Портрет с пулей в челюсти и другие истории - читать онлайн

Фантомная боль

Прабабушкой Акселя фон дем Бусше была графиня Козель. Кто прадедушка, не совсем ясно. По одной версии – Август II Сильный, польский король и курфюрст Саксонии. По другой – польский еврей, раввин, который из-за конфликта с другими раввинами покинул родные края и поселился в Германии.

В роду Акселя фон дем Б. обе версии – и с королем, и с раввином – существуют две с половиной сотни лет.

У нее были пышные черные как смоль волосы, необычайно выразительные глаза, мраморно-белая кожа и маленький ротик. Так изображали Анну Козель мемуаристы, живописцы и Юзеф Игнаций Крашевский[12].

Август пообещал ей, что она будет королевой. Обещания он не сдержал – через несколько лет бросил ее и приказал сослать в замок Штольпен. Узилищем стала башня замка, где Анна пребывала до самой смерти (с какого-то момента добровольно).

Излюбленным чтением графини в заточении были древнееврейские книги. Так написал Крашевский. Она окружала себя евреями. Религиозные трактаты переводил ей ориенталист, пастор. Она щедро ему платила. Поначалу передавала деньги через надежного посланца, потом они стали встречаться и вели долгие беседы о Талмуде и иудейской религии. Конец беседам положила жена пастора, приревновавшая мужа к графине, которая и в свои шестьдесят лет сохранила былую красоту.

Кто был еврейским любовником Анны Козель?

(Таковой несомненно существовал: как иначе объяснить своеобразное увлечение графини евреями и их религией? И мужчина был весьма незаурядный, это ясно…)

Стало быть: раввин – Польша – конфликт с другими раввинами – отъезд в Германию…

Йонатан Эйбешиц?[13] Этот мудрец?

Родился он в Кракове. Был приглашен в Гамбург – покорить ангела смерти. Женщинам, умирающим при родах, раздавал записки со странной молитвой, с загадочными знаками. Его обвинили в том, что он верит в лжемессию. Он обратился к раввинам в Польше, и Синод четырех земель[14] снял это обвинение. Несмотря на оправдательный вердикт, многие польские раввины – в том числе главный раввин Дубно – предали анафеме Йонатана Э. и его учение.

Соломон Дубно?[15]

Он родился в Дубно, отсюда фамилия; умер в Амстердаме.

Был воспитателем сына Мозеса Мендельсона, философа и теолога (которого считают – наряду с Лессингом – крупнейшей фигурой немецкого Просвещения), и уговорил Мендельсона наново перевести Пятикнижие[16] на немецкий язык. Сам Соломон Дубно написал комментарии к Книге Бытия. Когда он занимался составлением комментариев к Книге Исход, через Берлин проезжал главный раввин города Дубно Нафтали Герц, который раскритиковал берлинских друзей своего земляка и велел тому немедленно изменить окружение. Соломон Д., не закончив работу, покинул Германию и отправился в Амстердам.

Яаков Кранц?[17]

Родился он на Виленщине. Был магидом – странствующим проповедником. С раввинами, правда, не ссорился, но все равно уехал в Германию учиться и дискутировать с тамошними “просветителями”. Германию Кранц бросил ради Дубно, где ему платили шесть злотых в неделю, а потом добавили два и еще починили печь.

(Магида из Дубно спросили: “Почему богач охотнее подает милостыню слепым и хромым беднякам, чем бедным мудрецам?” Тот ответил: “Потому что богач не уверен, не охромеет или не ослепнет ли сам, зато знает, что никогда не станет мудрецом”.)

На портретах у всех троих седые бороды, грустные глаза и рассеянный взгляд. Возможно, потому, что неохотно оторвали взор от раскрытых книг. Однако графиня могла повстречаться с ними раньше, когда бороды у них были черные, а глаза веселее…

Но ни с магидом из Дубно, ни с Соломоном Дубно она не встретилась. Первый родился незадолго до ее кончины, второй – после. А вот Йонатану Эйбешицу, когда графиню заключили в башню, было двадцать шесть лет…

Значит, Йонатан? Да и кто, как не он, обвиненный в ложной вере и преданный анафеме, осмелился бы завести такой роман? С гойкой! С отвергнутой королевской фавориткой!

Есть и другой вариант. Вопреки семейной легенде, прадед Акселя фон дем Б. был вовсе не раввин.

Его прадедом был купец. Скажем, Гершель Исаак. Жил он в Дубно, торговал мехами. Ездил на Лейпцигскую ярмарку. Его сопровождал слуга Михал Шмуэль. Больше мы о нем ничего не знаем, но д-р Рута Саковская, которая переводила мне еврейские тексты и помогала найти еврейского любовника графини Козель, считает, что Гершеля Исаака женили, когда ему было пятнадцать лет, жена нарожала ему кучу детей, растолстела и ходила в парике. Можно ли удивляться, что он потерял голову из-за прекрасной дамы? Разумеется, он был красив: голубые глаза (при черных курчавых волосах это должно было производить неотразимое впечатление), широкая улыбка, ослепительно белые зубы и соболья шуба. Не исключено, что и графине он преподнес соболя… (Не перепутала ли д-р Саковская Гершеля Исаака с Митей Карамазовым?)

Итак, дубенский купец ездил в Саксонию, в Лейпциг, а еврейские купцы, как мы знаем от Крашевского, были частыми гостями в саксонском замке Штольпен. Они привозили товары, газеты, книги; однажды даже пытались помочь графине бежать из башни. Она спустилась по веревочной лестнице, но, не успев далеко отойти, была схвачена караульными.

