Проводив Кирилла, генерал пошел к дому. На крыльце, отряхнув ботинки от снега, он прошел в гостиную, а затем и в свой кабинет, где из глубины книжной полки извлек блокнот. Перелистав несколько страниц и, очевидно, найдя нужное место, он сел в кресло и погрузился в воспоминания…
Переступив порог кабинета, Судоплатов увидел председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского и начальника Иностранного отдела Абрама Ароновича Слуцкого.
– Проходите, Павел Анатольевич, – начал Слуцкий. – Не тушуйтесь, заодно и познакомимся с вами поближе. Присаживайтесь к столу.
Павел сел напротив Слуцкого, и теперь они оба смотрели на Менжинского, который перелистывал папку с личным делом Судоплатова.
– А вы, оказывается, везунчик, Судоплатов, – начал Менжинский. – Столько лет в такой круговерти находиться, в плену побывать, в нескольких захватах лично участвовать и даже ни одной царапины не получить. Это редко кому удается. Для этого нужно каким-то особым даром обладать. Я прав, Павел Анатольевич?
– Мне цыганка в возрасте десяти лет нагадала, что я, когда вырасту, буду в большом кабинете сидеть и решать судьбы человеческие. Никому до этого об этом не говорил, вам первому…
– Правильно делали, что никому про это не говорили. Будем считать, что и мне с Абрамом Ароновичем этого не говорил. Хотя теперь понимаю, что и наш выбор был не случайным. Два слова о вашем задании. Польское посольство довело до нашего сведения, что вчера во Львове террористом был убит советский дипломат, а точнее, наш сотрудник Алексей Майлов. Прокуратура возбудила уголовное дело. Во Львов едет следователь прокуратуры и наш эксперт. Вы едете туда как журналист. Пусть никто не знает, что вы владеете украинским языком. Ваша задача внимательно наблюдать за передвижениями и встречами членов вашей группы. А главное – слушать, особенно то, что будет переводиться с обоих сторон. Задача понятна?
– Так точно, товарищ Менжинский!
– Очень хорошо. А теперь пройдите с товарищем Слуцким в его кабинет, где он вас посвятит в детали вашей командировки.
Павел, а вслед за ним и Слуцкий вышли из кабинета Менжинского.
В своем кабинете начальник Иностранного отдела Абрам Аронович Слуцкий достал из стола папку с документами, подготовленную для Судоплатова.
– Вы едете как журналист столичной газеты «Известия», – начал Слуцкий инструктировать своего офицера. – Вот ваши билеты в оба конца, вагоны купейные, рядом с нашими работниками. Это удостоверение сотрудника газеты, а вот несколько экземпляров самой газеты с вашими статьями, прочитаете в поезде.
– Но я же…
– Не перебивайте, пожалуйста. Главное слушайте, кто и что говорит, как это встречающей стороной переводится. Главное, попытайтесь оценить истинное положение дел во Львове и то, кто возглавляет там украинских националистов. Сейчас вы пройдете в бухгалтерию и получите суточные. – Тут Слуцкий открыл сейф, который стоял у него за спиной. – А это доллары уже от меня, чтобы вы могли позволить себе снять хороший номер в гостинице, немного приодеться и питаться в ресторане. О том, что вы сотрудник ОГПУ, ваши коллеги не знают. Кстати, я им приказал, чтобы они за вами приглядывали. Поэтому они будет только рады, если вы все время будете мешаться у них под ногами. Теперь ступайте домой, попрощайтесь с Эммой Карловной и в 20.00 вечера будьте на вокзале.
Группу представителей ОГПУ и столичного журналиста полпред принимал в своем кабинете.
– Сначала убийство в Варшаве советского полпреда Войкова, теперь попытка убить уже меня. Будь этот сельский хлопчик немного поумней, то понял бы, что перед ним не консул, а его секретарь. Жаль Алешу Майлова, толковый был работник. Чуть не забыл. Обращаю ваше внимание и на тот факт, что убийца даже не собирался сбежать…
– А вот это уже действительно странно… – подал голос Судоплатов.
– Это объясняется очень просто, – вступил в разговор следователь. – Предположим, что организаторам убийства, для придания этому теракту гласности, очень нужно было, чтобы его арестовала именно польская полиция и судил польский суд, на котором украинские националисты и попытаются публично обнародовать свой протест, скорее всего, по поводу голода на Украине.
– А есть какие-то соображения, кто именно из националистов стоит за этим убийством? – снова поинтересовался Судоплатов.
– Это, коллеги, придется выяснить уже вам… Могу лишь добавить, что при задержании молодой человек заявил, что действовал в соответствии с приказом Организации украинских националистов (ОУН), а в качестве мотива поступка указал месть за репрессии, а также, как вы и предположили, голод в Советской Украине. У этих националистов, чтобы перечислить лидеров, пальцев на руках не хватит. Не исключаю возможность, что приписать себе это убийство захотят многие. Более не смею вас задерживать. Любая помощь с моей стороны вам гарантирована.
Вскоре следователь прокуратуры и эксперт начали восстанавливать события этой трагедии. Эксперт осматривал приемную, а следователь прокуратуры беседовал с курьером, который и встретил террориста.
– Лемик появился в консульстве около полудня, – начал Гавриил Мандзий. – Он расписался в книге регистрации посетителей под именем Дыбенко и потребовал встречи с консулом для обсуждения своего возможного переезда на постоянное место жительства в УССР. Сказать, чтобы он сразу вызывал подозрения, я не могу, но меня все же насторожила некая его суетность. И потом он словно бы задумался, когда нужно было указать свою фамилию. Я подумал, что волнуется, ведь человек пришел обсудить вопрос о перемене своего постоянного места жительства. После чего провел его в приемную, а сам ушел. Выстрелы услышал уже курьер Иван Джугай и попытался блокировать входную дверь, чтобы помешать нападавшему выйти и устроить пальбу внутри консульства. Иван получил тогда ранения в левое плечо и в правую ладонь. Выстрелы, естественно, услышали, в консульстве началась паника. Что мне оставалось делать? Я заблокировал входную дверь, а сам выпрыгнул в окно и начал звать на помощь полицию.
– А мы можем поговорить с этим курьером?
К столичному журналисту, который внимательно разглядывал надписи на надгробиях, вскоре подошел молодой человек примерно одного с ним возраста.
– Вы кого-то ищете? – спросил он.
– По надгробиям смотрю, как ваше кладбище пополнялось с каждым очередным погромом.
– Это грустные страницы нашей истории. Разрешите представиться – сотрудник еврейской газеты «Хвиле» Иосиф Майен. Вы кого-то потеряли?
– Моя жена пострадала во время погрома в Харькове.
– Так товарищ с Украины?
– Родился в Мелитополе. Сейчас работаю в Москве. Разрешите представиться, сотрудник газеты «Известия» Полин Евгений Витальевич.
– Приехали во Львов, я так понимаю, по случаю судебного процесса над нашим дурачком Лемиком?
– Грустно, когда те, кто называют себя националистами, воюют чужими руками. Причем используют людей, часто даже не понимающих, во что их втянули…
– Я в курсе… Ему за тридцать монет купили ботинки, чтобы было в чем прийти в ваше консульство. Отзвук этого теракта более ударил по Польше, а нам сейчас совсем нет необходимости бодаться с Советами.
– Если не для публикации, то кто, собственно, стоит за этим терактом?
– Я думал, что ваше всесильное НКВД уже давно все знает. Тем более что об этом знает весь Львов, так как украинские националисты уже вторую неделю на радостях пьют. Мы могли бы зайти в одно такое кафе, оно рядом. И вы сами бы все увидели и услышали… Тем более что меня там знают, я опубликовал цикл статей о феномене львовских кафе, писал и про это кафе.
– Так в чем же заключается феномен львовских кафе? – задал свой вопрос Судоплатов, когда они направились к выходу с кладбища.
– Это своего рода духовные островки, которые являются собственностью его постоянных посетителей. Их интерьер, меню, привычки хозяина и официантов – все это соответствует характеру его завсегдатаев. Именно они играют роли парламентариев, а хозяин лишь подчиненный им премьер-министр.
– Любопытное распределение ролей. Я так понимаю, что, войдя в любое кафе, уже можно понять, чем оно дышит, чем живет, что в нем обсуждается, чем там могут накормить.
