Пожиратели душ - читать онлайн

Глава 5

В последующие дни Алис делала то, что ей велели, переходя от полного безразличия к урагану чувств. Ей хотелось спать, но сама мысль о сне была ей ненавистна. Каждый раз, когда девочка открывала глаза и видела по-прежнему чужие стены, они служили ей лишь напоминанием, что дома у нее больше нет. Мама и папа умерли. Мамины руки никогда больше не погладят ее по голове, не накинут на нее ночную рубашку и не поставят перед ней утром чашку чая с молоком.

Инид, Мадог и остальные дети из Гвениса прибыли в Дефаид в том же состоянии, в каком Алис видела их последний раз: Инид и Мадог бодрствовали, остальные продолжали дремать. Спящих детей привозили фургон за фургоном. Мужчины из Дефаида, посланные за сиротами, вернулись не сразу, и Мать объяснила Алис, что сначала им пришлось выкопать могилы и похоронить трупы. Мать говорила прямо: трупов оказалось так много, что людей хоронили целыми семьями, а не копали отдельную могилу для каждого. Алис пыталась утешиться этим. Пыталась представить, как мама и папа спят рядышком. Но перед глазами у нее стояли две пустые оболочки на кровати в родном доме. Эта картина снова и снова возвращалась к ней, ненужная, непрошеная. Очищая морковь для Матери, девочка могла бы вспомнить, как она помогала маме на кухне. Но вместо живого маминого лица перед Алис вставала безжизненная маска, которую она видела перед бегством из Гвениса, и ей приходилось каждый раз встряхиваться, чтобы прогнать воспоминание. Мать в таких случаях устремляла на девочку долгий пристальный взгляд, который у Алис не хватало духу вынести. Мать смотрела как-то по-особенному, не так, как все остальные. Ее глаза ощупывали Алис, точно пальцы. Проникали под кожу.

Когда из Гвениса начали прибывать первые дети, к Матери и нескольким другим женщинам Дефаида обратились за советом, как лучше их разбудить, будто им уже приходилось такое проделывать. Потом Инид рассказала, как действовала Алис: решительно и сурово, но эффективно. Так женщины и поступили. Начали со старших, подростков, затем перешли к малышам. Всех детей окатили холодной водой, и те, захлебываясь, просыпались в незнакомом месте.

Сироты, у которых были братья или сестры, лучше приспосабливались к чужим людям и своему сиротству. Единственные в прежних семьях дети бродили, как привидения. Алис сама была единственным ребенком и задумалась, не выглядит ли и она со стороны неприкаянным призраком, но сочла, что у нее всё по-другому. Потому что Алис приняла решение. Она обещала себе, что однажды она уйдет отсюда. Эта деревня не станет ей родной, что бы ни говорили окружающие. Наступит день, когда Алис найдет дорогу в Лэйкс и будет жить, как Паул, в доме на колесах. В ее повозке не останется ни единого напоминания о том, что́ она потеряла. Ей не нужны чужие стены, которые не станут ей настоящим домом. Как не нужны Мать и Отец, которые на самом деле ей не родня.

Первые несколько недель дети постарше провели в молитвенном доме и в школе. Младенцев и малышей распределили по местным семьям. Часть поселян выразила желание оставить детей навсегда, и таким сиротам, как и Алис, велели называть чужих людей матерью и отцом, сестрами и братьями. А других детей предупредили, что они живут здесь временно.

В Дефаиде не могли оставить всех сирот у себя. Ни одна деревня, даже с такими процветающими фермами и многочисленным поголовьем скота, не способна прокормить пятьдесят новых ртов. Поэтому в соседние поселения – Писгод[8], стоявший на реке к северу от Дефаида, и Таррен[9], притулившийся у подножия горы, если держать путь на северо-запад, – отправили людей, чтобы те рассказали о случившемся и попросили взять на себя часть бремени. Но желающих не нашлось по совершенно очевидной причине. Если деревня не обязана взвалить на себя заботу о сиротах, пострадавших от неслыханных ужасов, то с какой стати она будет это делать?

Вот тогда-то детей из Гвениса и распределили по семьям Дефаида окончательно. Братьев и сестер старались поселить вместе. Все это Алис узнала от Матери, с которой она теперь проводила бо́льшую часть времени. Алис надеялась, что сможет чаще встречаться со своей подругой Гэнор, но ту с сестрами и братьями отправили в семью на другом конце деревни. К тому же они остались все вместе, у Алис же не было никого.

Жизнь в доме Матери, если не считать ее странной манеры пристально разглядывать Алис, была вполне терпимой. В отличие от остальных, она разговаривала с девочкой так же, как со взрослыми, и Алис сумела оценить это по достоинству. Молчаливость и кажущаяся холодность Матери перестали пугать ее. Поначалу Алис думала, что Мать все время сердится на нее, но потом до нее дошло, что это просто такая манера поведения. Отец тоже был немногословен, но характер имел незлой. Он был столяром и бо́льшую часть дня отсутствовал. Возвращаясь к обеду, а затем к ужину, он кивал Алис, и она знала, что Отец рад ее видеть, хотя лицо его оставалось невозмутимым.

И все-таки Алис не настолько привыкла к Матери и Отцу, чтобы нарушить данное Паулу обещание: о пожирателях душ она не проронила ни слова – даже когда за чаем с овсяными лепешками вокруг стола Матери собирались женщины со всей деревни и толковали о пожирателях душ так, будто точно знали их повадки и деяния. В этом Паул ошибся. Он считал жителей Дефаида людьми исключительно святыми, попросту неспособными говорить о таком воплощении Зла, как пожиратели душ. Но Алис заметила, что на самом деле поселяне испытывают своего рода мстительное ликование, обсуждая эту тему. Лица их пылали, разгорались споры.

– Волки и пожиратели душ, – рассуждали кумушки, рассевшись вокруг стола Матери, – напали на одну деревню, так? Это работа Зверя.

Они тряслись и били себя в грудь потрескавшимися от постоянной стирки ладонями.

– А чем они, по-вашему, занимались там, в Гвенисе? – спрашивала одна.

Другие только фыркали и качали головами.

Мать отвечала:

– Да своими делами, как и мы все, я так думаю.

Жена верховного старейшины, мистрис Фаган, высказывалась:

– Добрый Пастырь никогда не покинул бы жителей Гвениса, если бы они шли за Ним, как подобает примерным овцам. – Она пронизывала присутствующих взглядом маленьких глазок-бусинок. – Сбились с пути, должно быть, вот и привлекли Зверя. Кое-кто там, в Гвенисе, привечал Зверя. Кое-кто, а может, таких было несколько. Где-то в лесу занимались один Пастырь знает чем. Так оно и было, помяните мое слово.

Остальные соглашались, кивали и еще сильнее били себя ладонями в грудь.

