Получив разрешение Москвы, я тут же отправился из Мадрида рейсовым самолётом немецкой авиакомпании «Люфтганза» в Берлин.
По дороге была посадка в Барселоне…
Самолет коснулся земли, чуть подпрыгнул и покатился по зеленому кочковатому лугу.
Навстречу бежали и приветственно размахивали руками люди. Тяжелый густой зной опалил глаза, стиснул мне горло.
Здесь на лётном поле, как и в Мадриде… соседствуют и фактически смешались военная авиация с гражданской, испанская с иностранной.
Прямо от самолета меня отвели в павильон начальника военно-воздушных сил Каталонии.
В изящном павильоне тесно, толчея, на широких диванах отдыхают лётчики, на столах навалены карты, фотоаппараты, оружие.
Ординарец беспрерывно обносит всех напитками и кофе.
Прямо против двери начальника, полковника Сандино, поставлена стойка импровизированного бара, перед ней на высоких табуретах, со стаканами в руках, галдят пилоты и механики. – Всё как и на мадридском … да и на любом испанском аэродроме…, – подумал я.
Сам полковник Фелипе Сандино, каталонский военный министр и начальник авиации, небольшого роста седоватый человек в синей блузе с закатанными рукавами, в кабинете не сидит, а бродит, довольно оторопело, по всему павильону, заговаривает то с одной, то с другой группой людей, пробует сосредоточиться, вникнуть в карту, которую ему подносят, но его сейчас же отвлекают другим разговором, он переходит к другому человеку.
Я передал ему привет от его товарища Сиснероса.
Он обрадовался, но извинился за свою занятость. Но авто мне всё же выделил… Я хотел воспользоваться возможностью съездить в город… пока будут заправлять и обслуживать наш самолёт и обедать пассажиры.
Внезапно кто-то шлёпнул меня по плечу… Я обернулся и узнал в «обидчике» Мишу Кольцова…
Оказалось, что он сюда прибыл из Москвы, вслед за Эренбургом, освещать события…
Тут же он напросился ко мне в попутчики до города…
Машина промчалась из Прата, где аэродром, в Барселону.
При выезде из Прата, через дорогу, огромное полотнище: «Виска Сандино!» – по-каталонски: «Да здравствует Сандино!».
Миша крутит головою на все 360 градусов… ему тут всё в диковинку…
Всё чаще попадаются баррикады на шоссе – из мешков с хлопком, из камней, из песка.
На баррикадах красные и черно-красные знамена, вокруг них вооруженные люди в больших остроконечных соломенных шляпах, в беретах, в головных платках, одетые кто как или полуголые.
Одни подбегают к нам, спрашивают документы, другие просто приветствуют и машут винтовками.
На некоторых баррикадах кушают – женщины принесли обед, тарелки расставлены на камнях, детишки в промежутке между ложками супа ползают по бойницам, играют патронами и штыками. – Такая картина по всей Испании…, – в который раз комментирую я ошеломлённому Кольцову.
И чем ближе к городу, с первыми улицами предместий, мы вступаем в «поток раскаленной человеческой лавы, неслыханного кипения огромного города, переживающего дни высшего подъема, счастья и безумства», – как метко описал всё это мой друг.
– Была ли она когда-нибудь такой, как сейчас, празднующая свою победу, неистовая Барселона?, – воскликнул Миша восторженно.
Всё сейчас тут, как и в Мадриде, было наводнено, запружено, поглощено густой, возбужденной людской массой… «Всё всколыхнуто, выплеснуто наружу, доведено до высшей точки напряжения и кипения», – ярко и красочно сказал об этом мой московский друг.
С трудом продвигаемся в сплошной толчее, среди молодежи с винтовками, женщин с цветами в волосах и обнаженными саблями в руках, стариков с революционными лентами через плечо, среди портретов Бакунина, Ленина и Жореса, среди песен, оркестров и воплей газетчиков, мимо свалки со стрельбой у входа в кино, мимо уличных митингов и торжественного шествия рабочей милиции, мимо обугленных развалин церквей, пестрых плакатов…
Беспрерывно движется по улицам и густой поток автомобилей…
Это сборище машин всех марок, большей частью новые, дорогие, роскошные машины.
Они все исписаны белой масляной краской, огромными кривыми буквами по кузову и по крыше: названия разных организаций и партий или просто лозунги.
Краска тяжелая, крепкая, несмываемая, – исписанную так машину её бывший владелец не сможет без полной перекраски вернуть в частное своё пользование.
В машинах выбиты и прострелены стекла, текут радиаторы, сорваны подножки… некоторые украшены цветами, бусами, лентами, куклами.
В машинах ездят все, возят всё… они скопляются на перекрестках, на площадях, сшибаются друг с другом, ездят по левой стороне, – это озорной праздник вырвавшихся на свободу автомобилей, – комментирует Кольцов.
– Такие же процессы происходят по всей Испании… и Мадрид с Барселоной не исключение…, – говорю я в который раз Мише, когда он в очередной раз раскрывает рот от удивления.
Все большие здания и тут тоже уже заняты, реквизированы партийными организациями и профсоюзами.
Анархисты взяли отель «Риц». Другой громадный отель, «Колумб», занят Объединенной социалистической партией.
В десяти этажах «Колумба» ноев ковчег комитетов, бюро, сборных пунктов, комиссий и делегаций. Сильно напоминает мне Смольный в 17-м, каким я его видел в кино про Революцию.
По лестницам тащат тюки газет, связки оружия, арестованных, корзины винограда, бутылки с оливковым маслом.
Между взрослыми бегают и играют в пятнашки дети, – их оставляют на день родители, несущие караульную службу в милиции. Здесь работают и спят. Кроме каталонцев и испанцев много иностранных лиц и голосов.
Немец приводит в порядок склад оружия, американки устроили санитарную службу, венгерцы сразу занялись любимым делом – создали пресс-бюро, стучат на восковках и крутят на ротаторе информационный бюллетень на пяти языках, итальянцы смешиваются с испанской толпой, но чувствуют себя старшими.
Рабочие приводят в отель «Колумб» захваченных фашистов. Им объясняют, что этим должна заниматься республиканская полиция. Но они этого не понимают и уходят, оставив пленников, их бумаги, их золото, бриллианты и пистолеты.
«Сегуридад» – управление безопасности, не торопится принимать арестованных – так при комитетах всех партий образовались маленькие кустарные полиции и тюрьмы.
На втором этаже «Колумба» военный отдел. Здесь формируют рабочие отряды для взятия Сарагосы.
– Записывается много молодежи, но есть и старики. Уже отправлено пять тысяч человек. Не хватает винтовок, – мне говорят, а город ими наводнен.
– Такая же картина и в Мадриде…, – говорю я Мише, с огорчением.
На бульварах все гуляют с винтовками. За столиками кафе сидят с винтовками. Женщины с винтовками. С оружием едят, с ним ходят смотреть кинокартины, хотя уже есть специальный декрет правительства – оставлять винтовки в гардеробе под номерок.
