо!»

В примерочную нагло заглянула неприятная продавщица, вертлявая девица с пирсингом в носу, похожим на желтый угорь.

– Нннну нннет… – торжествующе сказала она, – нну нннет… К этому платью не только грудь, а еще и ноги нужны…

Если бы меня в школе хоть сколько-нибудь научили метать гранату, я бы взяла с полу «ничьи туфли на шпильке», оставленные для общественных надобностей, и ловко превратила бы мерзкую лгунью в инсталляцию «Девушка с Каблуком в Глазнице», но гранату метать меня не научили совершенно. Равно как и японским народным приемам борьбы, когда силой разума заставляешь человека откусить свой собственный язык и сожрать его.

Я сняла платье. На несуществующих ногах вышла из магазина, полемично открыв дверь пинком.

Уговаривала себя, что не может культурного человека, зрелую женщину интересовать мнение «пирсинга в носу», наверняка уверенного, что «архетип» – это чертовски важный тип, а может, даже и в этом не уверенного. Не уговорила.


00.15

Проверила детей. Спят.

Вечером Павлик учил французский текст, постоянно отвлекаясь от скучного занятия и спрашивая у сестры: «Как будет по-латыни «да» и «нет»?».

Лиза в своем медицинском лицее как бы учит латынь. Удивляюсь, откуда взялись эти умные дети, иногда чувствую себя их прислугой-мексиканкой. Дочь Лиза терпеливо отвечала, что ««Нет» – это «non, нон». А про «да» мы не проходим, да и зачем? Мы же учим медицинскую терминологию, рецепт там выписать, диагноз поставить…» – с великолепной небрежностью объяснила она брату. «Ага, – не сдавался сын, – ага, допустим, но как же тогда сказать больному: «Да, вы – идиот?»»


00.30

А на приеме было как-то скучновато, даже и с кружевами на подоле, нечего делать, кроме, разве что, посмотреть Губернатора, он на д'Артаньяна похож, клянусь, или даже нет: на слугу двух господ Труффальдино из Бергамо.

Приемы и вечеринки со значением я вообще недолюбливаю.

Как-то я считала, что просто блистаю на одной из таких, потому что присутствующие с меня не сводили глаз, провожали восхищенными взглядами и все такое. Просто плыла на волнах обожания, была собой так довольна, что прямо хоть в президенты баллотируйся, а потом оказалось (ужас, ужас!) – что после посещения, очевидно, сортира, я плохо «оправила» платье (Черное Платье № 2, в стиле «нью лук» с широкой юбкой), и подол его зацепился за колготковый пояс. Остаток вечера прошел как волшебный сон, я стремалась и ныкалась по углам, была дико смущена – все удовольствия. «Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище поэта…»

А если бы я знала, что сегодняшнее мероприятие (районного масштаба) будет происходить в банкетном зале гостиницы «Холлидей Инн», я бы вообще не пошла. В гостинице «Холлидей Инн» мы как-то разово снимали «апартамент» с В., и я вообще удивляюсь, как сегодня не впала в кому-двенадцать[1] прямо-таки на роскошных ступенях белого мрамора в розоватых прожилках, похожих на карликовые березы, потому что какая-то из моих внутренностей сгенерировала столько боли… очень много боли…

Причем я уверена, что это было никакое не сердце. Подозреваю желудок, он у меня очень трудолюбив и мстителен, именно оттуда поднимаются и вылетают на свет мои слова, подлежащие-сказуемые и прочие второстепенные члены предложения, а мои слова – это я. Да и наоборот тоже.

Уработала с горя один за другим три бокала шампанского.

Или даже четыре, или даже пять бокалов.

Большая это была ошибка, большая, потому что мне от шампанского сначала становится весело-весело, а потом – грустно-грустно, начинаю вспоминать «былое и думы», чего делать совершенно не надо, учитывая последующее возвращение к Олафу, который мои настроения просто носом чует, просто. Он вообще – хоть и машина смерти и весь чугуннолитой – но в своих копаниях и изысканиях во мне утончается до… до прямо не знаю до чего.


00.45

С В. мы пили коньяк, потому что я почему-то с пылом принималась возражать против именно шампанского, уверяя, что в гостиницах его пьют только проститутки – респект Джулии Робертс, безусловно.

Пьем вполне дурацкий коньяк из пластиковой бутылки, а на улице – гроза, тротуары заливает сильный дождь, хлещет по окнам, гремит по блестящей оранжево-красной металлочерепице – по крыше ресторана с одноименным названием «Холлидей Инн». Туда мы собираемся пойти завтра утром на загадочную штуку с названием бранчинг,[2] я неграмотна и не знаю, что это такое, в чем честно признаюсь. Может быть, завтрак с вином и водкой? В. тоже озадачен, но важничает и утверждает, что чертов бранчинг – обширный завтрак с тортами.

Яркие молнии разрезают темное праздничное небо, как длинный нож праздничный утренний торт.