Происходило это (попытка бегства с помощью евреев) в 1728 году. Так пишет Юзеф Игнаций Крашевский в “Графине Козель”.

И в том же самом, 1728 году купец Гершель Исаак приехал из Дубно на Лейпцигскую ярмарку. Так записано в истории города, которую можно прочитать в “Книге памяти” (“Сефер Зикарон”), изданной в Тель-Авиве… Разве не могло быть, что именно он, Гершель Исаак, и его неотлучный слуга Михал Шмуэль организовали рискованный побег по веревочной лестнице?

Впрочем, купец или раввин – какая разница? Важно, что прадед Акселя фон дем Б. должен быть родом из Дубно. Ведь Великий Сценарист, который придумывает все эти замысловатые сюжеты, знает, и как они закончатся. В том числе, как закончатся истории города Дубно и Акселя фон дем Б., а стало быть, не смог обойтись без общего пролога для их будущей общей истории.

Дубно находится на Волыни, на высоте сто девяносто один метр над уровнем моря, на реке Иква, притоке Стыри. “Красиво выглядит издалека на мысу, окруженном плавнями Иквы” – написано про Дубно в старом путеводителе. Издавна город был польско-еврейским. И поляки, и евреи обязаны были в равной мере заботиться об исправности мостов и дорог. Евреи мылись в городской бане по четвергам и пятницам, христиане – во вторник и субботу. По большим христианским праздникам еврейские лавки должны быть закрыты, но в праздники менее значительные разрешалось их открывать для бедняков и путников. В 1716 году в Дубно состоялся суд над двумя христианками, девицей и вдовой, принявшими иудейскую веру. Девицу доставили в суд прямо со свадьбы вместе с еврейским женихом, раввином и чиновником, составившим брачный контракт. После шестидесяти ударов плетьми женщины от еврейства не отказались; получив следующие сорок, девица вернулась в лоно христианской Церкви. Обеих приговорили к сожжению, а евреев – к порке у позорного столба и уплате штрафа свечным воском в пользу монастырей, церквей и замка. В 1794 году в Дубно построили синагогу. Владелец города, князь Михал Любомирский, прислал на стройку кирпичи, известь, песок и крепостных крестьян. Когда отмечали торжественную закладку краеугольного камня, он пил с евреями водку и ел медовые пряники, после чего пожелал иудеям успешно молиться Богу, который сотворил небо и землю и в руках которого участь каждого живого существа.

Дубно принадлежал пяти поколениям семьи Любомирских. Михал, тот, что помогал строить синагогу, был генералом, масоном и играл на скрипке. Основал в Дубно масонскую ложу “Совершенная тайна”. Во время ежегодных ярмарок, так называемых “контрактов”, устраивал пышные балы, где ежедневно собиралось до трехсот человек. Юзеф, его сын, был картежник и скупердяй (“из-за своей скупости совсем не благоустраивал Дубно”, как писал мемуарист). Марцелий, его внук, тоже играл в карты, но проигрывал. Бросив дом, уехал с французской актрисой за границу. Он дружил с Циприаном Камилем Норвидом[18], венгерскими повстанцами и французскими социалистами. Брошенная жена предупредила российского царя о покушении – ей было видение. Внебрачный сын стал актером парижского “Одеона”. Последним владельцем Дубно был Юзеф Любомирский. Он был таким же страстным картежником, как отец и дед. Залез в долги. Женился на миллионерше – вдове парфюмерного фабриканта, которая была старше его на десять лет; познакомился он с ней через брачную контору. После женитьбы Юзефа перестал терзать мучительный сон: тридцать лет ему снилось, что он не может выйти из гостиничного номера, так как у него нет денег расплатиться. Умер Юзеф Любомирский в 1911 году, не оставив потомства. Перед смертью он продал Дубно какой-то русской княгине.

В межвоенное двадцатилетие[19] Дубно был поветовым[20] центром Волынского воеводства. Город насчитывал двенадцать тысяч жителей; большинство из них евреи.

Аксель фон дем Б. родился в пасхальное воскресенье 1919 года. Его родной дом стоял на северном склоне одной из гор Гарца. Трехэтажный, с двумя боковыми крыльями, окруженный садом; в ста метрах от парадного входа протекала река Боде. Местные говорили: замок. В семье говорили: дом. Дом они покинули в ноябре 1945-го, собрались за два часа, взять смогли только ручную кладь. Впервые он поехал туда с дочерью и внуками незадолго до объединения Германии. В замке располагалась школа марксизма-ленинизма. Директор чуть не вызвал полицию, потому что через ворота, которых, впрочем, не было, они въехали в сад. Во время второго визита, уже после объединения, полицию не вызывали и им разрешили войти внутрь.

“Вы еще обучаете марксизму-ленинизму?” – спросили они директора.

“Мы перешли на английский язык, – ответил директор. – Знаете что, господин барон? Когда вам уже всё вернут, я охотно арендую у вас помещение и устрою гостиницу. Что скажете?”

Отец Акселя управлял имением и изучал культуру Дальнего Востока. Путешествовал по Японии и Китаю; интересовался историей цивилизации. У них был старый садовник, молоденькие горничные, преданный лакей, застенчивая гувернантка… как положено в замке.

