Подкаст бывших - читать онлайн

1

Доминик Юн в моей комнате звукозаписи.

Он знает, что это моя комната. Он здесь уже четыре месяца и не может не знать, что это моя комната. Она занесена в общий календарь станции, привязанный к нашей почте. В голубом пузыре указано: «Комната C: Голдстайн, Шай. С понедельника по пятницу, с 11 до полудня. На веки вечные».

Я стучусь в дверь, но на то она и комната записи, что не пропускает внешние звуки. Перечень моих недостатков можно растянуть на полчаса эфира без единой рекламной паузы, но не такая я злодейка, чтобы ворваться и запороть то, что записывает Доминик. Пускай он и самый неопытный репортер Тихоокеанского общественного радио, но я слишком уважаю искусство сведения, чтобы допустить подобное. Происходящее в этой комнате священно.

Едва сдерживая гнев, я прислоняюсь к стене напротив комнаты C. Над входом мигает знак «ИДЕТ ЗАПИСЬ».

– Воспользуйся другой комнатой, Шай! – окликает меня по пути на обед ведущая моей передачи Палома Пауэрс. (Вегетарианская якисоба из забегаловки напротив по вторникам и четвергам последние семь лет. На веки вечные.)

Я бы и воспользовалась. Но пассивная агрессия куда веселее.

На общественном радио работают не только сладкоголосые интеллектуалы, выпрашивающие деньги во время марафонов по сбору средств. На каждое рабочее место в этой среде приходится сотня отчаянных выпускников журфака, которые «ну просто обожают «Эту американскую жизнь»», поэтому иногда, чтобы выжить, приходится быть безжалостной.

Но я скорее не безжалостная, а упрямая. Благодаря этому качеству я десять лет назад прошла здесь стажировку, а теперь, в двадцать девять, стала самым молодым старшим продюсером в истории станции. Я мечтала об этом с детства, пускай даже тогда мне и хотелось сидеть не за компьютером, а у микрофона.

После того как я заверяю младшего продюсера Рути Ляо, что промо будут готовы до полудня, и после того как журналист-эколог Марлен Харрисон-Йейтс бросает на меня короткий взгляд и взрывается смехом, а затем исчезает в значительно уступающей по размерам комнате B, дверь комнаты С наконец-то открывается. На часах 11:20.

Сначала я вижу его ботинок – сверкающий черный оксфорд, – а затем и все двухметровое тело: угольного цвета брюки и темно-бордовую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей. Обрамленный проходом в комнату C и насупившийся над своим сценарием, он словно позирует для стоковой фотографии из категории «бизнес-кэжуал».

– Все слова сказал в нужном порядке? – спрашиваю я.

– Кажется, да, – на полном серьезе обращается Доминик к своему сценарию. – У тебя ко мне какой-то вопрос?

Мой голос сочится приторной патокой:

– Просто жду свою комнату.

Он преградил мне дорогу, поэтому я продолжаю его внимательно изучать. Засученные по локоть рукава, слегка спутавшиеся черные волосы. Может быть, он зарылся в них руками, расстроившись, что репортаж не получился таким, как он хотел. Это бы приятно оттенило его предыдущие репортажи, заполнившие наш сайт и популярные за счет броских заголовков, но страдающие от недостатка эмоциональной глубины. Может быть, за те судьбоносные двадцать минут, что он провел в комнате С, Доминика так достало общественное радио, что он сейчас же извинится перед Кентом и скажет ему, что эта работа не для него.

Едва ли он провел здесь достаточно времени, чтобы почувствовать тонкую разницу между комнатами А, В и моей любимицей С: наушники в комнате C идеально отлажены, а вес регуляторов на пульте упрощает их переключение. Кроме того, он не осознает особой важности комнаты С: именно здесь я свела дорожки для первой самостоятельно созданной передачи – она была посвящена тем, кто празднует День отца без отца, и привлекла такое внимание, что линия была занята на протяжении нескольких часов. Слушая эти истории, я впервые за много лет почувствовала себя чуть менее одинокой и вспомнила, почему изначально пошла работать на радио.