– Рабочие получили в руки оружие – они не так легко отдадут его, – сказал со знанием дела Кольцов, который прошёл нашу гражданскую.
По улицам проходят похоронные процессии, призывают живых продолжать борьбу.
Вслед за похоронами несут растянутые одеяла и простыни – публика щедро швыряет в них серебро и медь для помощи семьям убитых.
Но, несмотря на оружие и ежечасные беспорядочные стычки и перестрелки, в городе нет озлобления.
Атмосфера скорее взвинченно-радостная, лихорадочно-восторженная.
Ещё длится столь неожиданный и столь заслуженный триумф уличных боев народа с реакционной военщиной.
– Безумство храбрых, дерзость рабочей молодежи, пошедшей с карманными ножами на пушки и пулеметы и победившей, гордость своей пролитой кровью наполняет огромный пролетарский город упоением и уверенностью, – восторженно говорит Миша.
– Да, верно, – соглашаюсь я, – все преклоняются перед «человеком с винтовкой», все льстят ему. В кафе и кабачках отказываются брать с него деньги.
– Лучшие артисты поют для него на бульварах, тореадоры обнимаются с ним на перекрестках, элегантные звезды кабаре и кино дразнят его прославленными своими ногами, они не жалеют цветных каблуков в танцах на асфальтовой мостовой, они серебристо смеются соленым остротам портовых грузчиков, – описывает виденные нами картины Миша.
– Такова романтика любой Революции… её «медовый месяц»…, – соглашаюсь я.
Затем, оставив Мишу Кольцова на попечение местного хозяина города и главаря всех анархистов – Дуррути, который был рад меня видеть, я убыл назад на Аэродром.
Вернувшись, я на скорую перекусил у полковника Сандино в его павильоне в Прате.
За столом было шумно, говорят по-испански и по-французски. Сандино сказал, что пока все идет отлично. Сегодня республиканцы взяли остров Ибицу. Теперь Мальорка зажата с двух сторон – с Ибицы и с Менорки.
Валенсийцы собрали, за свой счет и своими людьми, экспедицию для занятия Мальорки. Там держится около тысячи человек мятежников.
Под Сарагосой республиканцы ждут подкреплений. Как только отряды из Барселоны подойдут, можно будет штурмовать город.
Этим Арагонский фронт будет ликвидирован.
Конечно, неправильно называть его фронтом. Никаких сомкнутых фронтов здесь, в Испании, пока нет.
Есть отдельные разобщенные города, в которых держатся либо правительственная власть и комитеты Народного фронта, либо восставшие офицеры.
Сплошной линии фронта между ними нет. Даже телефонная и телеграфная связь кое-где работает по инерции – мятежные города разговаривают с правительственными.
Подробно говорить мне с ним не довелось – всё время нас прерывали, поднимали тосты и ссорились.
Я только спросил у Сандино, – есть ли единоначалие и кому подчинены все военные силы? Он ответил, что единоначалие уже есть, что в Каталонии все вооруженные силы подчинены ему, Сандино, а об общих вопросах он договаривается с Мадридом.
На этом мы с ним попрощались, и я продолжил свой полёт в сторону столицы третьего рейха…
В Берлине меж тем разразилась настоящая олимпийская горячка.
Город был украшен множеством флагов, и сотни тысяч туристов заполонили его улицы и площади.
Как сообщили мне в нашем полпредстве, где я остановился, в городе работало более восьмидесяти театров, ночные клубы были забиты битком, а в кино с аншлагом шли такие фильмы, как «Траумулус» с Эмилем Яннингсом, «Новые времена» Чарли Чаплина и незабываемая «Бродвейская мелодия».
Тогда я еще не подозревал, какие человеческие трагедии разыгрывались за кулисами этой суматохи и блеска.
Первого августа 1936 года настал великий час – открытие Олимпийских игр в Берлине.
В шесть часов утра я были готов к старту.
Программа первого дня Игр была грандиозна: торжественное вступление делегаций на стадион, прибытие бегуна с факелом, приветственная речь Гитлера, сотни взлетающих в небо голубей, сочиненный Рихардом Штраусом гимн. А вечером у меня был ещё и приём у Риббентропа…, которому я сразу по прибытии вчера послал весточку и благодарность за билеты в правительственное ложе на олимпийском стадионе, которые меня дожидались в полпредстве СССР в Берлине.
Чтобы везде успеть, я поднялся рано утром и отправился прямиком на стадион…
И не прогадал… Там я встретил известную мне Лени Рифеншталь… с которой мы были шапошно знакомы, видясь пару раз на приёмах у Гитлера.
Видимо что-то про меня ей говорила наша общая подруга – Ольга Чехова, так как несмотря на занятость, она уделила мне внимание…
– Вы представляете, Серж, чтобы все это охватить, мы дополнительно задействовали еще 30 кинокамер, – затараторила она с энтузиазмом. Затем она поведала мне, что саму церемонию открытия будут снимать шестьдесят операторов.
Большую проблему представляли собой два звукозаписывающих аппарата, которые из-за нехватки места пришлось прикрепить канатами к парапету трибуны дая почетных гостей.
Канатами были привязаны также оператор и его помощник, они могли стоять лишь с внешней стороны парапета.
Когда мы с ней переходила от одного оператора к другому, чтобы Лени дала им последние инструкции, её вдруг позвали.
Взволнованный сотрудник кричал: – Эсэсовцы пытаются снять оба звукозаписывающих аппарата!
Она в испуге побежала к трибуне для почетных гостей. Я пошёл за ней, так как у меня там было место.
И действительно, там какие то люди уже начали развязывать канаты.
Я увидел выражение отчаяния, написанное на лице оператора. Лени не оставалось ничего иного, как встать перед аппаратом, защищая его своим телом.
Эсэсовцы объяснили ей, что они получили приказ рейхсминистра Геббельса, отвечающего за порядок размещения почетных гостей на трибуне.
В гневе Лени заявила им, что распоряжение ей дал лично фюрер и аппараты должны оставаться на своих местах.
Эсэсовцы неуверенно переглянулись. Тогда Лени им сказала, что останется до тех пор, пока не начнутся Игры… они, в растерянности пожимая плечами, покинули трибуну.
Я же пошёл занимать своё место, опасаясь, что его могут занять.
Прибыли первые почетные гости, в основном иностранные дипломаты. Трибуна и ярусы стали заполняться.
Тут появился Геббельс. Когда он увидел Лени и её аппараты, в его глазах от злости засверкали молнии.
Он закричал: – Вы с ума сошли! Вы разрушаете всю картину церемонии. Убирайтесь немедленно, чтобы вас и ваших камер духу не было!
Дрожа от страха и возмущения, Лени в слезах пролепетала: – Господин министр, я заблаговременно попросила разрешения у фюрера – и получила его. Больше нет другого места, где можно было бы записать его речь при открытии Игр. Это историческая церемония, которая обязательно должна быть в фильме об Олимпиаде.
Геббельса это нисколько не убедило, он продолжал кричать: – Почему вы не поставили камеры на другой стороне стадиона?
