Когда я вышла из дома, то обнаружила, что выпал снег. Увидев эту картину, я была немало поражена, так как прекрасно знала, что сейчас середина лета. Да и к тому же еще вчера на улице стояла нестерпимая жара, заставившая нас всех не покидать пределы дома. Но теперь огромные белые сугробы лежали по всему двору, саду и даже наш дом превратился в один большой белесый сугроб. На мне было только легкое платье из светло-желтого шифона, но, даже стоя по колено в снегу, я не ощущала холода. Снег таял под воздействием летнего тепла, но, несмотря ни на что, совершенно не желал прекращаться. Тающие на солнце сугробы отнюдь не становились меньше, а только росли и росли вверх. Небо было почти черным из-за туч, и казалось, что скорого завершения непогоды не предвидится.
Я посмотрела по сторонам и заметила, как недалеко от меня Петрус тщетно пытается расчистить дорожки и ступени, ведущие в дом. Снег же падал с неба с такой скоростью, что даже привычные к тяжелой работе руки Петруса не успевали расчистить хоть сколько-нибудь поверхности, позволившей бы ему дойти до какой-либо из хозяйственных построек. Мне захотелось вернуться в дом, но едва я подумала об этом, как услышала за своей спиной страшный, приводящий в ужас треск. Когда же я обернулась, чтобы увидеть источник этого странного звука, ужас захватил не только мое сознание, но и тело, заставив его оцепенеть. Прямо за моей спиной под тяжестью свежевыпавшего мокрого снега рушился дом. Я видела, как обрушалась крыша, как ломались поддерживающие ее балки, и, словно созданные из песка, рассыпались стены, куски которых летели прямо к моим ногам. Меня охватила паника. Я понятия не имела о том, что нужно делать в подобной ситуации, и мне отчаянно хотелось кричать, но я не могла. Страшная судорога свела мои челюсти, я не могла открыть рта, чтобы закричать или хотя бы позвать на помощь. Ураганный ветер разносил обломки стен в разные стороны. Он был ледяной, но почему-то я не ощущала холода, напротив, мне казалось, что он обжигал меня. Все тело словно бы начало гореть, и я ощущала ужасную боль, равную которой никогда не могла себе и представить. От этой внезапной боли судорога, с силой сжимавшая мои челюсти, вдруг отступила, и я что было сил закричала, призывая кого-нибудь на помощь.
Я проснулась от собственного крика. В комнате, где я спала, было очень тихо и немного душно, а сквозь задвинутые шторы тонкой полоской пробивался яркий солнечный свет. Я полежала несколько минут в тишине, стараясь отогнать от себя призрачные видения плохого сна. Это оказалось не очень-то легко, так как сей сон, словно дурное предзнаменование, въелся в мои мысли и никак не желал их покидать.
Когда бешеное сердцебиение успокоилось, и мысли приняли чуть более положительный настрой, я, наконец, осторожно поднялась с постели. Каменные полы спальни приятно холодили обнаженные ступни, пока я неспешно подходила к окну. Обычно я легко просыпалась по утрам и всегда чувствовала себя в это время суток бодрой и полной сил, но в это утро я отчего-то пробудилась усталой и измученной. Мне казалось, будто бы я не спала всю ночь, хотя на самом деле легла вчера в постель намного раньше обычного.
Я раздвинула шторы, впуская в комнату свет и ароматы недавно распустившихся под окнами цветов. Солнце уже давно поднялось над горизонтом, и весь сад, на который выходили окна моей спальни, был залит его теплыми лучами. Я полной грудью вдохнула свежий утренний воздух, и энергия природы, заполнив все мое естество, придала мне сил, отгоняя прочь последние остатки дурного сна. Я искренне поблагодарила Бога за чудесную погоду, подаренную в этот день. Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет.
За дверью спальни послышались глухие неторопливые шаги, которые затихли сразу у двери, будто бы кто-то, страшась разбудить меня или напугать, прислушивался к доносившимся отсюда звукам. Я медленно обернулась и прислонилась спиной к окну, дожидаясь, пока мама войдет в комнату. Я точно знала, что это она, так как каждый год в день моего рождения мама самая первая приходила в эту спальню, чтобы собственноручно помочь мне одеться и причесаться. Это был очень значимый для нас обеих ритуал.