Любимое воспоминание Акселя фон дем Б. – беседы гувернантки со старым лакеем. Каждое утро, ровно в восемь, они встречались на лестнице: гувернантка шла наверх к детям, лакей спускался к отцу. Лакей не имел обыкновения первым здороваться с барышнями, так что они молча расходились, после чего он останавливался, поворачивал голову и говорил: “Фройляйн Кунце. Вы мне сказали “доброе утро” или только подумали, что следовало бы сказать?” Диалог этот повторялся изо дня в день, ровно в восемь утра, в течение восьми или десяти лет.

Потом Аксель и его брат уехали в реальную гимназию. Потом их призвали в армию, они служили в Потсдаме. Потом грянула Вторая мировая война.

“Уголок Дубно, четыре синагоги, вечер пятницы, евреи и еврейки у разрушенных камней – все памятно. Потом вечер, селедка, грустный… – писал Исаак Бабель, который побывал в Дубно в 1920 году с армией Буденного. – …Выгон, поля и заходящее солнце. Синагоги – приземистые старинные зеленые и синие домишки…”

Деревьев было много, в особенности над Иквой. На Икву по вечерам ходили гулять. Летом на лодках отправлялись за город. Зимой вырубали куски льда, запасов хватало до осени. Воду брали круглый год и на водовозных телегах развозили по городу. В сумерки зажигали газовые фонари. По базарным дням в воздухе носилась пыль и запах конского навоза.

Самый красивый почерк в еврейском Дубно был у писаря Йосла. Не хуже и у молодого Пинсаховича, но Йосл был популярнее, и писать прошения ходили только к нему.

Доктор Абрам Гринцвайг (“электросветолечение”), прибывший прямо из Вены, принимал на улице Чисовского, номер телефона 30.

У фотографа Р. Цукера было ателье “Декаданс”.

У Лейба Сильскера была лошадь и подвода. Он ездил на железнодорожную станцию и привозил почту.

Ножи точил реб Мейер. Он специализировался на мясницких ножах для ритуального забоя.

Кантором в большой синагоге был Рубен Ципринг. Он чудесно пел, а также играл на кларнете в свадебном оркестре. На скрипке играл Эли Стринер, а на рожке – Мендель Качка, бывший солист луцкого военного оркестра. Мендель Качка был столь благочестив, что за четыре года службы в царской армии не прикоснулся к пище из котла, так как она не была кошерной. Оркестр из Дубно играл по всей округе, на еврейских, польских и украинских свадьбах.

Любительский театр поставил пьесу Гольдфадена[21] о Бар Кохбе, вожде восстания иудеев против римлян. Бар Кохбу играл Вольф, жених портнихи Брандли. Он был красивый, и у него был приятный баритон. Роль отца Дины, его возлюбленной, исполнял Лейзер, у которого возле колодца была мастерская жестяных изделий.

Дубно славился превосходной мацой – тоненькой и на редкость хрусткой. Мацу на продажу начинали печь в декабре, сразу после Хануки[22]. Только весной, после Пурима[23], принимались за мацу для себя.

Крупные купцы торговали хмелем и лесом, хмель продавали в Австрию, сосны, дубы и пихты – в Германию.

Много было бедняков. Каждую пятницу для них собирали деньги, чтобы в шабат[24] им не остаться без рыбы и халы.

“Тихий вечер в синагоге, это всегда неотразимо на меня действует, четыре синагожки рядом… – писал Бабель. – <…> Никаких украшений в здании, все бело и гладко до аскетизма, все бесплотно, бескровно, до чудовищных размеров, для того, чтобы уловить, нужно иметь душу еврея. <…> Неужто именно в наше столетие они погибают?”

Аксель фон дем Б. пересек границу Польши вслед за танками Гудериана, в первый день войны. На второй день погиб Генрих, его друг. Было это в Тухольских борах. Солнце уже зашло, темнело, в полумраке он увидел убегающих солдат из взвода Генриха. Они кричали: “Обер-лейтенант убит!” – и бежали дальше. Поляки, привязавшись ремнями к макушкам деревьев, стреляли сверху. Это было неприятно. Ночь провели в лесу.

Аксель фон дем Б. сидел, прислонившись к дереву, держа на коленях голову молодого Квандта, раненного в той же схватке. Его называли “молодой Квандт” в отличие от отца – старого Квандта, владельца крупных текстильных предприятий. Мать молодого Квандта умерла, когда он был еще ребенком, отец женился на девушке по имени Магда. На каникулы они взяли домашнего учителя; звали его Йозеф Геббельс. Когда каникулы закончились, учитель исчез вместе с Магдой. По этой, а может, по каким-либо другим причинам молодой Квандт недолюбливал нацистов.

Лежа головой на коленях Акселя фон дем Б., он говорил, что умирает и что все нацисты – преступники…

– Твои дела не так уж плохи, – пытался его утешить Аксель фон дем Б., но Квандт знал, что дела плохи, и повторял, что все эти нацистские преступники должны кончить так же, как он:

– И как можно быстрее. Чем позже, тем страшнее будет их конец.

Под утро Квандт умер, а Аксель фон дем Б. раздобыл второй револьвер. Ему было двадцать лет, он побывал в своем первом бою и потерял двух друзей. Когда двинулись дальше, в руках у него было по револьверу, и он чувствовал себя увереннее. Его увидел командир полка.

– В нашей семье, – сказал он, – не принято доказывать свою храбрость. МЫ храбрые. – И забрал револьвер, который Аксель держал в левой руке.

Слова “в нашей семье” означали, что Аксель фон дем Б. и командир полка фон унд цу Гильса принадлежат к одной семье – к великой немецкой аристократии.

