Сейчас девять часов утра, и в столовом холле гостиницы, вернее, даже не гостиницы, а маленького частного пансиона в деревушке N, что вытянулась вдоль дороги в одном из живописных ущелий Австрийских Альп, накрыт завтрак. Постояльцев мало, и потому завтрак не богат разнообразием, но имеет полный набор компонентов для того, чтобы соответствовать объявленным в брошюре трем звездам.
Мне без разницы, чем они там кормят. За последний месяц сдачи книги я так устала от бесконечных компромиссов с редактором, переделок и дополнений, что аппетит у меня пропал напрочь. Думаю, здесь в горах и на свежем воздухе он вернется.
Литровый кувшин апельсинового сока. Три пачки сухих хлопьев. Маленькие стаканчики йогурта сиротливой группкой жмутся друг к другу в тарелке со льдом. Тонкие листики двух сортов сыра и недорогой колбасы, тех, что продаются в вакуумных упаковках в соседнем супермаркете. Кусочки масла в серебряной фольге с коровой на картинке. Корова счастливо улыбается на фоне лугов и горных пиков. Теплые, доведенные до готовности в духовой печи заведения булочки из замороженного теста-полуфабриката. Джемы и мед в пластиковых контейнерах размером в пол спичечного коробка. Чай, кофе. Да, чуть не забыла, – плетеная корзиночка с вареными яйцами.
Терпеть не могу теплые крутые яйца. Поэтому я жду у стола, где выставлена вся эта снедь, хозяйку или ее дочку. Обычно дочка обслуживает завтрак и снует между столиками – забирает грязные тарелки и чашки, взамен выносит из кухни следующую тарелку с мясо-сырной нарезкой.
Как же скучно. Роман, что ли, завести?
Как только девушка снова выходит в холл, я подлавливаю ее и прошу сделать мне два яйца всмятку. Я не знаю, как будет по-немецки «всмятку» и, считая, что юная жительница Альп должна худо-бедно говорить по-английски, повторяю свою просьбу: «Easy1. Ферштейн?» Она пожимает плечами: что может быть проще вареных яиц? Вот же они – перед вами. Я сдаюсь и прошу их просто поджарить, но не взбалтывать, а глазунью. Свою просьбу я сопровождаю языком жестов, изображая сначала процесс помешивания и отрицательно качая головой, а затем складываю указательные и большие пальцы обеих рук колечками и подношу их к глазам. Ферштейн?
– Йа. Йа. Spiegelei, – кивает она.
– Наверное, – неуверенно соглашаюсь я и возвращаюсь к своему столику.
Пока жду заказа, прихлебываю сок и осматриваюсь по сторонам.
Начало декабря – не самый бойкий сезон у отельеров. В горах еще мало снега, и лыжный сезон ждет февраля-марта, а дорожки вдоль реки и тропинки в лесу сырые и скользкие и потому не привлекают ни любителей велосипедных, ни поклонников пеших прогулок. Помимо погодных неблагоприятствий и сезонной ранней темноты, декабрь – время подготовки к семейным праздникам. Люди делом заняты, а не шатаются по горнолыжным курортам.
До Рождества остается две недели. В городах по этому поводу коммерциализация и шопоголизм цветут махровым цветом. Такое впечатление, что у менеджеров магазинов рождение малютки Христа – это единственный и последний шанс продать залежи неликвида. Всякая всячина, завернутая в красно-зеленую бумагу и перевязанная золотистой ленточкой, автоматически становится похожей на дары волхвов. По торговым залам плывут запахи ели, ванили и мускатного ореха. Они стелются и переплетаются с музыкой типа «Джингл беллс» и «I’ll be home for Christmas»2 в исполнении Бинга Кросби или Элвиса Пресли3.
С тех пор как сын вырос и покинул родительский дом, я сильно поумерила свой вклад в дело празднования рождения Звезды, а после развода с его отцом (я имею в виду своего сына, а не Звезду) и подавно – стараюсь смыться на это время куда-нибудь подальше от толп людей с уставшими лицами и затравленными глазами. Невозможно без жалости смотреть на взгляды, которыми они сопровождают свои кредитные карты, когда протягивают их кассиршам – закрывать кредит придется до следующего Рождества, и никакая музыка и разноцветно мигающие гирлянды огней не могут убрать эту тоску из их глаз.
