Новое «дело». Новые люди. И обстоятельства, взаимосвязи, взаимозависимости. Преставившийся от большой дозы героина Валерий Рогов и торгующий наркотиками его бывший одноклассник Евгений Ребров, сам, по слухам, не чуждый этому пороку. И Ребров был на вечеринке, после которой так нехорошо расслабился Валерий. Вот уже пунктик. Зарубка на память. Была на вечеринке и Горелова Валя, несостоявшаяся невеста Валерия, дочь владелицы фирмы «Фавор». Еще одна зарубка.
Семен Геннадьевич, обстоятельства смерти вашего племянника не представляются мне сложными. По обстоятельствам добываются факты. Факты служат доказательствами. Доказательства играют роль пресса, попав под который люди делаются покладистыми. Нам, господин Рогов, очень нужна покладистость Гореловой Екатерины, – как ее? – да, Дмитриевны, хозяйки «Фавора». Бог в помощь! Но только если идея о насильственной смерти вашего племянника не высосана из пальца. А это вполне может быть. По крайней мере фактов, свидетельствующих об обратном, у меня пока нет.
Уж не дурачите ли вы меня, многоуважаемый Семен Геннадьевич?
Я вспомнила его «деточка», обращенное к молоденькой официантке, и «…солнце надо ценить!». И еще – как быстро его самодовольный лик сытого кота преобразился в морду злобного пса.
Нет, об этом и думать не хотелось. По крайней мере сейчас. Мелькнувшее предположение я не облекла словами даже про себя. Оставила на потом. Знаю, не забыть мне его теперь, всплывет оно в свое, самое подходящее для этого время.
…Тщательная небрежность. Правомерно ли такое сочетание? Так вот, оделась я с тщательной небрежностью. Копна всклокоченных волос, перехваченных по лбу широкой лентой темной, но пестрой косынки, синие, местами крепко потертые джинсы в умеренный «обтяг», джинсовая же курточка, на добрых две четверти короче торчащего из-под нее грубого серого свитера. И никакой косметики.
Остановившись перед зеркалом, я вгляделась в свое отражение. Не мой стиль, нет. Но и эта Татьяна не лишена привлекательности, если уж судить объективно. Сделать из себя стильную грымзу мне не удалось. Ну и ладно.
Перед тем как выйти из дома, я во второй раз за сегодня развязала замшевый мешочек. Теперь уже под имя «Евгений».
3+22+26 – показали мне гадальные кости.
«Очень часто грубостью скрывают слабость, защищая таким образом наиболее уязвимые места своей личности. Если помнить об этом, то тайное станет явным», – вот что это значит.
Говоря подходящим к ситуации жаргоном, «в жилу» мне сейчас такое поучение. Спасибо, родимые!
В клуб авиационного завода я попала через высокие застекленные двери, краска на которых облупилась от времени и непогоды, и очутилась в фойе, отделанном мрамором еще при старом режиме. Я удивилась упорству здешней администрации, устоявшей перед соблазном сдать здание в аренду предпринимателям. И еще одно было достойно удивления – тишина и безлюдье, не сочетавшиеся с моими представлениями о происходящих здесь сборищах вольных музыкантов и их поклонников.
Была я как-то на рок-тусовке, правда, в другом городе. Незабываемые и во многом веселые воспоминания о пережитом тогда музыкальном безобразии сохранились до сих пор. Да, джаз – это не рок.
Настроившись на серьезный лад, я двинулась через фойе к лестнице с никелированными стойками, подпиравшими перила, и только отсюда услышала отдаленные голоса и звучание ударных инструментов. Звуки шли снизу, из подвальных недр здания, и были глухи, будто раздавались за семью стенами.
По лестнице навстречу мне поднималась девица, по одежде – точная моя копия. Только распущенные волосы и темный, деревянный крест на груди отличали ее облик от моего. Освещение здесь было плохое, и лица ее я разобрать не смогла.
– Привет, подруга! – неожиданно поздоровалась она и вскинула руку с папиросой. – Припали чем-нибудь.
Я щелкнула зажигалкой, и она, втянув в себя дым, благодарно кивнула.
– Ребро здесь? – спросила я, решив не упускать удобного момента.
– Да, – ткнула она большим пальцем через плечо, – но не играл еще, так что не лезь, а то нарвешься, – и, рассмеявшись коротко и хрипло, прошла мимо.
