Руся очнулась, стряхнув воспоминания. В купе никого не оказалось. Глеб уснул у неё на руках, положив головку на плечо. В окне пробегали заснеженные бескрайние поля, сливаясь на горизонте с хрустально – голубым куполом зимнего холодного неба. Февральская вьюга с остервенением гнула сухие кусты и усохшие стебли какого-то растения, оставшегося на полях. Осторожно держа ребёнка одной рукой, другой взбила подушку и расправила вещи вокруг, устроив его в уютном «гнёздышке». На краю стола заметила стакан ещё не остывшего чая, а рядом на салфетке – бутерброд и два пирожка. Михаил постарался. Для неё. Маленький сын, наигравшись, уснул. Руся отпила глоток и собралась надкусить пирожок, как в купе тихо постучали. В проёме двери появилась всё та же, с ярко накрашенными губами проводница.
– Девушка! – По-прежнему на что-то обижаясь, слегка шепелявя, произнесла проводница. – На следующей станции, минут через сорок, будем стоять аж целый час! Не хотите малыша выгулять?
– Спасибо! Не помешало бы! – Ответила Руся и посмотрела на спящего ребёнка. – Посмотрим!
– И смотреть нечего, – обиженно и твёрдо проворчала та. – Ну, мамашки пошли! Двое суток в пути, в такой духоте и вонизме! – Затем с грохотом, которого и так хватало, будто поставив жирную точку в разговоре, грохнула за собой дверью.
«Да – а! – Про себя хмыкнула Руся. – И кто же, интересно, виноват в этом вонизме? Я? Или мой ребёнок? – Подумав немного, решила. – Хотя проводница права! Глебу надо подышать свежим воздухом! Двое суток в пути! И ни грамма воздуха! Невероятно!».
Невероятным и очевидным для неё было сейчас одно: впервые за много лет целых двое суток она без него, без Никиты, бывшего мужа и отца её долгожданного малыша. Сотни километров от любви, родной, привычной обстановки.
Просторных, стильно, со вкусом обставленных комнат, уюта и таких привычных, даже самых мелких вещей, наполнявших её прежний мир. «Надо же, твердила себе, твердила и на – тебе! Заскучала! По удобному дому, налаженной жизни? Да причём здесь барахло?!». Руслана тряхнула головой, отбрасывая навязчивые мысли. Воспоминания. Затосковала не по комфорту, вовсе нет. Скучала по мужу, по их семье… Той, которая была когда-то! Где она, та жизнь? Удобная, спокойная. Конец всему пришёл внезапно и неожиданно. Да и так ли уж, неожиданно?
Слёзы помимо её воли, застлали глаза. Когда предметы стали расплываться, одна слезинка сорвалась в стакан с чаем. Она нащупала где-то сбоку казённое, сероватое полотенце и промокнула глаза. Обида! Она стала жечь её с новой силой, вытесняя все другие чувства! «Ну, как же так? Почему именно со мной? Почему я должна бежать?». – Слёзы высохли. – «Может, стоило хоть чуточку побороться?». Строгая бабушка-сибирячка на её вопрос ответила бы так, Руся чётко представила себе:
– С ума, девка, сошла! Сопернице из-за мужика глаза выцарапывать! Он тоже не телёнок! На чужом горе счастья не построишь! Не стоит ни он, ни она того! Тем более, если всё «это» меж ними, случилось! О себе теперь думать надо!
«Думать о себе? Кто поможет? Никого рядом, ни одной родной души!» – Вздыхала Руся, вспоминая погибших родителей, брата, совсем недавно похороненную бабушку. Облокотившись о стол, вновь стала смотреть в окно. Задремала. Проснулась от толчка. Испуганно огляделась, не понимая, где она. Поезд стоял на какой-то станции. Пыталась рассмотреть название, бесполезно. «Ах, да! – Вспомнила Руся, – проводница говорила!
Следующая станция! Целый час!».
– Как? Вы ещё здесь? – Взволнованно спросил Михаил, врываясь в купе. – Давай, помогу!
Завидев Михаила, розовые губки Глеба растянулись в улыбке.
– На воздух, на воздух! – Весело пропел Михаил. – Иди, иди, Глеб ко мне, дадим маме одеться! Скорее!