С этим командиром Аксель фон дем Б. провоевал польскую кампанию и часть русской. Зиму 1940 года они провели во Влоцлавеке. Им сообщили, что гражданская администрация выделила район, куда переселят евреев со всего города; взять с собой разрешено только ручную кладь.

– Безобразие! – возмутился командир. – Какой кретин это придумал! Завтра же поеду в Краков к Франку[25] и все ему расскажу. (Франка он знал со времен Берлинской олимпиады тридцать шестого года, где был комендантом олимпийской деревни.)

Приготовили автомобиль, но за минуту до отъезда адъютант сказал:

– А если никакой не кретин? Если это… немецкая политика?

– Вы так думаете? – заколебался фон унд цу Гильса и приказал отогнать автомобиль в гараж. (Впоследствии его назначили комендантом Дрездена; наутро после бомбардировки города союзниками он был найден мертвым; дочь уверяла, что это не самоубийство.)

В июне 1941 года, двадцать второго числа, на рассвете, в три часа пятнадцать минут, Аксель фон дем Б. пересек границу России.

Он знал, что в России правят большевики. Знал, что там есть лагеря и что Сталин – убийца. Словом, знал, что они борются с коммунизмом и что все в порядке.

(С Польшей тоже все было в порядке. Он считал, что у поляков сдали нервы; они первыми начали; надлежало ответить; все было в порядке.)

Русские встречали их хлебом и цветами. Вскоре пришло разочарование: чужой сукин сын оказался еще хуже своего, родимого.

Именно так сказал Аксель фон дем Б., выступая с докладом в Вашингтоне, в Ротари-клубе[26], вскоре после войны. Кто-то из присутствующих встал и вышел из зала. Аксель фон дем Б. решил, что тот не согласен с его взглядами, но оказалось, это знак протеста против выражения “сукин сын”. В вашингтонском элитарном обществе такие слова не принято было употреблять.

Аксель фон дем Б. шел через Смоленск, дошел до Десны; был шесть раз ранен, всякий раз из госпиталя возвращался на фронт. Осенью 1942 года он находился на Украине. Западнее Днепра, на реке, названия которой не запомнил и которая впадала в другую реку, чье название он тоже забыл.

Город назывался Дубно.

В еврейском Дубно у людей были прозвища. Их употребляли чаще и помнили лучше, чем настоящие фамилии. Говорили: Ида Птичница, Беньямин Усач, Беньямин Столяр, Хеня Гусятница, Залман Рыжий, Залман Черный, Ханьча Полоумная, Хаим Скоробогат, Красный Мотл, Мехл Дылда, Янкель Кугель, Нисл Фельдшер, Шолом Не Дай Бог, Мотл Водовозчик, Черная Бася, Аба Учитель, Ицек Умник, Ицеле Стопка, Эстер Кельнерша, Ашер Цимбалист, Исер Сапожник…

Исер, скорее всего, шил сапоги, Ицеле закладывал за воротник, ну а Шолом? С каким событием связано его “Не Дай Бог”?

А Ханьча Полоумная? У нее были безумные идеи? Или она была бесноватая? А может быть, как помешанная плачущая еврейка из Сохачева, она всем отвечала: “Почему я плачу? Если б вы знали то, что знаю я, вы бы позакрывали свои лавки и плакали вместе со мной…”

Нет тех людей, у которых были прозвища.

Не у кого спросить.

Аксель фон дем Б. служил в Дубно штабным офицером. Командиром полка был Эрнст Уч.

У Акселя фон дем Б. была лошадь. На ней он ездил по окрестностям. (Окрестности были очень красивые: река Иква, дубово-пихтовый лес…) Иногда отправлялся в сторону старого аэродрома.

Однажды он увидел на аэродроме огромную прямоугольную яму. Подумал: наверно, это чтобы помешать приземляться вражеским самолетам. Хотя достаточно было бы любого препятствия на взлетно-посадочной полосе, – и повернул лошадь обратно.

Назавтра командира полка посетил Gebietskommissar[27]. После его ухода Уч сказал, что гебитскомиссару для какой-то акции нужны солдаты: потребуется оцепить весь аэродром. Уч ответил отказом: ему было запрещено вмешиваться в дела гражданской администрации. Некоторое время они с Акселем фон дем Б. гадали, о какой акции шла речь. Они впервые услышали слово Aktion в неясном, загадочном контексте.

Несколько дней спустя Акселю фон дем Б. рассказали, что на аэродроме происходит что-то странное.

Он сел на лошадь.

Увидел знакомый прямоугольный ров.

Перед рвом стояли голые люди – мужчины, женщины, старики и дети.

Стояли гуськом, один за другим, как в любой нормальной очереди – за молоком или за хлебом. Очередь растянулась метров на шестьсот.

На краю рва, свесив ноги, сидел эсэсовец. В руках он держал автомат. Эсэсовец давал знак, и очередь подвигалась. По вырытым в земле ступенькам люди спускались в ров. Ложились рядом друг с другом, лицом вниз. Эсэсовец стрелял. Через минуту давал знак, очередь двигалась. Люди спускались в ров и ложились на тела, уже там лежащие. Раздавалась автоматная очередь, и эсэсовец давал знак. Очередь подвигалась…

Был теплый день, один из тех теплых осенних дней, какие иногда выпадают в октябре.

Светило солнце.

Голые женщины несли голых младенцев. Мужчины вели за руку детей и еле державшихся на ногах стариков. Семьи обнимались голыми руками.