Так что я бы сказала, дело не только в комнате С – вероятно, я болезненно привязана к этим шести с половиной кубическим метрам проводов и ручек.

– Она твоя, – говорит он, но не двигается с места и не поднимает глаз от сценария.

– Да, как и положено: по будням с 11 до полудня. Если у тебя не работает календарь, наверное, об этом нужно сообщить сисадмину.

Наконец он переводит взгляд со сценария на меня – то есть вниз. Слегка ссутулившись, он прислоняется к дверному косяку. Он всегда так делает – наверное, потому, что здания обыкновенного размера для него слишком малы. Мой рост – 160 сантиметров, и я осознаю это острее всего, когда стою рядом с Домиником.

Когда наша администратор Эмма фотографировала его для сайта, он все время краснел – возможно, потому, что на станции он единственный парень до тридцати и при этом не стажер. На фотографии он абсолютно серьезен, только краешек рта слегка искривлен, словно малюсенькая скобочка тянет в уголок его губы. Когда фото опубликовали, я долго смотрела на этот краешек и недоумевала, с чего бы это Кент нанял того, чья нога никогда не ступала внутрь радиостанции. Кент потерял голову из-за магистерской степени по журналистике, полученной Домиником в Северо-Западном университете[2], и из-за обилия завоеванных им журналистских наград университетского круга.

Доминик улыбается мне – еще более натянуто и сдержанно, чем на фото с сайта.

– На часах было 11:05, внутри никого, а у меня припасена громкая новость. Жду подтверждения от еще одного источника.

– Класс. Ну а мне нужно свести заставки для Паломы, так что… – Я пытаюсь войти в комнату, но он не шевелится, а его немыслимо высокая фигура мешает мне пройти. Я малявка, пытающаяся привлечь внимание гризли.

Знакомая скобочка слегка растягивает рот.

– Тебе что, совсем неинтересно?

– Уверена, что прочту об этом завтра в «Сиэтл таймс».

– Но где же твой командный дух? Общественное радио бывает громким, – настаивает он. Мы уже десятки раз спорили об этом, начиная с его первых недель на станции, когда он спрашивал, почему никто из наших репортеров не посещает собрания муниципального совета на регулярной основе. – Разве не здорово хотя бы однажды выдать новость первыми, а не гнаться за ней?

Судя по всему, Доминик не понимает, что «громкие новости» – не наша прерогатива. Когда во время тренинга я сказала ему, что иногда наши репортеры просто переписывают новостные сводки из «Таймс», он посмотрел на меня так, словно я отменила раздачу фирменных шоперов во время кампании по привлечению средств[3]. Наши репортеры делают отличную работу – важную работу, – но мне всегда казалось, что общественному радио лучше уделять внимание длинным материалам, доскональным расследованиям и человеческим историям. Им и посвящена моя передача «Звуки Пьюджет», и мы отлично справляемся. Название (производное от Пьюджет-Саунд, залива у северо-западного побережья штата Вашингтон) придумала Палома.

– Люди хотят от нас не громких новостей, – говорю я, пытаясь не повышать голос. – Мы провели исследование. И не важно, у кого локальный эксклюзив. Завтра он уже будет на каждой станции, в каждом блоге и в каждом твиттере с двадцатью семью подписчиками, и всем уже будет все равно, где они его услышали впервые.

Он скрещивает руки на груди, и это привлекает мое внимание к обнаженным предплечьям и узорам из темных волос, исчезающим в рукавах. Я всегда тащилась от предплечий (закатывание рукавов – почти прелюдия для меня), но обидно, что такие отличные предплечья достались именно ему.

– Хорошо, хорошо, – говорит он, – на настоящем радио рассказывают о… напомни, какой у тебя сегодня блок?