– Все верно, а вот и то кафе, что вас может заинтересовать. Говорить внутри мы можем спокойно, так как у вас хорошее украинское произношение.
Был полдень и в кафе было занято лишь несколько столиков. Судоплатов сразу заметил, что в одном углу два столика были сдвинуты, за ними трапезничали два человека. Перед ними стояли еще двое, и явно при оружии. И они о чем-то громко говорили.
Иосиф усадил гостя в противоположной части небольшого зала, затем пошел к барной стойке, чтобы поприветствовать хозяина и заодно сделать заказ.
В это время один из гостей, тот, к которому обращались стоявшие, швырнул в ближайшего охранника снятым с ноги сапогом.
– Прости, батька, прости, просрали сегодня москалей, – заголосили сразу оба, падая на колени.
– Уйдите с глаз моих, простого дела уже поручить никому не могу.
И подручные, сначала вернув батьке сапог, пулей выскочили из зала.
В это время с двумя полными бокалами пива к столу, где сидел Судоплатов, подсел и Майен.
– Ваших следователей, как я понял, потеряли… – сказал он улыбаясь. – Сетуют, что к зданию дипмиссии выставлена полицейская охрана. Я вам скажу больше, вышло распоряжение власти о временном запрете проводить во Львове митинги и собрания. Даже священникам предписывается в проповедях временно не касаться политических вопросов.
– Выходит, что Советы для Польши сейчас меньшее зло?
– Просто вы, русские, более предсказуемые, чем, например, немцы. И у вас все на лице написано… Когда вы врете, то краснеете. Совестливые очень, – ответил Иосиф, улыбаясь.
– Есть такое. А кто, кстати, этот батька, что позволяет себе в общественном месте разбрасываться сапогами?
– Степан Шухевич с братом Романом, который будет адвокатом этого гимназиста. Я так понимаю, что вы будете присутствовать на суде?
В это время Судоплатов впервые в своей жизни попробовал пиво. И, отхлебнув большой глоток, чуть не поперхнулся.
– Понимаю, вопрос глупый…
Суд над Лемиком – убийцей секретаря советского консула во Львове, продолжался недолго из-за признания подсудимого. Он был приговорен к высшей мере наказания, но, ввиду его молодости, позже приговор был заменен на пожизненное заключение.
И вот журналисты с фотокамерами и киноаппаратами суетятся у крыльца здания, в котором проходило судебное совещание. Можно было увидеть выходящего из здания консула, которого в этот день охраняла польская полиция. Именно к нему в первую очередь и бросились журналисты.
На крыльцо вышли и следователи из Москвы, а вслед за ними и Судоплатов с Иосифом.
У крыльца стояла и небольшая толпа продолжавших скандировать лозунги националистического характера. Правда, в этот день польская полиция не давала им возможности проявлять излишнюю активность.
– Ты сейчас куда? – поинтересовался Иосиф у столичного коллеги.
– Нас пригласил консул, а затем на вокзал. Наш поезд отходит в 16.00.
– Если ты не против, я приду тебя проводить…
– Не против, меня еще никто и никогда в жизни не провожал. Ты будешь первым…
И оба улыбнулись.
В зале приемов был установлен уже закрытый и украшенный гроб с телом убитого Алексея Майлова. В соседнем кабинете накрыт поминальный стол. Там же находились все работники консульства и трое приезжих из Москвы.
– Товарищи, сегодня мы одержали пусть и не большую, но победу! – начал консул, держа в руках наполненную рюмку. – Не сложно было заметить, как польский суд разумно пресекал любую попытку перевести уголовное дело в разряд политического и не давал националистам возможности возбуждать население Львова против Советского Союза. Но, прежде чем мы поднимем бокалы за эту победу, я предлагаю помянуть нашего погибшего товарища Алексея Майлова, чье тело мы сегодня проводим в Москву.
Все молча выпили.
В присутствии московских следователей гроб с телом Майлова погрузили в специальный вагон. Когда вагон закрыли, чекисты поднялись в соседний, где у них были забронированы места в отдельном купе.
– Ты видел нашего журналиста? – спросил эксперт следователя прокуратуры, когда они шли по вагону в сторону своего купе.
– Что он тебя так интересует?
– Он весь день с каким-то молодым евреем общается, – пояснил эксперт.
– Может, у них любовь, – произнес следователь, уже улыбаясь.
– Да идите вы, я в своем рапорте об этом обязательно сообщу, – пробурчал чекист и, прежде чем войти в свое купе, огляделся по сторонам.
Когда дверь купе за ними закрылась, то с противоположной стороны в вагон вошли Павел и Иосиф.
– Пора, наверное, прощаться, – сказал Судоплатов, открывая свое купе, расположенное по соседству с купе, в котором находились следователи.
– Я договорился с проводником, и если ты не будешь против, проеду с тобой до следующей станции… – сказал Иосиф и достал из своего портфеля бутылочку коньяка.
– Приятно, конечно, но предупреждать надо, я бы приготовился к торжественным проводам, – сказал чекист, потом открыл свой портфель и достал те самые газеты «Известия», которые ему передал перед отъездом Слуцкий. – Тогда я до вагона-ресторана и обратно, а ты пока почитай мои вирши… – И, улыбнувшись, Судоплатов вышел из купе.
Поезд тронулся. Иосиф раскрыл газету и стал внимательно просматривать заголовки. Вот он увидел статью своего нового знакомого и начал ее читать. Через некоторое время раздался стук в дверь.
– Открыто… или у тебя руки заняты?
Иосиф, продолжая держать в руках газету, встал и открыл дверь купе.
Сначала он увидел незнакомого мужчину, а затем услышал и сам выстрел.
Когда с пакетом, полным снеди, Судоплатов вошел в свой вагон, навстречу ему бежал взволнованный проводник.
– Что-то случилось? – спросил его чекист.
– Там ваши соседи и ваш, я так понимаю, товарищ… Убиты. Я к начальнику поезда.
Павел открыл дверь своего купе. Молодой журналист лежал на полу, а его рубашка уже была пропитан кровью.
– Иосиф, прости. Ты ведь мою пулю схлопотал…
В соседнем купе Судоплатов обнаружил убитыми своих коллег. У одного в руках был револьвер, и Павел посчитал возможным взять его оружие. И если принять во внимание, что ему навстречу никто не попался, то убийца или убийцы могли уйти только в сторону багажного вагона.
Войдя в тамбур, Павел увидел, что дверь в служебный вагон открыта. Он взвел курок револьвера и осторожно сделал первый шаг. Первое, что он увидел, была распахнутая дверь грузового вагона и двоих бандитов, тащивших к дверному проему гроб с телом погибшего дипломата. От распахнутой двери их отделяло не более трех метров.
Когда Павел первый раз в жизни прицелился в живого человека, то вспомнил лицо жизнерадостного Иосифа и лишь после этого плавно, как его учили, нажал курок.
Первым выстрелом он поразил того, кто был к нему спиной. Убитый не то чтобы выронил гроб, он всей массой своего тела просто рухнул на его крышку, после чего усиленная тяжесть гроба сделала свое дело, сбив с ног второго бандита, который, не устояв на ногах, вывалился в открытый проем вагона.
А Павел продолжал стрелять, пока не кончились патроны…
Вячеслав Рудольфович, полулежа на своем диване, тонким лезвием ножа затачивал простой карандаш. Делал это предельно осторожно, чтобы не повредить грифель и не насорить на диване. Затем он аккуратно собрал весь мусор на бумажку, а уже саму бумажку опустил в ведро для мусора, что стояло рядом с диваном. И лишь после этого поднял глаза на Судоплатова.
– Это надо же… Снова один из всей группы в живых остался. Тут уже не знаешь, что и думать. Или арестовать вас, как окопавшегося врага, или к награде представить? – произнес Менжинский, глядя в упор на Судоплатова. – Да, задали вы нам задачку. Теперь попробуйте сформулировать общие соображения по результатам командировки.
– Очевидно то, – начал Судоплатов, стараясь говорить спокойно, – что лояльная реакция польских властей на протест, высказанный советской стороной, а также открытый характер судебного процесса по делу об убийстве Майкова вызваны скорее всего желанием польской стороны вызвать удовлетворение Москвы, а это дает нам возможность предполагать, что на сегодняшний день у поляков нет иного выбора, кроме как продолжить сближение с СССР…
– Дорогой Павел Анатольевич, – начал в ответ Менжинский. – Мы с вами работаем не в Комиссариате иностранных дел, а в ОГПУ. Нам нужно ваше суждение о возможности скорейшей нейтрализации верхушки украинских националистов, осевших в Польше и устроивших эту наглую провокацию, в результате которой погибли наши люди.
