2010 год
После похода к участковому, Виктор прилег, чтобы осмыслить случившееся и слегка задремал. Ему приснился сон, который постоянно снился ему в колонии.
Он находится на стадионе «Динамо», чашу которого ровно пополам делит свет и тьма. Едва различимые на противоположной стороне арены фигурки бегунов, двигаются почти синхронно, как марионетки. Странный мужчина, наклоняющийся к тете Оле так близко, словно он желает ее поцеловать… или схватить зубами за шею, и, наконец, три быстрых удара гонга, возвещающих последний перед финишем круг.
Шаров оглядывается, однако резкая тень позади мешает уловить рывок соперника, который, будто демон, возникает из тьмы и как одержимый, несется к финишу, прилагая для этого поистине нечеловеческие усилия.
Взмах флажка арбитра… Резкий свисток…
Стремительная тень заволакивает стадион. Витя встает со своего места, чувствуя, как шорты от жары прилипли к пластиковому сиденью.
Ни ветерка, ни дуновения.
Он оглядывается на тетю Олю, думая, что это ее тело отбрасывает такую густую, почти черную тень, но женщины нигде нет.
Стадион абсолютно пуст.
Ровные ряды сидений уходят влево и вправо насколько хватает глаз и от этой картины ему становится страшно.
Огромное светодиодное табло, до того момента пустое и застывшее, вдруг озаряется ярким светом.
Витя все же силится разглядеть победителя: вытягивает шею, часто моргает, будто бы тьму можно прогнать взмахом ресниц.
Невыносимая ватная тишина окружает его и как он ни старается, разглядеть победителя не удается.
Пронзительный звонок заставил его выпрыгнуть из груди.
Он резко вскочил, озираясь – чаша стадиона исчезла, вместо нее непонятно откуда взялась тесная конура – здесь не было ни белого, ни черного, ни тьмы, ни света – все выглядело одинаково серым, таким, что поначалу Виктор лишь дико вращал глазами, пытаясь понять, где находится.
Через минуту, когда сознание с трудом совместилось с реальностью, он понял, что кто‑то звонит в дверь.
Виктор медленно поднялся, будто боясь расплескать еще клубившиеся в голове обрывки странного сна и вышел в прихожую.
Лязгнув замком, он поймал себя на том, что забыл посмотреть в дверной глазок.
Но кто и что у него можно украсть?
Усмехнувшись, он откашлялся, прочистив горло, и открыл дверь.
– Витя… – в темную створку просунулось худое изможденное лицо тети Оли. Она смотрела робким, виноватым взглядом и он не узнавал в ней ту прежнюю, боевую тетю Олю, которую знал. – Витенька, извини, что беспокою… у меня свет дома погас… старый утюг, зараза, давно надо было его выкинуть… Ты не посмотришь, я в этом совсем ничего не смыслю…
Виктор кивнул, сунул ноги в шлепанцы и не запирая двери, пошел за женщиной.
Извечная проблема нашего дома, – подумал он. Мама сама умела менять пробки, а он в старших классах научился делать жучки, хотя свои знания применил всего один раз, едва не спалив весь дом. Выручил все тот же почтальон, Николай Степанович.
Воскресным вечером во время стирки выбило пробки, пропал свет, а запасных, как назло, не было. Он быстро соорудил жучок, вынув сгоревшую пробку, примотав к ее концам медный провод по верху и закрутив назад. Откуда он это узнал? Все очень просто – те самые гаражи, по крышам которых он так любил лазить с пацанами. В крайнем, у самого забора ряду, где огромные кусты бересклета и калины скрывали дыру в сетке, через которую можно было попасть на территорию, практически дневал и ночевал странный мужичок, которого все звали Гром. Витя не знал как его зовут по имени отчеству и стеснялся спросить. Да это было и не нужно. Все звали его дядя Гром. Низенький и коренастый, весь в бородавках, с приплюснутым, как у жабы лицом и жиденькими волосками, выбивающимися из под засаленной кепки. Поговаривали, что на груди у него татуировка молнии точь в точь повторяет огромный шрам, похожий на молнию. Оттого и кликуха пошла. Но Витя никогда не видел этого и не хотел бы увидеть.
Отвратительный на вид, производящий самое ужасное впечатление при первой встрече, он, тем не менее, был добрым, хотя и немногословным мужиком. Он‑то и показывал пацанам всякие полезные, бесполезные и даже опасные штуки при случае, приговаривая: "В жизни всякое пригодится…"
Чем он там занимался, постоянно чумазый и грязный, в своем гараже, больше похожем на берлогу, заваленном горами инструментов, мотками проводов, электрическими приборами, о назначении которых можно было только догадываться, Витя не знал, да и не задавался этим вопросом.