В деревушке N спокойнее. Правда, и местные жители уже начали подготовку к Дню Рождения. На многих дверях висят венки из еловых лап, балконы украшены цепочками разноцветных огней, но в отсутствие снега они выглядят как-то жалко. Власти поселка тоже постарались и растянули над центральной улицей новогодние гирлянды, а на центральной площади установили большое скульптурное сооружение из деревянных саней. Узкая ажурная пирамида напоминает по очертанию елку. В ознаменование праздника она слегка присыпана искусственным снегом, тут и там на ней сверкают большие серебряные звезды.
Все так благочинно! Господи, как же хочется разврата!
Итак, в обеденном холле моего приюта из шести столов заняты три. За первым, ближайшим к входу и у окна, сижу я. Через стол от меня сидят явно мать и дочь-подросток лет пятнадцати. Обе натуральные блондинки, плечи острые, лица с высокими скулами, наверное, немки. Я ни разу не слышала их разговоров. Они вообще не разговаривают. Они пишут и читают. Сосредоточенно. Не поднимая глаз. Они погружены в свои телефоны. Я даже не уверена, что они немки, но из их редких обращений к персоналу я догадываюсь, что родной язык у них немецкий. Может быть, австрийки или швейцарки из немецкоговорящих кантонов – тоже сбежали от городской суеты или еще по какому поводу. «Какая разница, – мой внутренний голос вдруг проснулся, – любишь ты, Маша, ненужную информацию собирать».
За столом через проход от меня, у стены сидит немолодая пара. Они явно давно и глубоко в браке. У них сложился тот немой язык тела, который посылает всем вокруг однозначный месседж – мы давно и долго вместе, но мы индивидуумы. Мы давно не любим друг друга, но мы союз, и мы оба знаем, что нерушимый. Знайте же и вы!
Позавчера, когда я заселялась, хозяйка гостиницы, увидав мой британский паспорт, сообщила, что в отеле гостят мадам и месье Корбó – пара из Канады. Я хотела ей сказать, что Канада окончательно выпала из-под британской короны аж в 1982-м, но не мое это дело – учить людей истории с географией.
Несколько лет в начале нашей семейной жизни мы с мужем прожили в Канаде, и, наверное, поэтому я испытываю что-то вроде родственных чувств к этим двоим. Интересно, в какой части Канады они живут? И что руководит людьми, когда они из одной зимы едут в другую?
Вчера утром мы встретились в дверях обеденного холла – я с дороги заспалась и пришла к «закрытию сезона» – они выходили. Она несла в руках стаканчик йогурта и банан, очевидно, прихватила себе на второй завтрак. Я тоже так иногда делаю, когда планирую оставаться на весь день в отеле и не выходить ни на прогулки, ни по делам. Он открыл для нее дверь, она вышла в фойе гостиницы, а он все еще придерживал дверь, пропуская меня, вежливо улыбнулся.
Сегодня мы с ним встретились взглядами и снова улыбнулись друг другу. Одними глазами. Наши лица закрыты: его – белой чашкой, мое – прозрачным стаканом. Думаю, что моя улыбка ему виднее. Даже наверняка, потому что он делает какое-то неловкое движение, вроде как хочет выйти из-за стола, но не выходит, а еще крепче сжимает ложку над тарелкой с кукурузными хлопьями.
Я недостаточно долго жила в Канаде и не знаю, насколько широко распространена его фамилия, но знаю, что по-французски Корбó [corbeau] означает «ворон». Ворон же в мифологии северных индейцев – основной персонаж. Его обычно изображают с широко расправленными крыльями и огромным клювом, в котором умещается Вселенная. Бог-Ворон – он основатель мира и создатель человека. Правда, иногда еще и трикстер – плут и обманщик и часто вместо добрых дел подсовывает людям всякие гадости. Короче, неоднозначная личность этот Ворон. Кстати, канадское каноэ – это тоже не простая лодка, а божественная. Она обладает способностью разрастаться до размеров Вселенной или сжиматься до размера сосновой иглы.
Как в мифологии все многозначно. Поразительно! Но меня поражает другое: как услужлива память. Чего только не вспомнишь в ассоциации с одним-единственным словом.
А вот и моя яичница готова. Так просто и так красиво. Два ровных солнечных кружка в белом протуберанце, и мои мысли перескакивают на этот с детства привычный, но такой многозначительный союз. Союз белого и желтого – снега и солнца. Холода и тепла. Одно уничтожает другое.
