Дом, на который она сейчас смотрела, был древним, но еще очень крепким. Он напоминал ей могучего старика, растерявшего всех своих близких, но не утратившего силы и ясности ума. Угрюмого в своем одиночестве деда.
Дубовые бревна сруба потемнели от времени, но не растрескались. Стекла во всех окнах были целы, хотя очень давно не мылись. Толстый слой пыли на них тревожили лишь затяжные дожди. А еще у дома имелась входная дверь – высокая и широкая, с большим металлическим кольцом вместо ручки. И сколько она ни вглядывалась, с того места, с которого обычно наблюдала за домом, не могла увидеть в двери замочной скважины.
– Это потому, дорогая моя, что раньше не делали врезных замков в дверях. Накидные петли для навесного замка и только. Изнутри запирались на крючки и засовы. Было такое время…
В такие моменты ее двоюродная сестра, старше ее на тридцать лет, делала мечтательное и слегка печальное лицо и обмахивалась газетой, как веером.
У ее двоюродной сестры – Тонечки – никого не было. Она не выходила замуж, не рожала детей, была привязана к своей младшей сестренке по материнской линии, всячески опекала ее, регулярно зазывала к себе в гости и все время навязывала ей свою материальную поддержку.
– Могу себе это позволить. Не перечь! – прикрикивала Тонечка на нее, когда встречала возражения.
Тонечка могла себе позволить много чего. Давным-давно она начала скупать заброшенные земли разорившегося хозяйства и доросла до серьезного статуса удачливой бизнесвумен. А начинала в риелторской компании простым клерком!
Организовав фермерское хозяйство, земли она сначала засеяла и засадила всем, чем можно и что в тех краях родилось. Затем поставила сразу несколько ферм с живностью. Принялась строить дома для своих сотрудников. Заманивать специалистов со стороны. И спустя почти тридцать лет превратила заброшенные земли в прибыльные угодья, приносящие ей приличный доход.
Поэтому да, она могла себе позволить баловать свою младшую сестренку. И с приобретением квартиры в Москве ей помогла, обменяв свою «однушку» и старенькую ушатанную «двушку» сестренки на очень достойное жилье в хорошем районе. Не центр, конечно, но туда Соня и не стремилась.
Тонечка, конечно же, изрядно приплатила, но тщательно скрывала настоящую сумму, вступив в сговор с бывшими владельцами той самой квартиры. Потом она помогла с ремонтом. Затем с мебелью. И не думала останавливаться, начав присматривать для сестренки Софии достойный автомобиль.
– Та рухлядь, на которой ты ездишь, скоро катапультирует тебя! – возмущалась она всякий раз, как сестра приезжала ее навестить. – Ты слышишь, как работает мотор? Ты хоть что-то понимаешь?
– Что, например?
Соня к ее ворчанию привыкла, понимала, что продиктовано оно великой любовью, поэтому не обижалась.
– Понимаешь, что эта рухлядь стремительно коррозирует, пока ты на ней едешь? Тебе срочно нужна новая машина.
От новой дорогой машины София отказалась наотрез.
– Меня с работы попрут. И начнут задавать вопросы: на какие средства, откуда они и так далее. Нет категорическое.
– Тогда как? – терялась Тонечка.
– Что-нибудь бывшее в употреблении, дорогая моя, – предложила она старшей двоюродной сестре компромисс.
– Тебе Мелихова недостаточно? Это тоже бывший в употреблении организм. Хочешь еще один?
– Машина – не организм. Сравнила тоже! – фыркала Соня.
– Тут не стану спорить, – щурилась Тонечка и презрительно кривила ненакрашенные губы. – Сравнивать железного друга с твоим Мелиховым – уже преступление…
Разговор заходил в тупик, потому что Соня сразу уходила подальше. Если была на улице, то в дом. Если в доме, то на улицу.
Мелихова – разведенного тридцатипятилетнего капитана, служившего вместе с Соней в полиции, Тонечка ненавидела с первой минуты знакомства. И считала, что он испортит ее сестренке жизнь так же, как испортил ее своей бывшей жене.