Мама всплеснула руками, когда в дом вернулся свет, а барабан стиральной машины снова начал вращаться.
Утром Витя ушел в школу, мама на работу и только Николай Степанович, разносивший газеты, почуял неладное. Он позвонил в дверь тете Оле и так как у нее был ключ от квартиры Крыловых (а запах гари шел именно оттуда), – благодаря всем этим довольно банальным обстоятельствам, пожар удалось предотвратить.
Виктор вошел в квартиру тети Оли со смешанным чувством. Воспоминания тут же нахлынули на него, но тех самых ощущений не было и в помине. Словно ушло что‑то очень важное, близкое, уютное, родное.
Ушло навсегда.
Он потряс головой, смахивая наваждение.
– Держи, вот, – тетя Оля сунула ему в руку пробку. – Раньше я Машу просила, сама как огня боюсь электричества, – виновато сказала она.
Виктор быстро поменял пробки, щелкнул выключателем и комнату заполнил неяркий желтоватый свет.
Он обвел взглядом жилище тети Оли, в котором провел чуть ли не больше времени, чем в собственной квартире и не смог удержать вздох разочарования.
– Господи… – прошептал он.
От прежнего уюта не осталось и следа.
Продавленный диван, застеленный кое‑как дырявым, полуистлевшим пледом, одним краем стоял на кирпиче, а другим на сморщенных словно от боли книгах.
Югославская стенка, гордость тети Оли, стояла на месте, но вид у нее был совершенно удручающий – некогда идеально ровная, лакированная поверхность теперь вся была испещрена какими‑то вздувшимися пузырьками, похожими на волдыри и покрыта странным белесым налетом.
С люстры, которая светила одной полуслепой лампочкой, свисала тонкая нить паутины. Она медленно левитировала в воздухе, вызывая ощущение болезненной летаргии, в которую по неведомой причине оказалась погружена не только квартира, но и сама ее хозяйка.
А еще этот… запах. Витающий вокруг, въевшийся в старые обои, мебель, побелку на потолке…
Виктор прекрасно знал, что именно так пахнет.
Угасание, старость, смерть…
Тетя Оля будто не замечала перемен в ее жилище, да и в ней самой тоже.
Она чуть заметно улыбнулась и развела руками.
– Ну вот, теперь можно жить.
– Да уж, – медленно произнес Виктор. – Но…
Он решил не заканчивать свою мысль. Не спрашивать у нее, что произошло. Вместо этого, он положил руку на ее худое костлявое плечо и сказал:
– Всегда рад помочь, тетя Оля. Если что, заходите. Я пока не нашел работу, так что, сижу в основном, дома.
Она закивала и если бы раньше обязательно позвала его пить чай со свежими пахучими пирожками с картошкой, капустой и печенкой, то теперь лишь кивнула и, взяв за локоть, проводила до порога.
И только там, когда дверь за ним почти закрылась, произнесла:
– Шаров‑то теперь участковый наш. Помнишь его?
Виктор вздрогнул, словно ему дали пощечину.
Он обернулся, но тетя Оля как‑то странно засуетилась, слегка подтолкнула его вперед и приговаривая, что «надо еще успеть в церковь сходить, да потом в магазин молока и хлеба купить», закрыла дверь.
Совершенно ошеломленный, Виктор зашел в свою квартиру, закрыл дверь и привалился к косяку.
Что с ней случилось? Что произошло? Может быть, Николай Степанович всему виной? Несчастная любовь даже в зрелом возрасте способна сломить и перемолоть, дать пинка, обескровить и лишь рассудка, но… на тетю Олю это не похоже.
Во чтобы то ни стало, он решил найти почтальона и узнать какие‑нибудь детали.
Присев на кровать, он долго смотрел на магнитофон, прокручивая в голове послание, которое получил ночью.
Ничего из того, о чем сбивчиво, задыхаясь словно от какой‑то жары, рассказал ему мальчик, он решительно не помнил. Ни единой детали – кроме самого стадиона. В этом мальчишеском голосе, периодами переходящем на шепот, он слышал свой голос, хотя, как ни силился, признаться себе в этом не мог.
Значит парень предупредил Шарова, хоть он сам и не просил его это делать. Мальчик решил помочь спортсмену, которому, оказывается, уже пророчили поражение. Но тот не воспользовался шансом, не поверил мальчишке, неожиданно появившемуся в раздевалке перед стартом.
Но выигрывал ли Шаров вообще эту гонку?
Виктора словно током ударило. Он бросился к шкафу, сорвал приклеенный скотчем календарь и перевернул страницу с надписью: «Сентябрь 1984».
На обороте вкратце перечислялись спортивные события месяца.
Потом он посмотрел на последнюю страницу, где были напечатаны выходные данные.
«Подписано в печать 4.01.1984» – гласила надпись.
