В то июньское утро мисс Полли Харрингтон вошла в кухню с некоторой поспешностью. Обыкновенно поспешность была мисс Полли не свойственна; напротив, она гордилась степенностью своих манер. Но сегодня она торопилась – действительно торопилась.
Нэнси, которая мыла посуду в раковине, удивлённо подняла на неё глаза. Нэнси работала на кухне мисс Полли всего два месяца, но уже знала, что хозяйка обычно никуда не торопится.
– Нэнси!
– Да, мэм, – живо откликнулась Нэнси, по-прежнему вытирая кувшин, который был у неё в руках.
– Нэнси, – голос мисс Полли сделался строгим, – когда я разговариваю с тобой, ты должна прекратить работу и слушать, что я скажу.
Нэнси залилась краской. Она тотчас же отставила кувшин, всё ещё обёрнутый полотенцем, от чего он едва не опрокинулся – и это не прибавило ей присутствия духа.
– Да, мэм, хорошо, мэм, – пробормотала она, подхватив кувшин, и тут же обернулась. – Я не прекратила потому только, что вы же сами нынче утром велели мне поскорее покончить с посудой.
Хозяйка нахмурилась.
– Довольно, Нэнси. Я не просила у тебя объяснений. Я просила тебя быть внимательной.
– Да, мэм. – Нэнси подавила вздох. Как бы она ни старалась, ей не удавалось угодить этой женщине. Нэнси никогда прежде не работала в людях; но её больная матушка неожиданно овдовела и осталась одна с тремя малыми детьми, не считая самой Нэнси, что вынудило старшую дочь искать хоть какой-то заработок. Она очень обрадовалась, когда нашла место прислуги в большом доме на холме. Нэнси была родом из «Углов», что в шести милях[1] отсюда, и знала мисс Полли Харрингтон только как хозяйку имения Харрингтонов и одну из главных богачек города. То было два месяца назад; теперь же она знала мисс Полли как строгую женщину с неприветливым лицом, которая недовольно сдвигала брови, если нож падал на пол или дверь хлопала – но и никогда не думала улыбнуться, даже если ножи и двери не издавали ни звука.
– Когда покончишь со своими утренними делами, Нэнси, – продолжала мисс Полли, – наведи порядок в маленькой комнате над лестницей, ведущей на чердак, и застели там постель. И, конечно же, подмети пол и вытри пыль после того, как уберёшь сундуки и коробки.
– Да, мэм. А куда прикажете девать их потом?
– Отнеси на чердак. – Мисс Полли немного поколебалась, потом продолжила: – Думаю, лучше сказать тебе сразу, Нэнси. Сюда едет моя племянница одиннадцати лет, мисс Поллианна Уиттиер. Она теперь будет жить со мной и спать в той комнате.
– Сюда приедет маленькая девочка, мисс Харрингтон? О, как славно! – воскликнула Нэнси, вспомнив, каким теплом и светом озаряли их дом в «Углах» её младшие сестры.
– Славно? Это не совсем то слово, которое мне кажется уместным, – холодно возразила мисс Полли. – Тем не менее я намерена сделать всё, от меня зависящее. Я женщина добродетельная и, смею надеяться, знаю свой долг.
Нэнси густо покраснела.
– Конечно, мэм; я просто подумала, что девочка может… может принести вам радость, – сбивчиво проговорила она.
– Спасибо, – сухо ответила хозяйка. – Не могу сказать, однако, что чувствую в этом какую-либо срочную необходимость.
– Но как же вам не хотеть этого, она ведь дочка вашей сестры, – отважилась сказать Нэнси, почему-то чувствуя себя обязанной обеспечить маленькой сироте тёплый прием.
Мисс Полли надменно вздёрнула подбородок.
– Право, Нэнси, не представляю, почему тот факт, что моей сестре хватило глупости выйти замуж и привести никому не нужных детей в этот мир, где и без того уже людей предостаточно, непременно должен означать, что я хочу о них заботиться. Тем не менее, как я уже сказала, надеюсь, я знаю свой долг. Хорошенько вычисти углы, Нэнси, – бросила она напоследок, покидая комнату.