А ведь и человеческие союзы по большей части, как правило, строятся на подобном контрасте. Например: она красотка – высока, стройна, правильные черты лица и красивые волосы, он же – Квазимодо. Ростом ей до плеча, с пивным брюшком, полулысый и с волосатыми руками. Волосы растут даже на пальцах, и в них утопают на левой руке – золотой перстень-печатка, на правой – тоненький ободок обручального кольца. Или другой вариант: она бесцветна, как курочка павлина – серая птичка. Поплывшая фигура, волосы, собранные в кукульку на макушке, полное отсутствие макияжа и демонстративное пренебрежение не только модой, но и любым намеком на интерес к одежде. Он же, как правило, – высок, поджар, с красивыми чертами лица, обильной шевелюрой и обаятельной улыбкой. Его одежда проста, но элегантна, и рубашка всегда приятно сочетается и с галстуком, и с пуловером.
Чета Корбо из таких же.
У меня подобные пары всегда вызывают вопрос восхищения. Как? Как они нашли друг друга? Что заставило их посмотреть в сторону другого? Что сблизило? Комплекс неполноценности? А может быть, мания величия – из тех же побуждений, из которых король окружает себя дураками-министрами, то есть с одной целью: прикрыть свою глупость – на их фоне она не так бросается в глаза.
С другой стороны, дурнушка рядом с красавцем как бы подчеркивает то, чего снаружи в нем не видно: тонкость ЕГО ума и щедрость. Мол, он не просто красив, но и умен, и просветлен. Он углядел в серой мышке то, чего нет в красавице. За то и полюбил, и женой под венец повел. И что главное: он и ее убедил в том, что она умна и красива внутренним миром, что ей внешне прихорашиваться уже и не надо.
А зря… Внутренняя красота – красотою, а снаружи ведь мир не пуст. Там, снаружи, высокие, стройные, с правильными чертами и красивыми волосами мягко улыбаются твоему мужу поверх стакана с соком, а он им, между прочим, с радостью отвечает поверх кофейной чашки.
Я сижу в фойе, уткнувшись в местный путеводитель. Кресло с высокой спинкой обращено в сторону гостевой стоянки автомобилей. Как только я вижу, что чета Корбо выходит из отеля и подходит к «Мерседесу» с логотипом компании, дающей авто в аренду, я встаю и выхожу вслед за ними. В руках у меня все тот же путеводитель, и я обращаюсь к ним:
– Извините, не хочу быть навязчивой, но, если вы едете в соседний городок – там, кажется, начала работу предпраздничная ярмарка, – не могли бы вы прихватить меня за компанию, так сказать. Тем более что, судя по вашему акценту, я узнаю своих недавних соотечественников.
Тут же начинаются всхлопывания крыльями, умиления по поводу «как мир тесен», и дверца заднего сидения широко распахивается передо мной. Теперь, когда я рассматриваю верхнюю часть его лица в зеркале заднего вида и вижу внимательный взгляд, скользящий между дорогой и моим отражением, я понимаю, что он мне очень мил. Его черты выдают в нем француза: голубые глаза, густые волосы «соль с перцем», легкая ухоженная седеющая бородка, и зовут его тоже по-французски – Жерар. Она же – типичная британская кровь, не сильно разбавленная браками с представителями других наций, и потому, как наследственная черта близких кровосмешений, у нее сильно выступающая вперед верхняя челюсть и скошенный подбородок. То, что называется «лошадиное лицо». Добавить к этому невыразительные глаза цвета светлого ореха, обрамленные короткими ресницами, не знающими прикосновения туши, и такие же бесцветные волосы, как я уже говорила, утянутые в пучочек на макушке. Руки свободны и от маникюра, и от ювелирных украшений.
Из ни к чему не обязывающего дорожного трепа узнаю, что ее зовут старинным английским именем Лорна, но никаких родственников в Старом Свете у нее нет.
Он оказывается профессором-антропологом. Специализируется на фольклоре североамериканских и канадских индейцев (не зря же мне вспомнилась канадская мифология… Ох, не зря!), а она когда-то подавала надежды как искусствовед, но оставила карьеру ради него; занимается в основном домом и пишет рецензии на новые выставки или театральные представления. Познакомились, как и следовало ожидать, в студенческие годы в университете Торонто. Там и живут. Не самый мною любимый канадский город, но, честно говоря, у меня там и нет любимого города. Пять лет жизни в этой стране оставили меня холодной к ней, к ее красотам и к ее людям. Кажется, есть возможность изменить свое мнение. Судя по взглядам в зеркальце заднего вида – реальная возможность.