Оказавшись на платформе, у Руси перехватило дыхание от свежего морозного воздуха. «Градусов двадцать пять, не меньше!». – Тревожно взглянула на ребёнка: не замёрзнет? По перрону вокзала какого-то, видимо областного города, сновали грузчики. А также пассажиры, бывшие и будущие, тепло, по-зимнему одетые, в соответствии своим доходам. Средних лет матроны с достоинством несли на своих плечах дорогие шубы. В поношенных дублёнках восьмидесятых годов, а также пальто неопределённого цвета суетились пожилые мужчины и женщины, держа в руках багаж, уложенный в такие же чемоданы «всех времён и народов». Единственным ярким пятном, вернее, пятнами, радующими глаз, была молодёжь и дети. Одетые в белые, красные, голубые, ярко-зелёные, розовые куртки и пуховики, чему-то радовались: смеялись, или просто улыбались. Меховые шапки и шапочки всех стилей и мастей трёх последних десятилетий, влившиеся в людскую волну, самым невероятным образом составляя гармонию, – ступали по обледенелому, присыпанному снегом, перрону и все, как один, были объединены главной целью – не упасть, не поскользнуться.
– Какие поступят предложения? Целых сорок минут в запасе! – Спросил Михаил, держа малыша. Ловко, пружинящей походкой, ступая по насту длинными мускулистыми ногами, обтянутыми джинсами. Ему удавалось при этом одной рукой поддерживать Русю, чтобы та не поскользнулась.
– Интересно, где-нибудь поблизости есть ломбард? – Ни к кому, не обращаясь, глядя вокруг, спросила она. – Михаил недоумённо уставился на неё.
– Послушай, неужели всё так плохо, а, Руся?
– Совсем ничего! Пусто! Вот только, – она показала ему вначале одну руку с часиками, затем вторую. Золотое бело – розовое обручальное кольцо с бриллиантом на тонком безымянном пальце.
– Не понял! Ну, и к чему такие жертвы? Знаешь, Руся, я ни о чём тебя не спрашиваю, но знаю одно: любой из нас может попасть и не в такие неприятности! В общем, я решил – никаких ломбардов!
– Я ничего от тебя не приму, так и знай! – чуть не плача воскликнула Руслана.
– Замечательно! – По-прежнему, веселясь и, чему-то, радуясь, воскликнул Михаил. – Тогда, в долг? Согласна?
– В долг? – Недоверчиво переспросила. – Я ни у кого ничего не одалживала! Никогда!
– Когда-то ведь надо начинать! – Снова весело проговорил он. Взглянул ей в лицо. Улыбка пропала. – Не надо так! Когда у тебя всё наладится, вернёшь, договорились?
– Когда это будет! – Иронически заметила. – В долг, значит? Ну, ладно, договорились!
– Отлично!
Пара не торопясь, проследовала дальше.
– Думаю, Руся, все украшения на тебе, это не просто дорогие вещи, ну, в материальном плане, это, скорее всего подарки? Каждая твоя вещь – подарок? И связана с каким-то событием? Ведь так? Я не прав? – Продолжил разговор Михаил, при каждом слове выпуская небольшое облачко пара в морозный воздух.
– Интересно, откуда тебе известно?
– Господи, да всё просто! У моей мамы, например, нет ни одной просто так купленной вещи. Начиная от обручального кольца, естественно, подаренного отцом, ну и так далее. Моё рождение, затем всякие юбилеи: свадьба, дни рождений, защита диссертации…
Она продолжала его слушать. Ей было приятно открывать в нём новые, незнакомые стороны его жизни. Оттого, как тепло и радостно говорил он о своих родителях, было понятно: Михаил очень любит мать, боготворит отца. Когда-то, ещё перед свадьбой, Русе сказала мать:
– Если мужчина уважает и любит свою мать, он никогда не обидит женщину, тем более, не поднимет на неё руку. Глядя на отношения сына и матери можно сразу понять, каким тот будет отцом и мужем!
Руслане и в голову не могло прийти в эту минуту ничего такого: «муж», «отец». Тем более, связать это с тем, что когда-то сказала мама. Связать с Михаилом? Чудовищный бред, да какой! Конечно, нет! Внезапно Руслане стало спокойно и легко от простого, короткого упоминания Михаилом о самых близких ему людях.