– «Спроси у дрессировщицы», – отвечаю я, выпятив подбородок в надежде, что это создаст впечатление уверенности. Я отказываюсь краснеть за один из наших наиболее популярных блоков – прямой эфир с известной специалисткой по поведению животных Мэри Бет Баркли (на 98 % уверена, что это псевдоним[4]), которая отвечает на вопросы слушателей. Она всегда приводит своего корги, а это факт, что с собаками все становится лучше.

– Ты занимаешься по-настоящему важным общественным делом – анализируешь кошачью рвоту в прямом эфире, – он отходит, и дверь со стуком захлопывается за ним. – Наверное, я болел, когда нам это преподавали в магистратуре. Немногие способны так передать все тонкости, как твоя передача.

Прежде чем у меня появляется возможность ответить ему, по коридору проходит Кент в фирменных подтяжках и галстуке с новым узором – сегодня это крошечные ломтики пиццы пепперони. Кент О’Грэйди: программный директор станции и обладатель голоса, прославившего его в Сиэтле несколько десятилетий назад.

Кент хлопает Доминика по плечу, но он лишь на пару сантиметров выше меня, поэтому рука приземляется на бицепс.

– Вас-то я и искал. Дом, как продвигается история? У нас есть скандал?

Дом. За десять лет я ни разу не слышала, чтобы Кент так быстро состряпал прозвище.

– Скандал? – спрашиваю я, оживившись.

– Возможно, – отвечает Доминик. – Я жду еще один звонок, чтобы все подтвердить.

– Вот и отлично, – Кент проводит рукой по седеющей бороде. – Шай, сможет ли Палома провести с Домом интервью в пиковое время в прямом эфире?

– В прямом эфире? – переспрашивает Доминик. – То есть… без предварительной записи?

– Конечно, – отвечает Кент, – мы хотим первыми объявить эту новость.

– Такие уж они – срочные новости, – говорю я, наблюдая за бледнеющим Домиником. Я не желаю уступать ему эфирное время, но обеими руками за, если это выведет его из равновесия. – Наверное, мы можем выделить тебе пару минут «Спроси у дрессировщицы».

Кент щелкает пальцами:

– Напомни мне поговорить с Мэри Бет, прежде чем она уйдет. В последнее время Тефтелька вытаскивает еду из миски на пол и только тогда ест.

– Всего лишь пару минут, да? – спрашивает Доминик дрожащим голосом.

– Максимум пять. Все будет окей, – ухмыляется Кент и возвращается в офис.

– Пожалуйста, не испогань мою передачу, – говорю я Доминику, а затем проскальзываю в комнату С.

Доминик Юн в моей студии.

Строго говоря, в трех смежных студиях: в той, где обычно сидим мы с диктором за микшерной консолью, то есть «пультом»; в небольшой студии для принятия звонков; и студии А, где прямо сейчас расположилась Палома со своим сценарием, бутылкой чайного гриба и пустым стаканом. Доминик, сидящий напротив, заламывает руки после того, как опрокинул упомянутый стакан на сценарий Паломы. Рути пришлось поспешно напечатать новую копию.

– Мэри Бет здесь, – говорит мне вошедшая в студию Рути, которая прибралась за Домиником. – И да: у нее есть вода, и у собаки – тоже.

– Супер. Спасибо. – Я надеваю наушники и пробегаюсь по плану передачи. Сердце колотится в знакомом предэфирном ритме.

«Звуки Пьюджет» – часовой выброс адреналина по будням с двух до трех часов дня. Будучи старшим продюсером, я руковожу прямым эфиром: подаю сигналы Паломе, звоню гостям и соединяю их со студией, отслеживаю время каждого из блоков и справляюсь с любыми форс-мажорами. Рути приводит гостей, а наш стажер Гриффин сидит на линии прямого эфира в смежной комнате.

Иногда мне не верится, что я занимаюсь этим пять раз в неделю. Тысячи людей по всему городу настраивают свои телефоны, приложения и браузеры на частоту 88.3 FM. Некоторые из них настолько вдохновятся, развеселятся или даже возмутятся, что позвонят нам, чтобы поделиться историей или задать вопрос. Именно эта интерактивная составляющая – возможность услышать Палому через наушники, а в следующее мгновение выйти с ней на связь в прямом эфире – делает радио лучшей формой журналистики. С радио мир становится немного меньше. Даже если вы слушаете передачу с сотнями тысяч поклонников по всей стране, вам будет казаться, что ведущий говорит именно с вами — а в некоторых случаях еще и так, словно вы друзья.

Я нервно болтаю в воздухе коричневым ботильоном, опустив кресло на самую нижнюю позицию. Рядом со мной Рути поправляет наушники на своих коротко стриженных платиновых волосах, а затем кладет руку мне на ногу, чтобы успокоить.

– Все будет хорошо, – говорит она, кивая в сторону Доминика через стекло, разделяющее нас. Мы пытаемся не афишировать свою вражду, но Рути, обладающая интуицией авангарда поколения Z, подметила ее в первые же недели после его найма. – Бывало и хуже.

– И правда. Спасибо, что в последнюю минуту еще раз обзвонила всех четырех гостей нашей передачи об иррациональных страхах. Ты навеки моя героиня.

Я обожаю Рути, которая пришла к нам из куда более быстрого, хотя и постоянно прерывающегося на рекламу коммерческого радио. Периодически я застаю ее напевающей себе под нос мелодию джингла[5] 1—877-KARS-4-KIDS[6]. Рути говорит, что она ее преследует.

Из дикторского кресла в центре студии – эргономичной конструкции, заказанной им в Швеции, – поднимается Джейсон Бернс. Перед ним растянулся пульт.

– Тишина в студии, пожалуйста, – говорит он своим теплым и сладким, как кленовый сироп, голосом, задерживая руки над несколькими регуляторами. Джейсон – милый парень за тридцать, которого я всегда вижу только во фланелевой рубашке в клетку и джинсах – экипировке дровосеков и коренных сиэтлцев.

Рядом с часами загорается знак «В ЭФИРЕ».

– 88.3 FM. Вы слушаете Тихоокеанское общественное радио, – говорит Джейсон. – Прямо сейчас – последние местные новости в передаче «Звуки Пьюджет». Кроме того, Палома Пауэрс задаст дрессировщице все наболевшие вопросы о поведении животных. Но сначала – новости от Национального общественного радио.

Знак «В ЭФИРЕ» гаснет. «Новости НОР из Вашингтона, с вами Шанти Гупта…»

Сложно найти более успокаивающие звуки, чем голос ведущей новостей НОР, но Шанти Гупта не утешает меня так, как обычно. Я слишком зациклена на абсолютной противоестественности того, что Доминик расположился рядом с Паломой.

Я нажимаю на кнопку, чтобы выйти с ним на связь.

– Не сиди слишком близко к микрофону, – говорю я, и он настолько пугается моего голоса в своих ушах, что брови подскакивают к шевелюре, – иначе все, что мы будем слышать, – это твое сопение.

Его рот двигается, но я ничего не слышу.

– Нажми на…

– А ты ведь и правда хочешь, чтобы я облажался, да?

Вопрос зависает у меня в ушах. Если Палома и обращает на нас внимание, то она этого не показывает, а делает пометки на полях своего плана. Внезапно мне слишком жарко в свитере.

Десять лет назад я была вундеркиндом – стажеркой, которая писала идеальные планы для выступлений, находила захватывающие темы для передач и сумела доказать Паломе и ее бывшему продюсеру – парню, который уволился, прежде чем я устроилась на его место, – что чего-то стою. «Такой спец – и это в девятнадцать-то лет! – ревел Кент. – Однажды она будет здесь главной».

Я не хотела быть главной. Все, чего я хотела, – рассказывать хорошие истории.

И вот, Доминик: наш новоиспеченный сотрудник, едва закончивший магистратуру – и уже в прямом эфире.

– Эфир через десять минут, – говорит Джейсон, прежде чем я успеваю что-то ответить Доминику. Отмахнувшись от зависти, я концентрируюсь на том, за что больше всего люблю свою работу.

Я выскальзываю из кресла и устанавливаю зрительный контакт с Паломой, вытянув руку вверх в сторону воображаемых двенадцати часов. «Пять, четыре, три, два…» Затем я постепенно опускаю руку, наводя на нее палец, и она в эфире.

– С вами Палома Пауэрс, и вы слушаете «Звуки Пьюджет», – говорит она в отработанной манере. Ее голос – темный шоколад, низкий и зрелый, с ноткой женственности. Так много силы в подобном голосе – в способности заставить людей не только слушать, но и прислушаться.

На фоне ее голоса звучит заставка – яркая фортепианная мелодия. Джейсон постепенно приглушит ее, когда Палома закончит вступление.

– Сегодня с нами в студии известная специалистка по поведению животных Мэри Бет Баркли, которая ответит на все ваши вопросы о питомцах. Может быть, вы не знаете, как познакомить нового котенка со своим домом или научить старую собаку новым трюкам? Мы хотим от вас обратной связи. Звоните по номеру 206–555—8803, и мы попытаемся ответить на любые вопросы. Но сперва – срочные новости от репортера Доминика Юна, который присоединяется к нам в прямом эфире. Доминик, добро пожаловать на «Звуки Пьюджет».

Доминик молчит. Он даже не смотрит на нее, а просто уставился на заметки, будто все еще ждет сигнала.

Мертвый эфир – это плохо. Обычно мы выдерживаем пару секунд без жалоб слушателей, но стоит промолчать чуть дольше, и у нас уже серьезные проблемы.

– Блядь, – говорит Рути.

– Ну скажи же что-нибудь, – бормочу я ему в наушник. Я машу ему руками, но он совершенно окаменел.

Что ж, если он утопит мою передачу, по крайней мере он пойдет на дно вместе с ней.

– Доминик, – подталкивает его по-прежнему бодрая Палома, – мы рады, что ты с нами!

А потом что-то срабатывает, как будто адреналин наконец-то побежал по его венам. Доминик приходит в себя и наклоняется к микрофону.

– Спасибо, Палома, – говорит он сперва неровно, но затем более гладко. – Я очень рад быть здесь. Твоя передача – первая, которую я прослушал, прежде чем переехать в Сиэтл ради этой работы.

– Замечательно, – говорит Палома. – Что ты хотел нам рассказать?

Он выпрямляется.

– Все началось с анонимной наводки. Знаю, что вы подумали. Иногда наводки – не более чем слухи, но если задавать правильные вопросы, можно докопаться до истины. Насчет этой наводки у меня было чувство – назовем его журналистской интуицией, – что это не слухи. Я расследовал схожий случай, касающийся одного из преподавателей, когда учился в Северо-Западном университете. – Драматичная пауза, а затем: – Я обнаружил, что у мэра Скотта Хили есть вторая семья. И хотя его личная жизнь – не наше дело, он воспользовался средствами своей избирательной кампании, чтобы замять историю.

– Пизде-е-ец, – протягивает Джейсон, крутанувшись в кресле ко мне с Рути. На кулисы цензура не распространяется.

– Не зря я отказалась за него голосовать, – говорит Рути. – Не нравилось мне его лицо.

– Это… это серьезные обвинения, Доминик, – говорит очевидно потрясенная, но быстро опомнившаяся Палома. – Мэр Хили несколько раз приходил к нам на передачу. Можешь рассказать, как ты это выяснил?