На мое удивление: «Что привело вас в Европу за две недели до Рождества?» – я получаю самый неожиданный ответ: «Сломанная колонка». Мы дружно смеемся, но выяснилось, что неполадки в отопительной системе оказались настолько серьезными, что пришлось полностью заменять и трубы, и обогреватель. Не сидеть же в холодном доме в разгар канадской зимы. Самым доступным из всех авиаперелетов оказался не Флорида и не Доминикана, а Торонто – Вена.
Если честно, то меня в последнюю очередь привлекает рождественский базар. Для приличия я покупаю немного домашнего сыра, бутылку рейнского вина и вкусно пахнущий брусок самодельного мыла. Упаковка этого мыла тоже пример шедевра ручного творчества: жесткая текстурная бумага с вкраплениями из лепестков лесных фиалок и крошечных веточек мха. Шелковый шнурок и сургучная печать на узелке с оттиском авторской монограммы. Даже жалко, что я купила его не в подарок кому-то, а сама себе. Некому мне подарки покупать. Сыну я давно послала маленькую посылочку с «материнской заботой» – свитер и теплая шапка-ушанка, а больше и некому. Не бывшему же мужу?! Так что базар мне неинтересен, не хочу отирать свое красивое пальто об толпу людей и их пакеты с покупками.
Жерар тоже не проявляет интереса к мастерству местных умельцев. Лорна вполне счастлива походить по ярмарке в одиночестве. Так даже проще – не надо ждать и искать глазами друг друга у разных киосков. Можно сосредоточиться на своем.
– Встретимся через час на парковке. Тебе часа хватит? – спрашивает он у жены.
– Думаю, что да. Если что, вы же меня подождете?
– Конечно, дорогая, не спеши.
Мы с удовольствием прячемся от толпы и холода декабрьского дня в маленькой кофейне. Как можно не побаловать себя куском яблочного штруделя и кружкой горячего глинтвейна! Вместе с ним в душу тихо, на цыпочках, входит наш с Жераром взаимный интерес друг к другу, и влечение нарастает с каждой минутой. Тон нашего разговора становится все игривее, намеки все интимней, и мы начинаем как бы случайно дотрагиваться – я до него, он до меня. То его рука задержалась на моем манжете, то я стряхиваю крошки пирога с его бороды. Под столом наши колени находят друг друга и плотно упираются одно в другое, а руки давно опустили вилки и ласково скользят: его – между моими пальцами, играя кольцами, а моя гладит его запястье чуть выше часов. Он время от времени опускает взгляд – и трудно сказать – на мою руку или на часы.
– Я приду ночью? – спрашивает он.
– Ты с ума сошел, – не то спрашиваю, не то отвечаю я, – гостиница крошечная. Все всё тут же услышат, узнают. Нет.
– Тогда давай куда-нибудь уедем вдвоем.
– Куда?
– В двенадцати километрах от N есть очень красивое горное озеро с маленьким шато на берегу. Я закажу номер.
– О’кей, – соглашаюсь я, – а как мы туда доберемся?
– Ты можешь поехать как бы на прогулку на велосипеде и доехать до автозаправки на западном конце поселка. Я там буду ждать тебя в машине, а твой байк мы оставим и заберем на обратном пути. Вроде как я тебя подобрал на дороге к дому.
– Жерар, ты такой искушенный Казанова. Ты уже все продумал. И часто ты используешь подобные трюки? – подшучиваю я, подношу его руку к своим губам и слегка покусываю кончики его пальцев.
Он в предвкушении удовольствия откидывается на спинку стула и закрывает глаза.
– Нет, не часто и… О, что бы я отдал за то, чтобы оказаться в том шале прямо сейчас.
Идея с велосипедом, конечно же, была идиотской, но… Рядом с нашим пансионом обнаружилась автобусная остановка, и чистенькие с уютными плюшевыми сиденьями микроавтобусы ходили строго по расписанию. По пути следования в соседнюю деревушку они останавливались у супермаркета.