Щеки у Алис горели, ее распирало от жгучего гнева. Но гнев тут же уступал место чувству стыда. Кто, как не сама Алис, привлек внимание Зверя? Это она бродила посреди ночи, это до нее дотрагивались пожирательницы душ. Она по-прежнему чувствовала прикосновения их рук на плечах, вспоминала некую связь между ними, проходившую сквозь нее от одной руки к другой. Она подумала тогда, что они красивые. И до сих пор так считала. А ведь эти существа убили ее маму и папу. Существа, прикоснувшиеся к ней и оставившие ее в живых.

– Чем они могли там заниматься в лесу? – выступила одна из женщин. – Развлекались со Зверем, вот чем.

За столом воцарилась полная тишина.

– Мистрис Харди, – темные глазки мистрис Фаган заледенели, – мы, ведомые Добрым Пастырем праведники, этого знать не можем, не так ли?

Последовало согласное бормотание, после чего внимание присутствующих переключилось на чай с лепешками.

Пока женщины вели разговоры, Алис молчала, но глаза ее были широко раскрыты, и она внимательно слушала, навострив уши, в точности как ее учил Паул. Она всматривалась в лицо Матери, по-прежнему неподвижное. Алис уже понимала, что Мать не одурачишь такими разговорами. Но если бы Мать знала, что Алис сделала – вернее, не сделала – в ту ночь, когда пришли пожиратели душ… Ладно, Алис отбросит прочь эту мысль. Она скоро переселится в Лэйкс, так или иначе переселится, убеждала она саму себя. И тогда ей не будет дела до здешних святош.

Прошло совсем немного времени после переселения детей Гвениса в Дефаид, и однажды Отец вернулся домой рано и объявил Матери и Алис, что верховный старейшина желает побеседовать с девочкой. Отец отвел девочку к старейшине, в самый большой дом в центре деревни, с широким побеленным крыльцом и яблоней в саду прямо во дворе. Верховный старейшина сам открыл дверь, и оказалось, что Алис впервые смотрит прямо на него. У старейшины был крупный ястребиный нос, и первое, что бросилось Алис в глаза, когда она подняла на него взгляд, это глубокая чернота у него в ноздрях.

Верховный старейшина провел Отца и Алис через прихожую прямо в безукоризненно чистую комнату, где стоял массивный, натертый до блеска деревянный стол. На столе лежала большая книга, а рядом стояло широкое кресло. Другой мебели в комнате не было.

– Дитя, – обратился к ней верховный старейшина, – тебе известно, почему ты здесь?

Алис не поняла, счел ли он ее маленькой глупышкой, неспособной понять, почему она вообще оказалась в Дефаиде, или имел в виду сегодняшний день. Она выбрала простой вариант:

– Отец сказал, что вы хотите меня видеть.

– А ты знаешь почему? – спросил верховный старейшина.

Алис покосилась на Отца, но он смотрел себе под ноги.

– Я… Я не знаю, – ответила Алис.

– Потому, дитя, что ты единственная, кто не спал, верно? Так нам рассказал торговец – тот, что привез тебя сюда. Он обнаружил, что ты гуляешь, в то время как остальные жители Гвениса были либо мертвы, либо спали. Это правда, или торговец солгал?

Алис напряженно соображала, какой ответ предпочел бы Паул. И пришла к выводу: чем меньше она скажет, тем будет лучше для Паула и для нее.

– Ага, я не спала.

– Почему же?

– Потому что я вообще не сплю. Я никогда не сплю.

– И родители позволяли тебе бродить по ночам?

Алис вспомнились женщины вокруг стола. Как же им хотелось узнать, чем жители Гвениса навлекли на себя беду! Алис почувствовала, что где-то в глубине ее существа крохотные семена обиды пустили ростки и расцвели пышным цветом. Невыносимо, чтобы этот огромный черно-белый человек со своими огромными черными ноздрями плохо подумал о маме и папе.

– Нет, – заявила Алис.

Черные брови верховного старейшины сошлись в одну сплошную линию, и Алис поняла, что говорит слишком громко. Она попыталась усмирить колотящееся сердце.

– Они не разрешали, а я все равно гуляла. Но только в тот раз.

– Непослушное дитя, – проворчал верховный старейшина. – Придется заняться твоим воспитанием. Ты слышишь, брат Аргайл? Вы с мистрис Аргайл должны понять, что это малолетнее чадо нуждается в самом тщательном присмотре.

– Ага, – отозвался Отец, – мы присмотрим.

– И что же ты видела, когда бродила ночью, Алис? – Верховный старейшина смотрел на нее сверху вниз, и девочка, не выдержав его взгляда, потупилась.

– А ничего, – ответила она.

Алис уже много раз рассказывала им всем об этом. Именно такую версию она изложила мистрис Фаган в первый день прибытия в Дефаид. И каждый раз, когда ее снова об этом спрашивали, она говорила одно и то же.

– Звёзды видела, – продолжала Алис. Она не поднимала взгляд, но чувствовала, что глаза старейшины сверлят ей макушку.

– Брат Аргайл, на пару слов. – Верховный старейшина повернулся и вышел из комнаты.

Отец последовал за ним, зажав шапку в руке.

Алис осталась одна. Она разглядывала массивный деревянный стол и огромную книгу. У них дома в Гвенисе не было книг, если не считать «Священного слова Пастыря», маленького блокнота в черном кожаном переплете с проповедями Пастыря, записанными маминым тонким почерком. Алис подошла к большой книге и безуспешно попыталась открыть ее. Потом просунула обе ладони между страницами в середине книги и наконец развернула ее.

Внутри оказалась красивая картинка, яркая и разноцветная. По контуру рисунка шла блестящая, золотистая, как солнечный луч, кайма. На самом деле, поняла Алис, там было три картинки: вверху, посередине и внизу, все совершенно разные.

На верхней преобладали ярко-голубой, зеленый и белый цвета. Голубое небо, зеленые холмистые пастбища, а в центре человек в белых одеждах с длинной белой бородой держит пастушеский посох. Вокруг человека собрались радостные пухлые детишки в белом, один устроился у него на коленях.

Земные оттенки на средней картинке напоминали о полях и злаках. На бурых полях росли пшеница и ячмень, коренастые фермеры шли за плугами, которые волокли ломовые лошади. Серьезного вида старейшина стоял на ступенях молитвенного дома, сложив ладони в благочестивом жесте.

Глаза Алис лишь скользнули по верхним двум картинкам. Не они привлекли ее внимание. Взгляд девочки приковала та, что в самом низу. Там преобладали красно-черно-желтые тона, клубился дым, полыхало пламя. В центре высилась труба, ведущая наверх, на «земную» картинку. Крошечные фигурки людей падали, подобно частицам пепла, в длинное жерло, а у основания их поджидал Зверь. Алис никогда в жизни не видела изображения Зверя, но ей не требовались объяснения, чтобы распознать это существо. Она и так знала. Зверь устроился рядом с основанием трубы, и люди сыпались прямо в его широко раскрытую пасть. Он сидел на корточках, подогнув две тонкие птичьи лапы. Руки казались неестественно длинными, они прикреплялись к телу посредством кожистых крыльев. Тело покрывала черная шерсть, густеющая между ног и на широкой груди. Два уха оканчивались остриями, возвышаясь над головой. Между длинных клыков высовывался черный язык, на который и попадали тела людей. Алис прикоснулась к картинке, провела пальцем по телам обреченных, погладила кожистые крылья Зверя.