На все вопросы Сони:
– Почему ты считаешь, что это Мелихов испортил ей жизнь, а не наоборот? Тонечка, как можно, не зная ситуации, судить человека?
Тонечка отвечала категорическим:
– Он мужик и уже поэтому виноват в разводе. А дети?
– У них не было детей.
– Все равно! А если бы были! Что тогда?
София с ней не спорила, просто уходила подальше, потому что не хотела обижать старшую сестру – единственную, между прочим. И еще потому, что страстно любила Мелихова и слушать о нем гадости не желала. Он был для нее самым лучшим!
А вот вчера Мелихов ее неожиданно подвел. И в первый за три месяца совпавший совместный выходной взял и укатил с друзьями на рыбалку.
– Малыш, пойми, я обещал. Давно обещал, – ласкал он ее взглядом самых прекрасных карих глаз.
– Ты и мне обещал, – напомнила София, стараясь не встречаться с ним глазами.
Если бы он увидел в ее глазах застывшие слезы, разочаровался бы в ней. Он рассказывал как-то, что не выносит женских слез. Начинает раздражаться, чувства остывают, желание видеться исчезает. По этой причине София обиду проглотила, а слезы скрыла. Но дома, переступив порог, разревелась. Неподобающе! По-детски! Если бы Тонечка застала ее за этим занятием, Мелихову точно пришел бы конец…
– Кстати, а где твой капитан, побывавший в чужих руках? – Тонечка отшвырнула газету, уставилась на нее подозрительно. – Помнится, на сегодня у вас планировался совместный выходной?
– Перенесли, – соврала сестре София. И уточнила: – Ему перенесли.
– Ладно, – пожала округлыми плечами сестра, не поверив ни разу. – Не очень-то и хотелось, чтобы ты предпочла его, а не меня. И…
– Тонечка, а чей это дом?
Заходящее солнце отражалось сразу в трех пыльных окнах из семи. И ей неожиданно показалось, что за стеклами кто-то прячется и пристально за ними наблюдает. Глупость, конечно, несусветная. Дом стоял необитаемым, со слов соседей, а Тонечка была в их числе уже лет десять. Последний из рода жил где-то в городе.
– Этот дом особенный, дорогая моя. Он злой. – Сестра неслышно подошла и встала за ее левым плечом. – Обитель зла, уточняю.
– В каком смысле, Тоня?
Она резво обернулась и уставилась на сестрицу загоревшимися азартом глазами. Огонь заходящего солнца переместился с пыльных окон на лицо Тонечки, сгладив все ее морщинки и придав русым волосам невероятный медный оттенок.
Ах, если бы она хоть чуточку занималась собой, была бы настоящей красавицей! Но ей все время некогда. Нет времени ухаживать за русыми кудряшками, шампуня достаточно – считала она всегда. Нет времени на массаж лица и какой-то особенный маникюр. И вещи Тонечка покупала лишь из-за необходимости прикрыть наготу.
– Какая разница, что под моим белым халатом? – пыхтела она сердито. – Я в белом халате по роду своей занятости. Везде в нем: на ферме, в питомнике, в кондитерской. Везде!..
Сейчас – июньским теплым вечером – Тонечка была в широченном ситцевом сарафане с перекрутившимися лямками чернильного цвета. На ногах зеленые резиновые тапки. И плевать ей, что сарафан этот добавляет килограммов тридцать веса, а тапки жутко уродуют ее пусть и полные, но очень стройные ноги.
– Почему ты так об этом доме, Тоня? – поторопила сестрицу с ответом Соня.
– Потому что в нем постоянно творилось зло, – пожала она покатыми незагорелыми плечами. – Когда-то, лет сто назад, прадед нынешнего хозяина построил этот дом из дубового бруса, болтают, что без единого гвоздя. Построил и построил. Сына родил. А потом взял и жену повесил на чердаке этого дома.
– А она не сама?
– Кто знает! Болтали всякое. Это наша с тобой бабка рассказывала, когда ты еще козявкой была. – Тонечка вернулась в плетеное кресло под навесом своей веранды. – И вроде после этого зло пошло их преследовать. Весь род. Прадед следом за женой в петлю влез. Сын сына этого прадеда живьем сгорел в лесном домике на охоте.