Лени пролепетала, что это технически невыполнимо. Слишком велико расстояние.
– Почему вы не построили вышки возле трибуны?, – не унимался министр пропаганды рейха.
– Мне не разрешили, – почти плача ответила Лени.
Казалось, Геббельс вот-вот лопнет от злости. В этот момент на трибуну для почетных гостей взошел генерал-фельдмаршал Геринг… как всегда нарядный… в белой парадной форме.
А я подумал: – Для посвященных в этой встрече была особая изюминка. Многие знали, что они терпеть не могут друг друга.
Насколько я понял… Лени особенно не повезло из-за того, что именно Геббельс отвечал за размещение почетных гостей на трибуне, – и, как назло, у места, которое он оставил для Геринга, – одного из лучших в первом ряду – стояли её камеры и заслоняли собой вид.
Чтобы оправдаться перед Герингом и продемонстрировать свою невиновность, Геббельс стал кричать ещё громче на Лени.
Тут Геринг поднял руку – министр пропаганды замолчал, после чего Геринг повернулся к Лени и ласковым тоном сказал: – Да не плачь ты, девочка. Я уж как-нибудь умещусь.
Тут я понял, что не совсем стоит верить письмам Ольги про отношения Лени с боровом…
Фюрер еще не прибыл, но многие гости были свидетелями этой неприятной сцены.
С этого момента всего меня без остатка поглотила феерия первого дня Игр…
Я следил как за стадионом, так и за поведением Гитлера… котрого хорошо видел со своего места…
Самое сильное впечатление на Гитлера произвело неистовое торжество берлинцев, когда французская команда вступила на Олимпийский стадион. Она прошла мимо почетной трибуны Гитлера, подняв руки в приветствии и тем самым вызвала стихийный восторг многих зрителей.
Но Гитлер, как мне показалось, уловил в продолжительных аплодисментах голос народа, в котором была слышна тоска по миру и взаимопониманию с соседней западной страной.
Если я правильно понял то, свидетелем чего я тогда стал, это торжество берлинцев его скорее обеспокоило, чем обрадовало…
А вечером, сменив обычный костюм на положенный фрак, я отправился на дипломатический раут к новоиспечённому послу…
Ради справедливости следует отметить, что посол становится послом только после принятия от него верительных грамот в стране его миссии. Но для нацистских выскочек это были мелочи и чествование обещало быть громким…
Я и на раут прибыл раньше всех, дабы иметь возможность перекинутся с Риббентропом парой слов… ну и конечно при приветствии я уже его назвал «ваше превосходительство посол», чем вызвал у того на лице широчайшую улыбку.
Он тут же затараторил:
– Дорогой Серж… Очень рад… Голова кругом с этим приёмом… Из одного только Лондона ожидается чуть ли не нашествия моих друзей.
Затем я узнал от него, что дал своё согласие прибыть лорд Монселл, с которым он заключал военно-морское соглашение.
Пожелали присутствовать также лорд Ротермир, лорд Бивербрук и другие видные деятели английской прессы.
Были приглашены все его друзья… он ожидал и личных гостей из Парижа, Италии, из всех европейских стран, а также из Америки.
Тут я заметил, что спортивные соревнования служат весьма благоприятным поводом для установления контактов с влиятельными личностями из самых различных лагерей.
– Да, вы правы Серж…, – согласился Риббентроп, – к моей, радости приняли приглашение и сэр Роберт Ванситтарт с супругой, – шепотом сообщил он, видимо, чтобы не сглазить.
Но вот стали прибывать гости и Риббентроп, извинившись, побежал встречать следующих…
Поскольку дом Риббентропа в Берлинском пригороде Далеме был не слишком вместительный для такого наплыва гостей и попросту оказался тесен, талантом неизвестного для меня устроителя торжеств, небольшой сад был превращен в праздничный луг.
Над газоном и теннисным кортом был натянут тент, и при вечернем освещении все это выглядело весьма эффектно: прекрасная трава, которой всегда гордятся ценители английских газонов, усеянный кувшинками плавательный бассейн, великолепные рододендроны и празднично накрытые столы.
Позже я узнал от Риббентропа, что это его жена Анна-Лиза превзошла самое себя.
На приеме по случаю открытия Олимпийских игр, так звучало официально название этого мероприятия, на ужин собралось около 600 гостей.
С немецкой стороны присутствовали в числе других Геринг и Гесс со своими женами.
Почетными гостями наряду с иностранными были так же члены Олимпийского комитета и дипломатический корпус.
Однако не обошлось и без небольшого недоразумения: в течение нескольких минут Риббентропу и его жене пришлось полностью изменить размещение за столом нескольких сотен гостей.
Дело в том, что президент Олимпийского комитета граф Байе-Латур совершенно неожиданно появился не одни, а с супругой, между тем как протокольный отдел немецкого МИДа ошибочно посчитал, что графини в эти дни нет в Берлине.
– Тот, кто разбирается в протокольных вопросах на приемах, знает, что означает такое изменение в самый последний момент, – посочувствовал я в мыслях хозяевам.
Поскольку в первой половине этого дня было объявлено о назначении Риббентропа послом в Лондоне, это заранее придало вечеру определенное германо-английское звучание, и сэр Роберт Ванситтарт особенно дружески поздравлял его.
После шикарного, как для немецкой кухни, ужина публика танцевала на покрытом кокосовыми матами теннисном корте под звуки скрипки любимого ею венгерского скрипача Барнабаса фон Гежи.
До серьезных разговоров дело на таком вечере, конечно, не дошло, но зато было очень весело.
Праздник продолжался до раннего утра.
Среди наиболее поздно удалившихся гостей были и сэр Роберт Ванситтарт с женой, они много танцевали и по виду были очень довольны.
– Было ли это добрым предзнаменованием? Не перестал ли сэр Роберт считать Берлин таким уж вызывающим отвращение городом?, – допытывался у меня Риббентроп в конце раута. В тот вечер он был словно в розовых очках, во всяком случае хотел видеть всё в розовом свете.
Прощаясь, он пригласил Ванситтарта на завтрак, а также сказал ему, что фюрер охотно познакомился бы с ним.
Сэр Роберт принял приглашение с благодарностью.
Я так же был приглашён на этот завтрак, да к тому же и принял приглашение хозяев… ввиду поздней ночи или вернее раннего утра… заночевать у них.
На следующий день печально выглядел только их старый садовник Бонхауз.
Я до сих пор вижу, как он, качая головой, с огорчением обходит свой теперь, как он считал, безнадежно вытоптанный английский газон, за которым он так заботливо ухаживал более десяти лет.
Но добряк счел делом своей чести как можно скорее устранить последствия того вечера, о чём гордо сообщил хозяевам.
Завтрак с Ванситтартом … вернее ланч, что больше был похож на поздний континентальный обед, проходил в отеле «Кайзерхоф».