– Есть какие-либо мысли по этому поводу? – вступает в беседу стоящий рядом Слуцкий.
– Вы не против, если будет несколько пространно? – ответил вопросом на вопрос Павел.
– Пусть будет пространно, мы люди терпеливые. Слуцкий, присаживайся, что стоишь. Итак, слушаем вас внимательно, – произнес Менжинский и даже откинулся на спинку своего дивана.
– К нашему соседу в Мелитополе повадились крысы, – начал Павел.
Менжинский и Слуцкий недоуменно переглянулись, а Судоплатов продолжал:
– И тогда он поставил во дворе большую металлическую бочку, а на дне и по центру установил кирпич, затем залил дно бочки водой, оставив лишь сухой торцевую площадку кирпича. Далее еще проще. Сверху отверстие бочки он накрывал куском плотной бумаги с крестообразным разрезом в центре, куда клал кусок сала, а к самой бочке приставлял пологую доску… Дальше продолжать?
– Не тяните, Судоплатов. – Слуцкий уже начал ерзать на кресле. – Начали, так говорите…
– В общем, после того как первая крыса проваливается в бочку, то ей на помощь спешат остальные. Таков закон их взаимного сохранения. Вскоре крысам уже не хватает места на сухом пятачке, и тогда они начинают биться за собственные жизни. Когда остается две-три твари, то голод приводит к тому, что они начинают убивать друг друга уже ради еды… Та, что останется последней, становится крысой-людоедом.
– И что с ней делают? – снова задал вопрос Слуцкий.
– Выпускают на волю, зная, что вскоре она пожрет всех своих сородичей… И последней убивают уже ее.
– И что из всего это следует? – задал вопрос Менжинский.
– То, что Шухевич, как я понял, уже давно соперничает с другим лидером – Бандерой, а тот с Коновальцем. Вот и нужно их постепенно стравливать, пока они сами друг друга не сожрут.
– Предположим, – вступает в разговор Слуцкий. – Но чем тогда можно объяснить убийство следователей и попытку выбросить гроб с телом Алексея Майлова из поезда?
– Думаю, что это результат их полного отчаяния, нервного срыва, наступившего после того, как националисты поняли, что желаемого эффекта теракт во Львове не дал…
– Послушайте, Судоплатов, а что вы до сих пор бумажки в отделе кадров перебираете? – неожиданно сменил тему разговора Менжинский. – Нет ли желания самому стать сотрудником-нелегалом, работающим за рубежом?
– Я толком и стрелять-то не умею. Да и о жизни на Западе ничего не знаю.
– Оружием нелегала-аналитика является голова, а не наган, – продолжал Менжинский, приподнимаясь. – Но и хорошо стрелять мы вас обязательно научим. К тому же мне известно, что вы кроме украинского владеете румынским, польским и немецким языками. А то, что касается ваших сомнений о неумении и незнании жизни на Западе? Поездка во Львов показала, что вы в короткий срок способны легко и органично вживаться в чужой образ. Но главное это то, что вы умеете мыслить самостоятельно, а это очень важно в нашей работе.
– Можно мне тогда с женой посоветоваться? – спросил Павел, огорошенный этим предложением.
Менжинский и Слуцкий переглянулись и согласно кивнули головой. И тут впервые на их лицах Судоплатов увидел добродушные улыбки.
Эмма Карловна была уже дома и писала отчет о прошедшем дне. С этого года она занималась кураторством сети осведомителей в созданном Союзе писателей и в среде творческой интеллигенции Москвы. Работа, скажем так, малоприятная, когда вдруг узнаешь, что любимый писатель шел к власти, в том же Союзе писателей, злобно оговаривая и практически по головам своих товарищей по цеху.
Как опытный психолог, она сразу заметила, что с мужем, вернувшимся со службы домой, что-то происходит.
– Павел, у тебя все в порядке на работе?
– Да, радость моя… Просто…
– Что просто?
– Мне предлагают работу за рубежом…
– Это же хорошо, что тебя смущает?
– А если мы месяцами, а может, и годами, не будем видеться. Я не смогу так…
– Это работа, Павел! Как молодой член Коммунистической партии ты не имеешь права говорить не могу… Просто ты должен сам понять, где от тебя может быть больше пользы для родины. А теперь пойдем, накормлю тебя ужином. И прежде чем ты согласишься, а если и не согласишься, надо бы нам с тобой в отпуск к твоим родным съездить…
– Вряд ли получим сейчас отпуск. Я присутствовал при телефонном разговоре Менжинского с кем-то из ЦК партии, ему сказали о нежелательности инцидентов подобных тому, что произошло во Львове. В ответ Менжинский сказал, что готовит внедрение нашего агента в самое осиное гнездо, а это означает, что мы будем в курсе всех замыслов националистов.
Эмма какое-то время молча смотрела на мужа, а потом сказала:
– Какой же ты все еще ребенок. Взрослый ребенок. Ведь это Менжинский с представителем ЦК о тебе говорил… Поэтому и говорил в твоем присутствии, чтобы ты понял всю ответственность предстоящего дела. В ОГПУ уже все уверены, что этим агентом будешь ты, а ты все еще сомневаешься. Ой, котлеты подгорают. Пойдем ужинать, нелегал ты мой любимый.
Судоплатова разбудил стук в дверь. Он почти всю ночь не спал, разбирая архивные документы, и сегодня позволил себе чуть дольше поспать.
Он вышел к двери и, увидев знакомого курсанта, открыл дверь.
– Доброе утро, Павел Анатольевич! Я вам французские «круассаны» к завтраку принес.
– Тогда пошли вкушать твои, как ты их назвал, круассаны… Я тут дневник свой просматривал, так и быть, после завтрака расскажу тебе немного о последующих годах своей службы.
Но уже за завтраком Судоплатов начал свои воспоминания:
– Прежде чем было принято окончательное решение о моей новой работе, произошло еще нечто, о чем я узнал позже. Точнее, был телефонный разговор Менжинского со Слуцким.
Менжинский попросил секретаря соединить его со Слуцким.
– Что там с Судоплатовым? Он готов к самостоятельной работе?
– Так точно, Вячеслав Рудольфович… Осталось еще одно испытание.
– Хорошо. Держите меня в курсе.
Утром по дороге на службу рядом с Судоплатовым остановилась легковая машина. И вышедшие люди в штатском предложили чекисту проехать вместе с ними.
Допрос Судоплатова шел всю ночью. Вопросы, которые задавал следователь, в основном касались его поездки во Львов.
– А вам, Судоплатов, молодой журналист Иосиф Майен по ночам не снится? Это надо же, так хладнокровно убить его и своих товарищей по работе.
– Его-то для чего мне нужно было убивать?
– Скорее всего, он случайно узнал о том, что вас завербовал Шухевич или Бандера? Отвечайте! Мы все равно, рано или поздно это выясним…
Судоплатов уже начал проваливаться в сон.
– Не спать!
– Я вам уже в сотый раз повторяю, что в момент убийства журналиста Майена и сотрудников следствия я был в вагоне-ресторане, что может подтвердить проводник поезда, который и сообщил мне об этом убийстве, когда я возвращался с продуктами из вагона-ресторана…
– Я понимаю, алиби себе сделали с целью более глубокого последующего внедрения в ОГПУ. Не спать…
Менжинский поднял трубку своего телефона:
– Слуцкий? Слушаю тебя, Абрам Аронович? Говоришь, третий день держится? Думаю, достаточно… Заканчивайте с этой проверкой. Завтра утром оба ко мне в кабинет.
Судоплатов и Кирилл уже прикончили оставшиеся круассаны и теперь курсанту доверили мыть посуду.
– Возможно, что такие проверки и нужны… – начал Кирилл, расставляя посуда по полкам. – Но по мне, так это бесчеловечно, ломать своих, которые уже в течение ряда лет кровью и делом доказали свою преданность органам безопасности.
