У Анны Карениной нет одного прототипа, как и почти у всех главных героев романа.
Единственный персонаж, у которого был один отчетливый прототип, – это Константин Левин, в которого Толстой вдохнул свою душу, свои мысли и сомнения, факты своей биографии: нелюбовь к городу, любовь к деревне, опыт ведения сельского хозяйства, сватовство к Софье Берс, венчание с ней в кремлевской церкви, рождение детей, ссоры и примирения, начало “духовного переворота”.
А вот между Софьей Берс и Екатериной (Кити) Щербацкой уже нельзя ставить прямого знака равенства, как иногда делают. В жизни Толстого была другая Кити – дочь его любимого поэта Ф. И. Тютчева Екатерина Тютчева, на которой Толстой едва не женился. Кстати, она так и не вышла замуж, служила фрейлиной при императрице Марии Александровне, супруге Александра II, а конец жизни провела в своем имении Варварино, где создала школу для крестьянских детей и построила ветеринарную лечебницу.
Правовед и историк Б. Н. Чичерин писал о ней, вспоминая дом ее тетки Дарьи Сушковой, где Катя жила в 50-е годы: “Кити Тютчева очень оживила салон Сушковых. Она была девушкой замечательного ума и образования, у нее была приятная наружность, живые черные глаза; при твердом уме она была сдержанного характера, но не обладала тою женскою грацией, которая служит притягательною силою для мужчин. А так как требования ее естественно были высоки, то ей трудно было найти себе пару…”
Но вернемся к Анне Карениной.
Широко известно, что внешний образ Анны Карениной был подсказан Толстому обликом старшей дочери Пушкина Марии Александровны Гартунг. В черновых рукописях главная героиня однажды называется Пушкиной. Но очевидно, что в окончательном варианте такого быть не могло. Просто во время написания романа Толстой держал в голове образ этой красивой женщины, с которой познакомился в Туле в 1868 году на званом вечере в доме генерала Тулубьева.
Вот как вспоминала об этом сестра С. А. Толстой Т. А. Кузминская: “Мы сидели за изящно убранным чайным столом. Светский улей уже зажужжал… когда дверь из передней отворилась, и вошла незнакомая дама в черном кружевном платье. Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру.
Меня познакомили с ней. Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее.
– Кто это? – спросил он, подходя ко мне.
– M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.
– Да-а, – протянул он, – теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые”.
Сочетание эпитетов “арабские” и “породистые” невольно вызывает ассоциацию не только с поэтом Пушкиным, но и с арабской породой лошадей. Лошади играют в романе важную роль. В знаменитой сцене скачек, где Вронский ломает хребет Фру-Фру, есть прозрачный намек, что в этот момент он ломает и жизнь Анны. Ее реакция на падение Вронского, которую замечают все вокруг, в том числе и ее муж, приводят к тому, что по дороге домой в карете она признается ему, что она – любовница Вронского. С этого момента развал семьи неминуем. Это, как сказали бы сегодня, “точка невозврата”. Анна не будет скрывать своей связи с Вронским ни от мужа, ни от света. По сути, она кладет голову на плаху.
Вообще, сравнение женщины с лошадью было в духе Толстого. Так, он мог, шутя, сказать жене и свояченице: “Если бы вы были лошади, то на заводе дорого бы дали за такую пару; вы удивительно паристы, Соня и Таня”. Но сестры на него не обижались. В XIX веке лошади ценились очень дорого, особенно скаковые. Они могли стоить несколько тысяч. Так что это был своего рода грубый, но комплимент.
На вечере у Тулубьева Толстой познакомился с Марией Гартунг и о чем-то говорил с ней за чайным столом. Софьи Андреевны на вечере не было – дети болели скарлатиной. Когда Толстой и его свояченица ехали домой, “им было весело”. Кузминская полушутя сказала: “Ты знаешь, Соня непременно приревновала бы тебя к Гартунг”. “А ты бы Сашу (муж Кузминской. – П. Б.) приревновала?” – спросил он. “Непременно”, – ответила она.
Мария Александровна была не просто красавицей. Она сочетала в своей внешности черты матери и отца. Это придавало всему ее облику что-то особенное, выделявшее ее на фоне других светских красавиц. Ну и вообще, дочь Пушкина не могла не заинтересовать Толстого, как в свое время заинтересовала его дочь Тютчева – Кити. Если бы Софья Андреевна с ее ревнивым характером присутствовала при разговоре ее мужа с Гартунг, которого никто не слышал, но все видели, это могло бы нанести ей душевную рану.
Однажды Толстой сказал жене: “Ты ревнуешь меня там, где для этого нет повода, и не замечаешь того, где стоило бы ревновать”.
В 1868 году роман “Анна Каренина” еще даже не был задуман. В это время Толстой заканчивает “Войну и мир”. К “Анне Карениной” он приступит спустя пять лет. Именно в этом романе ревность женщины играет важную роль. Кити Щербацкая дважды испытывает жгучую ревность. В начале романа, когда Вронский на балу “изменяет” ей с Анной, и в конце, когда ее муж Левин встречается с Карениной и тоже оказывается во власти ее чар. Он так очарован ею, что не может скрыть это от жены. У него сияют глаза. Происходит семейный скандал, который усугубляется еще и тем, что Левин встречается с Анной, когда на руках Кити маленький ребенок и она не может выезжать в свет. Толстой знакомится с Гартунг, когда “невыездной” была Софья Андреевна Толстая.
Старшая дочь Пушкина, по-видимому, произвела на Толстого сильное впечатление. Спустя пять лет он вспомнил ее внешность до мельчайших подробностей.
Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу.
Черное платье… Полнота… Курчавые волосы… И наконец, крошечные кисти… Правнучка Пушкина С. П. Вельяминова вспоминала о Марии Гартунг: “До глубокой старости она очень внимательно относилась к своей внешности: изящно одевалась, следила за красотой рук… Тетя Маша обладала какой-то торжественной красотой. У нее были звонкий, молодой голос, легкая походка, маленькие руки”.
На маленьких руках и легкой походке Анны Толстой фокусирует внимание читателей в первой сцене встречи Вронского и Карениной в вагоне поезда.
Он пожал маленькую ему поданную руку… Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
Сравните у Кузминской: “Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру”.
И еще жемчуг, и анютины глазки, которыми украсила себя Анна, отправляясь на бал… Мы не знаем подробностей туалета Гартунг в тот вечер, когда с ней познакомился Толстой. Но и жемчуг “на точеной крепкой шее”, и анютины глазки в черных с завитками волосах мы видим на самом известном портрете Марии Александровны начала 60-х годов кисти И. К. Макарова, который хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве. (Это был жемчуг, который передала ей мать – Наталья Николаевна Пушкина.) Таких случайных совпадений просто не бывает.
Мария Гартунг была первенцем Александра Сергеевича и Натальи Николаевны. Она родилась 19 мая 1832 года в Санкт-Петербурге на Фурштадтской улице в доме Алымовых, где Пушкины жили с мая по декабрь 1832 года. Ее крестными были дед Сергей Львович Пушкин, бабушка Наталья Ивановна Гончарова, прадед Афанасий Николаевич Гончаров и тетка Н. Н. Пушкиной – Екатерина Ивановна Загряжская. Имя дочери Пушкины дали в честь покойной бабки поэта Марии Алексеевны Ганнибал.
Пушкин обожал свою старшую дочь. Из всех детей она больше всего была похожа на него, и это, видимо, было заметно сразу после ее рождения. Пушкин писал В. Ф. Вяземской: “…представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы”.
Во время отъездов в письмах жене он часто упоминал свою дочь: “Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки?”, “Что моя беззубая Пускина?”, “А Маша-то? что ее золотуха?”, “Помнит ли меня Маша, и нет ли у ней новых затей?”, “Прощай, душа; целую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя”.
В письме теще Н. И. Гончаровой он шутил: “Маша просится на бал и говорит, что она танцевать уже выучилась у собачек. Видите, как у нас скоро спеют; того и гляди будет невеста”.
В детстве Маша отличалась своенравным характером, участвовала в мальчишеских играх братьев, дралась с ними. Независимый характер Марии Александровны ее близкие отмечали и потом.
Отец погиб на дуэли, когда Маше было четыре года, но она помнила его и всю жизнь хранила светлую память о нем.
Ее собственная судьба поначалу складывалась счастливо. Она получила хорошее домашнее воспитание, закончила Екатерининский институт благородных девиц, затем, как и Кити Тютчева, служила фрейлиной при императрице Марии Александровне. В 1860 году вышла замуж за офицера лейб-гвардии конного полка Леонида Николаевича Гартунга. Л. Н. Гартунг дослужился до звания генерал-майора и должности управляющего императорскими конными заводами в Туле и Москве. В Тульской губернии в селе Прилепы у него было небольшое имение, куда чета Гартунгов отправилась сразу после венчания.