Впереди весь год и ничего не предопределено, – подумал Виктор.
Все это время, однако, он был уверен, что Шаров победил в том соревновании, несмотря на то, что все справочники говорили обратное.
БОЛЕЕ ТОГО, ОН ВИДЕЛ ЭТО СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ.
Видел, как Шаров пересекал финишную черту и в глазах спортсмена светилась радость победы. Когда же это случилось? Или, быть может, это – лишь воображение и игры разума?
Виктор нащупал в кармане телефон, открыл YouTube и ввел в строку поиска «Чемпионат СССР по бегу на 5000 метров сентябрь 1984».
Телефон на мгновение задумался, потом выдал гору результатов. Виктор поначалу обрадовался – теперь уж точно можно будет посмотреть, что же там случилось. Но по мере того, как он просматривал результаты, открывая ролики один за одним, стало ясно – все это не то.
Более того, выходило так, что довольно серьезное состязание никто не снимал. Или снимал, но не выложил в сеть.
– Быть не может, – пробормотал Виктор, открывая сотый ролик. – Чтобы уж совсем ничего не было!
И это казалось очень странным. Даже менее значительные соревнования того года присутствовали в огромном разнообразии.
– Странно… – в раздумьях, он зашел на кухню, заварил себе кофе в кружке, и, пока напиток настаивался, план вызревал в его голове.
Выходит… возможно, своими действиями, он как‑то изменил, повлиял на те события, или же, наоборот, застопорил их, не дал пойти по тому руслу, по какому они должны были течь.
Но ведь… в таком случае, если оно работает… – холодный пот мгновенно покрыл его лоб, а по спине побежали мурашки. – Я могу изменить… ВСЕ.
Он отпил кофе, но вкуса не почувствовал – только кофейные крошки, как мелкий песок, заскрипели на зубах.
Мне нужно… нужно найти запись того соревнования. А еще… спросить Николая Степановича, что случилось с тетей Олей. Если, конечно, он жив.
Составив кое‑какой план, он почувствовал себя лучше. Если все так, как он думает, у него руках оказался самый невероятный инструмент… самая крутая штуковина, какую только можно себе придумать. Это… это почти как машина времени, подумал он, механически окуная сухарик в кофе.
Единственное, что беспокоило, это отсутствие средств. Заработанные за семь лет труда в колонии копейки исчезнут через неделю и нужно было думать о работе…
Или…
У меня ведь в руках… почти… машина времени, – снова подумал он. – Разве нельзя попробовать… только попробовать…один разок…
У него затряслись руки и потребовалось довольно продолжительное время и почти двадцать полных вдохов и выдохов, пока он пришел в себя и успокоился.
Но на чем можно заработать в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году? Что может сделать шестиклассник в одиночку? С виду простой вопрос – купить акции Microsoft или Apple, на деле же в СССР был неосуществим.
– Ладно, – сказал он вслух и накинул куртку, – это пока не горит, хотя и поджимает. – А вот найти запись соревнований… чтобы посмотреть, как на самом деле все происходило…нужно как можно быстрее. Это может быть ключом ко всему. Где же она может быть…
Он вышел из квартиры, запер дверь и, прислушиваясь к тишине в подъезде, спустился вниз.
Двор старого дома после долгого отсутствия почти не изменился. Он увидел, как дворник подметает улицу и поспешил к нему. Это был молодой таджик, с чрезвычайно сосредоточенным лицом усердно разгоняющий пыль по тротуару.
– Друг, – окликнул его Виктор.
Дворник взмахнул метлой и замер, потом медленно повернулся.
– Скажи, ты случайно не знаешь… почтальон тут старенький… Николай Степанович зовут. Есть такой? Может видел?
Таджик свел густые брови, посмотрел на пустой скворечник и покачал головой.
– Э… слушай, только рекламу и разносят, какой такой почтальон? Хватит мне и этой грязи! – он ткнул метлой в кипу пестрых прямоугольников с огромными буквами «ЗАЙМЫ», «СНИМУ», «ДЕНЬГИ БЫСТРО», «МИКРОКРЕДИТ ЗА ПЯТЬ МИНУТ», «ПОДТЯЖКА БОТОКС НА ДОМУ» и тому подобное.
– Газеты, журналы раньше разносил.
Таджик пожал плечами.
– Газеты? Кто теперь читает эти газеты?
Виктор кивнул.
– Это да. Ладно, спасибо.
Он направился в сторону метро, но окрик дворника заставил его обернуться.
– Слушай…
Виктор напрягся.
– А ты из какого дома?
– Девятый. Дом девять.
Таджик опустил метлу и заснул руки в карманы грязных джинсов, откуда вытащил сложенную вчетверо потрепанную бумажку, развернул, мельком глянул на нее и спросил:
– Тебя что ли как зовут?