– Ты прав… Вся беда наших карательных органов, о чем я могу сейчас говорить открыто, заключалась в том, что, обучая новое поколение слушателей академии внешней разведки, ее преподаватели, а среди них были и бывшие офицеры генерального штаба царской армии, по сути, готовили своих же собственных палачей. Когда эти «ученики» через несколько лет уже чему-то научились, то, словно иудины дети, квалифицированно сфабриковали дела, обвинив своих учителей в антисоветской деятельности и признав шпионами одновременно всех существующих разведок мира. В тот же день без суда и следствия сами же их расстреляли в подвалах академии. Правда, еще через десять лет и они были расстреляны, уже своими учениками, по сфабрикованным аналогичным делам.
– Это же какой-то сумасшедший дом…
– Согласен. Но именно так, с завидной иезуитской дотошностью, периодически обновлялся состав Разведпрома и ОГПУ. И как следствие проведенных чисток, стал изменяться возрастной и национальный состав советских разведчиков. На смену латышским, польским и даже еврейским фамилиям пришли русские и белорусы, в графе о социальном происхождении которых уже значилось «из рабочих» и «из крестьян»… Произошло и нечто, еще до сих пор необъяснимое. Поначалу подло преданная, где-то просто проданная, систематически разваливаемая и даже сама себя пунктуально истребляющая, еле живая внешняя разведка Советского государства по крупицам вместе со всей страной начинала возрождаться и к началу Второй мировой войны стала одной из самых сильных в мире. Правда, наше поколение, к сожалению, уже привыкло к жестокостям такого рода потерь. Я уже тогда начал понимать, если бы мы проявляли больше терпимости и старались бы понять противную сторону, не стремиться во что бы то ни стало ее уничтожить, то неоправданных жертв с обеих сторон было бы меньше…
– Если вы не против, я упомяну об этом в своем дипломе.
– Дерзай…
– А теперь не могли бы вы рассказать о своем первом задании уже как разведчика-нелегала?
– Тогда заканчивай с мытьем посуды и устраивайся поближе… На следующий день, как только меня выпустили из камеры, Слуцкий отвез меня домой, чтобы я переоделся, и вскоре мы были уже в кабинете у Менжинского. Его ум был ясным, а операция, к которой меня готовили, была практически полностью им продуманной. Меня лишь аккуратно к ней подводили.
– В нашей тюрьме, – без предисловий начал Слуцкий, – сидит некто Лебедь, который является руководителем подпольной сети ОУН. Этот бывший офицер австро-венгерской армии с 1915 по 1918 год вместе с Коновальцем сидел в лагере для военнопленных под Царицыном. Там они и познакомились. Обоих освободила революция. Тогда-то Коновалец и выбрал Украину, а еврейские, политические и уголовные погромы стали методом его борьбы за ее самостийность. Так вот, во время одного из таких погромов этот самый Лебедь был ранен и взят в плен. Принимая во внимание его тесное сотрудничество с Коновальцем, мы перевели его в Москву…
Далее разговор продолжил Менжинский.
– Ваша задача попытаться его завербовать, пообещав сохранить жизнь. Не станем скрывать, что мы не надеемся на положительный результат, но попытаться стоит. Вы можете отказаться, никто вас за это не осудит.
– Товарищ Менжинский, мне понятна и сложность и ответственность. Правда, для этого, как я понимаю, мне снова придется оказаться в камере.
– Вы все верно понимаете. Какие будут соображения?
– Нам с этим Лебедем придется скорее всего вместе сбежать, чтобы моя легенда была более правдоподобной. И придумайте, пожалуйста, повод, чтобы нам оказаться в одной камере.
– Мы вас поняли. Теперь насчет легенды, раз уж вы о ней упомянули. Даю вам три дня на ее разработку. – Тут Менжинский заглянул в рабочий календарь и сделал там пометку, а потом продолжил разговор: – Сегодня пятница. Все должно быть готово к понедельнику. Далее работаете непосредственно с товарищем Слуцким. Вас раз в неделю будут вызывать на допросы. Когда поймете, что Лебедь готов к побегу, сообщите следователю, что готовы дать признательные показания, но не ему, а кому-то из вышестоящего начальства. На той встрече, скорее всего с Абрамом Ароновичем, вас посвятят в детали побега. А теперь ступайте…
Павел вышел, оставив руководителей ОГПУ в кабинете одних.
– Думаете, справится? – спросил Слуцкий Менжинского.
– Этот выкрутится. У него, при кажущейся заторможенности, ум своеобразный. Под стать Лебедю. Я так думаю, что и эта заторможенность у него искусственная, просто она дает ему время обдумать свои ответы на наши вопросы… А теперь пора собираться, нам нужно еще получить добро на начало операции в Кремле.
Эмма вышла в прихожую, как только услышала, что Павел вернулся домой.
– Устал?
– Немного… Родная моя, я дал согласие на работу за границей и какое-то время меня не будет дома.
– И куда тебя направляют?
– В тюрьму, а потом… скорее за границу.
– Это все, что я могу знать?
– Нет, мне дали два дня, чтобы я разработал свою легенду… Ты мне поможешь?
– Обязательно, но только после того, как ты поужинаешь. Кто тебе еще в тюрьме борщом и белорусскими драниками кормить будет.
Карпицкий какое-то время сидел молча. Скорее всего, он думал, а сможет ли его первая любовь Ольга Мальцева так же понимать и его, если придется долгие годы проводить за границей? А потом сказал, обращаясь к Судоплатову:
– У вас удивительная жена…
– Согласен. Упокой, Господи, ее душу. Кстати, как только решился вопрос о том, что я становлюсь агентом-нелегалом, то Эмму сразу же перевели в Иностранный отдел НКВД. Я тогда еще не знал, что Слуцкий хотел, чтобы именно через нее я мог поддерживать связь с Центром. С этой же целью она даже прошла специальный курс. Но вернемся к рассказу о составлении нашей совместной легенды…
Судоплатовы сидели в гостиной за традиционно круглым столом, который освещался милыми нашему сердцу абажурами. На столе стояла чернильница и лежали листы чистой бумаги, а в руках Эммы была перьевая ручка. Она уже обмакнула перо и была готова записывать легенду для мужа.
– Пиши, – начал диктовать Судоплатов, – я родился в 1907 году, 24 июня…
– Кто бы знал… А, впрочем, действительно нужно как можно больше правды, чтобы ты сам потом не запутался, где у тебя правда, а где ложь. А о своем крещении указывать будешь?
– Давай, хоть они там все в основном католики. Крещен в православной вере в Ивангородской церкви города Умани Киевской области Украины.
– Теперь нужны родители… И их фамилия.
– Хорошо, тогда фамилия отца будет Яценко, – предложил Павел. – Это фамилия священника, который нас с Николаем окрестил, научил меня украинскому языку и которому я многим обязан.
– Согласна. Тогда ты – Павел Анатольевич Яценко. А имя брату оставляем Николай, тут уж точно не ошибешься. А что насчет мамы?
– Напиши, что мать не помню, что она умерла, когда мне было три года…
– Теперь о твоем образовании? Со школой церковно-приходской все понятно, а дальше?
– А вот дальше… – И тут Павел, словно бы войдя в будущий образ, начал говорить: – Проклятые коммуняки за участие в национально-освободительном движении расстреляли моего отца…
– Тогда уже и хату сожгли… – предложила Эмма. – После чего ты со старшим братом оказался на улице и без родителей, и без куска хлеба.
– Согласен… – сказал Павел и продолжил: – Брата я потерял, когда он пошел за кипятком и отстал от поезда, а потом, уже позже, узнал, что он умер от голода, который был тогда на Украине.
– Сколько же тебе тогда годков стукнуло? – уточняла Эмма.
– Выходит, что одиннадцать…
– Придется тебе тогда, любовь моя, в детском доме оказаться, – предложила жена.
– Не против… За свое усердие и хорошее поведение в возрасте пятнадцати лет стал помощником воспитателя и работал в детском доме города Умани до его закрытия в 1927 году.
– Получается, что до двадцати лет… И что потом?
– После закрытия детского дома, я подался в Харьков, где меня приняли на работу уже воспитателем детского дома. Там директор был украинцем…
– Хорошо, уточним, что он был украинским националистом, – добавила Эмма.
– Точно. Он же и мне помог поступить в Институт народного образования…
– Надо же, оказывается, как много я еще про тебя не знала… – писала Эмма улыбаясь.
– Не отвлекайтесь, барышня. В 1934 году после окончания института я был принят учителем в среднюю школу города Харькова.
– У этой школы номер есть?
– Да, № 29, мы там в свое время склад с оружием обнаружили.
– И что дальше?
– Вернувшись после учебы, я снова восстановил свои доверительные отношения с директором детского дома. И вскоре по его рекомендации был готов нелегально выехать за кордон для прохождения там теоретического и практического курса борьбы с советской властью. Ну, как тебе?
– Думаю, что с поставленной задачей мы справились. Сейчас все аккуратно перепишу и будешь всю ночь учить…
– Эмма, возможно, что меня завтра отправят в тюрьму, мы же потом с тобой уже можем и…
– Что можем? Не увидимся? Коммунист Судоплатов, как вам такие мысли в голову могут приходить? В ближайшее время предстоит выполнение важного государственного задания, а вы…
– Эмма… – еще раз повторил Павел, глядя на жену так, словно уже видит ее в последний раз.
– Павел Анатольевич… – сказала Эмма улыбаясь. – Я же вам сказала, что сейчас все аккуратно перепишу и… так уж и быть, приду к вам, только не засните там раньше времени.
Ликующий Павел, поцеловав жену в щечку, ушел в спальню, а Эмма стала переписывать легенду для украинского националиста Павла Анатольевича Яценко.
В понедельник утром в кабинете Менжинского снова встретились Слуцкий и Судоплатов. Рудольф Вячеславович внимательно читал составленную накануне легенду. Но вот он отложил листок в сторону.
– Товарищ Судоплатов, – обратился Менжинский к Судоплатову, – а почему вы нигде не указываете фамилию директора этого детского дома, да и фамилии других людей?
Судоплатов молчал, словно вопрос был обращен совершенно к другому человеку.
– Судоплатов, где вы витаете, вас спрашивают, почему вы не называете фамилии… – вступил в беседу Слуцкий и сам же замолк, уже понимая, что с этого момента будущий агент будет отзываться лишь на свою новую фамилию. – Понятно, тогда спросим иначе, – начал вторую попытку улыбающийся Слуцкий. – Яценко, вас спросили, почему вы нигде не указываете фамилий.
Менжинский согласно кивнул головой, было понятно, что ему понравилось то, как ведет себя сегодня Судоплатов.
– Лгать не хочу, но эту и другие фамилии не называю сознательно, так как эти люди в настоящее время в подполье ведут борьбу не на жизнь, а на смерть против москальско-жидовского закабаления Украины. И называть их фамилии принципиально не стану. – отвечал, четко выговаривая каждое слово, Судоплатов.
– Вы тут не переигрываете? Это я насчет москальско-жидовского… – произнес Менжинский, переглянувшись со Слуцким, после чего Судоплатов встал с кресла и дальше говорил уже стоя:
– Я с самого раннего детства унаследовал от отца любовь к своей родине, своему языку, пережил трагическую гибель от голода родного брата Николая, видел, как Россия, вне зависимости от того, какая она – большевистская или монархическая, хищнически разворовывает и эксплуатирует наши природные богатства. Все это со временем сформировало во мне уже не просто политическую сознательность, а ненависть к советской власти. Поверьте, скоро, очень скоро все окончится нашей окончательной победой. Хай живе вильна Украйна!
Какое-то время руководители ОГПУ сидели молча, прервал молчание Слуцкий:
– Взрастили на свою голову…
– Молодец, все правильно, – вновь подал голос Менжинский. – И в добрый путь, как говорится, хотя он будет для вас смертельно опасен. Товарищ Сталин одобрил нашу операцию. Сегодня для вас начинается новая жизнь и личная борьба с руководством украинских националистов за рубежами нашей родины. Поверьте, это умные и коварные люди, уже много лет работающие в подполье, а поэтому помните, что вам всегда надо быть начеку. И последнее, уже для Павла Яценко. Можете записать на свой личный счет убийство чекистов в поезде Львов-Москва… Об этом, кому надо, дадут знать в тюрьму, куда вас сегодня снова отвезут…
Во второй половине дня за осужденным Судоплатовым, точнее, теперь уже за Павлом Анатольевичем Яценко, вновь закрылась дверь одиночной камеры.
На допросы его стали вызывать каждый день, где по несколько чесов в специально оборудованном помещении его обучали приемам рукопашного боя и владению оружием.
Через две недели в подвалах ОГПУ прорвало трубы, и заключенных вынуждены были перевести в камеры второго этажа, а так как таких камер было немного, то их поместили по двое, а где-то и более человек.
Так террорист Яценко, расстрелявший в поезде советских чекистов, о чем по тюрьме уже прошел слух, оказался в камере с одним из лидеров украинской подпольной организации ОУН Василем Лебедем.
Три дня оба молча присматривались друг к другу. Первым подал голос Лебедь:
– Так и будем в молчанку играть?
– Мне с тобой детей не крестить, могу и дальше молчать…
– Ладно, давай как на духу, за что сидишь?
– Святой отец, прости грешного, не по своей воли, а с дуру токмо…
– А если без прибауток? – продолжал Лебедь.
– Во Львовском поезде кто-то двух чекистов убил… И пока рядом никого не было, я пошерстил их карманы…
– Что взял?
– Наган и мандат сотрудника ЧК… Хотел с его помощью кое у кого в Киеве немного золотишка к своим рукам прибрать… Да не вышло… На выходе неожиданно шмонать начали.
– Так, говоришь, с дуру… И без какого-либо убеждения?
– Я в политику не лезу, там живо голову потерять можно.
– А родители?
– Хату, мать, батяню и сестренку младшую аккурат снаряд красноармейский с землей сравнял. Так что я теперь как бы круглый сирота и без собственного угла. А тут еще убийство приписывают.
– Складно рассказал. И что теперь делать собираешься?
– Ждать…
– Не понял. Чего ждать?
– Когда ты мне что-то предложишь. Иначе с чего ты весь этот разговор начал. Может быть, тебе помощник нужен…
– Молодец, соображалка работает. Если честно, то хочу еще подышать свежим вольным воздухом… Компанию составить не желаешь?
В это время за дверью камеры раздался громкий голос надзирателя:
– Яценко, на выход, к следователю.
Следователь, который должен был допрашивать, уже сидел за столом и что-то писал.
– Ну что, Яценко, пришло время отвечать за убийство наших сотрудников. Так что на днях я передаю ваше дело в суд… Сейчас распишитесь в том, что ознакомлены с обвинением…
– Но я же еще не успел даже признаться…
– Поздно…
– Нетушки… Вызывайте старшего, хочу дать чистосердечные показания.
– Не дуркуй, Яценко. Я тут старший…
– От вас ничего не зависит, поэтому буду говорить только с комиссаром. Готовится еще один теракт… Какое сегодня число?
– Одиннадцатое мая, и что это меняет?
– У вас осталось всего три дня… Так что поспешите за комиссаром.
– Сука, ну смотри, если за нос водишь. Конвой, уводите его.
Павла вернули в камеру, и он, ничего не говоря, плюхнулся на свою койку.
Лебедь ничего не спрашивал, но его удивило, что буквально через час сокамерника вновь вызвали на допрос.
Когда Судоплатова снова ввели в комнату дознания, там уже был Слуцкий.
– Здравствуй, Павел! Как ты?
– Нормально…
– А вот у нас не совсем. Вчера в своей квартире умер Вячеслав Рудольфович.
– Своей смертью?
– Наши эксперты темнят. Типа сердечная недостаточность, а он на сердце никогда не жаловался. Мне удалось узнать, что накануне его кто-то навещал. Больше пока ничего не знаю.
– Искренне жаль…
– Мне тоже. А теперь по делу. Уже известно, что скоро будет реорганизация. Наш отдел пока не трогали, а поэтому нам с тобой придется слегка форсировать события, – говорил Слуцкий, одновременно вытаскивая из своего портфеля пакет. – Эмма Карловна просила привет тебе передать и даже пирожков напекла. Так что жуй пирожки и слушай внимательно, как ты с Лебедем выбираться отсюда будешь. Завтра во время приема пищи, – здесь Слуцкий вытащил еще один, но уже меньший пакет, – эти пирожки съешь вместе с Лебедем. Когда вы с острым отравлением окажитесь с санитарном блоке, не беспокойся, там вам обоим сделают необходимую инъекцию, а так как вы особо важные арестанты, то потребуется ваша срочная госпитализация. Ну а по дороге в больницу вас якобы освободят твои друзья – националисты.