Она не слышала, как Отец и верховный старейшина вошли в комнату, настолько крылья поразили ее воображение. Поэтому она вскрикнула от удивления, когда ладонь верховного накрыла ее руку. Удивление сменилось болью, когда он сжал ей руку так, что хрустнули косточки.

А дальше произошло вот что.

Отец с побелевшим лицом не сводил глаз с верховного старейшины, который велел Алис закатать рукава. Глава деревни вручил Отцу длинный прут, и этот прут обрушился на белую кожу девочки, потом снова и снова. И все время, пока прут делал свое дело, верховный старейшина проповедовал. Он заявил Алис, что Зверь обитает в огненной яме, что он отрывает плоть грешников от костей, а те вопят от боли и ужаса, что Зверь выцарапывает им глаза длинными черными когтями и что мучения грешников длятся вечно. Поскольку, когда на костях больше не остается плоти, а глаза выцарапаны, все отрастает заново и пытка продолжается. Вот какова судьба маленьких девочек, которые не научились слушаться. Они навечно попадут в лапы к Зверю.

Глава 6

Всю дорогу домой Отец хранил молчание, а Алис пристраивала на коленях израненные руки и переосмысливала свое отношение к Отцу и Матери. Она вспомнила слова Паула о жителях Дефаида. Вот бы у Алис были брат или сестра, полностью и по-настоящему близкие ей люди. А не эти чужаки, к которым ее поселили. Которые только прикидываются Матерью и Отцом. Ей нестерпимо хотелось к маме и папе. Слезы жгли ей глаза, но она старалась сдержать их. «Слезами не поможешь», – сказала ей тогда Мать.

Когда они подъехали к дому Матери и Отца – Алис уже решила, что это больше не ее дом, даже если она уже начала так считать, – Отец повернулся к ней:

– Дитя, я могу не выразить словами, как мне жаль. Очень жаль. Но однажды, я надеюсь, ты поймешь, что наказание было тебе во благо. Чем быстрее ты научишься не потакать своим капризам, тем лучше для тебя. Я не говорю, что это хорошо. Я только говорю, что так оно устроено в жизни. Понимаешь, Алис?

– Ага, – ответила она.

Придя домой, Отец рассказал Матери, что произошло, и Мать предложила Алис намазать руки целебной мазью. Девочка отказалась.

Отец было запротестовал, когда Алис повернулась и ушла к себе, закрыв за собой дверь. Но Мать сказала:

– Оставь ее в покое.

Алис какое-то время сидела у себя в комнате. Здесь не было ничего, кроме узкой кровати и столика рядом. Свою нехитрую одежку она вешала на крючки, вбитые в стену. Алис не знала, что делать дальше, и ей было тоскливо и неуютно. В этой комнате ей придется провести очередную ночь в одиночестве, и сидеть тут сейчас ей совсем не хотелось. Но и выходить из комнаты туда, к ним, она тоже не желала. Алис без труда могла убежать на улицу, и пусть Мать и Отец зовут ее, сколько вздумается. Но за то короткое время, что Алис жила в Дефаиде, она уже поняла, как лучше поладить с приемными родителями. Нужно всего лишь предложить выполнить какую-нибудь работу подальше от дома, и тогда у нее появится свободное время и для себя. Она встала и пошла на кухню. Мать лущила горох. Отец поднял глаза от чашки с чаем.

– Мать, тебе ничего не нужно из трав? Я могу пойти собрать их на опушке леса.

Мать обернулась и устремила на Алис изучающий пристальный взгляд. Девочка отвела глаза.

– Ну да, дитя, – сказала Мать. – Есть что пособирать. Мне, пожалуй, понадобятся хвощ и кора вяза. Возьми корзинку и острый нож.

Вот так Алис оказалась на свободе.

В первую очередь она направилась в ближайшую вязовую рощицу, избежав таким образом внимания поселян – пастухов со стадами, женщин в огородах и резвящихся рядом детей. Алис вытащила нож и нарезала целый пучок длинных полосок коры. Вяз, учила ее Мать, хорош при простудах, помогает от боли в горле. Алис умело пользовалась ножом, и ей нравилось носить его с собой. А вот мама никогда бы не разрешила ей брать нож.

Алис ощутила мгновенный укол вины. Вместо ужасного воспоминания, так часто посещавшего ее, ей представились мамины мягкие округлости, ласковое прикосновение губ, когда мама целовала Алис в лоб перед сном. Усилием воли девочка отогнала милый образ и заставила себе переключиться на другие мысли. Это воспоминание по-своему было таким же болезненным, как и то, другое.

Хвощ рос ближе к лесу, и Алис направилась туда, где высились деревья. По мере приближения к зеленой стене леса воздух становился все более прохладным и сырым. На опушке шум, доносящийся с полей, где косили пшеницу, ослабевал; стук лошадиных копыт на расстоянии звучал приглушенно. Стоило повернуться спиной к оставшимся позади пространствам, и Алис уже готова была поверить, что она одна в целом свете.

Это был настоящий дремучий лес. Толстые стволы уходили далеко ввысь, ветви переплетались где-то высоко над головой. Мох и папоротники устилали обнаженные мощные корни, разрастались на грудах камней, гниющих пнях и упавших деревьях. В воздухе клубился туман, влага стекала со стеблей и листьев, капала с веток. До слуха Алис доносились шуршание, трепетание крыльев, треск сучьев.

Все это время она оставалась на опушке. Заходить дальше одной, без Матери, ей запрещалось. Что бы девочка ни собирала, она должна оставаться на краю леса, чтобы ее всегда было видно с обрабатываемых полей. Ей разрешалось, удаляясь от деревни, гулять вдоль деревьев, как она делала сейчас. Но Мать строго-настрого запретила ей заходить под лесной полог в одиночестве.

Однако Алис все равно заходила туда всякий раз, когда Мать отправляла ее собирать растения. И сейчас, хотя Алис удалилась от деревни на приличное расстояние и ей уже давно никто не попадался навстречу, она время от времени посматривала назад, проверяя, нет ли кого поблизости и не заметил ли кто серенькую, как мышка, девочку, мелькающую среди стволов деревьев.

И тогда она вошла в лес.

Она запускала пальцы в мшистые борозды в коре деревьев и уходила все дальше и дальше от опушки. Пронизанный влагой туман окутывал волосы и лицо, одежда отсырела, и ее тяжесть давила на плечи. Алис углубилась в лес намного дальше, чем следовало. Уже не видно было солнца, которое указало бы направление, над головой нависал плотный серо-зеленый покров из листьев и тумана. Направо или налево поворачивала Алис, она неизменно обнаруживала, что бесцельно ходит кругами. Но она не боялась заблудиться.