– Да, мэм, – вздохнула Нэнси и принялась заново ополаскивать остывший кувшин.
Вернувшись в свою комнату, мисс Полли снова достала письмо, которое пришло из далёкого города на Западе два дня назад и стало для неё столь неприятным сюрпризом. Письмо было адресовано мисс Полли Харрингтон, город Белдингсвилл, штат Вермонт, и в нём говорилось следующее:
«Уважаемая госпожа,
с прискорбием сообщаю вам, что его преподобие Джон Уиттиер скончался две недели тому назад, оставив одного ребёнка, девочку одиннадцати лет. Более после него ничего не осталось, не считая нескольких книг; как вы наверняка знаете, он служил пастором в нашей маленькой миссии и имел весьма скудное жалованье.
Насколько мне известно, он был мужем вашей покойной сестры, но, как я понял с его слов, отношения между вашими семьями были не самыми лучшими. И всё же он подумал, что ради вашей сестры вы, возможно, захотите взять ребенка к себе и воспитать среди родных ей людей на Востоке. Потому я и пишу вам.
Когда вы получите это письмо, девочка будет готова к отъезду, и мы будем вам очень признательны, если вы безотлагательно напишете нам, сможете ли принять её, поскольку одна супружеская пара в скором времени отправляется на Восток, и они могли бы взять девочку с собой в Бостон, а там посадить её на поезд до Белдингсвилла. Мы непременно уведомим вас, в какой день и каким поездом прибудет Поллианна.
В надежде вскоре получить от вас положительный ответ, засим остаюсь искренне ваш,
Нахмурив брови, мисс Полли сложила письмо и засунула его обратно в конверт. Она ответила на него вчера, написав, что, разумеется, готова приютить ребёнка. Она надеялась, что сумеет исполнить свой долг – пусть даже он ей совсем не по душе.
Сидя с письмом в руках, она мысленно перенеслась в то время, когда её сестра Дженни, мать девочки, будучи ещё двадцатилетней девушкой, настойчиво хотела выйти замуж за молодого пастора, вопреки протестам родных. К ней сватался богатый жених, который куда больше пастора нравился её родителям – но не самой Дженни. Хотя солидному возрасту и состоянию этого человека молодой пастор мог противопоставить разве что юношеский пыл, идеализм да любящее сердце, Дженни предпочла его – что, вероятно, вполне естественно. Она стала женой проповедника и уехала с ним на Юг.
С тех пор её отношения с семьей окончательно разладились. Мисс Полли, самая младшая из сестёр, хорошо это помнила, хотя в то время ей было всего пятнадцать лет. Родители не желали знаться с женой проповедника. Правда, Дженни ещё писала им какое-то время и сообщила, что назвала свою младшую дочь Поллианной в честь двух своих сестёр, Полли и Анны – и что все остальные её дети умерли во младенчестве. То было последнее письмо от неё; а через пару лет они получили известие о её смерти в короткой, но полной безутешного горя записке, отправленной пастором из какого-то маленького городка на Западе.
Между тем для обитателей большого дома на холме время не стояло на месте. Мисс Полли, глядя на просторную долину за окном, думала о том, как изменили её саму эти двадцать пять лет.
В свои сорок она была одна на всём белом свете. Отец, мать, сёстры – все умерли. Уже много лет она в одиночку распоряжалась домом и наследством отца. Некоторые люди не скрывали своего сочувствия её одиночеству и уговаривали поселить у себя подругу или компаньонку, но она всегда отвергала и их сочувствие, и их советы. Ей вовсе не одиноко, говорила она. Ей нравится быть самой по себе. Она предпочитает тишину и покой. Но теперь…
Мисс Полли плотно сжала губы и встала. Она была, разумеется, довольна, что, как женщина добродетельная, не только знает свой долг, но и обладает достаточной твёрдостью характера, чтобы его исполнить. Но Поллианна! – что за нелепое имя!