Очень скоро дверь открылась, и мама, остановившись сразу у входа, очень строго и даже сердито посмотрела на меня. Казалось, она разозлилась из-за того, что я, вопреки всегдашней традиции, позволила себе вылезти из постели до ее прихода. Наши взгляды встретились, и с минуту мы обе молчали, не двигаясь с места. Я смотрела на лицо мамы, судорожно размышляя о том, как бы загладить свою вину нарушителя традиции. Лицо мамы какое-то время оставалось серьезным, но вдруг на одну лишь долю секунды уголки ее губ слегка дрогнули, потом снова, но чуть сильнее и заметнее, а еще через секунду она засмеялась.
– С днем рождения, дорогая моя, – сказала мама, подходя и крепко, как, впрочем, всегда, обнимая меня.
Прежде чем выпустить меня из своих объятий, мама взяла мою голову в свои руки, пригладила волосы и, внимательно вглядевшись в мое лицо, произнесла с трепетной материнской гордостью:
– Какая же ты у меня красавица!
После этого она поцеловала меня в лоб, а потом, чтобы скрыть слезы, подступившие вдруг к ее глазам, отвернулась и принялась суетиться, приготавливая мне наряд для сегодняшнего дня. Это было ярко-розовое платье из тонкого шелка, которое мама сшила специально для этого дня на заказ. Она, как это было заведено у нас, сама принимала участие в разработке фасона и кройке моего праздничного платья и, конечно же, замучила своими советами и замечаниями не одну портниху, чтобы добиться результата, который смог бы ее хоть как-то удовлетворить. Когда платье оказалось на мне, мама, несколько раз покружив меня по комнате, наконец признала, что оно все-таки удалось намного лучше, чем она сказала портнихам, и что, скорее всего, она пошлет к ним человека с дополнительной платой за хорошо выполненную работу. Это тоже было своего рода нашим традиционным обрядом.
После платья мама всегда приступала к волосам. Тут надо отметить, что мои волосы могли бы вывести из себя и самого скромного монаха – столь своенравными и непослушными они были. Горничные, что помогали мне собираться в обычные дни, постоянно жаловались на то, что при попытке собрать мои волосы в сколько-нибудь приемлемую прическу, они, словно песок, рассыпались в их огрубевших от работ руках. Справиться с этими волосами могла только мама. Не знаю, как у нее это получалось, но она всегда с легкостью собирала их в красивую и аккуратную прическу. Сегодня, по случаю праздника, она решила украсить мои волосы свежесобранными цветками лилий.
Пока она возилась с прической, я наблюдала за ней через отражение в зеркале. Она улыбалась, слегка прикусив нижнюю губу и не отрывала взгляд от локонов, которые скручивала и закалывала шпильками. Ей очень нравилось возиться с моими волосами, а когда с прической было покончено, мама приобняла меня сзади за плечи и, глядя в отражение зеркала, сказала:
– У меня самая красивая дочка на свете.
В ее глазах мелькнула какая-то необъяснимая для меня печаль, но я постаралась не обращать на это внимания. Мне захотелось встать, чтобы обнять ее и поблагодарить за заботу, но она волевым движением удержала меня на стуле и снова заговорила.
– Сегодня тебе восемнадцать, – сказала она, как-то по-особенному тяжело вздохнув. – Знаешь, в твоем возрасте я уже была замужем, и у меня была ты.
– Да, мама, – настороженно проговорила я.
Меня заметно взволновал этот разговор. В общем-то, я, конечно же, понимала, что когда-нибудь речь так или иначе зайдет о замужестве, но сегодня я оказалась абсолютно не готова обсуждать эту тему. Мне совершенно не хотелось замуж, и к тому же я ни разу еще не думала об этом всерьез. Я никогда не была влюблена и даже не испытывала ничего подобного ни к кому из своих знакомых молодых людей, а мысль о том, чтобы предоставить выбор жениха маме и выходить замуж не по любви, а по каким-либо соображениям благополучия, приводила меня в ужас.
Мама, заметив то, каким взволнованным стало мое лицо после ее слов, сразу же попыталась исправиться и успокоить меня.