Алис чувствовала только облегчение. Потому что она ушла от черно-белых старейшин и их черно-белых жен. Потому что теперь она была вдали от чужих глаз – тех, что сверлили взглядами девочку, которая гуляла, когда другие были мертвы или спали. Взрослые старались рассматривать ее незаметно. Но детям из Дефаида не было нужды скрывать свое любопытство: едва заметив Алис, они показывали на нее пальцем и, разинув рот, открыто пялились на нее, пока взрослые не оттаскивали их. Деревенские за ее спиной уже распускали сплетни: «Видали? Вот она, пожалуйста. Когда пожиратели душ пришли, она не спала. А говорит, что ничего не видела. Я ей не верю. А вы?»

Алис и сама не знала, что доставляет ей больше неприятных чувств: любопытство деревенских или странное благоговение, выказываемое ей детьми Гвениса. Они смотрели на нее как на существо другого порядка. Как если бы она знала нечто такое, чего не знали они: нечто очень важное. Они хотели понять, что произошло с их родителями, и верили, что Алис способна им помочь. Из-за этого Алис на них иногда злилась, потому что на самом деле она была такая же, как они, разве нет? Она, как и они, потеряла маму и папу. И ей всего семь лет. Что она знает? Но с другой стороны, все, что она говорила себе и им, было неправдой. Просто ей так было легче продолжать притворяться хорошей. Потому что на самом деле Алис знала кое-что про ту ужасную ночь, и постоянно, что бы она ни делала – вставала по утрам, ела, умывалась или работала, – она ощущала эту тяжесть отличия от других. Она не переставала жалеть, что вылезла в ту ночь из постели. Не прояви она такое непослушание, была бы сейчас наравне со всеми детьми Гвениса. Такая же сирота, как они, но, по крайней мере, не испорченная. «Если я и особенная, – говорила себе Алис, – это потому, что во мне есть нечто ужасно неправильное».

Алис брела по лесу, углубляясь все дальше.

Старейшины уверяли, что в лесу полно злых существ, исчадий Зверя. Но Алис, окруженная со всех сторон стволами деревьев и их напоминающими простертые руки ветвями, могла думать только о тех женщинах-деревьях – пожирательницах душ. Они явились ей той ночью и говорили с ней. Алис оглянулась по сторонам. Ей вдруг пришло в голову, что они могут быть поблизости, просто чуть дальше, чуть глубже в лесу. Может быть, сегодня они опять найдут ее. Или она снова найдет их. От этой мысли Алис должна была бы затрепетать и броситься бежать сломя голову. Но их чары притягивали ее. И это было страшно. Наверное, в этом подтверждение, что она плохая. Но она чувствовала смутную уверенность, что, если она увидит их, ей раз и навсегда станет понятно, кто она такая. Мама рассказывала ей про испытание водой, которым определяли ведьму. Если обвиненная в колдовстве тонула, значит, она добропорядочная женщина. А если выплывала, значит, ведьма. Алис подумала, что к ней тоже можно применить такое испытание. Если она встретит пожирателей душ и они ее убьют, значит, она такая же хорошая, как мама и папа. А если не убьют, значит, она плохая. Ужасно быть плохой. Но, по крайней мере, она будет знать точно. Если она плохая, ей не суждено жить с торговцами, даже если они примут ее. Только они ее не примут. Точно не примут, если будут знать. Поэтому, вместо того чтобы жить в Лэйксе, она найдет себе пещеру в горах. По ночам будет разводить огонь и питаться ягодами и грибами. Ей представилось, как она, подобно древесным женщинам, живет в пещере. Может быть, тогда ее глаза станут больше и засверкают, как у них.

При этой мысли в голове у нее мелькнуло опасение. Ведь она, может быть, не готова еще жить в пещере. Пока, во всяком случае.

Сердце Алис забилось чаще. Пора возвращаться, сказала она себе. Однажды она снова придет сюда. Да-да. Однажды.

Она замедлила ход и почти остановилась, а потом прямо перед собой увидела розоватый ком посреди мшистой зеленой массы – это были крупные грибы, и их оказалось столько, что она могла наполнить корзинку доверху. Они выглядели добродушно и приветливо: именно такие грибы хорошие девочки приносят домой. И хотя Алис все еще была обижена на Мать и Отца, она решила, что грибы им понравятся. Алис перепрыгнула через ветки, опустилась на колени и начал срезать грибы ножом.

– Что ты такое?

Алис выпрямилась и встала. Голос звучал у нее в голове, но это был не ее голос.

– Что ты такое?

Алис стало не по себе, она оглянулась по сторонам, но голос теперь звучал еще и где-то в груди. Однако среди зелени и деревьев никого не было, никто не говорил с ней. Затем она уловила какое-то движение. Ей бы убежать, но она уже не помнила, какой дорогой пришла. А то, что шевелилось там, в глубине леса, было сразу везде – перед ней, справа, сзади.

– А что ты такое? – произнесла Алис в воздух, обращаясь к лесу и к неведомому существу, мелькнувшему среди деревьев.

Как только слова сорвались с ее губ, нечто остановилось, и Алис поняла, где оно находится. Прямо перед ней росло дерево, и в его ствол, подобно виноградным плетям, вцепились десять черных когтей. Как будто почувствовав, что его обнаружили, существо мгновенно втянуло когти. Теперь Алис не слышала больше ничего, кроме собственного дыхания.

– Я ищу девочку. Ты девочка?

– Какая девочка? – задала вопрос Алис.

– Это ты. Ты та девочка.

И существо вышло к Алис. Она видела его раньше – в книге верховного старейшины. Это был Зверь. Он стоял на длинных птичьих лапах, лишенные оперения крылья были плотно прижаты к туловищу. Существо было раза в полтора крупнее самого высокого мужчины, какого только доводилось видеть Алис. Глаза – крошечные, черные, блестящие, зоркие – располагались точно над укороченной мордой, снабженной широко вырезанными, постоянно шевелящимися ноздрями. Из розового рта торчали клыки, острые и тонкие, причем два самых длинных спускались намного дальше нижней челюсти. Черный язык высовывался между клыков, будто пробуя воздух на вкус.

Алис с трудом удержалась, чтобы не упасть навзничь. Сердце окаменело в груди, как каменеет слишком долго и напряженно работавшая мышца.

Существо двинулось в ее сторону, перешагивая длинными птичьими лапами корни и упавшие стволы деревьев. Черные когти клацали по камням. Приблизившись к Алис на расстояние вытянутой руки, существо наклонилось и придвинуло голову прямо к лицу Алис – так близко, что она могла заглянуть прямо в его блестящие черные глаза. Она ощутила запах земли и шерсти. Ноздри Зверя раздувались и сжимались, обнюхивая ее. Потом между клыками просунулся длинный черный язык, и Алис почувствовала, как он дотронулся до ее щеки.

– Ты та девочка. Дай мне что-нибудь. Дай мне это.

Зверь выпрямился, как на пружинах, и снова наклонился. Теперь он смотрел на маленький острый нож у Алис в руке. Он протянул коготь и постучал им по лезвию ножа. Тук-тук-тук.