И тут Риббентроп, как мне показалось, совершил дипломатическую ошибку. Вместо того, чтобы просто закрепить хорошее расположение его давнего недруга, он…
Короче, позже он сказал, что: «… мне Серж пришлось нажать на все регистры моего искусства убеждать».
В итоге… как казалось Риббентропу, он старался как можно проникновеннее втолковать сэру Роберту, что личность фюрера, который «может решать единолично и суверенно», дает уникальную возможность надолго свести Германию и Англию вместе и на пользу обеим «создать солидную базу доверия и общих интересов».
– Фюрер готов к искренней договоренности на паритетной основе, – заявил Риббентроп англичанину.
К сожалению Риббентропа, говорил преимущественно только он, и у меня с самого начала было такое ощущение, словно перед ним стена.
Ванситтарт, как настоящий брит, слушал его спокойно, оставаясь «наглухо застегнутым на все пуговицы» и уклоняясь от любой попытки Риббентропа перейти к открытому обмену мнениями.
После, Риббентроп мне признался, что он за свою жизнь вел разговоры с сотнями англичан, но никогда ни одна беседа не оказывалась столь бесплодной, не вызывающей никакого резонанса у партнера и характерной отсутствием у него даже малейшего желания подойти к сути дела.
В ходе их беседы, Риббентроп просил сэра Роберта выразить своё мнение по определенным пунктам, «спокойно и открыто подвергнуть их критике или же объяснить ему, в чем они принципиально или в деталях расходятся во взглядах?»
Но в ответ не услышал ровным счётом ничего, кроме словесных выкрутасов. Наблюдая за этим, я пришёл к положительному выводу: «С Ванситтартом германо-английского взаимопонимания не достигнуть».
Тем ни менее… расстались они вполне дружески, и англичанин ещё раз сказал, что рад скорому приезду Риббентропа в Лондон.
Чтобы подсластить горькую пилюлю, что сейчас проглотил мой «берлинский шеф», я ему сказал: «Дорогой Иоахим… не расстраивайтесь… В лице Ванситтарта вы сейчас имел перед собой человека предубежденного, с заранее сформулированным мнением, человека Форин офиса, который не только отстаивал тезис balance of power1, но и, более того, воплощал принцип сэра Эйра-Кроу: «Что бы там ни было, никогда не идти на пакт с Германией».
Он согласно и с благодарностью закивал головою и произнёс:
– Спасибо мой друг за поддержку… Вы Серж правы… Этот человек не сделает даже никакой попытки к сближению – такое впечатление вполне определенно сложилось и у меня. Говорить с ним бесполезно…, – махнул он рукой и продолжил:
– Фюрер меня предупреждал, что в поведении Ванситтарта, должно быть, играют свою роль и другие причины, влияния идеологического порядка.
– Я этого не знаю и в это не верю, но выяснить попытаюсь, – сказал он в конце.
Наш разговор продолжился снова уже на вилле Риббентропа за ужином…
– Однако, Серж, каково бы ни было это влияние, – продолжал Риббентроп наше обсуждение британца, – главным принципом для него является: «Никогда не идти вместе с Германией!», – воскликнул он.
– Когда некоторые … утверждают, что ванситтартизм и вся содержащаяся в этом слове ненависть к Германии – следствие политики Гитлера, я вопреки этому заявляю: политика Фюрера является следствием политики Ванситтарта!, – снова повысил голос подвыпивший хозяин дома.
– Адольф Гитлер провозгласил совместные с Англией действия как свой политический принцип еще с 20-х годов и в течение всего своего правления… и даже незадолго до нынешней встречи… постоянно говорил мне об этом, – почти кричал будущий немецкий посол в Лондоне.
– Так разве не имеет права политик,… с 26-го года… почти 10 лет отстаивавший этот тезис, ожидать, что будет по крайней мере предпринята попытка достигнуть широкого взаимопонимания, дабы подвергнуть проверке его стремление и подлинные намерения?, – вопрошал Риббентроп небеса, так, как туда был обращён его взор и протянуты руки…
– Я, Серж, – теперь он обратился ко мне, – непоколебимо верю: Адольф Гитлер при всех условиях соблюдал бы заключенный с Англией союз!
– И только растущая антигерманская позиция Лондона и вечное английское стремление играть роль гувернера, – как это называет Гитлер, – толкают его на путь, по которому он, по моему мнению, совсем идти не хочет, но по которому он всё же пойдёт, так как он считает это в интересах своего народа, – с предельным пафосом закончил мысль Риббентроп.
Чтобы перевести тему, я наугад спросил:
– Иоахим, а о чём вы так энергично вчера на рауте беседовали с тем японцем?
Риббентроп махнул неопределённо своим бокалом и пустился в пояснения:
– Это всё фюрер… Носится с антикоминтерновским пактом…
Затем он рассказал мне, что еще несколькими годами ранее Гитлер говорил с ним о том, – нельзя ли в какой-либо форме завязать с Японией более тесные отношения?
Риббентроп тогда ответил ему, что у него есть кое-какие связи с японцами и что он установит с ними необходимый контакт. При этом выявилось, что японское правительство занимает такую же антикоммунистическую позицию, как и германское.
Из этих бесед, имевших место в 34-м и 35-м годах, выкристаллизовалась идея сделать одинаково направленные стремления предметом переговоров.
Один из сотрудников Риббентропа, господин фон Раумер, сформулировал затем эту идею, как заключение Антикоминтерновского пакта.
Я тут вспомнил, что доложил тогда еще… до моего отъезда из Берлина в Париж… про этот план Сталину.
И вот сейчас я узнал, что Гитлер с этой идеей согласился.
Фюрер пожелал, чтобы подготовка к осуществлению данного плана велась не по линии германской официальной политики, поскольку здесь речь шла о мировоззренческом вопросе. Поэтому он поручил Риббентропу подготовить указанный пакт, имя ввиду и Италию тоже…
Формально не закрепленная связь Германии, Японии и Италии существовала уже довольно длительное время.
Гитлер, по словам Риббентропа, рассматривает противоречие между национал-социализмом и коммунизмом, как один из решающих факторов своей политики.
Поэтому, он решил, что следовало проверить, каким способом можно найти путь к тому, чтобы привлечь и другие страны к противодействию коммунистическим стремлениям?
Таким образом, речь шла о вопросе мировоззрения.
Смыслом и целью будущего пакта являются совместные меры по отражению коммунизма.
Пакт должен воспрепятствовать разлагающим стремлениям Коминтерна в разных странах.
Это недвусмысленно вытекает из преамбулы, в которой говорится: «Исходя из того что Коммунистический Интернационал постоянно угрожает цивилизованному миру на Востоке и Западе, нарушает и разрушает их мирное состояние и их строй; будучи убежденной, что только тесное сотрудничество всех заинтересованных в сохранении мира и порядка государств может уменьшить и устранить эту опасность; принимая во внимание то, что Япония с несгибаемой решимостью борется против указанной опасности и готова рука об руку с Германией, дать отпор Коммунистическому Интернационалу и бороться против общего врага».
По словам Риббентропа, заключение пакта с Японией планируется на ноябрь этого 1936 года.