– Все началось с собрания муниципального совета в прошлом месяце… – И он пускается в рассказ о том, как нашел финансовые отчеты и отследил, куда переводились деньги, и как он в конечном итоге убедил тайную дочь мэра поговорить с ним.

Проходят две минуты. Три. Когда мы приближаемся к пяти минутам, я пытаюсь подать Паломе сигнал о переходе к следующему блоку, но она целиком погружена в рассказ Доминика. Я прикидываю, можно ли перерезать ногтями шнур микрофона.

– Я не поспеваю за звонками, – звучит в моем ухе голос Гриффина.

Я нажимаю на кнопку и говорю с ним напрямую:

– Запиши их вопросы и скажи, что Мэри Бет ответит на те из них, что успеет.

– Ты не понимаешь – это вопросы о мэре. Они хотят поговорить с Домиником.

А. Так вот оно что. Стиснув зубы, я врываюсь в групповой чат.

– Судя по всему, нам поступает много вопросов, – говорит Палома, бросив взгляд на экран. – Сможешь ответить на звонки слушателей?

– Конечно, Палома, – говорит Доминик с непринужденностью профессионала, а не человека, пару раз поигравшегося с диктофоном в университете и решившего: ну а почему бы и не поработать на радио.

Когда его глаза встречаются с моими через стеклянную перегородку, ненависть к нему закипает у меня в груди и заставляет сердце бешено биться. Его челюсти сжаты, и он кажется мне решительнее, чем когда-либо, словно понимает, как сильно мне хочется быть на его месте. Его рот изгибается в торжествующей полуулыбке. Комментирование в прямом эфире: еще один навык, которым Доминик Юн наделен от природы.

Кент вламывается внутрь.

– Шай, нам придется перенести Мэри Бет. Это охренеть какой материал.

– Рути, – говорю я, но она уже на полпути к выходу.

– Отличная работа, – говорит Кент, хлопая Джейсона по плечу. – Я рад, что у нас сегодня все получилось.

Я борюсь со своими очками, потирая переносицу, где зреет головная боль.

– Это неправильно, – говорю я, когда Кент уходит.

– Это охренеть какой материал, – напевает Джейсон, подражая Кенту.

– Он нарушает границы.

– Публика что, не имеет права знать, что их мэр – жуликоватый говнюк?

– Имеет, но не на нашей же передаче.

Джейсон следит за моим пристальным взглядом, поочередно смотря то на Доминика, то на меня. Нас с Джейсоном наняли с промежутком в несколько недель, и он знает меня достаточно хорошо, чтобы угадать причину моего недовольства.

– Ты злишься, потому что у Доминика отлично получается, – говорит он. – Ты злишься, потому что у него прирожденный талант и потому что он в эфире спустя пару месяцев после начала работы.

– Я… – начинаю я, но спотыкаюсь. Когда он так обо мне говорит, я чувствую себя полной дрянью. – Не важно, что я обо всем этом думаю. Я не хочу быть в прямом эфире. – По крайней мере, больше не хочу. Какой смысл хотеть чего-то, что никогда не произойдет?

Входит раскрасневшаяся Рути.

– Мэри Бет в бешенстве, – она зажимает наушники на ушах. – Ради эфира ей пришлось отменить частное занятие по дрессировке с кем-то из детей Билла Гейтса.

– Мы принесем ей свои извинения по почте. Или даже нет – я позвоню ей лично.

– У меня недостаточно линий, – раздается в моем ухе голос Гриффина.

– Рути, поможешь Гриффину? Я подключусь, если понадобится.

– Будет сделано.

– Спасибо.

Доминик зачитывает информацию о каждом тайном платеже. Цифры ошеломляют. И не то чтобы передача плохая – просто каким-то образом она превратилась в его передачу, а я больше не контролирую ситуацию. Звезда здесь – он.

Я откидываюсь в кресле и передаю инициативу Паломе и Доминику. Он завоюет награды и аудиторию, а я останусь здесь – за кулисами.

На веки вечные.