– А как они сумели обо всем договориться?
– Подкупили следователя, который и передал вам эти отправленные пирожки, он же завтра организует вашу отправку в больницу.
– Это же ваш человек…
– Мы тоже так считали, а оказался эсером и предателем. Поэтому мы и прислали его для твоих допросов. Послезавтра о вашем побеге и о его предательстве напишут все газеты…
– Предположим, – согласился Павел, – а кто будет нашим проводником на границе?
– Знакомый тебе Андрей Жабин.
– Вы что, его в Москву перевели?
– Нет, его сюда перевели по рекомендации кого-то из ЦК компартии Украины. У тебя есть какие-то опасения?
– Они еще окончательно не проверены.
– Мы думали, что так будет лучше, если, кроме Жабина, никто не будет знать о твоем первом задании. Может, пока не поздно, поменяем проводника? – предложил Слуцкий.
– Жабин уже знает о предстоящем задании? – уточнил Судоплатов.
– Вчера вернулся с границы, готовил место вашего перехода…
– Не будем ничего менять, чтобы это не вызвало у него подозрения.
– Тогда будем считать, что операция началась.
И Слуцкий, неожиданно для Павла, крепко обнял его, словно прощался.
Генерал и Кирилл сидели в кабинете. Курсант на высокой лестнице, с помощью которой можно было доставать книги с верхних полок, а Судоплатов в своем кресле.
– Прям как в кино… – начал Кирилл.
– Это вы про что?
– Про ваш побег… – откликнулся курсант.
– Голову, правда, поломать пришлось основательно, чтобы это, как ты говоришь, кино сложилось, – согласно произнес в ответ Судоплатов. – Лебедь, явно обидевшись, что все решили за него, даже на какое-то время отстранился от меня. Но время все расставило по своим местам. Лебедь, как главный представитель подпольной сети ОУН, начал совершать инспекционный рейд по Украине с целью выявления готовности боевых групп националистов для захвата власти в случае возможной войны. Все это время я был рядом. Через год, после того как основные очаги националистов были взяты под наблюдение местными органами ОГПУ, Лебедь неожиданно предложил руководству ОГПУ рискованную поездку в Берлин для нашей встречи с Коновальцем и, может быть, с руководителями германской разведслужбы. В наших последующих отношениях с ним все изменил случай… Это произошло при переходе нами финской границы.
Жабин подвел Лебедя и Судоплатова к месту, приготовленному им для перехода границы. Туман был таким плотным, что не было ничего видно на расстоянии вытянутой руки.
– Вам оставалось только пересечь пролесок, и вы будете уже на финской территории, – говорит им Жабин, показывая направление движения. – Идите, пока туман густой…
Павел шел впереди и вскоре понял, что земля под ногой становится топкой. Он остановился и стал искать подходящий березовый ствол, чтобы с его помощью сделать шест и продолжать дальнейшее движение по болоту уже с его помощью.
– Не занимайся ерундой, тут идти осталось не более ста метров… – сказал появившийся из тумана Лебедь.
– Береженого бог бережет, – ответил Павел, продолжая осторожно сгибать и подтачивать ствол березки.
– Тогда догоняй, – сказал Василь и двинулся вперед, перескакивая с кочки на кочку.
Через пару десятков метров чекист увидел Лебедя, погруженного по грудь в топь. Одновременно услышал и разговор двух финских пограничников, которые стояли метрах в пятидесяти от них, что и объяснило вынужденное молчание Василя, неожиданно провалившегося в трясину.
Чекист лег на землю и протянул конец своего шеста Лебедю. Тот за него ухватился, и вот уже оба застыли в ожидании прохода караула.
И снова мы в библиотеке генерала, и снова Кирилл задает свои уточняющие вопросы:
– Выходит, что вы спасли тогда ему жизнь?
– Жизнь спас, но вот его вещи, а главное, все наши деньги утонули в том болоте.
Месяц спустя прибыли связные от Коновальца. Некто Грибивский, по кличке Канцлер, из Праги и Андриевский из Брюсселя.
Павел открыл незнакомцам дверь, но не впускал.
– Ну… – начал Грибивский.
– Баранки гну… – ответил ему Кирилл.
Возможно, что они дальше бы препирались, но из комнаты вышел Лебедь.
– Долго же вы ехали, господа… – сказал он им вместо приветствия.
– Нужно было вас проверить, – ответил Грибивский.
– Проверили? – переспросил Лебедь.
– Вы, слава богу, человек нам известный, а вот ваш спутник.
– Для начала, он мой племянник, – неожиданно для Павла сказал Лебедь.
– Это меняет дело… Вот ваши паспорта. До Берлина добираетесь через Стокгольм…
– Деньги привезли?
– А у вас что, своих денег нет?
– Если бы я не утопил их в болоте, то не сидел бы здесь в ожидании ваших паспортов, а давно был бы в Берлине.
– Деньги мы привезли тоже, – начал уже Андриевский, раскрывая свой баул. – Пересчитайте и распишитесь в получении. – И он начал выкладывать на стол пачки денег. Это были немецкие марки.
Генерал и Кирилл все еще общались, находясь в кабинете.
– Он назвал вас племянником? – удивился Кирилл. – Вы об этом заранее договаривались?
– Нет, это была его личная инициатива. Прямо скажем, для меня неожиданная. Я уже заметил, что он обладал феноменальной способностью очень быстро переваривать любую полученную им информацию, а по складу своего характера делал оригинальные выводы и совершал часто непредсказуемые поступки. Скорее всего, я ему действительно уже был нужен. И скорее всего он догадывался, что я чекист.
– А что, если Лебедь уже увлекся начавшейся игрой и видел себя в роли этакого супершпиона на службе ОГПУ.
– Возможно. Думаю, что авантюристическому складу ума этого решительного офицера было скучно в роли главного представителя ОУН на Украине, скучно совершать эти бессмысленные и постоянные инспекционные поезди, а главное, ничего не делать. Он скорее всего почувствовал азарт настоящего охотника. То есть мысленно уже проигрывал саму возможность своего перехода на сторону красных лишь с целью попытаться переиграть хваленую немецкую военную разведку. А я ему был необходим как возможная наживка.
– Получается, что вы стали просто необходимы друг другу, – продолжил Кирилл, развивая мысль генерала.
– Именно так. Иначе для чего тогда он начал рассказывать мне о том, как они с Коновальцем похозяйничали на Украине. А когда разговор коснулся его ухода вместе с Коновальцем и Петлюрой из окружения, в которое они попали в балке Туманная, он вдруг сказал, что им помог один из сотрудников ЧК, который убил стоявшего с ним рядом красноармейца из оцепления. Я тогда промолчал, не стал показывать, что это меня интересует, но уже понимал, что Лебедь начал какую-то собственную игру. И тут важно было не прозевать момента, когда он захочет меня обменять на более крупную фигуру.
– Иметь такого человека на своей стороне – это как подарок судьбы, – сказал курсант.
– Согласен, но эта игра должна была вестись не по его, а по нашим правилам.
– Это верно. И как же вы добрались до Берлина? – мгновенно поменяв тему, спросил курсант Карпицкий.
– Не без приключений… Паспорт, который мне дали на имя Николоса Баравскаса, был выданный литовскими спецслужбами по просьбе руководства ОУН, а вот о чем они думали, когда подбирали фото этого Николаса?
Младший офицер уже возвращал паспорта пассажирам, которые прошли пограничный контроль. Увидев явное несоответствие фотографии на паспорте, он остановился напротив Судоплатова в нерешительности.
– Простите, вы жид? – в конце концов спросил пограничник.
– Нет, а это что-то меняет?
– Меняет… Глядя на фотографию в вашем паспорте, можно подумать, что сам Иисус снизошел на нашу землю…
На помощь снова пришел Лебедь.
– Тайная полиция, – тихо сказал он офицеру на финском языке. – Этот человек – русский шпион, мы следим за ним. Если вы не хотите сорвать важную операцию, то немедленно верните ему паспорт и улыбнитесь, чтобы он ничего не заподозрил… Ну же…
Паспорт Кириллу вернули, и офицер даже попытался улыбнуться.
Квартиру для Коновальца в здании Этнографического музея предоставила германская разведка. Вот вам и ирония судьбы. Немцы уже давно лелеяли мысль захвата наших территорий, оставив в резервациях лишь молодую и выносливую рабочую силу. И, помещая в этнографический музей террориста, не иначе как подспудно давали ему понять о том месте, которое он действительно в скором будущем заслужит.