«JAZZ!» – было выведено крупными и нарочито кривыми буквами над широко распахнутой дверью, ведущей в подвальный коридор. Вот здесь было уже шумно. Барабанам вторили несколько труб, и мягкий бас выводил, повторяя раз за разом, приятную музыкальную фразу. Крики и хохот, прозвучавшие аккомпанементом к вступлению, смолкли, и осталась только музыка и негромкий гул голосов в коридоре.
Несколько человек, оживленно беседующих перед дверью, посторонились, не обратив на меня внимания, и я вступила в местную кумирню поклонников джаза.
По коридору пришлось идти, лавируя между людьми, подпирающими стены, прохаживающимися, дымящими сигаретами и пьющими разное из разных – стеклянных, жестяных и пластиковых – емкостей. Пестрая публика – как на стадионе во время соревнований. Поджарая молодежь и седовласые, с пивными животами люди. Джинсы и кожа, пиджаки с галстуками на белых рубашках и простецкие свитера – ограничений в одежде здесь не существовало. И в манерах тоже, как выяснилось сразу же. Стоило мне на секунду остановиться, чтобы пропустить двоих с гитарами наперевес, как меня тотчас же обняли за плечи, поцеловали в щеку и отпихнули. Произошло все настолько неожиданно и быстро, что я не успела заметить этого шутника.
Концертный зал, куда я в конце концов попала, оказался низким, обшитым досками, но обширным помещением с дрянной акустикой. Вместо рядов кресел здесь стояло несколько десятков стульев, но народ мог и ходить, стоять вдоль стен или сидеть прямо на грязном полу, кому как нравилось.
Сцены как таковой тоже не было. Просто часть зала, немного лучше освещенная, была отгорожена от остального пространства толстым канатом, протянутым от стены к стене. Несколько исполнителей, играя, садились, вставали, неторопливо прохаживались и общались друг с другом, не прерывая своего занятия. И как же здорово у них это получалось! Публика, которой здесь хватало, вела себя непринужденно, но так, что не было слышно ни одного громкого возгласа. Большинство наслаждалось негромко звучащей музыкой, но были и равнодушно глазеющие по сторонам.
Удивительно, занимаясь делом, я попала на неплохой концерт. Это в порядке исключения. Обычно мне приходится бывать в местах куда менее приятных.
Люди на сцене закончили музыкальную композицию, приняли аплодисменты и благодарный свист как должное. Зрители переговаривались с ними как со старыми знакомыми. Я пробилась поближе и заняла место, откуда были хорошо видны и ряды стульев, и зрители возле каната, и сами артисты.
– Девушка, сядьте, пожалуйста! – дернув меня за свитер, вежливо пробасили сзади.
Я оглянулась – снизу бездонными глазами смотрел на меня небритый лик сидевшего на полу человека.
– Или подвинься, что ли! – предложил он мне совсем другим тоном.
И в это время музыканты, отложив инструменты, полезли через канат в публику, а ударник, жахнув по тарелке и приглушив ее рукой, возопил на весь зал:
– На сцене команда Евгения Реброва!
И под вопли зрителей выдал долгую и торжественную дробь.
Этот, с небритым ликом и волосами, собранными на затылке в конский хвост, крякнув, поднялся и, бормоча что-то, полез на сцену. За ним из зала последовали еще двое, столь же колоритного вида.
Приняты они были великолепно и играли хорошо, но в отличие от своих предшественников слишком заученно, бездушно как-то. А когда после исполнения нескольких коротких вещей и одной длинной, положили инструменты и ушли со сцены, я двинулась следом за небритым, направившимся к выходу из зала.
Держась почти вплотную к нему, я прошла по коридору и у самой двери с надписью «JAZZ!» свернула вслед за ним и, рискуя оказаться в мужском туалете, вошла в помещение, куда посторонние, похоже, доступа не имели. Только здесь он соизволил меня заметить.
– Тебе чего, крошка? – осведомился он, удивленно подняв брови.
«Нашел крошку! Если я крошка, то ты – самый настоящий коротышка», – подумала я, плотно прикрывая за собою дверь.
И впрямь он был немногим выше меня. Да и вообще – тощий был.
– Зря ты это, ми-илая! – протянул он увещевательно. – И не рассчитывай. Я сегодня не в настроении. Проваливай!