Никто не кричал, не плакал, не молился, не просил сжалиться и не пытался бежать. В промежутках между выстрелами царила идеальная тишина.

Эсэсовцев было восемь. Стрелял один. Остальные, видимо, ждали, пока тот устанет.

Аксель фон дем Б. вернулся домой.

Акция на аэродроме продолжалась два дня, расстреляны были три тысячи человек.

Вечером третьего дня Аксель фон дем Б. услышал шаги на лестнице, и кто-то постучал в дверь. Вошел знакомый чиновник из штаба полка. Он сказал:

– Я был в ресторане. Гебитскомиссар устроил ужин для эсэсовцев, участвовавших в Aktion… Рядом с ним сидел этот большой, толстый… Я слышал, что́ он говорил… Он говорил, что они ездят так из города в город… Местные власти все подготавливают: грузовики, оцепление, ров, а они ездят и убивают… Говорил, что сам до сих пор убил тридцать тысяч евреев… Говорил, что за это его повысили, он теперь командир… Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – сказал Аксель фон дем Б. – Иди спать.

Чиновник ушел. Аксель фон дем Б. услышал, как скрипят под ногами старые деревянные ступеньки.

Через час ступеньки опять заскрипели, и чиновник постучался в дверь.

– Извини, что мешаю, но я произвел кое-какие арифметические расчеты. Если их восемь и если каждый убьет тридцать тысяч человек, то они могут – за сколько? – за три месяца? за четыре? – они могут убить МИЛЛИОН. Ты меня слушаешь?

– Иди спать, – сказал Аксель фон дем Б.

В ноябре гебитскомиссар опять устроил ужин, на этот раз по случаю Дня всех святых[28]. Он пригласил Эрнста Уча, но командир полка под каким-то предлогом отговорился и послал вместо себя Акселя фон дем Б.

Аксель фон дем Б. сидел рядом с женщиной, чей муж занимался сельским хозяйством на Украине. Спросил, знает ли она об акции. Она знала. А также знала, что уже скоро стрелять не понадобится. Будут автомашины, которые сами все сделают с помощью выхлопных газов.

– Методы должны быть более гуманными, – добавила она.

Аксель фон дем Б. не стал спрашивать, гуманными по отношению к кому – к эсэсовцам или евреям? Он догадывался, что к эсэсовцам, поскольку убивать утомительно.

Он рассказал обо всем командиру полка.

– Стало быть, Адольф Гитлер отнял у нас и честь, – сказал Уч.

Аксель фон дем Б. не стал спрашивать, как обстоит дело с честью у командира полка. Он понимал: после всего того, что они узнали, они будут продолжать жить – нормально, как жили до сих пор. Будут спать, есть, переваривать пищу и дышать. Притворяться перед самими собой, что они не знают. Не будут знать – зная всё.

Три месяца спустя Аксель фон дем Б. решил убить Адольфа Гитлера.

Гетто в Дубно организовали в апреле 1942 года, на пасхальной неделе. Оно занимало улицу Шолом-Алейхема и прилегающие улицы над Иквой. Во время ликвидации гетто люди бросались в реку – глубокую и быструю. Хая Файнблит из Рыбного переулка, которая после замужества четырнадцать лет была бесплодна и впервые родила во время войны, ребенка утопила, а сама приняла яд. Отравились врачи – доктор Ортманова и доктор Каган. Лейзер Вайсбаум повесился. Некоторые пытались спрятаться в прибрежных зарослях, но немцы время от времени поджигали камыши.

В Йом Кипур[29] – Судный день – еще остававшиеся в живых евреи собрались в доме старого Сикулера. Дом стоял на берегу Иквы. Молитвы читал кантор Пинхас Шохет. После молитв люди подходили к нему и говорили: “Реб Пинхас, чтоб нам через год увидеться здоровыми”.

Последних дубенских евреев убили в октябре, в день праздника Торы – Симхат Тора[30].

Три месяца спустя он решил убить…

Чтобы принять решение убить фюрера рейха требуется время. Тем более, когда человеку двадцать три года. Тем более, когда этот человек – офицер, присягнувший на верность фюреру.

Ненависти он не ощущал. Его рассуждения были хладнокровными и простыми. Гитлер – олицетворение мифа. Чтобы победить зло, нужно уничтожить миф.

О своем решении Аксель фон дем Б. сказал другу. Этим другом был Фриц фон Шуленбург[31]. В студенческие годы он интересовался марксизмом, потом связался с национал-социалистами, потом присоединился к единомышленникам Клауса фон Штауфенберга[32], будущего организатора покушения на Гитлера в июле 1944 года. (В ходе суда над участниками покушения прокурор неизменно называл Шуленбурга “преступником” или “негодяем”, когда же один раз обратился к нему: “граф”, тот его перебил: “Негодяй Шуленбург, пожалуйста!”) Шуленбурга повесили в сорок четвертом году. Через полтора года после разговора с Акселем фон дем Б. – когда Аксель сказал другу, что готов убить…

В июне 1943 года полк находился под Ленинградом, в нескольких километрах от Царского Села и вблизи от передовой. Стояли белые ночи, до утра можно было читать, не зажигая света. (“Пишу, читаю без лампады”[33], – писал Александр Пушкин, воспитанник Царскосельского лицея.) Был вечер. Небо – цвета снятого молока.