– Я ни в коем случае не хочу давить на тебя, дорогая моя, – сказала она, снова приобняв меня за плечи. – Я не буду тебя торопить и уж тем более не стану навязывать тебе своего мнения. Я хочу только, чтобы ты была счастлива, и понимаю, что всю жизнь ты не сможешь пробыть здесь, рядом со мной, сколь бы мне этого ни хотелось. Я лишь хотела, чтобы ты начала задумываться о возможном браке с кем-нибудь из твоих старых или, может быть, новых знакомых.
Я улыбнулась и благодарно пожала мамины руки, все еще лежавшие на моих плечах.
– Боюсь, мам, – сказала я с улыбкой, – что никто из моих знакомых не кажется мне тем, с кем бы я хотела заключить союз, который мог бы длиться целую жизнь.
– Я понимаю, – мама кивнула, а потом вдруг, словно меняя тему разговора, сказала: – Сегодня же твой день рождения, а подарка я еще тебе не подарила.
В голосе ее чувствовалось какое-то непривычное воодушевление, и я забеспокоилась о том, не может ли оно стать предвестником очередного эпилептического припадка. В последнее время приходы болезни случались у нее все чаще, и меня это очень тревожило. Тем временем мама отошла от меня к кровати и вытащила из коробки, в которой прежде лежало платье, небольшую шкатулку из красного дерева. Вернувшись к зеркальному столику, возле которого я сидела, она протянула мне шкатулку и сказала:
– Это брошь твоей прапрабабушки. Ты знаешь, она передается у нас в семье из поколения в поколение, и мне она досталась от моей мамы в день свадьбы. Мама говорила, что эта брошь приносит счастье… – тут мама слегка замялась, но все же сказала: – И любовь. Возьми ее и, надеюсь, в этом году ты повстречаешь свою настоящую любовь.
Я открыла заветную шкатулку и дрожащими от восторга и волнения руками сняла с черной бархатной подушечки семейную реликвию. Тепло рук нескольких поколений предков согрело меня в один миг и подарило надежду на то, что в скором времени пожелание мамы осуществится. Я всегда с восторгом слушала, как мама рассказывает историю этой броши, повествующую о том, что мой прапрадед подарил ее в день свадьбы моей прапрабабушке, как она, прожив в любви и согласии с ним до глубокой старости, затем подарила ее своей дочери, и как потом эта брошь стала символом вечной любви и безграничной верности для нашей семьи. В детстве я часто приходила в мамину комнату, чтобы тайком приоткрыть заветную шкатулку и хотя бы одним глазком взглянуть на знаменитую брошь. В такие моменты я мечтала, что наступит день, когда она станет моей, а потом когда-нибудь много-много лет спустя я тоже передам ее кому-нибудь из своих дочерей или внучек. Это был лучший подарок, какой только можно было придумать в день моего восемнадцатилетия. Я прикрепила брошь на новое платье и с восхищением посмотрела на ее сияющее в лучах солнца зеркальное отражение.
– Но и это еще не все, – сказала мама, тоже любуясь моим отражением. – Ты же помнишь мою сестру? Лотту?
Я кивнула, хотя и помнила ее очень смутно, а вернее сказать, почти что не помнила. Я была еще совсем маленькой, когда мамина сестра вышла замуж и покинула наш дом, переехав в Амстердам, и хоть этот город и находился не очень уж далеко от нашей усадьбы, она больше ни разу не приезжала. Тем не менее мама поддерживала с ней активную переписку, и время от времени я слышала от нее рассказы о благополучии и процветании тети Лотты и ее супруга.
– В последнем письме, которое, как ты помнишь, пришло пару дней назад, Лотта поздравляла тебя с днем рождения и приглашала нас обеих пожить у нее в Амстердаме некоторое время. Что ты думаешь об этом?
– Не знаю, – неуверенно начала я.
Мысль о жизни в большом шумном городе приводила мою привыкшую к тиши и уединению душу в уныние. За всю свою жизнь я почти не выезжала за пределы нашей усадьбы и уж точно не была в городах, своим размером и численностью населения подобных Амстердаму. Именно поэтому в тот момент, когда мама рассказала мне об этом предложении, я склонна была отказаться и скорее посоветовать маме посетить сестру одной или, напротив, пригласить тетю Лотту и ее мужа погостить у нас, но оказалось, что мама все уже решила за меня.
– Выезжаем завтра в полдень, – сказала она и, поцеловав меня в лоб, вышла из комнаты, не забыв, правда, напомнить о скорой подаче завтрака.