– Вот это. Дай мне это.

– Зачем тебе мой нож?

Существо снова согнулось пополам и заглянуло Алис в глаза. Она тоже посмотрела ему в глаза и моргнула. И Зверь моргнул.

– Подержать. По нему запомню тебя.

Сердце Алис снова забилось ровнее, боль в груди ушла. Волоски на руках встали торчком, горячая кровь прилила к коже. По неведомой причине преисполнившись уверенности, Алис передала нож Зверю рукояткой вперед.

Существо схватило нож, дернуло головой и принюхалось.

– Покажи мне руки.

И снова, не отдавая себе отчета в том, что делает, но без колебаний, Алис закатала рукава до локтя и показала Зверю руки, покрытые красными рубцами от ударов прутом по приказу верховного старейшины.

И тогда Зверь лизнул ее.

Как только его язык коснулся кожи, Алис перестала быть сама собой. Вернее, она на мгновение превратилась в нечто другое. Она стала бурей, непогодой. Она больше не была девочкой или мальчиком. Она была землей, и деревом, и корнем. Она чуяла запах дождя на камне. Нет, не чуяла. Это не было ощущение, это было бытие. Она была камнем. И она была дождем.

А потом Алис очнулась. Она почувствовала холод на коже там, где Зверь провел языком сначала по одной руке, потом по другой. Алис показалось, будто тысяча перьев мягко коснулась ее рук. И шрамы исчезли.

– Спасибо, – сказала Алис. Она больше не была непогодой, но ощущала ее в Звере, как запах дождя.

– Ты видела их. Пожирателей душ.

– Ага, – ответила Алис. – Видела.

– Ты снова их увидишь.

Алис вспомнила первые слова, с которыми Зверь обратился к ней. Он спросил: «Что ты такое?», а не «Кто ты?». И сказал, что ищет ее.

– Почему ты меня искал? – спросила Алис. – Почему меня?

Зверь вздернул голову:

– Ты такая же, как они.

Вот и ответ, которого она ждала. Ответ на вопрос, затаившийся в самой глубине ее сердца в ту ночь, когда пожирательницы душ явились ей. Вопрос, который с тех пор пророс в ней, глубоко укоренившись и пустив во все стороны свои побеги. Теперь он стал еще больше, как дерево во дворе дома Матери и Отца. Алис снова ощутила трепет, охвативший ее, когда пожирательницы душ коснулись ее плеч. Некая нить связывала их, потому что они были подобны друг другу. Эта нить и ее связывала с ними. Она, Алис, была как те существа, что убили ее родителей.

– Так, значит… значит, я… творю зло?

Зверь пристально смотрел на нее, потом открыл пасть, будто хотел зарычать, но вместо звука на Алис подул ветер, прошел сквозь нее, и она почуяла поток воздуха в ущелье, стебли травы и лепестки цветов. А потом Зверь пригнулся к земле и прыгнул. Алис услышала шорох ветвей и скрежет когтей о кору, шелест листьев. Ей показалось, что она заметила на дереве над головой стремительное движение, но Зверь уже исчез.

Глава 7

Вечером Алис отказалась показать Матери руки. Как она объяснит, что на гладкой белой коже больше нет рубцов?

Мать пожала плечами:

– Как хочешь.

Она дала Алис мазь и отправила ее спать, сказав, что посуду вымоет сама.

Лежа без сна в постели, Алис могла думать только о Звере. Она снова вспомнила ощущение непогоды. Быть непогодой – означает приносить зло? Это противоестественно? Но что может быть более естественным, чем ветер? Порывы ветра пронизывали ее прямо сейчас, она чувствовала, как ее закручивает вместе с потоками воздуха. Проходил час за часом, но Алис по-прежнему была далека от сна. Внезапно она услышала тихий стук. Дверь открылась, и девочка увидела Мать с масляной лампой в руке.

– Вставай, дитя, мне нужна твоя помощь.

Алис быстро оделась и вышла. Мать, уже закутанная в шаль, ждала возле двери с лампой в одной руке и с корзинкой – в другой.

– Идем.

Они двинулись по затихшей темной деревне, но Алис знала, куда они направляются. Свет горел только в одном доме – там, где хворь не давала людям заснуть. В качестве повитухи Мать часто вызывали посреди ночи, и Алис всегда знала, когда такое случалось, потому что на следующее утро лицо у Матери было серым, а круги под глазами наливались фиолетовым, как лаванда, цветом. В эту ночь Мать впервые разбудила Алис.

В освещенном доме жили Прайсы. Мэри Прайс накануне родила мальчика. Мать не вызывали на роды. Вместо нее пригласили другую повитуху – так захотела родня роженицы. А вот теперь понадобилась Мать. Это значит, что мистрис Прайс стало хуже. В деревне люди водили дружбу с разными повитухами по разным причинам, но Отец говорил, что в самую тяжелую минуту всегда звали на помощь Мать.

Ночь была почти прохладной, но в доме, куда ступили Мать с Алис, стояла невыносимая духота. В очаге горел огонь, окна были плотно закрыты. Алис в своем шерстяном платье сразу же вспотела. Мать задула свою лампу и присела за стол на кухне, где сидел брат Прайс – простоватый мужчина с редкими светлыми волосами. Бледное лицо его выражало испуг. Сестра Мэри, на вид одних лет с Инид, качала новорожденного. Младенец беспокойно хныкал.

Мать внимательно оглядела комнату:

– Где Мэри?

– Наверху, – ответил брат Прайс сдавленным голосом.

– С ней там наша мама, – добавила сестра молодой женщины.

– Младенец должен быть с матерью. Сара, отдай маленького Алис. А потом потуши огонь и открой окно.

Сара колебалась, но Алис сама забрала у нее младенца. Он был маленький и тяжелый. Алис заглянула в широко раскрытые серо-карие глаза, перевела взгляд на крошечный открытый ротик. Новорожденному было неуютно в том месте, куда его вытолкнули, уж слишком резкий и яркий здесь свет.

– Мама говорит, окна должны быть закрыты, чтобы бесы не влетали, – вставила Сара.

Она сложила руки на груди и посмотрела на брата Прайса. Он взглянул на Мать и промолчал. Алис показалось, что там, где он сидит, на самом деле пусто. Как будто мужчина оставил вместо себя восковую фигуру, а самого его здесь нет.

Мать покачала головой:

– Здесь нет бесов, дитя. Делай, как я говорю. Алис, пойдем со мной.

Мать повела девочку в одну из двух расположенных наверху комнат, ярко освещенную. Там тоже горел огонь, и окна были плотно закрыты. Мать поставила на пол корзину и взяла у Алис ребенка. Мать ничего не сказала, только бросила на девочку взгляд. Алис без слов поняла его значение, подошла к очагу и затоптала огонь, а потом распахнула окно. Свежий воздух подул на лицо, принося блаженство.