Семнадцать лет семейной жизни были в целом счастливыми. Они омрачались только тем, что у Гартунгов не было детей. Но в 1877 году случилась трагедия, о которой пишет в своих воспоминаниях, опубликованных в “Русском архиве” за 1895 год, князь Д. Д. Оболенский: “В Москве жил некто Занфтлебен, по репутации ростовщик, имея детей, которым он почему-то не доброжелательствовал. Он, Занфтлебен, просил быть его душеприказчиком и подтянуть детей его при случае. Гартунг, человек добродушный, не подозревая никакого крючкотворства, очень поверхностно отнесся к делу и дал повод родне Занфтлебена подать на него донос, будто он злоупотребил своим положением, что у него как у душеприказчика пропали векселя и будто он скрыл свой долг Занфтлебену”.
Состоялся суд, который должен был вынести Гартунгу обвинительный приговор, но, когда судьи отправились на заключительное заседание, Гартунг застрелился прямо в здании суда из револьвера.
Событие это имело громкий резонанс. О нем писал Ф. М. Достоевский в “Дневнике писателя” за 1877 год: “Все русские газеты толковали недавно (и до сих пор толкуют) о самоубийстве генерала Гартунга в Москве, во время заседания окружного суда, четверть часа спустя после прослушания им обвинительного над ним приговора присяжных”. По словам писателя, когда судьи, объявив перерыв, удалились из зала суда, чтобы составить приговор, Гартунг, “выйдя в другую комнату… сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесенным с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце. На нем нашли тоже заранее заготовленную записку, в которой он «клянется всемогущим Богом», что ничего в этом деле не похитил и врагов своих прощает”.
Вся Москва считала, что Гартунг ни в чем не виноват и что в его смерти повинен не только Занфтлебен, но и прокурор, своим выступлением на суде убедивший присяжных вынести несчастному обвинительный приговор. Особенно всех возмутило то, что сразу после суда прокурор поехал в театр. Д. Д. Оболенский писал: “Владелец дома, где жил прокурор, который благодаря страстной речи считался главным виновником гибели Гартунга, Н. П. Шипов, приказал ему немедленно выехать из своего дома на Лубянке, не желая иметь, как он выразился, у себя убийц”.
Мария Александровна тоже не верила в виновность мужа. Она писала своей родственнице: “Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю”.
Об этом судебном процессе, несомненно, знал и Толстой, который был знаком с Гартунгом. Историю самоубийства во время суда он перенес в свою пьесу “Живой труп”, где Федор Протасов кончает с собой таким же образом.
Дальнейшее расследование доказало полную невиновность Гартунга. Но жизнь Марии Александровны была уже сломана. Она осталась без средств к существованию и обратилась к Александру II с просьбой о помощи. Лишь спустя несколько лет ей назначили пенсию в 200 рублей в год и только в 1899 году, к 100-летию Пушкина, размер пособия увеличили до 300 рублей.
Мария Александровна была вынуждена вести скитальческий образ жизни. Некоторое время она продолжала жить в их с мужем квартире на Поварской, 25, где сейчас находится Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Затем уехала в имение Гартунга, потом вернулась в Москву и ютилась в скромных съемных квартирах на Кисловке, на Арбате… Некоторое время проживала у своего овдовевшего брата Александра Александровича, помогая ему воспитывать его детей.
Тем не менее до конца своих дней Мария Александровна сохраняла в себе аристократическую стать и была, как вспоминали о ней близкие, “всегда подтянутой, веселой, неунывающей”.
Старшая из детей Пушкина, она пережила всех своих братьев и сестер и единственная застала революцию 1917 года.
В годы Гражданской войны она, как и многие, голодала. В 1918 году наркому просвещения А. В. Луначарскому удалось пробить ей пенсию в 2000 рублей, но первые деньги пришли, когда ее уже не стало, и они были потрачены на похороны. Она ушла из жизни 7 марта 1919 года и была похоронена на Донском кладбище.
В последние годы жизни Марию Александровну часто видели возле памятника Пушкину в Москве на Тверском бульваре. В 1880 году она присутствовала на его открытии. Теперь она часами просиживала возле него, размышляя о чем-то своем. Прохожим, глядевшим на эту старушку со старомодной вуалью на лице, и в голову не приходило, что перед ними не только дочь Пушкина, но и прототип главной героини величайшего мирового романа о любви.
И это тоже подлинная история Анны Карениной.