И вот я, одетая в шубку и политая дорогими духами, с небольшой дорожной сумкой, в которую у меня сложен набор «девушки по вызову»: кружевная комбинация, зубная щетка, утренний крем, косметичка и чистые трусики, – загружаюсь в общественный транспорт (якобы еду в магазин за фруктами), а на стоянке у супермаркета, не заходя в него, пересаживаюсь в «Мерседес». Мы долго и нежно целуемся.
– Я заказал номер с видом на озеро.
– Надеюсь, вид будет открываться прямо из кровати и нам не придется вставать для того, чтобы им любоваться. Ты там уже бывал?
– Нет.
– А откуда ты знаешь про озеро и шале?
– Голубушка, теперь для того, чтобы путешествовать, не надо иметь ни автомобиля, ни лошади, ни верблюда. Теперь главное транспортное средство – это Гугл.
Мы оба смеемся, и он продолжает:
– Я люблю путешествовать с его помощью. Гугл знает массу мест, где можно найти много необычного… Тебя, например.
Он снимает правую руку с руля и обнимает меня за плечи. Тянется губами к моему уху.
– Держи обеими, – говорю ему я.
– Кто ж тогда будет машину вести? – отвечает он.
На подъезде к шале мы останавливаемся на смотровой площадке, откуда открывается упоительный вид на озеро, обрамленное пиками гор в снежных колпачках. Небо высоко, но нам из машины его не видно, и мы любуемся отражениями облаков, плывущими по глади воды, такими же белыми, как и вершины гор. Наши поцелуи и ласки становятся все настойчивее. Я опускаю глаза и вижу еще один пик, возвышающийся под ремнем его брюк. Этот пик рвется ввысь, угрожая разорвать застежку, и я тяну молнию вниз, помогаю ему выбраться на свободу.
– Нет, – Жерар отнимает мои руки от своего ремня, – что мы, школьники, что ли? Я хочу тебя всю: голую на белых чистых простынях.
С таким предложением я не могу не согласиться.
– Тогда поехали быстрее, только не гони.
– Так быстрее или не гони? Вы, девушка, решите для себя, как вам хочется?
– Мне хочется побыстрее и не спеша.
На площадке перед шале нет ни одной машины, и ступеньки крыльца припудрены легким снежком. Мы поднимаемся по ним к входным дверям, оставляя за собой две цепочки следов. Его – рифленые отпечатки подошв больших спортивных ботинок, и мои – плоские пятачки с точкой позади (углубления от тонких каблуков) моих сапожков. Двери заперты. Мы складываем руки козырьком и, отгораживаясь от солнца, заглядываем в стекла дверей, но видим только пустой холл, за регистрационной стойкой никого, и вообще никаких признаков жизни ни внутри, ни снаружи отеля нет.
В окне рядом с дверью скотчем прилеплен лист бумаги. На нем объявление.
ОТЕЛЬ ЗАКРЫТ
В СВЯЗИ С ПОЛОМКОЙ ЭЛЕКТРОГЕНЕРАТОРА
ПРИНОСИМ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ
– Суки, – Жерар ударяет кулаком в стену (хорошо, не в окно), – бронь принять и предоплату с карточки снять им не нужен электрогенератор, – он аж покраснел от злости и досады.
Я перехватываю его кулак, прежде чем он опять ткнет его во что-то твердое или, наоборот, хрупкое и разобьет либо руку, либо стекло.
– Это всего лишь твой любимый Гугл, – успокаиваю я его. – Думаю, что ты зря так кипятишься. Бронирование происходит где-то далеко за пределами местности, если вообще не на другом континенте.
– Мне плевать где! Я хочу тебя здесь и сейчас.
– Ну… – тяну я, – видимо, не судьба. Сегодня генераторы настроены на верность женам, а не на любовные услады. Поехали назад, пока не стемнело.
– Я приду к тебе ночью.
– Даже не думай. Я тебя не впущу.
– Тогда впусти сейчас, – он распахивает мою шубку, и его холодные руки пробираются под мой свитер. – Ты – лучший генератор. Ты такая горячая, ты… ты как печка, согрей меня.
Мы еще препираемся какое-то время перед закрытыми вратами эдемского сада. Не сложилось. Он наседает, я отталкиваю его руки, отворачиваюсь от его губ. На эту полулюбовную возню уходит какое-то время, а вместе с ним и запал желания. Мы возвращаемся к машине и едем назад, почти не сказав друг другу ни слова.