– Пакт возник из сознания, что только созданный на длительный срок общий оборонительный фронт всех здоровых государств мог положить конец угрожающей всему миру опасности, – распалялся Риббентроп. – Поэтому я, Серж, надеюсь на то, что остальные культурные государства тоже осознают необходимость своего объединения против деятельности Коммунистического Интернационала и пожелают присоединиться к данному соглашению.
– А вам не кажется, дорогой Иоахим, что связи по Антикоминтерновскому пакту могут быть истолкованы таким образом, будто бы вы… сплочением вместе с Японией и Италией… например планомерно готовите вторую мировую войну, чтобы обеспечить этим державам мировое господство?, – спросил я у него между прочим, пока он прервался чтобы отпить из своего бокала.
Он энергично замаха руками и головой, и чуть было не выронил свой бокал, возразил:
– Это ваше предположение, Серж, весьма фантастично… На самом деле ось будет существовать только на бумаге… В намерения Гитлера сейчас входит подтолкнуть к участию в антикоммунистическом фронте Британскую империю. Именно данная мысль не в последнюю очередь побудила его поручить мне, будущему германскому послу в Лондоне, дипломатическое формирование этого блока стран, выступающих за сохранение существующего мирового порядка…
– Когда я был в Лондоне, – продолжил Риббентроп, – у меня состоялась беседа по этому поводу с английским министром иностранных дел Иденом. Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Иден заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта будет воспринято с неудовольствием…
Дальше Риббентроп рассказал, что он со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира, а тем самым и для Британской империи. Он указал на то, что этот пакт не направлен ни против кого другого, кроме мирового коммунизма, и что он открыт для вступления в него и Британии.
Но натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена.
– В Англии не хотят видеть коммунистической опасности, – с разочарованием констатировал Риббентроп.
На этом деловая честь нашего ужина закончилась.
Затем мы обсудили ход Олимпиады… триумф негров-спортсменов и отказ Гитлера пожимать им руки…
В завершение встречи мы тепло попрощались, и я на следующий день отправился назад в Мадрид… снова прямым рейсом немецкой авиакомпании «Люфтганза».
Большую часть пассажиров в этот раз составляли переодетые военные.
Но они особо этого не скрывали и открыто говорили, что направлены в помощь Франко.
Это были немецкие лётчики, будущей эскадрильи «Кондор», которая уже полным ходом формировалась в столице Португалии – Лиссабоне.
Правда в Париже они вышли, так как делали пересадку на другой рейс.
Их место заняли частью мои соотечественники. Они правда скрывали тщательно свою принадлежность к армии и к СССР, в частности.
Другая шумная компания представляла собой «интернационалистов», как они себя называли. Это были антифашисты из разных стран, которые спешили на помощь Республике.
Они принесли в салон парижские газеты, из которых я узнал довольно тревожные новости из Испании…
По прибытии Мадрид … мне из разных источников подтвердили, что ситуация действительно напряжённая.
Товарищ Мигель, наш советник военного министра, говорил мне:
– Товарищ Козырев, нужно понимать, что даже небольшие силы Африканской армии могут переломить ситуацию, когда им, имевшим реальный боевой опыт в войне против рифов, противостоит тут… по сути… пока совсем неподготовленное ополчение.
– А ведь только за один день 5 августа… по нашим сведениям… было переброшено 3 000 человек.
Я из его информации понял, что переброска идёт интенсивно, и уже до своего завершения оказывает большое воздействие на ход войны.
Переброска Африканской армии на территорию Пиренейского полуострова становится критически важным фактором спасения мятежа и превращения его в полноценную гражданскую войну.
Германия уже поставила мятежникам 73 самолета и в планах поставить ещё сотню, Италия поставила пока 14, но сотню тоже пообещала.
Это были данные из открытых источников. Враги Республики ничего не таили. Расчёт был также на панику и испуг в рядах республиканцев.
Вскоре к мятежникам стали прибывать боеприпасы и инструктора.
Германия направила в зону конфликта военно-воздушный легион «Кондор». Италия «не препятствовала» отправке «добровольцев» – немедленно было отправлено около 70 тыс. человек, организованных в полки и дивизии.
Позже сообщили о появлении на фронте португальских частей.
Я прекрасно понимал, что для Гитлера гражданская война в Испании была настоящей дипломатической находкой.
Сотрудничество в Испании помогало Гитлеру окончательно перетянуть Муссолини на свою сторону в дипломатическом противостоянии в Европе.
А для Дуче – Франко был вообще идейным братом.
Гитлер, как я понял, со слов Риббентропа, относился к ситуации в Испании более цинично и высказывался за затягивание войны – «чем дольше она будет длиться, тем большее раздражение Великобритании и Франции будет вызывать итальянское вмешательство», – как он выразился.
Сама Германия планировала действовать осторожнее… ограничиваясь посылкой авиации, инструкторов и финансированием каудильо.
Франко понимал, – как я думал, – что если Италия реальный его союзник, то Гитлер просто играл на европейских противоречиях, стремясь разжечь и затянуть испанскую трагедию.
Кстати, моё подсознание ещё почему противилось ликвидации Франко?
Как я сейчас уже точно знал, во время будущей мировой войны Франко… останься он жив и одержи верх тут в Испании… отплатит Гитлеру той же монетой, уклонившись от прямого участия в войне…
Сейчас же со всей остротой встал вопрос оружия для республиканской армии…
Собственная военная промышленность Испании была слабо развита, современное оружие можно было только купить за границей.
Ещё в конце июля Испания запросила дружескую Францию о возможностях закупки вооружений.
Премьер Блюм ответил согласием: почему бы нет, подавление мятежа – внутреннее дело Испании. А министр авиации Кот с одобрения Блюма предложил поставить в Испанию 20–30 бомбардировщиков.
Поставки готовились в тайне, но испанский военный атташе в Париже Барросо решил посодействовать мятежникам и сообщил о предстоящих поставках прессе.
Противники Народного фронта подняли скандал – Франция решила вмешаться в дела соседней страны!
Французский премьер Блюм слыл пацифистом, но он же был и лидером Народного фронта Франции.
Как пацифист, Блюм не хотел «разжигать войну» в соседней стране, как социал-демократ – хотел помочь Народному фронту Испании.
Одновременно испанский премьер Хираль стучался и в другие двери.
Он просил горючее и оружие у англичан, СССР, а сначала даже у немцев.
В этой ситуации Блюм прибыл в Лондон, чтобы обсудить возможности политики невмешательства, которая могла бы предотвратить помощь участникам внутрииспанского конфликта.
Блюму казалось, что этот пацифистский план сможет остановить вмешательство Германии и Италии в обмен на обещание Франции и Великобритании не помогать Республике.
Таким образом Франция избегала угрозы конфликта с Германией и Италией к югу от своих границ.
В это время французское правительство то запрещало, то снова разрешало продажу французского оружия Испании.
За это время Кот протолкнул первую поставку. До начала советской помощи Республика получила 17 истребителей и 12 бомбардировщиков, по качеству уступающих немецким и итальянским.
2 августа Франция обратилась к Великобритании и Италии, а затем ко всем заинтересованным странам, включая Германию, СССР и США, с предложением организовать режим «невмешательства» в испанские дела, полностью исключив поставку в этот очаг конфликта военных материалов. Это было бы выгодно Испанской республике, так как она в августе меньше нуждалась в помощи, чем Франко.
Германия обусловила своё участие в «невмешательстве» тем, что к нему должен присоединиться также СССР.
Для французской дипломатии было важно привлечь к соглашению СССР.
В этот момент Франция была важным партнером СССР по «коллективной безопасности». Тогда же в СССР начались массовые демонстрации солидарности с Испанской республикой и сбор средств в помощь ей.
Экстренная помощь стран «Оси», как их уже можно называть, помогла мятежникам оправиться от первого удара, полученного в июльские дни.
И тут всем стало ясно, что республиканская милиция, превосходившая армию в условиях противоборства в городах, не может вести наступательную войну. Попытка наступления милиции НКТ на Сарагосу не удалась. Здесь фронт стабилизировался.
В других регионах, где милиционная система не опиралась на прочную синдикалистскую структуру анархистов в тылу, милиция не могла организовать и достаточного сопротивления фронтальному наступлению армии мятежников.
Во время прошлой мировой войны технические средства обороны были более развиты, чем средства наступления, что позволило создавать прочные фронты, пробивание которых было невероятно тяжелой задачей.
Отсюда «застойность» той мировой, которая и определяла сейчас военную «моду» в Западной Европе.
Теория де-Голля – Тухачевского пока не проверена в реальных боевых условиях.
В СССР уже есть опыт Гражданской войны – маневренной, полной драматических перемен.
Революционная война вообще тяготеет к манёвренности.
Массовые армии, непрочные тылы враждующих армий – всё это способствует драматизму событий и быстрому перемещению войск.
Эпоха моторов дала этой стратегии материальную подкладку.
К развернувшимся событиям в Испании уже были прикованы взоры военных специалистов: какая стратегия возобладает – революционной войны, подобной Российской «гражданке», или позиционной мясорубки, как минувшая мировая?, – задавались вопросами в местном Генштабе… как испанские военные, так и наши советники.
Мне же виделось, что ответ на этот вопрос зависел не только от военных, но и от политических обстоятельств.
Испанская гражданская война начиналась как мобильная. Всё было перемешано: здесь победили мятежники, там – республиканцы.
В августе мятежники контролировали Кастилию, но на юге располагали лишь небольшим плацдармом. Перед ними лежала Андалузия. Здесь крестьяне были заняты социальной революцией, а не организацией армии.
У местных анархистов и социалистов не нашлось организатора, подобного Дуррути, который сосредоточился бы на укреплении фронта.
Высадившиеся с итало-германской помощью в Испании части Африканской армии во главе с Хуаном Ягуэ в начале августа двинулись на север, в сторону территории, находящейся под контролем Молы.
Опираясь на Севилью, марокканцы 10 августа взяли Мериду и 14 августа – Бадахос.
Одновременно другая часть африканцев под командованием генерала Хосе Варелы захватила Андалузию, деблокировав гарнизоны Кордовы и Гранады. 20 августа франкисты двинулись на Мадрид.
Под Медельином генерал Ягуэ столкнулся с республиканской армией Эстремадуры генерала Рикельме.
Однако у Ягуэ были лучшие испанские войска, обстрелянные и спаянные во время колониальной войны в Марокко, профессионалы своего дела.
Им противостояли разрозненные части, оставшиеся верными республике, и многочисленная, но еще совершенно не научившаяся воевать милиция. Главной силой франкистов в этой ситуации была способность скоординированно маневрировать – чему республиканцы еще не научились. Мятежники сумели обойти позиции Рикельме, и тот приказал отходить. Анархисты не подчинились и с 2000 бойцов атаковали трехтысячную группировку Ягуэ при Сан-Висенте.
Но эта храбрая атака лишь ненадолго могла задержать движение франкистов. Республиканцы сосредоточились в Талавере-де-ла-Рейна, но и здесь повторилась ситуация с Медельином, только уже без контратаки анархистов – они не хотели зря проливать кровь, зная, что их не поддержат.
В этот критический момент последовал вызов меня в Москву…
***
С начала испанских событий, Артузов, работая на должности заместителя начальника IV разведывательного управления Штаба РККА, просто собирал общую информацию для передачи её в Кремль.
Его агенты в Берлине, Риме, Гамбурге, Генуе, Бремене, Неаполе регулярно сообщали о помощи, получаемой мятежниками из Италии и Германии.
Всю эту информацию в Кремле встречали молчанием.
Никаких секретных указаний относительно Испании по-прежнему в РазведУпр не поступало.
Публично Советское правительство тоже никак не высказывалось.
Коминтерн, разумеется, поднял великий шум, но никто тут, из практических работников, не принимал этого всерьез.
Упомянутое учреждение, давно прозванное «лавочкой», было отселено теперь в тихий пригород Москвы и превратилось из огненного факела, разжигавшего мировую революцию, в простой придаток внешней политики СССР, иногда полезный – как средство косвенного действия, иногда составлявший досадную помеху.
Как знал Артузов, последней большой заслугой Коминтерна в международной политике было проведение тактики так называемого Народного фронта.
Она означала, что во всех демократических странах послушные его приказам коммунисты отказались во имя «демократии» от своей оппозиции властям и сомкнули ряды с другими политическими партиями.
Нехитрая техника состояла в том, чтобы с помощью всякого рода «попутчиков» и просто идеалистов ставить у власти правительства, дружественно настроенные к Советскому Союзу.
Артузов признавал гениальность этого хода Сталина, так как не раз это шло на пользу СССР, оказывало ему поддержку.
Например, во Франции Народный фронт поднял на пьедестал фигуру умеренного социалиста Леона Блюма.
В прочем, с наступлением кризиса в Испании, под крики Коминтерна в защиту республики и его истошные призывы к борьбе с мятежом, сам премьер Блюм, при поддержке Лондона, предпочел объявить политику невмешательства в Испании.
В самой же Испании призывы Коминтерна встречали меньший отклик – численность коммунистов была там относительно небольшой.
Испанские профсоюзы и все крупные революционные группировки – синдикалисты, анархисты, партия марксистского единства, партия социалистов, упорно стояли на антикоммунистических позициях.
Тем не менее, Коминтерн проводил массовые митинги и сборы средств по всему миру в пользу Испанской республики.
Из Советского Союза начали посылать бойцами в Испанию десятки иностранных коммунистов, объявленных вне закона в своих странах и проживавших в качестве эмигрантов в СССР.
Артузов знал это проблему и горячо поддерживал решение Сталин так от них избавиться.
Атрузову было хорошо известно и то, что многие ветераны Коминтерна, еще преданные всей душой идеалам мировой революции – считай троцкисты, черпали в борьбе в Испании новую надежду.
Старые революционеры и вправду надеялись, что испанская гражданская война заново подожжет энтузиазм в мире.
Но их энтузиазм не производил на свет ни боеприпасов, ни танков, ни самолетов, ничего из того, чем фашистские державы снабжали Франко. Артузов прекрасно понимал, что сейчас реальная функция Коминтерна… в этот конкретный момент… сводилась к тому, чтобы заглушить своим громким шумом леденящее молчание Сталина.
Известия об итало-германской помощи генералу Франко и отчаянных призывах испанских революционных лидеров, казалось, не проникали через стены Кремля.
Гражданская война в Испании разгорелась в большой пожар, но Сталин не трогался с места, не реагировал на поток панических новостей, в том числе проходивших через руки Артузова.
По данным советской разведки, правительство в Мадриде располагало золотым запасом Испанского банка в сумме 140 миллионов фунтов стерлингов, но его попытки произвести закупки оружия у Виккерса в Англии, Шкоды в Чехословакии или у немецких пушечных королей встречали противодействие.
Тем временем ни одного слова не звучало от советских властей.
Только в конце августа, когда хорошо организованные силы Франко повели успешное наступление на Мадрид, три высокопоставленных представителя Испанской республики были наконец приняты в СССР.
Они прибыли для закупок военного оборудования и предложили в обмен большие суммы испанского золота.
Но и теперь их не допустили в Москву, а держали инкогнито в Одессе.
Чтобы замаскировать эту операцию, в «Правде» был опубликовал 28 августа через Комиссариат внешней торговли специальный указ, запрещающий «экспорт, реэкспорт и транзит в Испанию любых видов оружия, боеприпасов, самолетов и военных кораблей».
Попутчики Коминтерна и иже с ними, втайне приходившие в отчаяние от отказа Сталина помочь Испанской республике, теперь решили, что он оказался вынужденным подчиниться политике невмешательства Леона Блюма.
– А тут ещё и Козырева срочно отозвали из Мадрида, – размышлял обо всём этом Артузов.
***
Сталин слушал доклад по испанским делам заместителя наркома иностранных дел Крестинского…
Он его терпеть не мог… – Скрытый троцкист, – подумал про него Сталин.
А тот … в это время, не подозревая ничего, с энтузиазмом говорил:
– Как Вы знаете, товарищ Сталин, французское правительство обратилось к итальянскому правительству по вопросу о невмешательстве в испанские дела. Сейчас же нами получена телеграмма с ответом английского и германского правительств на аналогичное обращение французского правительства. Английское правительство в своем ответе отмечает, что оно считает целесообразным заключение соглашения о невмешательстве в испанские дела между Англией, Францией, Германией, Италией и Польшей.
– По достижении соглашения между этими странами к участию в нём могли бы быть приглашены и другие заинтересованные страны.
– Германское правительство, товарищ Сталин, в ответе, подписанном их министром иностранных дел Нейратом, заявляет, что оно согласно заключить соглашение о невмешательстве в испанские дела при том лишь условии, если в этом соглашении примет участие и Советский Союз.
– В связи с изложенным, товарищ Сталин, французское правительство считает весьма желательным принятие Советским Союзом принципа невмешательства во внутренние дела Испании и участие СССР в отмеченном соглашении.
– Так же, товарищ Сталин, Вы уже знаете, что мы уже дали положительный ответ, но высказали при этом два пожелания: а) привлечение к этому соглашению Португалии и б) немедленное прекращение помощи, оказываемой некоторыми государствами мятежникам.
– Из Парижа, товарищ Сталин, мы получили сообщение, что Франция уже обратилась к Португалии…
Сталин перебил Крестинского:
– Товарищ Крестинский… если лорд Галифакс будет делать попытку рассматривать денежные сборы наших рабочих как вмешательство в испанские дела, Ви, конечно, должны со всей энергией и убедительностью доказывать, что сборы, производимые населением СССР, конечно не являются вмешательством Советского правительства в испанские дела. Ведь такие сборы производятся повсеместно, в том числе и в Англии, и английскому правительству, стоящему на точке зрения невмешательства, не приходило тем не менее в голову запрещать эти сборы. Если Галифакс будет упорствовать, можете выразить удивление по поводу того, что английское правительство не выступило открыто против чисто военной помощи, оказываемой Германией и Италией мятежникам, и в то же время член кабинета, управляющий МИД, находит возможным ставить в вину правительству СССР денежную помощь, оказанную законному испанскому правительству трудящимися массами СССР, – закончил Сталин, взмахнув трубкой.
Крестинский согласно качнул головой и продолжил:
– Товарищ, Сталин, события в Испании послужили толчком к развитию в Италии нового взрыва злобной враждебности по отношению к нам.
– Вообще, товарищ Сталин, поскольку международное положение становится все более и более острым, поскольку определяются группировки в будущей мировой войне, итальянскому правительству при всей гибкости Муссолини, становится всё труднее и труднее сохранять по отношению к нам хотя бы внешнее приличие.
– Итальянская печать, товарищ Сталин, усваивает всё более и более немецкие гитлеровские приемы по отношению к нам. Да и правительственные люди, сохраняя, конечно, в разговорах с нами дружелюбие и корректность, все меньше и меньше могут скрывать противоположность итальянской международной позиции нашей политической линии.
– Итальянское правительство, как Вы знаете товарищ Сталин, скрывает от своей общественности то обстоятельство, что итальянские тяжелые самолеты в большом количестве посланы испанским мятежникам и что при их помощи и под их прикрытием франкисты начинают перебираться из Испанского Марокко в европейскую часть Испании.
– В то же время, товарищ Сталин, по указке правительства итальянская печать раздувает нелепые, явно неправдоподобные истории о том, что наше маленькое нефтеналивное судно принимало участие в бомбардировке испанскими правительственными судами одного из мятежных портов.
– Сейчас итальянское правительство, конечно, центр своей антисоветской кампании перенесет на произведенные у нас рабочими денежные сборы.
– В своем ответе Франции итальянское правительство, давая согласие не вмешиваться в испанские дела, обусловливает его тем, чтобы были прекращены митинги и выступления печати в защиту испанского правительства, чтобы не производилось денежных сборов и не оказывалась денежная помощь испанскому правительству.
– Итальянское правительство, конечно, понимает, что денежные сборы рабочих, производившиеся не только в СССР, но и повсеместно, и военная помощь, оказываемая итальянским и германским правительствами испанским мятежникам, – не одно и то же.
– Но ему выгодно будет кричать о том, что вмешиваются з испанские дела не итальянское правительство, не Германия, а Франция и в первую голову Советский Союз.
– Мы, конечно, товарищ Сталин, и в нашей печати, и в мировой печати будем разоблачать позиции итальянцев и клеймить их за помощь, оказываемую ими совместно с Германией реакционным мятежникам, но мы считаемся с тем, что итальянская печать и итальянское правительство, в связи с испанскими событиями, во все время гражданской войны в Испании будут, конечно, резко враждебны нам.