– Виктор.
– А фамилия?
– Крылов.
На лице таджика появилось неподдельное удивление, непроизвольно он сделал несколько шагов назад, потом остановился и изменившимся голосом сказал:
– Пару лет назад, когда приехал, здесь работал мой дядя Калим. Потом он заболел и уехал на родину, а я вот на его месте. – Парень оглянулся, будто чего‑то опасаясь и продолжил: – Дядя передал мне, что лет десять тому назад к нему подошел какой‑то мужик и сказал, что его может спрашивать парень по имени Виктор из девятого дома. Он хорошо заплатил моему дяде и отдал записку, – он показал ту самую бумажку, которая выглядела очень‑очень ветхой. Дядя не дождался того парня и передал бумажку мне. Я, конечно, посмеялся над ним, но на всякий случай, брал эту записку с собой каждый раз, как выходил на работу.
Дядя умер два месяца назад, перед этим мы говорили с ним по телефону. Он спрашивал, приходил ли тот человек.
Виктор почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце стучало, как дикий паровой молот.
– Возьмите, это для вас, – таджик протянул бумажный сверток. – Кажется, теперь я буду спать спокойно, потому что выполнил дядино поручение.
Дрожащей рукой Виктор взял протянутый листок и, не раскрывая, положил его в карман куртки.
– Как тебя зовут, друг? – спросил он дворника звенящим от волнения голосом.
– Меня? Меня зовут Фархад. Это значит – надежный, – с гордостью сказал парень.
Виктор похлопал себя по карманам, но вспомнив, что вряд ли сможет отблагодарить честного человека, сконфузился.
– Извини… я только… только…
Фархад улыбнулся и развел руками.
– Ничего не надо, друг. За все заплачено давным‑давно.
Они пожали друг другу руки, и Виктор быстро пошел прочь, ощущая, что события, в центре которых он оказался, приобретают все более и более загадочный характер.
Быстрым шагом он двинулся по направлению к метро, чтобы съездить в Останкино и на месте попытаться выяснить, существует ли запись забега тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года и на заметил, как в двадцати метрах позади, не обращая внимания на периодические гудки спешащих автомобилистов, медленно катит серая иномарка с тонированными стеклами.
Он прошел под своими окнами, глянул на них и ему померещилось, будто какая‑то тень промелькнула за занавеской и тут же скрылась.
У книжного, теперь вино‑водочного магазина дрались два алконавта, один отбирал бутылку вина у другого. Все это сопровождалось пьяными восклицаниями и руганью.
Неожиданно они разошлись и один из них развел руки. Зеленая бутылка выскользнула из кисти и взорвалась под ногами тысячью мелких осколков, залив все вокруг дурманящей жидкостью.
– Вии‑тька! – закричал алкаш и с распростертыми объятиями пошел прямо на него. Второй мужик расширившимися от ужаса глазами таращился на расползающуюся, как черная раковая опухоль, лужу.
Виктор замер, оценивая обстановку.
Кто это?!
Алкаш тем временем подошел почти вплотную и кинулся обниматься. От него разило душным перегаром, но Виктор не стал уклоняться.
– Братан! Ты вышел! – мужчина чуть отстранился, покачал головой и сказал грубым, пропитым голосом. – Да ты меня не узнаешь, Витек! Это же я, Леня! А вон тот прощелыга… – он повернулся в сторону маленького мужичка, застывшего, словно в анабиозе возле лужи вина. – А это?! Ну же!
Виктор покачал головой.
Мужчина грубо рассмеялся.
– Самолетики помнишь? Это же Шкет! Да, брат, такова селява!
– Леня? Это ты? – Шкета он узнал сразу, но…
Леня засмеялся снова.
– Ну вот, вспомнил, слава Богу! Ну давай, пойдем, за встречу! А то… – он оглянулся, видишь, как нехорошо получилось!
Шкет практически опустился на колени и чуть ли не плакал, глядя на лужу.
Виктор дернулся, пытаясь высвободиться, но не тут‑то было. Леня держал его меткой хваткой.
– Идем, идем, вспомним нашу жисть‑жестянку…
– Как же это тебя… – спросил Виктор, глядя на пропитое лицо бывшего отличника и любимца всей школы.
На мгновение Ленино лицо стало жестким, в глазах полыхнули молнии, но он практически тут же обмяк и спросил:
– А тебя?
Виктор не нашелся, что ответить.
Они подняли Шкета с колен и вместе вошли в магазин, в котором раньше Витя проводил почти все свободное время. Только вместо шелеста страниц, теперь тут раздавался веселый звон бутылок.
Дверь за ними закрылась, и Виктор не увидел, как в некотором отдалении, не доезжая входа остановилась та самая серая иномарка.
Остановилась, заглушила мотор и замерла в ожидании.