– А нынешний хозяин жив?
– И он жив, и дед его. Такой противный мужик!
– Кто? Дед или…
– Оба! Оба, Софийка, противные. Молодой вечно по поселку на тачках гонял, пока за границу не умотал. Тачки крутые, музыка орет, девки из машины визжат. Содом и Гоморра!
– А дед не делал ему замечаний?
– Не знаю. Редко видела его.
– А сейчас? Он умер?
Соня встала у перил веранды, не сводя с дома глаз.
– Не знаю. Давно не видела. Но иногда мне кажется, что кто-то смотрит на меня из окон. – Тонечка передернула голыми плечами и обняла себя пухлыми ладошками. – Жуткое чувство.
– У меня тоже оно возникло, представляешь! Сегодня. Сначала мне показалось, что кто-то смотрит на меня из левого крайнего окна, а потом я почувствовала взгляд из чердачного. Но там же никого нет. Свет вечерами не горит. Не горит ведь, Тоня?
Та подумала и качнула головой.
– Странно, но не приглядывалась. Я рано укладываюсь, ты же знаешь. Встаю в пять утра. Поэтому не вижу, у кого когда свет горит. Вот и сейчас… – Тонечка широко зевнула. – Пора мне в кроватку, дорогая систер. И ты не засиживайся. Не высыпаешься наверняка со своими опасными трудоднями.
Тонечка ушла к себе. А София решила прогуляться. И вот почему-то именно мимо старого дубового дома проложила маршрут. Но чтобы пройти мимо него в непосредственной близости, необходимо было свернуть с тротуарной дорожки. Тонечка, к слову, весь поселок опоясала тротуарами, окаймляющими широкую проезжую часть. Захочешь, грязи не найдешь в этом замечательном поселении.
– Дороги – наше все! – любила она повторять на каждом совещании. – Не будет дорог, не будет бизнеса…
Сойдя с тротуара, Соня оказалась на тропе. Та была очень узкой, но, что странно, натоптанной. Слева и справа, доставая Соне почти до подбородка, буйствовали заросли глухой крапивы, и ей все время приходилось отодвигать ее руками. Добравшись до аккуратно выкошенной лужайки перед старым домом, она остановилась.
Трава действительно была выкошена на пять с плюсом. Явно не деревенской косой. А два окна, невидимых с Тониной веранды, оказались чисто вымытыми и таращились на Соню темными стеклами.
– Странно, – пробормотала она, цепко все осматривая. – Значит, не показалось. Кто-то действительно тут есть и за нами наблюдает…
Она шагнула на аккуратный газон и повернула направо. Но с этой стороны дом прятался за высоким забором – таким же старым, из почерневших бревен, высотой почти под два метра. Соня повернула назад. Дошла до края газона слева от тропы. С этой стороны забора не было. Имелись глухая стена дома и чердачное окно – еще одно. И оно неожиданно оказалось открытым.
Кто-то там обитал. Может, дед молодого хозяина, которого Тонечка называла противным. Может, сам молодой хозяин, который удостоился той же характеристики от ее сестрицы.
Соня уже совсем собралась уходить, когда порывом ветра принесло что-то невесомое, что влипло ей в волосы. Она замотала головой, принялась вычесывать пальцами нечто из волос.
– Да блин! – выдохнула она с облегчением, обнаружив, что это всего лишь паутина.
И прилетела она, по всей видимости, с чердака. Окно распахнуто настежь. И кто-то там точно есть. Он потревожил вековой слой пыли с паутиной вперемешку.
Интересно, кто?
Был бы сейчас рядом с ней Мелихов, тут же насмешливо фыркнул бы и задался вопросом: а оно ей надо, а если надо, то насколько?
Нет, конечно, не надо, но все же! Интересно, кто там прячется от людей? Кто дышит воздухом через чердачное окошко? Вымыл два окна и выкосил лужайку – кто? Если бы это были хозяева, Тонечка бы знала. И все жители поселка тоже. У хозяев не было причин для подобной конспирации.
Или были?