Взмахнув рукой, он отвернулся, сочтя разговор оконченным, и потерял ко мне интерес. Ошибаешься, джазмен, все еще только начинается. И независимо от твоего настроения.
– Ты – Евгений Ребров? – спросила я.
Очень удачное оказалось начало, потому что лучшего способа заинтересовать и завладеть его вниманием, казалось, не существовало.
– А ты сомневаешься? – возмутился он – удивлению его не было границ.
– Ты ответил, и я тебе верю.
Тоже мне, знаменитость местного масштаба!
– Я впервые здесь, так что извини, Евгений, мою неосведомленность.
– Хорошо, хорошо, извиняю, – он опять взмахнул рукой. – Проваливай!
– Это нетрудно. Хорошо, я уйду. Но завтра вместо меня тебя навестят менты, и от них ты вот так не отмахнешься. Я пришла тебя предупредить. Или даже помочь, если сторгуемся.
– Чего? – скривился он недоверчиво. – Менты? С какой стати? Что-то ты мне здесь гонишь совсем не то…
Хорошо, джазмен, отлично. Твоя растерянность меня радует. Еще бы увериться, что стреляю я не холостыми патронами и не в белый свет как в копеечку.
Он, забыв закрыть рот и не сводя с меня прищуренных глаз, попятился и, наткнувшись на стоявший у стены драный, не в одном месте прожженный диван, плюхнулся на него и только тогда вновь обрел дар речи.
– Кто ты такая вообще? Откуда взялась? Чего тебе надо?
Я прошла к грязному столу с почерневшими круглыми следами от стаканов и бутылок и, развернув к дивану стул, села напротив него.
Голоса из коридора и звучавшая в отдалении музыка доносились сюда глухо. Гудел и помаргивал одной из двух голубых ламп светильник, прикрученный проволокой к трубе, идущей по стене под потолком. Над головой Евгения с многоцветной афиши щерилась белозубой улыбкой какая-то джаз-звезда, окруженная световыми бликами.
– Ты что так напугался? – спросила я его тихо, и он усмехнулся, покачал головой. Судя по всему, попытался взять себя в руки, потому что глаза его опять стали насмешливо-колючими.
– Ты меня на испуг берешь!
Он повернул голову набок и смотрел теперь высокомерно и недоверчиво. Еще немного, и вернется к нему вся его злая самоуверенность.
– Ты сама из «конторы», вот что. Благодетельница!
– Ага! И явилась сюда, чтобы завербовать тебя осведомителем по делишкам здешнего мелкого дерьма!
Я позволила себе холодную усмешку, и она на него хорошо подействовала. Говорили мы теперь на равных. Вернее, говорила я, а он слушал, не делая попыток послать меня куда подальше.
– «Контора» плотно взялась за героин, от которого недавно умер твой дружок, Рогов Валерий. А меня интересует он сам и его смерть. Я с тобой предельно откровенна, Ребро. Менты перебрали всех участников вечеринки, после которой умер Валера, и остановились на тебе как на возможном поставщике героина.
– Ты чушь порешь, подруга, – пробасил он уже совсем в своей манере, как там, в зале, когда просил меня подвинуться. – Я – и героин? Смешно! Тем более что менты со мной уже разговаривали. И именно про смерть Валерки.
– Смешно или нет, мне наплевать. Я еще раз предлагаю отмазать тебя от ментов, если сойдемся в цене.
– И что же тебе надо? – спросил он и рассмеялся зло и беспомощно, понимая, что этим вопросом, вернее своим интересом к моему предложению, наполовину признается в своей причастности к смерти Валерия.
– Выяснить обстоятельства смерти Валерия Рогова.
– Зачем?
Вместо ответа я достала из нагрудного кармана джинсовой курточки и протянула ему удостоверение частного детектива. Он повертел его в руках и вернул мне.
– Теперь ты понимаешь, что к милиции я отношения не имею?
– Грамотные мы, не сомневайся, и детективчики на досуге почитываем про суперменов с такими, как у тебя, корками. Что дальше?
– У меня есть основания предполагать, что к героину, от которого умер Валерий, ты не имеешь отношения.
Это я сказала, блефуя от начала и до конца, потому что ни в чем не была уверена. Но сейчас дело подать нужно было именно так. И это ему понравилось. И в это ему поверилось.
– Но ты можешь подсказать, откуда у Рогова взялся героин.
– А кто сказал, что у него был героин?