– Французское правительство, товарищ Сталин, как Вам известно, свой дипломатический демарш по вопросу о невмешательстве начало без согласования с нами.
– Оно обратилось прежде всего к Англии и к Италии.
– Италия на несколько дней задержала ответ, англичане же сразу дали положительный ответ, но при этом высказали пожелание, чтобы к переговорам о невмешательстве были привлечены также Германия, Бельгия и Польша, а затем и другие страны.
– СССР англичанами, как мы знаем из переданного нам французами английского ответа, назван не был.
– Затем французы обратились к немцам. Сделали они это в результате высказанного англичанами пожелания или еще до получения ответа – мы достоверно не знаем, товарищ Сталин.
– Но мы знаем, что немцы сразу же ответили, что они готовы принять на себя обязательство о невмешательстве, если аналогичное обязательство примет на себя Советский Союз.
– Французский поверенный в делах довел до нашего сведения ответ Англии и Германии и по поручению МИД высказал пожелание, чтобы мы признали принцип невмешательства и присоединились к соглашению Франции, Англии, Италии и Германии по вопросу о невмешательстве.
– В тот же день … по Вашему поручению товарищ Сталин… вечером я ответил им, что мы принимаем французское предложение о невмешательстве, но высказываем при этом два пожелания:
– Первое пожелание относится к тому, чтобы к соглашению была привлечена также и Португалия.
– Второе – это немедленное прекращение помощи, оказываемой некоторыми государствами мятежникам против законного испанского правительства.
– Мы знаем, товарищи Сталин, что французское правительство удовлетворено нашим ответом и что оно готово обратиться с соответствующим предложением к Португалии.
– Может быть, впрочем, предложение Португалии было сделано и несколько раньше нашего ответа.
– Хотя расстояние, отделяющее нас от Испании, делает очень трудным вопрос об оказании нами какой-либо военной помощи, мы тем не менее поспешили дать недвусмысленный положительный ответ, потому что мы понимали, что Италия и Германия будут продолжать помогать мятежникам и притом будут оправдывать свои действия тем, что мы якобы вмешиваемся в испанские дела и оказываем помощь другой борющейся стороне.
– Мы решили, товарищ Сталин, поэтому придать нашему ответу возможно более краткий принципиально положительный характер…
Сталин снова прервал Крестинского вопросом:
– Каково… по Вашему… будет дальнейшее развитие переговоров в связи с французским предложением?
Тот собрался с мыслями и чётко ответил:
– Я, товарищ Сталин, не сомневаюсь, что итальянцы и немцы, как это видно уже из первых сообщений о содержании итальянского ответа, будут, конечно, утверждать, что кампания митингов и сборов, проводимая трудящимися Советского Союза, есть вмешательство в испанские дела и что это дает им право оказывать помощь другой борющейся стороне или по крайней мере не препятствовать отдельным гражданам Италии и Германии помогать мятежникам в добровольном порядке.
– Я, товарищ Сталин, не жду поэтому никакой официальной договоренности по этому вопросу и вo всяком случае ни одной минуты не сомневаюсь, что до окончательного разгрома испанских мятежников, Германия и Италия будут им самым активным образом помогать….
Сталин махнул своей трубкой и прервав Крестинского, сказал:
– Мне трудно представить себе, чтобы в условиях Италии Ви могли бы в какой-либо мере противопоставлять в итальянской печати нашу точку зрения обвинениям и утверждениям итальянской стороны. Но в разговорах с коллегами по дипломатическим каналам Ви должны, конечно, твердо подчеркивать разницу между добровольными денежными сборами, проводимыми совершенно спонтанно трудящимися массами Советского Союза и других стран… сборами, направляемыми при этом законному испанскому правительству, и между организованной военной помощью, которую правительства Италии и Германии предоставляют мятежникам против законного испанского правительства…
То согласно кивал и когда Сталин закончил, спросил:
Товарищ Сталин, позвольте зачитать Вам Ноту французского правительства?
– Да, конечно, зачитайте, – согласился Сталин.
Крестинский подобрался и важным голосом начал читать:
– Господни Народный Комиссар, Имею честь подтвердить Вам текст Декларации, переданной 15 августа Министром Иностранных Дел Французской Республики Послу Великобритании в Париже, следующего содержания: «Правительство Республики, сожалея о трагических событиях, театром которых является Испания, полное решимости строго воздерживаться от всякого прямого или косвенного вмешательства во внутренние дела этой страны, руководствуясь стремлением избежать всяких осложнений, вредных для сохранения добрых отношений между народами, заявляет следующее:
1. Французское Правительство запрещает в том, что его касается, экспорт, прямой или косвенный, реэкспорт и транзит в направлении Испании, испанских владений или испанской зоны Марокко всякого оружия, амуниции и военных материалов, а также всяких воздушных судов как в собранном, так н в разобранном виде и всяких военных кораблей.
2. Это запрещение применяется также к уже заключенным контрактам. 3. Французское Правительство будет информировать другие правительства, участвующие в этом соглашении, о всех мерах, принятых им для того, чтобы ввести в действие настоящую Декларацию. Французское Правительство в том, что его касается, начнет применять эту Декларацию с того момента, как Правительство Его Британского Величества, германское правительство, итальянское правительство, Правительство СССР и португальское правительство присоединятся к Декларации».
По мере поступления сообщений о присоединении заинтересованных правительств Французское Правительство позаботится о доведении их до сведения Правительства СССР, – закончил Крестинский.
Сталин внимательно слушал, а затем спросил:
– Ви подготовили наш ответ?
– Да, товарищ Сталин…
– Зачитайте…
Крестинский снова приосанился и достав нужную бумагу, прочитал:
– Нота НКИД СССР…
– В связи с переговорами, имевшими место по вопросу о линии поведения по отношению к положению в Испании, имеем честь сделать Вам следующее сообщение: Правительство Союза Советских Социалистических Республик, сожалея о трагических событиях, театром которых является Испания, полное решимости строго воздерживаться от всякого прямого или косвенного вмешательства во внутренние дела этой страны, руководствуясь стремлением избежать всяких осложнений, вредных для сохранения добрых отношений между народами, заявляет следующее:
1. Правительство СССР запрещает в том, что его касается, экспорт, прямой или косвенный, реэкспорт н транзит в направлении Испании, испанских владений или испанской зоны Марокко всякого оружия, амуниции и военных материалов, а также всяких воздушных судов как в собранном, так и в разобранном виде и всяких военных кораблей.
2. Это запрещение применяется также к уже заключенным контрактам.
3. Правительство СССР будет информировать другие правительства, участвующие в этом соглашении, о всех мерах, принятых им для того, чтобы ввести в действие настоящую Декларацию.
– Правительство СССР в том, что его касается, начнет применять эту Декларацию с того момента, как сверх Французского и Британского Правительств, к Декларации присоединятся также германское, итальянское и португальское правительства.
Сталин внимательно прослушал и в конце сказал:
– Оставьте проект Ноты у меня…
На этом аудиенция замнаркоминдел закончилась и он поспешно покинул кабинет Генсека.