Руся незаметно улыбнулась, и они вошли в здание вокзала. Михаил накупил свежих газет, глянцевых журналов, два пакета еды, не забыв при этом о меню маленького Глеба. Вдруг заметил потемневшее лицо Русланы.
– Что с тобой? Что ты увидела, Руся?
– Нет-нет, ничего! – Чуть слышно ответила непослушными губами та и, ничего не объясняя, почти бегом, резко выхватив малыша из рук мужчины, бросилась к выходу. Пожав плечами, Михаил последовал за ней. Руся спешила так, что забыла о скользком перроне, мужчина едва догнал её.
– Да ты с ума сошла! Руслана! Убиться, ведь можно! Скользко! О ребёнке подумала?
– А? Что? – Повернув голову, невидящими глазами уставилась на Михаила. – Ну, что? Что вам всем от меня надо?! – поспешила к вагону.
Он озадаченно пожал плечами.
– Руся! Постой! Ну, постой, же!
Она вдруг резко остановилась. Михаил поставил пакеты прямо на снег. Затем взял ребёнка из её рук. Руся не сопротивлялась, стояла молча, тупо глядя на то, как в следующий миг он подхватил сразу два пакета одной рукой, второй крепко держал её сына. Только сейчас заметила, какие у него красивые, сильные музыкальные пальцы. «Прямо как у пианиста, – отстранённо подумала и тут же вспомнила, – он что-то говорил о медицине. Ах, да! Он же врач! Значит как у хирурга, пальцы хирурга!».
Она шла рядом. К её большому удивлению малыш не плакал. Ей стало неловко за своё поведение, и она произнесла:
– Почти пришли! Спасибо вам! Иди, Глебушка, ко мне! – Ребёнок же, обхватив шею постороннего мужчины, даже не встрепенулся на зов матери, ещё крепче прижал голову к его плечу.
– Глебушка! Задушишь дядю! Ну, иди ко мне, маленький!
Ослабив хватку, ребёнок повернул лицо к мужчине, улыбнулся и произнёс:
– Папа!
– Это не папа, сыночек! Это просто хороший дя…, – не договорив, почему-то осеклась. Руся споткнулась об открытый взгляд Михаила. Взгляд открытый, прямой, – и всё же в нём промелькнула тень. Ей даже почудилось: что-то, вроде враждебности. Или неприязни. Или просто всё это лишь показалось! Она никогда не была самоуверенной, «надутой куклой», как говаривал о её приятельницах бывший муж. Она имела, как многим казалось, в той, оставленной позади уже двое суток, жизни – всё, так уж сложилось. Руслана была из знаменитой профессорской семьи, имела любящего состоятельного мужа со стабильно отлаженным бизнесом, дом в престижном районе пригорода, квартиру в центре города, возможность выезда в желаемую точку мира в любое время года. Но никогда не задирала нос перед бывшими однокашниками, перед теми, кто жил в более скромных условиях, не была, опять же, самоуверенной, самодовольной, хотя прекрасно понимала, в какой среде находится, членом, какого социального слоя является. Была у неё уверенность, где-то там, внутри. Теперь её не стало. Улетучилась за двое суток в грязном, душном вагоне. Она растерялась впервые за много лет. У самых дверей их вагона Михаил улыбнулся малышу и, молча, передал ей ребёнка.
В купе также вошли, не проронив ни слова. Руся не знала, на какое время затянулась бы та неловкая пауза, возникшая между ними на перроне, если бы не картина, представшая их глазам в купе.
Новая пассажирка сидела на нижней полке и плакала, изредка поглаживая голову пьяного в стельку Андрея. Сложив голову ей на плечо, и допивая мутноватую жидкость в стакане, друг Михаила тоже плакал. На столике была разложена нехитрая закуска: огурцы, варёная курица, пирожки. Примерно двухлитровая бутылка или бутыль, – Руся видела это только в кино, – стояла, гордо вытянув «нестандартное» стеклянное горло. Пробка небрежно, даже как-то живописно, валялась тут же, на столе.
– Бедный мальчик, – всхлипывая, причитала женщина, – как жизнь тебя потрепала! А родители… Это же надо, изверги? Отказаться от родного сына, бросить в роддоме!
– Ну? – исподлобья глядя на друга, хмуро спросил Михаил, – что-то я не понял, какой «роддом», «родители-изверги»? Андрей! Что происходит?! – Поставил пакеты на пол. – Опять водка плачет?