Коновалец встретил их с распахнутыми руками. Он долго обнимался и целовал Лебедя. Делал это искренне и Кирилл даже увидел выступившие слезы на его глазах. Любопытно было и то, что Коновалец имел некое портретное сходство с Адольфом Гитлером. А может быть, поняв о своем сходстве, стал и сам стараться ему подражать.
– Как же я рад, Василь, что тебе удалось бежать, а мне снова обнять тебя на дружественной нам немецкой земле. Поверишь, но доверия нет никому. Ни своим, ни немцам. Постой, а кто этот молодой человек?
– Племянник…
– Он сидел с тобой? – уточнил Коновалец.
– Нет, он помог мне бежать, потом спас жизнь, когда в Финляндии я чуть не утонул в болоте…
– Рад приветствовать племянника моего боевого сотоварища в борьбе за свободу нашей Украины.
– Хай живе вильна Украйна! – мгновенно произнес Павел уже знакомые нам слова.
Коновалец тут же зацеловал и его.
– Пойдемте в столовую, я вас накормлю с дороги, – сказал явно взволнованный встречей Коновалец. – А то я уже думал, Василь, что потерял тебя навсегда.
– А я к тебе с подарком, – сказал Лебедь. И полез уже в свой баул, откуда вытащил богато украшенную коробку дорогих шоколадных конфет… – Это самое лучшее, что я нашел для вас в Стокгольме.
– Вижу, что не забыл про мою слабость, – сказал Коновалец, принимая конфеты. – Но вам я их не дам, – сказал он и поставил их на полке в ряду с другими коробками шоколадных конфет. – Мы будем пить пиво и есть немецкие сосиски. Это они умеют делать лучше, чем в нашей родной батькiвщине.
– Наверное, они добавляют в сосиски чуть больше мяса… – негромко произнес Павел и увидел, как пронзительно скользнул по нему взглядом Коновалец.
– А племянник-то твой, оказывается, не глуп, – произнес он, обращаясь к Лебедю. – Нужно будет отправить его в Лейпциг, пусть пройдет курс в нацистской школе. Сейчас это нам очень важно. Ты ведь еще не знаешь, что я уже дважды имел личную встречу с Адольфом Гитлером. Видел бы ты, как Бандера бесился, когда ему об этом сообщили. Впрочем, вы же с дороги. Милости прошу к столу.
Судоплатов и Кирилл покинули кабинет генерала и тоже направлялись в сторону кухни.
– Пойдемте, коллега, и мы перекусим, а то уже в горле все пересохло. Ставьте снова чайник, доставайте все, что есть в холодильнике, будьте как дома.
– Выходит, что вы Лебедю тоже стали нужны.
– Очевидно.
– Любопытно, Павел Анатольевич, и то, что… – продолжил Кирилл тот диалог, наполняя чайник водой, – как я понял, вашей главной целью и было как раз внедрение в ближайшее окружение Коновальца. И всю эту работу за вас неожиданно сделал сам Василь Лебедь. Что это? Снова непредсказуемое везение?
– Нет, коллега, это не везение. Это всего лишь способность человека оказываться в нужное время в нужном месте. Если в том, что ты делаешь, нет собственной корысти, а есть лишь искреннее желание помочь родному Отечеству, например, то тогда тебе на помощь приходят, скажем так, некие невидимые силы. Об этом мне говорили и наши лучшие разведчики. Позже я обращу твое внимание на такого рода, казалось бы, случаи. А теперь налей мне, пожалуйста, чаю…
Какое-то время они пили чай и ели сваренные Кириллом сосиски.
– Я бы не отказался сейчас от немецкой сосиски, если честно… – произнес курсант, дожевывая отечественные.
– В данный момент ничем помочь тебе не могу, но лет через десять у тебя, как я уже понимаю, будет такая возможностью. А пока поведаю тебе еще несколько слов о немецкой нацистской школе в Лейпциге. Точнее, о школе, которая в действительности была тайной школой немецкой контрразведки и через которую прошли почти все будущие оуновские руководители.
– А с самим Коновальцем во время учебы в этой школе вам еще удавалось видеться?
– Да. И его беседы со мной становились с каждым разом все более доверительными. Одновременно с этим его появления в школе и наши совместные беседы во время прогулок по территории школы, например, невольно укрепляли и мое собственное положение в этой школе.
– И о чем же вы беседовали на этих прогулках?
– В этот период он занимался тем, что готовил административные кадры для ряда областей Украины, которые предполагалось освободить в самое ближайшее время. И в этом освобождение, как ты понимаешь, националисты должны будут выступать в союзе с немцами. А членов их бандформирований планировалось использовать в качестве будущих полицейских сил. Помню, как во время одной из таких прогулок по городу нас кто-то бесцеремонно сфотографировал. Поверишь, но я почему-то мгновенно понял, что от этого снимка ко мне непременно придет беда…
Уличный фотограф, который снял гуляющих по городу Коновальца и Павла, достал из фотоаппарата отснятую кассету и, опустив ее в непроницаемый пакет, передал Коновальцу, получив от того две марки.
– Зачем вы это сделали? – спросил Павел у Коновальца.
– Нет ничего предосудительного, чтобы дать немного подзаработать уличному фотографу.
– Я не об этом. Очевидно, что это берлинские коллеги проявляют интерес к новому человеку, который неожиданно оказался в вашем окружении.
– Может быть, ты и прав… Не обращай внимания, главное, чтобы они нам и дальше платили деньги на наше правое дело…
– Но вы же знаете, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках… – промолвил Павел.
– Не будем об этом больше…
И дальше они весь обратный путь шли уже молча и каждый думал о чем-то своем.
Курсант Карпицкий с утра готовил дрова для камина, раскалывая их на мелкие части.
– Думаю, что накололи уже достаточно, – сказал подошедший к нему генерал. – Можно относить все в дом.
– У меня из головы не выходят ваши слова о том, что вы почувствовали реальную угрозу для себя в тот момент, когда вас сфотографировали, – размышлял Кирилл, начав собирать наколотые дрова.
– Да, это даже был некий внутренний голос, известивший об опасности.
– И что… Действительно, этот снимок оказался для вас опасным?
– Не сразу. Это случилось уже в самом конце войны. Люди из контрразведки захватили в Западной Украине двух диверсантов. У одного из них была эта самая фотография. Когда его спросили, кто изображен на снимке, он ответил, что не знает, но получил приказ при возможности ликвидировать того, кто моложе. Когда эту фотографию переслали в Москву, то я сразу вспомнил ту встречу с фотографом. Ладно, обошлось и слава богу. Пошли в дом, пора камин затапливать…
Кирилл аккуратно заложил в камин дрова, а генерал подал ему коробок спичек для растопки, и вот уже дрова, охваченные пламенем, стали весело потрескивать.
– Выходит, что все-таки внутренний голос… – продолжал что-то уточнять для себя курсант.
– Чаще всего… Или сомнение. Как только оно возникает, то тут же следует остановиться и все еще раз перепроверить.
– Сомнения, они ведь у всех присутствуют…
– Сомнение сомненью рознь. Когда ты сомневаешься в том, какой, например, галстук купить, – это одно. Поверь, то, о чем я говорю, не всегда возникает даже в критические момента. Сомнение – это тоже своего рода предупреждение, чтобы ты сломя голову не бросился в полынью. Сомнение и еще то, что внезапно и самыми разными способами, а главное, помимо твоей воли, пытается тебя приостановить. Помню, как в 1946 году я был во Львовской области. Мы закончили операцию по разгрому еще одном банды, которая длилась более года. И мои товарищи уже думали о новых чинах и наградах. В общем, кто-то из местных пригласил нас всех в баню по случаю окончания этой операции. И вдруг сообщают, что будет звонок из Москвы и нужно кому-то остаться. Мне хотелось в баню, но что-то подсказывало, что нужно остаться и дождаться звонка. Знал бы ты, как же я потом ерзал, сидя в кресле дежурного в ожидании этого звонка, а потом велел солдатику-водителю гнать что было мочи к этой баньке и к праздничному столу. И надо же такому случиться, чтобы вдобавок еще и шину прокололи. Какое-то время ушло тогда на замену колеса.