– Заключение экспертизы. Валерий умер от передозировки.
– Ерунда! Бред! – очень натурально возмутился Ребров. – Валерка его и в глаза не видывал. Ты Татьяна, да? – Он кивнул на карман, в который я вернула удостоверение. – Он, Татьяна, травку-то всего раза два пробовал, не больше. А ты говоришь – героин! Валерик был паинькой!
Ребров откровенно и полновесно сплюнул в сторону, и мне показалось странным его такое явное пренебрежение к умершему приятелю.
– Но умер он от передозировки…
– Знаю. Слышал! – поправился он поспешно. – Не талдычь одно и то же.
– А ты говоришь, что героина у него не было.
Я уже чисто по-женски начинала издеваться над ним, улыбаясь про себя его раздражительности.
– Хочешь, чтоб был? – еще немного, и он вспыхнет. – Пусть будет. Но только потому, что тебе так хочется.
Вывернулся, надо же! Так тебе, Татьяна, и надо за твою самонадеянность.
– Знаешь, почему я тебе издеваться над собой позволяю? – без перехода сменил тему Ребров. – Не хочу иметь дело с ментами. Ты плохо, но слушаешь. А они, суки, пришьют дело – и с концами.
Я сделала вид, что пропустила мимо ушей это его замечание, но решила подыграть, усилить его позиции и повысить к себе доверие.
– Валерий напился на вечеринке? – спросила я по наитию и не ошиблась.
– В конце – как свинья.
– Да, – сделала я вид, что он подтвердил мне уже известное. – А ведь, насколько я знаю, в таком состоянии не колются.
– Насколько я знаю, – он усмехнулся с издевкой, – наркоманы вообще не напиваются. Это ломает им настоящий кайф. Валерка наркоманом не был. – Он помолчал и неожиданно выдал прямо противоположное только что сказанному: – Так что вполне мог и ширнуться.
Женька помолчал, наблюдая за моей реакцией на его слова. Я сохраняла невозмутимость.
– А спьяну да по неопытности дозу выбрал – сколько рука взяла. И вот – пожалуйста! Чего молчишь? – заорал он так, что приоткрылась дверь и в нее полезли какие-то встревоженные его криком рожи. – Пошли на х… – рявкнул он в ту сторону, и их смело как взрывной волной.
– В Одессе говорят: «У меня есть мысль, и я ее думаю». Есть мысль, что Валерий покончил с собой.
От такого поворота Ребров опешил, схватился пятерней за небритый подбородок, но быстро нашелся.
– Ха! – выстрелил он. – Чего это вдруг? Денег у него было – море! Возможность заработать еще больше – тоже была. Родня богатая. Работать не хочешь – женись на Вальке и плюй себе в потолок. Нет, с самоубийством – это полная ерунда, на мой взгляд!
Он откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу и скрестил на груди руки, всем видом показывая окончательность своего мнения. Настаивать не стоило, чтобы не переборщить, и я сменила тему на более спокойную, но не менее для меня важную.
– Мне известно, что на вечеринку Валерий пригласил своих старых друзей и ты, Евгений, из их числа. Скажи мне, кто там еще был? Или будешь утверждать, что не знаешь старых друзей своего старого друга?
– Допрос, мать твою! – Он матюгнулся с неожиданным добродушием. – Друзьями мы были давно. Так давно, что и не помню уж – были ли. А с тех пор – приятели, и то плохие. Не с чего нам с ним хорошими приятелями быть. А лучше всего звучит – знакомые. Старые знакомые. Так – хорошо. А из бывших на вечеринке я двух-трех знаю по именам, и на этом все. Хочешь верь, хочешь – нет…
– Сколько там народу было?
Он посмотрел на меня как на глупую.
– Я их что, пересчитывал? Ну, с десяток человек перед глазами мелькало.
– Назови имена хотя бы тех, которых знаешь.
Он от возмущения даже по коленям себя хлопнул.
– Ну ты даешь, подруга! – и рассмеялся весело, а потом замолчал. – Нет, Иванова, имена ты узнаешь от кого-нибудь другого.
– От кого от другого? – сделала я вид, что размышляю вслух. – От Гореловой Валентины?
– Ну хотя бы от нее. Годится.
Следующая моя просьба прозвучала как крик грешной души:
– Помоги мне, Ребров!