Они сидели в штабе полка – деревянном особняке, одновременно служившем жильем командиру, – и пили кофе. Заваривали кофе горячим советским коньяком, который получали в пайке вместе с сигаретами. Это называлось cafе́ diabolique[34]. Командир полка уехал с инспекцией на передовую. Сидели, разговаривали. Ни о чем серьезном – ни о войне, ни о политике. Просто болтали, как оно бывает за чашечкой cafе́ diabolique, вечером, когда небо цвета снятого молока.

Вдруг со стула поднялся малыш Бронзарт. Вынул из кобуры револьвер. Прицелился в портрет Гитлера, висящий на стене, и… выстрелил. Попал точно в цель. Трудно сказать, почему он это сделал, – они ведь ни о чем серьезном не разговаривали. Видимо, малыш Бронзарт не любил Гитлера, вот и все.

Воцарилась, понятное дело, гробовая тишина. Все смотрели на фюрера с дыркой во лбу и думали об одном и том же: глубоко ли продырявлена деревянная стена под портретом и только ли свои в комнате.

Тишину нарушил Аксель фон дем Б., который спросил Рихарда, полкового адъютанта, нет ли где-нибудь запасного портрета. На что Рихард, младший брат Генриха – того самого, что погиб на второй день войны в Тухольских борах, – ответил, что, к сожалению, на полк полагается один портрет.

Молчание становилось тягостным. И тут отозвался Рихард:

– Думать будем потом. Пока мы еще не поняли, что произошло, пусть каждый сделает то же самое.

Достал револьвер и прицелился в Гитлера.

После него стрелял Аксель фон дем Б.

После Акселя, допустим, Клаузинг или фон Арним…

Что они сделали с простреленным портретом и что повесили на стену, Аксель фон дем Б. не запомнил. Не его была забота: улаживать дела с командиром полка надлежало Рихарду, адъютанту. К счастью, тот обладал редкостным дипломатическим талантом и отлично справлялся с щекотливыми проблемами.

Бронзарт фон Шеллендорф через месяц погиб на Неве.

Фридрих Клаузинг был ранен, его отослали в Берлин. Стал адъютантом Штауффенберга. Повешен в 1944 году.

Эвальд фон Клейст остался жив, но Рихард утверждает, что Клейста тогда с ними не было.

Значит, выжили трое: Аксель фон дем Бусше, Макс фон Арним, сейчас пенсионер, и Рихард фон Вайцзеккер[35], президент Германии.

Осенью 1943 года Фриц фон Шуленбург сообщил Акселю фон дем Б., что заговорщики ищут офицера, который убьет Гитлера во время показа обмундирования. Речь шла о зимних шинелях для Восточного фронта. Прежние, как выяснилось в ходе боев, в российских условиях непригодны. Были разработаны новые образцы, и Аксель фон дем Б. мог бы продемонстрировать их Гитлеру. На показе должны также присутствовать Гиммлер и Геринг. Втроем они после разгрома под Сталинградом появляются редко, так что случай уникальный.

Аксель фон дем Б. как модель подходил идеально.

Он знал Восточный фронт и мог дать Гитлеру необходимые пояснения. Был награжден орденами и боевыми крестами. Был высок, красив и обладал нордической внешностью.

Аксель фон дем Б. сказал Фрицу Шуленбургу, что согласен.

Рихард, как полковой адъютант, выдал ему Marschbefehl[36], пропуск в Берлин.

(Через пятьдесят лет Рихард фон Вайцзеккер сказал, что Аксель фон дем Б. и за него принял решение. После акции на аэродроме никто из них – немецких офицеров в городке Дубно – не мог сказать, что он НЕ ЗНАЕТ. Теперь они уже знали. И по-прежнему передавали подчиненным приказы командования. Сами участвовали в преступлении и втягивали своих солдат.

Каждый день мы вновь и вновь задавали себе вопрос, что со всем этим делать, – говорил спустя пятьдесят лет Рихард фон Вайцзеккер. Аксель ответил нам. Ответ этот меня не испугал и не удивил. Мы были на фронте, и каждый день мог стать для нас последним. А раз так, почему бы самому не решить, каким будет твой последний день? От гибели Акселя, убившего фюрера рейха, было бы гораздо больше толку, чем от его гибели на Восточном фронте…)

Итак: Рихард выдал пропуск, и Аксель фон дем Б. отправился в Берлин.

Встретился с Штауффенбергом.

У Клауса фон Штауффенберга, тяжело раненного в Африке, не было правой руки, а на левой остались три пальца. Пустую глазницу закрывала черная повязка. Он был решителен, спокоен, невозмутим.

Штауффенберг спросил Акселя фон дем Б., почему тот хочет убить Гитлера.

– Вы знаете, что он делает с евреями? – вопросом на вопрос ответил Аксель фон дем Б. и поправился: – Что МЫ делаем с евреями?

Штауффенберг знал. В свою очередь, он спросил, не испытывает ли Аксель фон дем Б. как протестант сомнений морального свойства. Католики допускают убийство тирана, но ведь и Лютер в одном из своих трудов написал… [37] Он явно заготовил для Акселя фон дем Б., а может, и для себя самого, теологические аргументы.

– Обдумайте все еще раз, – закончил он разговор. – После обеда сообщите мне о своем решении.

После обеда Аксель фон дем Б. сообщил Клаусу Штауффенбергу, что его решение окончательно. Начали обсуждать подробности. Показ обмундирования для Восточного фронта пройдет в Волчьем логове[38], главной ставке Гитлера в Восточной Пруссии. Модели – солдаты, которые ни о чем не будут знать. Взрывчатку Аксель фон дем Б. спрячет под шинелью. Взрывом будут убиты руководители рейха, Аксель и все присутствующие.

В завершение разговора Штауффенберг достал из портфеля небольшой конверт.

– Это приказ, – сказал он. – Вы отдадите его полковнику Л. в ставке. После того, как Гитлер будет убит, приказ доведут до сведения вооруженных сил, всех немцев и всего мира. Можете по дороге его прочитать.

Аксель фон дем Б. приступил к выполнению задания.

Взрывчатый материал он получил от полковника Л. Всё помещалось в небольшом плоском чемоданчике. Кроме мин и динамита там была английская бомба. Превосходная – с бесшумным запалом. Взрыв происходит через десять минут после приведения в действие взрывателя, минуты текут в идеальной тишине. Однако Акселю фон дем Б. не подошла английская бомба. Во-первых, он был с ней незнаком. Во-вторых, десять минут ожидания чужой и собственной смерти – это слишком долго. Аксель отдал бомбу (впоследствии, в июле 1944-го, ее использовал сам Штауффенберг) и попросил обыкновенную ручную гранату, какие были у них на фронте. Граната взрывалась через четыре с половиной секунды. Правда, она шипела, но шипенье можно было заглушить – например, кашлем. У полковника Л. гранаты под рукой не оказалось, и Аксель фон дем Б. поехал в Потсдам, к знакомому, вместе с которым когда-то проходил военную службу. Тот был полунемцем-полуевреем и немецким патриотом. В его жилах текло слишком много еврейской крови, чтобы участвовать в защите отечества (один из первых же нацистских законов запрещал полукровкам защищать отечество на фронтах войны), но недостаточно для того, чтобы быть отправленным в Освенцим или Терезин. В отчаянии от невозможности защищать немецкую родину на фронте он вымолил разрешение служить в тылу. Служил в Потсдаме. У него были гранаты. Вопросов он не задавал. Аксель фон дем Б. мог отправиться в ставку Гитлера.

В поезде он достал из-за голенища приказ, который после покушения следовало довести до сведения немцев и всего мира.

“Фюрер мертв” – такова была первая фраза.

Он убит кликой тщеславных офицеров СС…

В сложившейся ситуации армия берет власть в свои руки…

Армейский спальный вагон катил на восток. Аксель фон дем Б. лежал на полке, погрузившись в чтение.

Стало быть, Штауффенберг не собирался говорить немцам правду. Народ продолжал любить Адольфа Гитлера, и ответственность за его гибель надлежало возложить на “клику тщеславных эсэсовцев”.

“Значит, мы настолько слабы… – думал Аксель фон дем Б. – Даже после Сталинграда не можем сказать правду. Даже мы вынуждены начать со лжи…”

Он прибыл на место.

Отдал конверт с приказом.

Отправился в барак для приезжих. Ждал сообщения о начале показа моделей. Вагон с обмундированием уже был на пути в Восточную Пруссию.

Он не знает точно, сколько дней прождал в гостевом бараке, зато знает, сколько ночей. Три ночи. Не спал. Сидел в кресле и подводил итоги.

Когда человеку двадцать четыре года, подведение итогов, пускай даже всей жизни, не отнимает много времени, так что на третью ночь он заснул. На рассвете его вызвал полковник Л. Союзники разбомбили эшелон, в котором был вагон с обмундированием. Обмундирование сгорело, показ не состоится. Акселю фон дем Б. надлежит незамедлительно вернуться на фронт в Россию.

Собирая вещи, он раздумывал, что сделать с минами и гранатой. Оставить чемоданчик в комнате он не мог, зарыть в лесу не успевал. Взял с собой в Россию. Там переложил все в армейский ранец – брезентовый, защитного цвета, который спрятал в офицерский шкафчик.

Три месяца спустя он был ранен. Рана не казалась опасной, но началась гангрена, и ступню ампутировали. Потом ампутировали ногу до середины голени. Потом до колена. Потом всю ногу целиком.

Оперировали его в Берлине, в эсэсовском госпитале.

Проснувшись после наркоза, он увидел белый больничный шкаф. На шкафу стоял брезентовый ранец защитного цвета. На фронте полагалось вслед за ранеными офицерами отправлять в госпиталь их вещи, вот и за Акселем фон дем Б. отправили, не заглянув внутрь, вышеупомянутый ранец.

Семнадцатого июля пришел Фридрих Клаузинг, адъютант Штауффенберга. Сказал, что ЭТО произойдет в ближайшие дни.

Аксель фон дем Б. прислушивался.

В ночь с двадцатого на двадцать первое июля 1944 года он услышал по радио голос Гитлера:

“Я обращаюсь к вам сегодня по двум причинам. Во-первых, чтобы вы услышали мой голос и убедились, что я жив и здоров. Во-вторых, чтобы вы узнали о преступлении, подобного которому не было в истории Германии…”

Аксель фон дем Б. подумал, что надо уничтожить записную книжку с адресами. У него не было ноги, и пойти в уборную он не мог, поэтому всю ночь жевал страничку за страничкой.

Утром явилось гестапо. Допрашивали недолго. У него было алиби: лежал без ноги в эсэсовском госпитале. Над головами гестаповцев, на шкафу стоял брезентовый ранец. Позже ранец забрал его друг Карл Грёбен, которого из-за парализованной руки не взяли в армию. Он рассказал Акселю о заговорщиках – о тех, кого повесили, о тех, кого отправили в концлагеря, и о тех, кто покончил с собой. Полковнику Л. удалось бежать; кажется, пробравшись через линию фронта, он спрятался у русских… Закончив отчет, Грёбен взял здоровой рукой ранец, удостоверился, что другу он больше не понадобится, и пообещал бросить в ближайший пруд.