Встав из-за стола, двое чекистов, чуть покачиваясь и друг друга весело подначивая, вошли в баню, где начали раздеваться. И вскоре, судя по жизнерадостному оханью, были уже в парной.
В это время кто-то подпер дверь бани кряжистым поленцем, а потом поднес приготовленный заранее хворост. И обложил им ту баньку, после чего вытащил коробок и зажег спичку.
Когда подъехала машина с Судоплатовым, то от бани остались лишь одни головешки.
Какое-то время Судоплатов и Кирилл просто сидели и молча смотрели на языки пламени, которое мирно лизало стены домашнего камина, возможно, думая о том огне, который в наших личных историях очень часто бывает беспощадным.
– Павел Анатольевич, как вы думаете, зачем вы были нужны Коновальцу?
– Могу лишь предполагать. Шакалы, чтобы ты знал, по своей природе так устроены, что не доверяют никому. Глотку перегрызут всякому, кто только лишь позарится на их добычу. Так и с Коновальцем, который уже знал, что я, рискуя жизнью, вытащил Лебедя сначала из тюрьмы, а потом еще и из болота. Чтобы сделать свою легенду более действенной и с целью завоевания теперь уже его доверия, я передал ему содержание одного услышанного мною разговора заместителя Бандеры с молодыми националистами.
– А что это был за разговор?
На одном из занятий, где присутствовало около двадцати украинских националистов, Костырев, пользуясь временным отсутствие немецкого офицера, который должен был проводить занятие, решил проверить молодых националистов на верность Коновальцу.
– И что мы тут штаны попусту протираем. Надо делом доказывать свою верность идеалам самостийной Украины. Я, например, понимаю Бандеру. Он уже получил связь с хорватскими националистами, осуществил террористический акт с убийством во Львове секретаря советского консульства. Участвовал в организации убийства югославского короля Александра и министра внутренних дел Польши – генерала Перацкого, который нес ответственность за репрессии против украинского меньшинства в Польше. А Коновалец только руками разводит. Да и что взять со старика… Станет мешать, тогда геть старого индюка.
Националисты стайкой окружили Костырева. А так как с коллегами по нацистской партийной школе Судоплатов держался абсолютно независимо, то он позволил себе высказать несколько слов в защиту старика.
– Хорошо говоришь, Костырев, вот только аудиторией ошибся. Мы все здесь учимся активной борьбе с советами лишь благодаря этому старику. Он, а не Бандера уже дважды лично встречался с Адольфом Гитлером, а немецкая разведка знает, на кого им делать ставку в начинающейся борьбе за Украину. И не Коновалец, а Бандера сейчас сидит в польской тюрьме. Старик, как ты говоришь, сто раз прав, когда говорит, что сейчас важно собрать наши силы и волю, чтобы сохранить их для решающей битвы, когда начнется война между Германией и Советским Союзом. А это наступит очень даже скоро. Нужен будет единый мощный кулак, а не разовые акции, которые доставляют лишь головную боль польской полиции, да и немцам, а мы к тому же теряем еще и своих лучших боевых товарищей…
В это время в аудиторию вошел преподаватель, и все разошлись по своим местам.
Начальник школы майор Хорст прослушивал разговор, который только что состоялся в одной из аудиторий его школы. Раздался стук в дверь, и он выключил магнитофон.
В кабинет вошел преподаватель школы – обер-лейтенант Гюнтер Глоссе.
– Разрешите войти, господин майор?
– Проходи, Гюнтер, присаживайся…
– Уже слушали?
– Да… Как вам состав этой группа, обер-лейтенант?
– Быдло самодовольное…
– Кто-то достоин нашего внимания?
– Я бы обратил ваше внимание на курсанта Яценко. Ум острый, информированный, к тому же он доверенное лицо господина Коновальца.
И офицер кладет на стол фото, где изображен Коновалец и Судоплатов.
– Хорошо, – ответил майор, разглядывая снимок. – Оставьте мне его личное дело и какое-то время пусть наши люди понаблюдают за ним…
– Есть, господин майор.
Огонь уже более смиренно играл в камине, а наши герои продолжали начатый диалог.
– К тому времени, – продолжал опытный разведчик, – мы уже хорошо знали, что все эти теракты, которыми хвастался Костырев, финансировались непосредственно абвером, разведывательной и контрразведывательной службой вермахта. В этой школе немцы скрупулезно выбирали тех, кто затем мог бы быть использован ими на оккупированных территориях, а на остальных собирали компромат, чтобы потом было легче использовать их как исполнителей разного рода акций. Кстати, при первой же встрече с Коновальцем я передал ему содержание этого конфиденциального разговора. Видели бы вы, коллега, как побледнело его лицо…
– А мне почему-то на глаза еще не попалась информация об убийстве националистами министра внутренних дел Польши Перацкого…
– Значит, проглядели… И главное, Бандера в борьбе за укрепление своей личной власти даже не подумал тогда, что именно в это самое время между Польшей и Германией был подписан договор о дружбе. То есть, это был уже второй случай, когда украинские националисты, «выйдя из-под контроля» властей, пытались решать свои проблемы, действуя на территории Польши и против интересов самой Польши.
– Если можно, то чуть подробнее о самом теракте…
– Изволь, расскажу. Деталей, правда, уже не помню… Это произошло, если мне память не изменяет, в 1934 году в Варшаве. Практически в самом центре столицы, у дверей ресторана, куда министр каждый день приезжал обедать. Убийца, некто Мацейко, как потом стало известно, планировал взорвать гранату. Скажу больше, организаторами предполагалось, что террорист погибнет вместе с министром, но граната почему-то не взорвалась…
Украинский террорист, стоявший у тумбы с афишами, увидел, как генерал после обеда вышел из ресторана и теперь на крыльце ждал свою машину. Бандит достал гранату и быстро пошел по направлению к министру. Но получилось так, что генерала кто-то окликнул из глубины ресторана и он повернулся спиной к убийце. Казалось бы… но тут брошенная граната по какой-то причине не захотела взрываться, и тогда террорист, выхватив револьвер, произвел несколько выстрелов в спину, смертельно ранив генерала.
Звуки выстрела частично заглушил шум двигателя подъехавшей за генералом машины. Этим и воспользовался террорист, бросившись бежать вверх по одной из улиц. Несколько человек, ставших свидетелями убийства, бросились в погоню, но убийца сумел успеть проскочить перед идущим трамваем и скрыться в одном из подъездов ближайшего дома, где быстро сбросил свой плащ, а револьвер опустил в корзину для почты. После, уже неузнаваемый, он спокойно вышел на улицу, где и слился с толпой.
Кирилл и Судоплатов стояли на крыльце дачи генерала, когда курсант обратился к генералу с очередным уточняющим вопросом:
– Террориста тогда поймали?
– Нет, хотя за его поимку была назначена заоблачная сумма в 100 000 злотых. Но, нет худа без добра, следствие установило причастность Бандеры к организации этого и предыдущего теракта во Львове, а потому и судили его за неоднократное участие в организации политических убийств. И приговорили к смертной казни. Однако буквально за десять дней до казни во Второй Речи Посполитой объявили амнистию и смерть заменили пожизненным заключением. В тюрьме главарь украинских националистов просидел до начала Второй мировой войны. А теперь, коллега, попробуйте угадать, кто освободил Бандеру из тюрьмы?
– Немцы…
– Все верно. Он им после убийства Коновальца в 1938 году был нужен как воздух. Ну а теперь и для тебя, Кирилл, есть важная информация. По моему умозаключению, твоих родственников, Сару и Павла Штейнбергов, как это сегодня говорят, слили… Кто-то из управления ОГПУ, возможно, что играя с англичанами или ради своих личных целей, пожертвовал твоими родными. Или это был тот самый враг, существование рядом которого я все время чувствую. Если даст бог еще поживу, то постараюсь ответить и на этот вопрос.
– Благодарю вас…
– Конечно, приятно, но благодарить не за что… Теперь это уже наше общее дело…
– Я сегодня, к сожалению, не смогу у вас остаться… Меня девушка в Большой театр пригласила…
– Странные пошли времена, если девушки стали покупать юношам билеты в театр. Вы там, коллега, главное, не засните… А теперь ступайте. Понадоблюсь, милости прошу.
И старый генерал снова остался стоять на крыльце своего дома, глядя на удаляющуюся фигуру будущего чекиста новой формации.