Мать как-то сказала Алис, что у смерти особый запах. Алис видела достаточно мертвых и умирающих животных, чтобы понимать, о чем речь. Это был сладковатый запах гниения, как у протухшего мяса. Но сейчас в комнате не пахло смертью. Здесь стояла вонь несвежего дыхания и немытого тела. Мэри лежала на подушках, потная и раскрасневшаяся. Мать, держа младенца одной рукой, другой откинула одеяло. Она обращалась с молодой женщиной, как с ребенком, издавая утешительное воркование, почти напевая.

– А теперь сядь, дитя. Сейчас ты будешь кормить своего малыша. – Она развязала ленточки на ночной рубашке Мэри и пощупала ей грудь: – Ага, молоко пришло, дитя. И твоему мальчику нужно поесть. Давай-ка.

Младенец как будто почувствовал запах молока и от хныканья перешел к требовательным воплям. Но как только Мать прижала младенца к груди Мэри, мгновенно наступила тишина. Мэри ослабевшей рукой погладила сына по головке. Алис старалась не смотреть на нее. Непонятно, выздоровеет ли больная. Мать говорила, что жар после родов – плохой знак. Алис хотелось думать, что Мэри не умрет. Это ужасно для ребенка – остаться без мамы. Часто, когда молодая мама умирает, ребенок вскорости отправляется за ней.

Мать повернулась к мистрис Джонс, матери Мэри:

– Сестра, ты, похоже, выбилась из сил. Предоставь все мне. Иди вниз и поспи. Я не оставлю твою дочь. Тебе сейчас нужно отдохнуть.

Казалось, мистрис Джонс вот-вот упадет, но она попыталась возражать.

Мэри сказала:

– Все в порядке, мама. Мне уже лучше.

Алис усомнилась в ее словах, но мистрис Джонс очень хотелось поверить дочери. Она поцеловала Мэри в лоб и погладила внука, а потом тихо, как тень, выскользнула из комнаты.

– А теперь, Мэри, – сказала Мать, – слушай меня. Ты нездорова, и я могу помочь, но ты должна делать то, что я скажу. Сейчас ты как следует накормишь ребенка и отдашь его Алис. А нам с тобой предстоит работа.

После того как младенец насытился и уснул, Алис села вместе с ним на табуретку в углу комнаты и стала наблюдать. Первым делом Мать стащила с Мэри мокрую от пота ночную рубашку и опытным жестом провела руками по животу молодой матери, все еще вздутому после беременности. Алис больше не отворачивалась. Матери не нужна ее помощь, поняла она. Все это Мать делала уже много раз. Она привела Алис сюда, потому что хотела обучить приемную дочь своему ремеслу. И Алис окажет ей услугу, если будет сидеть тихо, смотреть и запоминать.

Мать вытащила из корзины небольшой, завернутый в ткань предмет, перевязанный бечевкой, и потрепала Мэри по плечу:

– Сейчас я дам тебе чаю, и ты выпьешь его. – И вышла из комнаты.

Мэри взглянула на Алис, и девочка в ответ улыбнулась. У Мэри было нежное округлое лицо. Она едва ли выглядела старше своей сестры.

Алис поднялась с места:

– Хочешь посмотреть на сына?

Мэри кивнула, и Алис поднесла младенца матери и положила ей на руки. Стоя рядом с Мэри, она ощутила исходящий от нее жар. Мэри не пылала, нет, но все же ее лихорадило. Алис приложила руку к животу Мэри, точно так, как делала Мать. Жар шел изнутри, Алис чувствовала его, как чувствовала кровь в венах Мэри и воздух в ее легких. Но было что-то еще. Постороннее. Сгусток болезни. Алис ощутила его пальцами и с удивлением поняла, что могла бы добраться до него, вырвать из тела Мэри – и болезнь уйдет.

– Алис? – На нее смотрела Мать.

Сколько времени Алис так простояла, положив ладонь на живот молодой матери?

– Все хорошо, мистрис Аргайл. У малышки легкая рука.

– Что есть, то есть, – согласилась Мать. – Алис, возьми ребенка.

Алис сделала, как ей сказали. Мать поднесла чашку с чаем к губам Мэри и велела ей выпить все до дна. Чай источал запах загнивших листьев, и Алис чуть не вырвало. Мэри сморщилась, но проглотила напиток полностью.

– А теперь, Мэри, – сказала Мать, – вставай.

– Но, мистрис Аргайл, – возразила Мэри, – я даже сидеть могу с трудом.

– Ты можешь встать и встанешь. Когда начнутся схватки, тебе захочется стоять на ногах. Мы сейчас походим по комнате, пока из тебя не выйдет то, что должно выйти. – Мать посмотрела на Алис: – Это послед, дитя. От него надо избавиться, иначе внутри начнется гниение. Из-за этого и жар. Ты ведь хочешь поправиться, Мэри? Так что поднимайся и сделай все так, как надо, чтобы, когда твой сын проголодается и начнет плакать, ты была готова его покормить.

Через час все закончилось. Мэри, закусив губу, тужилась и продолжала ходить по комнате. Иногда она приседала. Скоро по ногам у нее потекла кровь, и Мать собрала в тряпку вышедшую из роженицы массу. Мэри заплакала.

– Теперь все хорошо. Теперь все будет хорошо, – повторяла Мать, обнимая Мэри.

Она взглядом подозвала Алис. Когда девочка подошла, Мать забрала у нее ребенка и передала молодой матери. А потом обхватила обоих руками, как будто хотела удостовериться, что Мэри не уронит младенца.

Алис приложила руку к животу Мэри. Прикосновение было таким легким, что она едва ощущала ладонью тонкую ткань ночной рубашки. Под пальцами билась теплая кровь, дыхание было ровным. Внутри не осталось ничего лишнего, все было правильно. Она подняла взгляд на Мать и увидела, что та тоже смотрит на нее. Рука Матери легла на ладонь Алис.

– Теперь вот что, – заговорила Мать. – Если вас спросят, одну или другую, что за чай я давала Мэри, скажете, что я заварила ромашку. Ничего другого, только это. Просто успокаивающий чай из ромашки.

Ночью Алис постоянно просыпалась, но, когда она встала утром и отправилась помогать Матери готовить завтрак, она даже не смогла вспомнить, что ей снилось. Но она точно знала, что видела сны. Отдельные картинки вспыхивали в сознании: плачущие младенцы, залитые кровью ноги, скрежещущие клыки Зверя. А еще ветер и дождь в волосах. И ощущение, что она во сне лезла на дерево. Чувство было настолько ярким, что Алис чуть не подумала, что это воспоминание, хотя такого не могло быть. Разве она хоть раз в жизни так поступала? Никогда. Девочки не лазают. Тем более на деревья.

Позавтракав овсянкой со сливками и медом, Отец ушел, как обычно, работать в столярную мастерскую. Мать усадила Алис зашивать его рубашку, добавив:

– Когда закончишь, мы пойдем с тобой в лес. Возьми с собой нож.

Алис замерла с иголкой в руке.

– У меня его больше нет, – произнесла она.