– С какой стати? – Он удивился и обрадовался одновременно. – Я тебе уже много выложил, на многие вопросы ответил. Я честно отработал свое. Теперь ты давай, заступайся за меня перед «конторой». Или у тебя еще товар есть?
– Есть, – ответила я. – Есть, а как же! Похоже, настало время полностью изложить ментовскую точку зрения, чтобы сбить с тебя твою дурную спесь. Чтобы не думал ты, что следователь даст тебе возможность выкручиваться, когда посадит перед собой по другую сторону стола. На тебе подозрение – ты дал Валерию наркотик, и, коль скоро он не был сведущ в дозировке, ты посоветовал ему размер дозы, заведомо зная, что она смертельна. Таким образом, ты являешься косвенным убийцей Валерия Рогова. И теперь встает вопрос о мотивах. Мог ли ты так поступить? Нет? А с какой стати вы друзьями быть перестали?
Я смотрела на него, сжавшегося в комок, как от холода, и думала, хватит ли у него ума для того, чтобы оценить нелепость происходящего. В самом деле, разве гулял бы он на свободе до сих пор, имей люди в угро такую версию? Но у меня-то она возникла, и этого было достаточно для его нервов.
– Ты думаешь – я тебе верю? – спросил он осторожно, и я поняла, что ум у него есть.
– Сомневаться – твое право. Думай.
– Ладно, подумаю.
– Только не тяни время. Надумаешь и расскажешь, как все произошло на самом деле, – облегчишь мне жизнь. Нет – придется потрудиться и найти другой источник информации, а тебя оставить твоей судьбе.
– Какого рожна ты от меня добиваешься?
Ну, это он уже прикидывается! Я терпеливо повторила в двадцатый раз:
– Все, что ты знаешь о смерти Рогова и о вечеринке, все, до мельчайших подробностей.
И тут нам помешали самым беспардонным образом. Дверь опять открылась, но уже не так осторожно, как в прошлый раз, и в нее хозяйкой сего места вошла девица, попросившая на лестнице у меня прикурить. Ребров глянул хмуро, но не запротестовал против ее вторжения, а отвернулся и повторил:
– О'кей, я подумаю.
– Здесь за дверью Миксер дожидается, – сообщила девица с порога. – Он тебе нужен?
– Пусть дожидается, – ответил Ребров. – Отстань! – прикрикнул, увидев, что она вновь открывает рот.
Девица прошла и села рядом с ним, рассматривая меня во все глаза. Демонстративно, словно желая показать, кто она здесь такая и чего стоит, запустила руку в карман его куртки и выудила оттуда небольшой серебряный портсигар.
– А если надумаю, где мне тебя искать?
Я протянула ему свою визитную карточку.
– Позвонишь.
Он принял ее с интересом.
Девица достала из портсигара папиросу с необыкновенно длинной табачной частью и вернула его в карман хозяина.
– Раскурим? – Она повертела папиросу передо мной. – На троих, а?
Ребров усмехнулся и полез за спичками.
Все. Разговор можно считать завершенным. Тема у нас не из тех, что обсуждают при посторонних. Можно вставать и уходить. Я так и поступила.
Как, однако, много зависит от настроения! Музыка, которую я слушала не без удовольствия менее часа тому назад, теперь казалась мне бессмысленным набором звуков, люди утомляли бесцеремонностью, сам подвал давил на психику убогостью и грязью. А духота вообще действовала на нервы.
Все, оттусовалась я здесь, пора на воздух.
Заразившись простотой манер от окружающих, я двинулась к выходу, расталкивая попадавшихся на пути и не обращая внимания на их недовольство, а попав на лестницу, по которой гулял сквознячок, с удовольствием перевела дух, как после нелегкого забега, и потопала наверх, к мраморному фойе, уже не торопясь. Выходя на улицу, произнесла про себя: «Ребро» и выкинула его из головы – по крайней мере на ближайшие полчаса, рассчитывая отдохнуть от впечатлений.
Но, видимо, поспешила я отбросить свои заботы. Не успела я сделать и десятка шагов в направлении машины, как почувствовала на своем плече руку.
Ну что еще, бог мой!
– Таня!
Я обернулась – Эллочка Пряхина выставила напоказ сразу все свои жемчужные зубы, радуясь нашей новой встрече, а меня возвращая к моим, так сказать, служебным обязанностям.
– Рано ты, Танюш, уходишь! Серьезная публика еще только собирается. Все самое интересное впереди. Пойдем назад!
Она, щебеча птичкой, тянула меня за рукав, и пришлось упереться, чтобы не дать себя увлечь туда, откуда я только что выбралась с такой поспешностью.
– Элка, у тебя душа есть? – спросила я жалобно, глядя на нее.
– Ну, как у всех, – опешила она, но быстро поняла свою оплошность. – Да будет тебе, пошли!
– Все, Эллочка, я оттуда уже вышла. А вот тебя как знатока суперзвезд и их суперсвязей хочу спросить, что за девчушка возле Реброва трется? Волосы копной, на груди крест…
– В джинсе и свитере? – перебила она. – Ты не приревновала ли? – и, рассмеявшись, сама отмахнулась от своего вопроса. – Шучу, не обращай внимания.
Мартышка! Фамилии не знаю. Женька, слышала, Надюхой ее называет. Сошлись они недавно, а до этого он долго один был, не заводил себе постоянную. Да и эта, мартышка, Надюха которая, думаю, ненадолго с ним. Пошлет он ее, как и прочих. Я же тебе про него говорила – скотина!
Эллочка вдруг посерьезнела и, замолчав, задумалась о своем, а я, взяв ее под руку, повела в сторону от входа в клуб, к небольшому скверу.
– Ребро не всегда таким был. Год, как он изменился к худшему. Ровно год. После того, как невесту потерял. О-о, Танюх, это история для любовного романа!
Я усадила ее на лавочку, стоящую у изгороди, и села сама.
– Что-то не похож он на романтика.
– Какая романтика! – не поняла она. – Он, говорят, и ширяться-то стал после того, как один остался.
Прошлогодняя невеста Реброва меня интересовала мало. Имя Женькиной мартышки Эллочка мне назвала, и теперь вполне можно было разворачивать оглобли. Я так бы и поступила, если б не расчувствовалась внезапно подружка. Надо поболтать с ней, чтобы не обидеть торопливостью.
– Невесту он тоже послал? – спросила я, чтобы завести ее еще на один оборот, а себя болтовней не утруждать.
– Нет, – качнула она головой, – она с ним расплевалась. К богатенькому ушла. Я вроде тебе об этом уже говорила? Таньк, а что, Ребро во что-то вляпался, да?
– Не он, а его друг. Ну давай про невесту.
– Все как на духу! – сделала она большие глаза. – Только ты обещай, что тоже мне все расскажешь, когда можно будет.
Я пообещала.
– Невесту его, по-моему, Галинкой звали. А того, к кому она от Женьки ушла, я тебе не назову – не знаю. Только плохо у нее получилось с этим рокфеллером. Нет, не бросил он ее, но жили они хуже некуда. А чем же, по-твоему, можно объяснить то, что она на криминальный аборт решилась? Вот так!
Я покивала и поахала с ней, после чего поинтересовалась, что же было дальше. Элла от досады даже в ладоши хлопнула:
– Не знаю я точно, что дальше! После аборта то ли уехала Галка куда-то, то ли похоронили ее, бедную, – вздохнула она.
– Уж не Ребров ли руку приложил? – спросила я, действительно заинтересовавшись. – Мне показалось, что уйти от него женщине непросто.
– Что ты, что ты! – возмутилась Элла. – Он не способен на такие страсти, не дурак.
– Фамилию Галки не припомнишь?
Элла и задумываться не стала, ответила сразу:
– Нет. Не знала я ее никогда. Прозвище назвать могу. Канифолью здесь ее звали. Галка Канифоль.
Ей стало весело от моих округлившихся глаз.
– Канифолью смычки натирают, чтобы струны звучали. Вот такая у нее была роль в его музыке. Понятно?
Понятно мне было, да. И еще что-то, пока трудноуловимое, вертелось в голове, но в сознание не спешило, требовало от меня одиночества и размышлений. Элла завелась основательно и уверенно вела сольную партию. Теперь она мне мешала. Не считая больше необходимым поддерживать ее трескотню, я стала задумчива, отвечала односложно, и она вскоре откровенно заскучала. Поэтому, когда трое парней, проходя мимо нас, поздоровались и позвали ее с собой, она упорхнула, пожелав мне удачи.
Я проверила, на месте ли удостоверение и ключи от машины. В той подвальной сутолоке вполне могли оказаться ловкие на руку ребята. Все оказалось на местах, и я успокоилась на этот счет.