“На окраине Дубно были домики с садами, поэтому город утопал в зелени. По весне разливался одуряющий запах сирени, жасмина, акаций и левкоев – у левкоев вообще волшебный запах. А река, пересекающая Дубно, обросла высокими камышами, сколько же там было рыб и водяных птиц. <…>

Холодным ранним утром, не помню, осенью или весной, я услышала необычные звуки. Люди куда-то бежали, и я узнала, что по Икве плывут еврейка с дочкой. Когда они заметили, что народ сбегается и их видят, то спрятались в камышах. Люди смотрели на эту страшную трагедию и все молчали. <…> Кто-то сообщил немцам, те пришли и тоже стали на них смотреть. Еврейки не могли все время сидеть в камышах, надо было двигаться, потому что вода была ледяная, и они то прятались, то выплывали, а когда видели немцев, снова прятались. Немцы взяли лодку и поехали их забирать. <…> Обе были в чем-то белом, наверно, в одних сорочках…”

(Из письма Антонины Х., бывшей жительницы Дубно.)

Вначале Аксель фон дем Б. пользовался протезом, но отрезанная нога невыносимо болела. Такое явление известно медицине и называется фантомная боль. Врач объяснил Акселю фон дем Б., что источник фантомной боли находится в лобных долях мозга и что можно сделать операцию, называемую лоботомией, но пациент отказался.

Он ходит на костылях. Рост у него – метр девяносто три. Из-под пиджака торчит длинная нога. Рядом, между полом и пиджаком, большое пустое пространство. Нога, которой нет, занимает много места. Гораздо больше, чем та, что торчит из-под пиджака, в темной брючине, в элегантном, начищенном до блеска кожаном мокасине.

Костыли у него обычные, алюминиевые, с черными резиновыми наконечниками. Такими же костылями пользуются польские инвалиды, такими же подпираются старые женщины, ждущие трамвая на остановке в Варшаве.

Передвигается он медленно. Взглядом изучает поверхность, долго и тщательно выбирает нужное место – чтоб не круто было и не скользко. Ставит туда костыли и переносит ногу. Останавливается и снова сосредоточенно осматривает поверхность…

Он закончил юридический. Был дипломатом, издателем и директором элитных школ.

Не раз обедал с Теодором Адорно, Голо Манном и Ханной Арендт.

Отпуск проводил с двоюродным братом Клаусом и его женой Беатрикс, королевой Нидерландов.

Женился на англичанке и поселился в Швейцарии. В Германии бывал редко. В пятидесятые годы его вызвали в прокуратуру. Нашли эсэсовцев с аэродрома в Дубно, и прокурор спросил, узна́ет ли Аксель фон дем Б. их в лицо.

– Не узна́ю, – ответил он.

– Как? – удивился прокурор. – Вы были свидетелем убийства евреев в городе Дубно?

– Был.

– Видели лица тех, кто убивал?

– Видел.

– Тогда почему не сможете их узнать?

– Потому что у них были одинаковые лица – гончих псов, – объяснил Аксель фон дем Б. – Вы когда-нибудь видели, как гончие набрасываются на дичь? Могли бы отличить одного пса от другого?

В прошлом году у Акселя фон дем Б. умерла жена. После тридцати пяти лет отсутствия он вернулся в Германию.

Он навестил нескольких знакомых, в том числе полковника Л., того самого, который в Волчьем логове дал ему мины и динамит. После неудавшегося покушения Штауффенберга полковник Л. бежал к русским. Лет пятнадцать в общей сложности провел в одиночной камере на Лубянке и в сибирских лагерях. Вернулся, живет в маленьком деревенском доме в Нижней Саксонии. Акселя фон дем Б. принял любезно. Один только раз вышел из себя, когда гость назвал его полковником. “Перед вами коронованный принц! – воскликнул. – Вы что, не знаете, как обращаться к монарху?!”

Оказывается, полковник Л. вернулся из советских лагерей коронованным прусским принцем. В остальном он вел себя нормально.

Аксель фон дем Б. поселился у своих детей в старом замке. Покои там сумрачные и холодные. На стенах висят зеркала и картины в тяжелых позолоченных рамах. На гобеленах изображены охотничьи сцены. Полы скрипят ночи напролет. Это не дает покоя призрак предка, который растратил полковую кассу и был казнен, а сейчас бродит по коридорам, держа под мышкой окровавленную голову. Лестницы в замке крутые, поэтому Аксель фон дем Б. выбрал маленькую комнату на первом этаже. В ней помещается кровать, столик с чашкой и электроплиткой, немного книг и два костыля.

Иногда приезжает немецкий или зарубежный историк, пишущий очередную книгу о сопротивлении в Третьем рейхе.

Иногда звонит Рихард, брат Генриха фон Вайцзеккера, бывший адъютант их полка. Они говорят о жизни. Или о Томасе Манне. Или о событиях, которые уже никому, кроме них, не кажутся ни забавными, ни значительными.

Разговоры даются Акселю фон дем Б. всё с бо́льшим трудом. У него случаются депрессии. По непонятным причинам он начал терять вес. Донимает боль, которую умеряют только наркотические препараты. Бог с ним, с диагнозом, но ему бы не хотелось страдать. С другой стороны, утешает мысль, что вся эта канитель скоро закончится.