Алис очень любила свой нож; если уж говорить начистоту, любила даже больше куклы, оставшейся в Гвенисе. Ей нравилось ощущать в руке его тяжесть. Он так подходил ей по размеру! Отец сам выточил для ножа рукоятку.

Мать посмотрела на нее испытующим взглядом:

– Что ты хочешь этим сказать – больше нет?

– Наверное, я забыла его вчера в лесу. – Эта ложь не была ложью. Алис научилась искусно придумывать такие ответы.

– Ну что ж, тогда мы поищем его, – отозвалась Мать.

Алис подняла взгляд, собираясь сказать, что пойдет искать сама. Что угодно, лишь бы избежать пристального внимания Матери. Но тут дверь отворилась, и вошел Отец. Его черный, покрытый пылью силуэт резко выделялся на фоне утреннего солнца.

– Нас вызывают на собрание в молитвенный дом, – сообщил он. – Всех.

По дороге он объяснил им с Матерью, что старейшины приняли решение по поводу будущего деревни и нашли способ спасти ее от участи, постигшей Гвенис.

Деревенские набились в молитвенный дом; мужчины и мальчики разместились с одной стороны, женщины с младенцами и девочки – с другой. Длинные скамьи без спинок были заняты полностью. Верховный старейшина сидел перед паствой в широком кресле, справа и слева разместились остальные старейшины. Верховный был самым высоким и широкоплечим из всех, и Алис подумала, уж не выбирают ли главу деревни по росту.

Когда все расселись, два крепких юноши, как две капли воды похожих на верховного, закрыли входные двери. И тогда глава общины встал.

– Мы, старейшины, спрашиваем себя, – начал он, – что такого могли совершить люди в Гвенисе, раз Добрый Пастырь лишил их Своего покровительства? Отчего Он покинул их и позволил волкам, исчадиям Зверя, и пожирателям душ наброситься на Его стадо? Кто навлек на них зло?

Среди деревенских послышались шепот и бормотание. Над залом зашелестело слово «ведьма». И еще «пожиратели душ». Алис чувствовала, что сощуренные глаза со всех сторон уставились на нее и на других детей Гвениса. Она вспомнила о предупреждении Паула никогда не рассказывать о пожирателях душ. Что бы он сказал теперь, если бы она поведала ему о Звере? Вероятно, бросился бежать прочь, подальше от нее. Даже Паул испугался бы ее теперь. Алис охватило отчаяние. Она уже научилась лгать без лжи, но никогда ей не удастся по-настоящему хорошо притворяться, никогда она не сможет уклониться от содеянного. От того, что видела и чему не помешала произойти. И правда прорвется и со зловонием выйдет наружу, вытечет из нее, как мякоть сгнившего изнутри плода.

Верховный старейшина поднял руку ладонью вперед, и деревенские затихли.

– Ответ, друзья мои, состоит в том, что мы ничего не знаем. Мы не знаем, что произошло в деревне Гвенис. Но сами мы обязаны сохранять бдительность. Мы должны зорко и неусыпно следить за проявлениями гордыни, блуда, уныния и чревоугодия.

В голове у Алис началось брожение от этих странных слов, не имевших для нее никакого смысла. Она знала, что чревоугодие – это когда слишком много едят. Ей приходилось слышать, как папа не раз называл верховного старейшину Гвениса обжорой. Глава ее родной деревни, крупный мужчина с большим животом, ухитрялся появляться у них на пороге всякий раз, когда мама пекла пироги.

Мамины пироги… В этом году черничных пирогов не будет. Правда, будут яблочные. То есть могли бы быть. Алис рывком вернулась к реальности. Она понятия не имела, печет ли Мать пироги. Ни малейшего.

Верховный старейшина тем временем продолжал свою речь:

– Мы должны возносить благодарности за то, что Зло, обрушившееся на бедных людей Гвениса, обошло нас стороной. Пастырь счел нас достойными Его заботы. Он осудил нечестивых и пощадил достойных.

Вихрь гнева, как уже не один раз бывало в таких случаях, заклубился внутри у Алис. Эти люди думают, что ее родители были плохими. Но она-то знает, что мама с папой хорошие. Это она, Алис, плохая. Девочка, которая бродила ночью и позволила пожирательницам душ пройти мимо нее. Которая сочла их красивыми. И которая покорно отдала нож Зверю, вместо того чтобы вонзить лезвие в его плоть по самую рукоять, как, несомненно, сделали бы эти добрые люди – жители Дефаида. А она, вместо того чтобы насторожиться из-за запаха дождя, исходившего от Зверя, позволила убаюкать себя, успокоить щекотными прикосновениями его языка.

– Но нельзя полагаться только на покровительство Пастыря, – говорил меж тем верховный старейшина. – Мы должны показать Ему, что достойны Его заботы. Мы отгоним гнусных тварей – исчадий Зверя, построив вокруг Дефаида высокую деревянную Ограду.

В ответ послышались гул голосов и перешептывание.

Верховный старейшина снова поднял руку:

– Я знаю, братья и сестры, знаю. Вы хотите спросить, как это сделать. Мы уже начертали на бумаге наш замысел. Каждый мужчина и каждый юноша Дефаида внесет свою лепту в выполнение нашей задачи. У старейшины Майлса уже готова карта новой, огражденной деревни Дефаид. Всем тем, кто окажется за пределами Ограды, придется переселиться. Да, вы покинете свои дома и построите новые, внутри Ограды Дефаида. Но взамен этой незначительной жертвы вы обретете безопасную жизнь у Пастыря за пазухой. Подумайте о страданиях, обрушившихся на Гвенис. Это предупреждение всем нам. Жители Гвениса приютили у себя Зверя, неведомо как, и встали на ложный путь. Да не ждет нас участь заблудших овец!

Проповедь была окончена. Деревенские поднялись и начали собираться в группы, но волнующие всех вопросы оставались без ответа. Алис посмотрела на Мать и Отца:

– Нам придется переехать, правда?

– Ага, придется, – ответил Отец.

Мать спросила:

– Нас могут заставить? Разве мы не можем сказать верховному старейшине, что наша вера достаточно сильна сама по себе, поэтому нам не нужно покидать свои дома и прятаться за какой-то Оградой?

– Хелед, – сказал Отец. Так звали Мать, Хелед. – Ты знаешь не хуже меня ответ на свой вопрос. Верховный сказал, как мы должны поступить, и нам не остается ничего другого, кроме как повиноваться.

Алис было жаль Мать. Мистрис Аргайл так любила свой дом, и Алис тоже в нем кое-что нравилось. Особенно исполинское дерево во дворе. Такого высокого и толстого ствола Алис в жизни никогда не видела.

А вот Отца она по-настоящему не жалела. История с рубцами у нее на руках не забывалась. Зверь залечил их, но Алис по-прежнему помнила, как сильно ей жгло кожу. Пусть Отец сказал бы, что у него не было другого выбора, да и Алис подозревала, что он бил ее и вполовину не так сильно, как, без сомнения, должен был… К тому же он сделал это, потому что верховный старейшина ему приказал. И все-таки Алис не слишком жалела Отца. А еще она поклялась, когда вырастет, никогда не делать то, чего не хочет. И уж точно ни один черно-белый человек не сможет ей приказывать.