– Нет, не водка! – Весело возразил Андрей, слёзы на лице мгновенно высохли. – Самогон! Мишель, попробуй! Как слеза! – Нетвёрдо держа в руке и чуть выплеснув из стакана, в котором недавно оставался недопитый чай, ответил приятель и, осовелыми глазами взглянул на женщину. – Да? Тёть Нин? – Та не ответила и перевела глаза на ребёнка:
– Погулял, маленький, проголодался! – Стала тянуть елейным голосом, затем обратилась к Михаилу. – Не ругался бы ты, не видишь, плохо ему! Сирота, к тому же!
– Это он – сирота?!! А ну, сирота, давай-ка, иди, умойся! Сделай одолжение!
– Всё, всё, Мишель, исчезаю! – Вдруг покладисто ответил Андрей и, чуть покачиваясь, вышел из купе.
Руся упорно делала вид, – происходящее её не касается. Переодев ребёнка, накормила. Глеб заснул. Осторожно устроилась у его изголовья, решила отдохнуть сама. Когда снимала шубку, вдруг поймала цепкий взгляд пассажирки. Та с интересом рассматривала её руки, вернее то, что было на них: очень дорогие кольцо и часы – браслет.
– А давайте, перекусим! Вон, сколько еды! – Обратилась она к Михаилу, протягивая руку к бутылке с самогоном. – И тебе, милая, чуть-чуть можно! Поспишь крепко! А? – Подмигнула тётка.
Руся отрицательно покачала головой. Повернулась на правый бок, лицом к малышу, поджала ноги и закрыла глаза.
«Ловко же ты всё придумал, Никита! – Думала она, лёжа с закрытыми глазами, её знобило. – Мне казалось – всё, забыто! Решил искать меня с сыном таким путём? Здорово!» И тут снова, как в страшном, диком сне она увидела своё фото на вокзальной доске объявлений с надписью: «Их разыскивает полиция». «Слава богу, Михаил ничего не увидел! Значит, муж всё же ищет её! Для чего? Никита! Всё ясно, как день! Любовь у него с лучшей подругой, или краткосрочный роман, какая разница! Вандалы! Разрушители! Наверняка хочет отнять сына! Чтобы Алиса, её подруга, стала новой матерью Глебу? Ерунда! Ведь у Алисы тоже семья! Как же это?!». – Задавала себе бесчисленные вопросы в который раз Руслана. В сердце стало пусто, жёсткие лапы безысходности сжали его, да так, что стало тяжело дышать. Она вскочила, вызвав удивление соседей по купе. Михаил, как ей казалось, что-то читал, лёжа на верхней полке. Она подняла глаза и заглянула туда. Слегка свесив голову, он смотрел вниз. Их взгляды встретились. У неё ещё сильнее забилось сердце. Она не отдавала отчёта. Но ждала, нет, ей очень этого хотелось: мужского участия, внимания, защиты. В этот момент она злилась на себя, всё же, – нет! Скорее всего, на своё сомнение: стоит ли рассказать всю правду ему, совсем незнакомому мужчине, о себе, своей жизни. Михаил молча смотрел на неё, будто ждал чего-то.
Тётка, увидав, что Руслана поднялась, тоже привстала на своей полке. Грустно взглянула на неё. Вздыхая:
– Давай, девонька, поешь! – Опять пристала тётка. – Вон, какая худышка, косточки одни! Потому не спится тебе, нервная ты!
Михаил спустился и стал доставать всё из пакетов.
– И, правда, Руся, выпей хотя бы соку! – Предложил. Его простые слова, заботливые интонации как точка отсчёта, – сил больше не было молчать, нести весь этот груз в себе. События недавнего прошлого, окончательно сконцентрировались, будто это было несколько часов назад. Картина отчётливо стояла перед глазами. Всё это сопровождалось тревожным биением сердца, кричало, рвалось наружу. Наконец, приняв решение, Руся с облегчением вздохнула и, не ожидая от себя такой смелости, проигнорировав приглашение тётки, произнесла:
– Михаил! Выйдем в коридор? Здесь очень душно! Не отвечая, он открыл перед ней дверь купе, и они вышли. Взявшись за оконные перила, глядя на повеселевшие от яркого солнца, пейзажи, она, не повернув к нему головы, тихо заговорила. Это был рассказ о ней самой.