Я прошу его высадить меня у супермаркета. Он заворачивает на стоянку. Останавливает «Мерседес» там, где началась наша поездка к вершинам гор, к пику неслучившегося наслаждения.
– Ты сказала «не судьба», а я тебе скажу, что, если бы это не было судьбой, мы бы не оказались в одно и то же время в одном и том же задрипанном отеле. Все СУДЬБА. До вечера, – и он, перегнувшись через меня и коснувшись щекой моей щеки, потянулся и открыл мне дверь, – я сказал: «До вечера».
Вечер. В пансионе подают ужин. Я сижу за уже ставшим моим столом у окна и жую свиной эскалоп с гарниром из вареной картошки и тушеных овощей, запивая все это домашним грушевым сидром. Через стол от меня те же мама и дочь-подросток автоматически накалывают на вилки еду и отправляют ее в рот. Сегодня они без телефонов, но так же сосредоточены – каждая на своем и молчаливы. В этом молчании чувствуется какая-то нервозность. Поссорились, что ли?
Столик, за которым завтракали Жерар и Лорна, пуст.
Я пытаюсь понять, чего я хочу. Роман мне явно не нужен, легкая интрижка за спиной у курицы-жены тоже как-то дешево выглядит, но и против природы не попрешь – Жерар очень привлекательный мужчина, да и на себе я еще крест не поставила. Может, все-таки впустить его сегодня ночью?
Хозяйка предлагает мне пополнить стакан, но я решаю, что добавка сидра сделает свое дело и я не услышу тихий стук у двери моего номера. Наоборот, я прошу кофе, и когда она возвращается к моему столику с чашкой в одной руке и кофейником в другой, я как бы между прочим киваю на столик через проход и спрашиваю:
– Что? Канадцы уже съехали?
– Нет, фрау Фокс. Мадам Корбо приболела, и месье Корбо заказал ужин в номер.
– А-а-а, – тяну я, – заботливый…
– Да, они такая красивая пара. В смысле – так заботятся друг о друге.
Мне нечего сказать.
Я, не зажигая света, стою у окна своего номера. Из темноты лучше видно, что происходит на освещенной улице. Как и водится в маленьких провинциальных поселках, уже к девяти вечера улица замирает. Редкие машины (в основном такси) еще проезжают иногда, но пешеходов нет совсем. Тем не менее в двух окнах небольшого магазинчика – кажется, он работает круглосуточно и специализируется на товарах первой необходимости: лекарства, детские подгузники и питание, соки, шоколад, чипсы, сигареты и почему-то живые цветы, – горит свет. Я днем на него и внимания-то не обратила, а теперь на всю улицу только над его дверью горит вывеска, и в светящемся окне мне видно продавца – немолодого дядечку. Он устроился на высоком стуле в углу у прилавка напротив двери. С этой позиции ему хорошо видны и сама дверь, и ближайшие к ней товары. Он читает что-то в планшете. Уже почти ночь. Я устала прислушиваться к шагам в коридоре, тем более что отель полупуст и на моем этаже из трех номеров занят только один – мой.
«…Так заботятся друг о друге». Фраза застряла занозой у меня в голове, и я, как часто бывает с занозой, сначала расчесываю больное место, потом мажу каким-то болеутоляющим кремом, не понимая или не желая себе признаться, что сама она не вылезет из уже начинающего торкать пальца и что рано или поздно придется взять иголку, опустить ее во флакон с одеколоном и, расковыряв кожу вокруг «инородного тела», поддеть его и вытащить. При этом надо до боли сжимать ранку, выдавливая вместе с занозой все до остатка: и чтоб кровь вышла, и чтоб гной…
Все. Завтра же съезжаю.
А почему, собственно, я?
Я женщина свободная и от отношений, и от обязательств… Разве, согласившись поехать в горы в этот чертов шале, я себя чем-то обязала? А он? Задолжал ли он мне удовольствие, на которое заманил и не дал? Но ведь не по своей же вине. Никто не застрахован от неполадок в электрогенераторе… Ну, давай… Признайся себе, что ты хочешь. Хочешь, чтобы у двери раздался легкий стук… Ты же ждешь этого? Ты и оделась в кружевную комбинацию для этого. Чего ты ковыряешь занозу?
Ты боишься проиграть. Ты знаешь, что он все равно не будет с тобой. Что госпожа Ворона хоть и невзрачна как куропатка, а тем не менее она жена. Жена Вóрона, и потому она все равно выйдет победительницей в этом турнире. Ворона увезет приз в свою сраную Канаду, и он – Ворон, хоть и властелин Вселенной, но будет тащить оба их чемодана, а она будет идти впереди, рассекая толпу. И толпа будет расступаться не потому, что идет такая вся из себя красавица-королевишна, а потому, что вид у нее ледокола. А вид у нее такой потому, что ее двигатель, как в «фольксвагене», позади салона и теперь громыхает колесиками чемоданов.
Мне не видно двери нашего отеля, она закрыта от моих глаз площадкой козырька, но я так внимательно прислушиваюсь к тому, что происходит на этаже, что мне кажется, я слышу всю гостиницу до фойе и легкий скрип двери. Через минуту вижу, как Жерар перебегает пустую улицу и заходит в ту самую аптеку расширенного ассортимента.
Продавец встает со своего стула, откладывает планшет в сторону. Жерар что-то ему говорит, слегка жестикулируя, помогая себе руками объясниться на чужом языке. Я наблюдаю это немое кино. Он закидывает голову вверх и делает движение, изображающее закапывание в нос. Аптекарь кивает головой – ферштейн, ферштейн – и снимает с полки какие-то упаковки, складывает их у экрана кассы. В моем внутреннем кино камера наезжает на лицо Лорны. Она лежит в постели в высоко поднятых подушках. Я вижу ее красный распухший нос и горло, обмотанное шарфом. А вдруг она умрет сегодня ночью… Хорошо бы…
«Заботливый, – думаю я, – среди ночи побежал за лекарствами».
Жерар тем временем озирается по сторонам, смотрит, что еще может пригодиться. В ярком свете внутри магазинчика мне отчетливо видны витрины и выставленные на них товары. «Презики не забудь», – подсказываю я, но он даже не смотрит в сторону лотка, где выложены коробочки мужской контрацепции. Он не обращает на них никакого внимания, но делает шаг назад к двери магазинчика, нагибается и выбирает из ведерка букет цветов. Красивый букет. Мне он уже нравится. Желтые хризантемы вперемежку с веточками эвкалипта и гипсофилы с их крошечными белыми соцветиями, красиво названными «Дыхание младенца».
Жерар достает из портмоне купюру, продавец берет ее и в обмен протягивает пакетик с логотипом заведения.
Опять все так обыденно. Так чинно-благородно. Ну! Ну, иди же уже, иди ко мне!
Я часто замечала: женщины несут букет наперевес, цветами вверх, вдыхая их аромат и как бы оттеняя ими свое лицо. Жерар же, как все мужчины, несет букет «головой вниз» и чуть-чуть отведя руку за спину, как будто стесняется или прячет подарок.
Беги скорей. А вдруг она уже умерла… Тогда цветы будут очень кстати.
«Дура ты, Машка, типун тебе на язык, – шепчет внутренний голос, – он, небось, цветы за дверью оставит. Даст ей лекарство, дождется, пока она уснет, и тихо поднимется к тебе».
Я лежу в постели и жду. Прислушиваюсь к ночным звукам отеля. Но он, почти пустой, давно затих в ночи. У здания хорошая звукоизоляция, и полы застелены ковролином. Мне кажется, я слышу приглушенный кашель этажом ниже. Скорей всего, это моя фантазия. Я жду легкого стука в дверь, шелеста целлофана, но… Вселенная беззвучна, и я тихо засыпаю.
Утром стол, за которым обычно сидела пара воронов, снова пуст. И немецких мамы с дочкой тоже не видно. На «их» столе стоят грязные тарелки, стакан с остатками сока и чашка со следами губной помады. «Какие все ранние сегодня», – думаю я. После завтрака выхожу в фойе. Хозяйка гостиницы приветливо улыбается, так же профессионально-вежливо спрашивает, как мне спалось. Не ожидая ответа, с деланым сожалением на лице сообщает, что в связи с тем, что остальные постояльцы уже съехали, не буду ли я так любезна перебраться в другое место – конечно же, она все организует и закажет для меня номер в хорошем отеле повышенной звездности и за ту же плату, что я плачу сейчас. Ее муж поможет мне переехать – все за счет заведения. Я же должна понять: бизнес есть бизнес, нерентабельно держать отель открытым из-за одного посетителя.
– Конечно, конечно, я все понимаю, – соглашаюсь я, – а куда же все исчезли за одну ночь?
– Девочка вчера уронила телефон. Он разбился вдребезги. Бедняжка рыдала весь день. С ней случилась буквально истерика. Мама пыталась купить новый, но в нашем захолустье всего один магазин, и в нем не оказалось той модели, какая была у девушки. Знаете, подростки такие категоричные. Моя тоже, характер – упаси Господь.
– Это-то я заметила, – поддерживаю разговор.
– Заказывать в интернете сейчас, перед праздниками, – бог знает сколько это займет времени, – продолжает хозяйка. Она сегодня на редкость словоохотлива.
«Наша Таня громко плачет. Уронила в речку мячик…» Целый мир выпал из рук.
– За мамой и девочкой рано утром приехал отец, и они съехали, – продолжает свой рассказ хозяйка.
Мир, выпавший из рук. Разбитый телефон как оборванная пуповина. Мне вспомнился эпизод фильма «Кабаре», где героиня Лайзы Миннелли поднимается по сумрачным ступеням, ведущим в явно подпольный абортарий. На верхней ступеньке лестницы сидит мальчик и играет в мяч в виде глобуса. Мячик скачет вниз по ступеням – мир убегает от ребенка. Салли поднимает мяч, возвращает его мальчику… делает аборт… Мир теряет еще одного ребенка…
– Госпоже Корбо стало лучше, – продолжает хозяйка, – и они уехали буквально полчаса назад. Вот, – она оборачивается к стойке регистрации. На столешнице в керамической вазе стоит тот самый букет, который Жерар купил прошлой ночью в аптеке. – Чета Корбо такие милые. Они оставили эти цветы в знак извинения за то, что уезжают раньше оговоренного срока. В Вене сейчас проходит фестиваль света, и мадам захотелось его посмотреть…
Она говорит еще что-то про венскую оперу и музеи. Про праздничную атмосферу.
Арендованный «Мерседес» пробирается сквозь завесу тумана по узкому горному шоссе. Слева лес, подступающий прямо к асфальту дороги. Густые ели стеной тянутся ввысь. Кое-где в массиве деревьев выступают вперед каменистые почвы. Они аккуратно затянуты сеткой, предназначенной предохранять стекла проходящих мимо автомобилей от мелкого камнепада. Все продумано. С правой стороны шоссе глубокий обрыв, и там, где виражи особенно круты, дорожные службы Австрии выставили щиты из рифленого алюминия. Эти экраны ужасно уродуют пейзаж, но зато, по задумке дорожников, должны спасать жизни зазевавшихся автомобилистов. С участков дороги, где нет щитов, а только низкие белые столбики, сквозь их череду можно увидеть другую сторону ущелья и, если открыть окна, услышать рокот горной реки, которая с шумом перекатывает свои воды через камни. Те самые, что нападали на дно ущелья задолго до того, как люди изобрели сетку для их отлова.
Но что Ворону сетки, щиты и столбики! Он летит в своей колеснице, запряженной четырьмястами и тридцатью пятью лошадьми, плавно, едва касаясь колесами асфальта, мимо всех человеческих заграждений и силков. Им его не поймать. На то он и Птица!
Черный «Мерседес» широко расправляет крылья для бреющего полета, щель между дорогой и резиной колес становится все шире и шире. Автомобиль поднимается в воздух, перелетает над щитом, и вот он уже не авто, а каноэ – божественная лодка. Она скользит по камням неглубокой шумной реки, унося своих пассажиров в вечное плавание в туманах Вселенной.
«Какая же ты, Машка, дура! – Мой внутренний голос иногда бывает очень строгим и звучит как голос первой учительницы Тамары Андреевны. – Ты же сюда отдыхать приехала. А вместо этого напридумывала тут сюжетик – на роман потянет. Только твоя редакторша – ханжа и пуританка, порнографию не пропустит. Да и мечты о расхристанной любви в жанр твоего творчества типа янг эдалт как-то не вписываются. И вообще, что ты тут себе навоображала?! У тебя ж отродясь кружевных комбинаций не было. Ты всю жизнь в байковых пижамах спишь. Даже когда замужем была. Супружеский долг исполнишь, и назад в пижаму».
И уже мягким тоном наставницы: «Тебе что хозяйка гостиницы сказала? Переводят тебя в лучшие миры. Кто знает, может быть там окажется тот самый – одинокий и благородный… Иди, собирайся. Счастье еще возможно».