Старик ведёт мою лошадку под уздцы
Тропинка прижимается к скале,
И камешки летят из-под копыт.
Звук их паденья не услышать мне:
Он водами на дне ущелья смыт.
Холодный свежий воздух я вдохну,
Так пахнут горы, где снега меж трав.
Старик мне скажет – спешусь, отдохну.
Он знает путь, я ж знаю, что он прав.
Старик, веди мою лошадку под уздцы.
Тебе я верю, жизни не боюсь:
В твоих руках начала и концы
Подъёмов, спусков. Я не разобьюсь.
Старик ведёт мою лошадку под уздцы.
Когда мне будет очень много лет,
Я буду во дворе сидеть на табуретке,
Писать иероглифы и сторожить момент
Зелёной дымки появления на ветках.
Так щедро одарит меня Судьба
Часами радости в покое ожиданья,
Моментом счастья в ощущении себя
Частицей (пафос, извините) Мирозданья.
Пройдут часы, иероглифы ветвей
Закроются до осени густой листвою,
На свитке рисовом, хранилище теней,
Их копии неспешно унесу с собою.
Пустая табуретка во дворе
Не станет грустным знаком расставанья:
Ведь, может быть, я завтра на заре
Опять, сложив ладони, сяду в ожиданье.
Опять пятнадцать, но теперь не мне —
Сны не мои и звёзды не мои.
Что видится, скажи, во сне?
Что возраст твой таит?
Из дома в ожиданье выходи
Счастливых встреч – всё будет наяву.
Над книгою немного погрусти
И улыбнись, вздохнув.
Когда вопрос о счастье зададут,
Надежды, звёзды и стихи, и сны
Воспоминаньями на ум придут
Немножечко смешны.
– «Ты счастлива была в пятнадцать лет?»
– «И да, и нет. И да, и нет. Скорее нет.»
– «Была в кого-то влюблена ты безответно?»
– «В Есенина. Смеюсь. Другие все ушли бесследно.»
– «А чем же ты жила весь этот год?»
– «Жила… смотрела, думала… Но, вот!…»
– «Была весна, была твоей любви победа?»
– «Нет, сон, в котором не было зимы и лета…»
– «Ну, значит, и весны лишен был сон?»
– «И осени. Там был всего один сезон:
Без света и без тьмы, ни жаркий, ни холодный,
Зато с движением, пространством и свободой.
Бежала я по звездам и меж звёзд.
Открытая судьбе. Я приняла всерьёз
Счастливый мир из сна, без края и предела.
Проснувшись в комнате, я все ещё летела.»
– «Пятнадцать. Счастлива была тогда?
– «И нет, и да. И нет, и да. Скорее да.»
Когда-то в двадцатом веке
Мне было шестнадцать лет.
Открыли геном человека,
Шёл двадцать какой-то съезд1 —
Учили, писали в тетрадях…
Но мне ведь шестнадцать лет:
Я «плакала в автомате»2,
В кино покупала билет.
Я училась чувствам и мыслям,
(А также вычурности и вымыслу).
Я немного провинциальна,
Из мест-времени очень дальних.
Ты уже человек двухтысячных,
По-другому, наверное, мыслишь ты.
Но друг друга с тобой поймём.
Моя родина – век двадцатый.
Очень быстро – туда-обратно —
На машине времени – памяти —
Я тебя приглашаю: прокатимся,
На часочек туда махнём?
Посмотри, вон окно открыто:
Улетела на бал Маргарита3,
Она где-то живёт поблизости,
От меня за полвека. Маркиза же,
Анжелика4, взгляни – со мной.
Здесь пронзительно-нежны взгляды
Тех Мужчины и Женщины5 рядом.
На рассвете пенье: прощание
Аргуэльо Кончиты с Резановым6 —
«Я тебя никогда…» Постой —
Нам уже пора возвращаться.
Ведь в прошедшем нельзя оставаться.
Оно – третие полушарие,
Безнадёжность сгоревших сценариев.
«Уезжаем!» – тебя зову.
….
Нынче осень, давай пройдёмся
По Тверской. Солнца мы не дождёмся:
Я всегда любила на Горького7
Тротуар цвета мокро-чёрного
И распластанную листву.
«Болезненность и слабость не лелей,
Будь рада жизни», – говорили ей.
Insomnia8, сомнения и страхи,
И тонких рук замедленные взмахи,
И многое другое, чем дитя
Обычно тешится в той точке бытия,
Когда уходит так нежданно в взрослость.
Потом смешит, но пережить непросто.
«Тебе шестнадцать – сладкие года!»
Небрежно отвечала: «Да-да-да»,
И что-то там писала на айпаде.
Когда же, кончик шарфа разлахматив,
Грустила и горячий чай пила
(Так, что на кофточку крошилась пастила),
Сутулилась и кашляла в ладошку,
Никто не говорил, что понарошку,
Ведь знали: «Всё проходит и пройдёт!»
Она по парку медленно бредёт…
Бросает кто-то мячик прямо в руки
По мячику ладошкой твёрдой стукнув,
Она решает вдруг вступить в игру.
Кричит азартная себе? другим?: «Беру!»
……………………
Ах, девочка, тебе аплодисменты,
Букеты дней счастливых и моментов.