Я вспоминаю детский стишок в переводе Маршака, по-моему: «Вот две капли дождевые на стекле, они живые. Каждой капле дал я имя: эта – Джонни, эта – Джимми, кто доскачет первый вниз, тот получит первый приз…»

Продолжения я не помню, мои дети уже достаточно большие, а В. очень взволнован судьбой победителя и требует от меня немедленно рассказать стих до конца.

– Забыла я, забыла!..

– Конечно, забыла, – укоризненно качает головой В., он лежит на спине, и его затылок ездит по покрывалу, как причудливый автомобильный «дворник», – как только речь заходит о самых важных вещах…

– А хочешь, я тебе «Королевский бутерброд» расскажу? – пристраиваю свой подбородок на его подбородок. Разговаривать так не совсем удобно, зато здорово весело.

– С набитым ртом? – переспрашивает В.

– Непременно с набитым, – съезжаю я вниз, – а как же без набитого…

– Люблю, когда ты мямлишь, – одобряет В.

«Король, Его величество, Просил ее величество, Чтобы ее величество Спросила у молочницы: Нельзя ль доставить масла На завтрак королю. Придворная молочница Сказала: «Разумеется, Схожу, Скажу Корове, Покуда я не сплю!»»


Перечитала написанное, дааа, дааа, а Вы уверены, доктор, что в этом есть какой-то смысл? Имею в виду, терапевтический?


01.00

Весело, сейчас позвонила Снежана Константиновна, отругала за раннее бегство с мероприятия и с напором сказала, что я должна в пятницу пойти на «обед» с ней, ее новым увлечением из Внутренних Органов и его другом (тоже из Внутренних Органов). А я не смогу, сразу по многим причинам:

1) Олаф меня убьет;

2) в пятницы я либо туплю дома с детьми, либо туплю дома с детьми и гостями;

3) см. пункт 1.

О чем и объявила подруге жизни.

Но Снежана Константиновна сказала, что:

1) Олафа она «берет на себя»;

2) я обязана.

Снежана Константиновна с детства умеет меня заставить делать что-то, выгодное себе. Например, в четвертом классе она понятно и доходчиво объяснила мне, что мой новый бело-голубой болгарский плащ гораздо больше подойдет ей. А мне – к цвету лица – отлично будет ее старая и немного порванная куртка неопределенного цвета, похожего на красный, со сломанной молнией, увязывалась поясом от клетчатого зимнего пальто.


01.30

Два дня осталось до моего следующего Визита к Вам.

Немного переживаю. Боюсь не соответствовать.

Мне кажется, со своим терапевтическим дневником я делаю что-то совершенно не то, что ожидается Вами.

Дневник наблюдений какой-то. За живой и неживой природой.

Был такой у меня, в младшей школе, каждый день требовалось рисовать условными значками погоду плюс отслеживать температуру воздуха. Обычно я не отмечала ничего неделями, а потом на перемене перед Природоведением, от балды, рисовала солнца и облака, кажется, так делали вообще все. Кстати.

Неудобно об этом говорить, даже неловко, доктор, но когда же будет тепло? В эти осточертевшие морозы (в марте! в марте!) я уже и не чувствую ничего. Иду себе, передвигаюсь, думаю иногда, что сейчас как упаду, точно упаду, с негнущимися руками, ногами и пальцами, и меня закидают грязным снегом и забрызгают жидкой грязью, и я буду лежать с открытыми глазами, а может, закрою их.

А очнусь я числа 27 апреля, не раньше, и побреду домой, в обветшалом пуховике и замызганных сапогах, прихрамывая, а также звеня и подпрыгивая, и буду счастливая, самая-самая, потому что для счастья я хочу, как минимум, чтоб было тепло. И еще – чаю.


02.00

Попробую, не уверена. Вы же знаете, доктор. Ладно.

Ты мне никогда не снишься. Помнишь, как мы смеялись и шутили, что, вероятно, сознанию и мозгу надо отдыхать от мыслей о ком-то и чем-то, пусть и во сне, раз уж в иное время голова плотно забита кем-то и чем-то. Но сейчас так получилось, что я засыпаю локально-ненадолго, и вот вчера – опа! – ты мне приснился. Но странный это был сон, странный и страшный, я абсолютно не загоняюсь насчет всех этих толкований, сонников Миллера и девицы Ленорман-Этейла, ты знаешь, а над бедной Машкой с ее бесконечными сновидениями про Николаев-угодников в Красных рубашках я безобразно подшучиваю. Собственно сон: сидим мы это с тобой в какой-то лодке, в какой, спрашивается, лодке, на какой это такой, спрашивается, речке, и ты дотрагиваешься до меня рукой, до плеча. И твои пальцы не скользят по нагретой коже, не скользят и не упираются в нее, а – проходят – сквозь, спокойно так, без напряга. И мне не больно, но как-то насторожилась прямо, а потом ты убираешь руку, а в моем плече четыре такие аккуратные дыры, не кровавые никакие, а черные, типа как на передержанной фотографии дефекты – кратеро-образные неприятные отверстия. В моей руке. От твоих пальцев. И я проснулась. И подумала: ты же мне никогда не снишься.

Загрузка...