Глава 8

Алис плелась за Матерью к лесу в беспричинной надежде, что, чем медленнее она будет идти, тем скорее Мать забудет о ноже. Но Мать никогда ничего не забывала. Несмотря на ужас предстоящего переезда, на тревогу из-за необходимости покинуть дом и переехать за Ограду, она не отвлекалась от мыслей о ноже.

– Где бы была, Алис, когда последний раз держала его?

Они с Алис стояли на опушке леса, и Мать выжидающе смотрела на девочку. Алис вспомнила самое начало своей жизни в доме у Матери, когда та поначалу не смотрела ей прямо в глаза. Теперь Алис думала, что со стороны Матери это был жест доброты. Потому что Мать знала силу своего взгляда. Знала, что Алис начинает ерзать, когда глаза Матери пригвождают ее к месту. А теперь, понятно, Мать как раз и хочет, чтобы девочка заерзала, ведь ей нужно дать понять Алис, что ее не одурачишь.

Хватило одного движения глаз Алис. Одного ее взгляда во влажный сумрак леса. И хотя она тут же снова уставилась прямо на Мать, было уже поздно. Мать поняла. Она всегда все понимала.

– Ты одна ходила в лес, правда? – с уверенностью проговорила Мать ровным голосом.

– Ага, так и есть.

– Что ж, тогда пойдем искать нож.

Мать резко повернулась и пошла, не оглядываясь по сторонам, и вот она уже в лесу. Она привычно перешагивала через камни и упавшие ветки. Не было здесь ни единого местечка, которого она не знала бы. Они молча продвигались вглубь леса, Мать шла впереди, и Алис вдруг поняла, что она вовсе не занимается поисками ножа. Наконец Мать остановилась и, внимательно глядя на Алис, предупредила:

– Нам придется быть очень осторожными. Намного более осторожными, чем раньше.

Алис молча вздернула голову, как это делала старая собака Гэнор.

– Твои прогулки в лес, Алис… Мне понятна твоя тяга. Я знаю, почему ты это делаешь. Но если ты думаешь, что теперь за тобой не следят… Дитя, ты и представить себе не можешь. Ограду строят не для того, чтобы уберечь людей. Ее строят, чтобы держать людей взаперти. Особенно таких, как мы… – Мать схватила девочку за запястье: – Алис, скажи мне. Скажи, что ты понимаешь.

Понимание пришло внезапно, как удар грома. Алис почувствовала, как вокруг нее смыкаются стены. Задыхаясь, будто из легких выдавливали воздух, Алис кожей ощущала, как погружается в отчаяние. Мать выпустила ее руку. Нутро, казалось, подступило к самому горлу, и Алис с трудом удержалась, чтобы не извергнуть содержимое желудка к ногам Матери.

– Я была осторожна, очень осторожна, – говорила Мать, – но сейчас любой осторожности недостаточно. Нас сожгут на костре как ведьм, если узнают, что мы умеем делать. Не смотри так на меня, дитя, я знаю, что ты понимаешь. Ты поняла, что я сделала с брюхом Мэри. Ты поняла, что я сделала сейчас, когда взяла тебя за запястье. С самого первого раза, когда я увидела тебя за нашим кухонным столом, я все про тебя знала. Не спрашивай меня как. Но я знала.

Целый ворох вопросов взметнулся в голове у Алис, но она боялась, что в любой момент Мать замкнется и снова погрузится в молчание.

– Почему мы такие? Это плохо?

– Это не плохо, дитя. Как это может быть плохо – положить руки на чье-нибудь тело и понять, где оно неправильно работает?

– Тогда почему нас сожгут как ведьм?

– Потому что нас боятся, – ответила Мать, передернув плечами. И этим все было сказано.

Алис вспомнила, как Мать слукавила насчет чая.

– А тот чай для Мэри? Он был чудотворный?

Из горла Матери вырвался странный звук.

– Алис, ты же умная девочка. Не существует ничего чудотворного. Природа делает то, что она делает. Моя мать научила меня, какие корни вызывают роды, а какие помогают женщине исторгнуть из себя послед, точно так же, как ее мать научила ее саму. Но старейшины не хотят, чтобы мы вмешивались. Они считают, что следует отдаться на милость Пастыря, и всё на этом. Если мы выживем, то выживем. Если умрем, то умрем. – Мать снова издала тот горловой звук. – Ты не дурочка, Алис, и я тоже. Поэтому, когда мы переедем внутрь Ограды, я оставлю свой погреб с запасом корней там, где он есть, и мы больше не будем об этом говорить. Думай о том, чтобы уцелеть, слышишь? Как только мы окажемся внутри, наша судьба будет в руках старейшин. А они не позволят нам думать по-своему. Понимаешь, дитя?

Алис кивнула, хотя не была уверена, что ей все понятно. Слишком мало времени. Мало времени, чтобы задать все вопросы. Раньше Мать никогда столько не говорила, как теперь в этом сумрачном, истекающем влагой лесу.

– А как же пожиратели душ?

Мать, прищурив глаза, смотрела на Алис:

– А что?

– Ты не боишься их?

Мать вздохнула. Лицо ее смягчилось.

– Следовало бы, наверное, если учесть, что они сделали с твоими мамой и папой и остальными жителями Гвениса. Но я больше боюсь кашля, который не проходит, или горячки, которая усиливается, что бы я ни делала. Вот из-за чего я не могу заснуть, дитя. – Мать посмотрела в сторону дома. – Пойдем, Алис. Отца пора кормить ужином.

Алис сама не знала, что заставило ее задать последний вопрос, но она произнесла:

– А как же нож?

Мать покосилась на Алис и подняла глаза к небу:

– Дитя, ты и сама знаешь, что мы никогда не найдем его.

По приказу верховного старейшины люди покинули свои фермы и стоявшие в отдалении дома. Деревня замкнулась. Поселяне теперь существовали, сбившись в кучу, и это уменьшение жизненного пространства Алис ощущала как удавку на шее. Ворота Ограды, сказал верховный старейшина, будут запираться на закате и открываться только на рассвете. Так они спасутся от Зверя и его приспешников. Возведение Ограды началось немедленно, так что днем отовсюду доносилось жужжание постоянно работавших пил. Лес вокруг Дефаида поредел до такой степени, что страшно было смотреть. Одно за другим деревья падали, издавая громкий треск. В самой середине деревни, там, где когда-то были просторные лужайки, окруженные прочными каменными домами, теперь чуть ли не вплотную друг к другу вставали деревянные постройки. Новый дом Матери и Отца казался крошечным по сравнению с их прежним жилищем: всего один этаж и погреб. Две двери из главного помещения, где размещались кухня, очаг и обеденный стол, вели в спальни. В один из последних дней в старом доме, который Матери предстояло скоро покинуть, она, нарезая картошку на кухне, бросила Отцу: