Мне настоятельно требовалось увидеться с Джулиано Руффини, и он дал на это свое благосклонное согласие. Когда я начал расспрашивать его о серии картин, которые вызвали мое беспокойство, он, ни секунды не колеблясь, подтвердил, что они прошли через его руки. Собственно, Джулиано был очень горд тем, что столько его «находок» было каталогизировано и впоследствии продано как произведения великого мастера. Что ж, ему и правда есть чем гордиться. Далее он поведал про еще несколько работ, прошедших через него за последние десятилетия, и продемонстрировал их фоторепродукции.
Но, несмотря на свою многолетнюю торговую деятельность, приведшую к миллионным сделкам, он протестует, когда его называют арт-дилером. Руффини предпочитает формулировку «коллекционер, которому улыбнулась удача». Когда ему напоминают о том, что оригинальность многих его картин периодически ставится под сомнение, он выдвигает неоспоримый аргумент: «Я ведь не утверждал, что это произведения великих художников. Так говорили эксперты, продавцы, хранители коллекций… Я же не эксперт. Поэтому и ответственность на них». Он никогда не выставлял на продажу Кранаха. Просто уступил покупателю изображение «обнаженной». Исчерпывающее описание – тут не поспоришь.
В свои семьдесят лет Руффини выглядит прекрасно – вьющиеся волосы с легкой сединой, приятное лицо… В ходе наших встреч у меня была возможность оценить, насколько свободно он трактует разную информацию, обращая ее себе на пользу. Он рассказывал, что «родился в семье рабочих», в Невьяно-дельи-Ардуини, пригороде Пармы, на закате фашизма – 4 апреля 1945 года. Если быть более точным, его отец шил обувь и достиг определенного успеха, заслужив благодаря своему мастерству возможность разработать одну модель для Gucci. После войны семья переехала в Париж и поселилась близ ворот Клиньянкур. У Джулиано остались не самые приятные воспоминания о его молодости. «К нам, итальянским эмигрантам, не всегда относились хорошо. Могли поколотить в школе, толкнуть на улице; даже дома, когда я приносил плохие оценки, отец меня порол. Я стал жить один с шестнадцати лет. Постоянно переезжал с места на место. Некоторое время провел в Каннах. Начал писать, добился успеха. Писал пейзажи, портреты, в основном мастихином, жирными мазками. Познакомился с Дамией, она очень мне помогла».
Это имя вряд ли что-то говорит современным молодым, да и не очень молодым, но Дамия была звездой французского шансона в период между Первой и Второй мировой войной. Она родилась 1889 году (и говорила, что одного возраста с Эйфелевой башней), тоже сбежала из дома в пятнадцать лет – от деспотичного отца-полицейского. Начинала как шансонетка в кабаре, постепенно набралась сценического опыта и создала себе запоминающийся образ – темные волосы, горящий взгляд, пение без микрофона. У нее был пронзительный голос с вибрато, за которое многие ее критиковали, но она намеренно его подчеркивала раскатистыми «р». По совету своего партнера, Макса Дирли, она превращала каждую песню в спектакль: выходила на сцену в узком черном платье и исполняла драматический репертуар без декораций, вырисовываясь одиноким силуэтом в неподвижном луче яркого света. Она изображала дочь народа, претерпевшую множество страданий – образ, перенятый целой чередой «трагических певиц», от Эдит Пиаф и Жюльетт Греко до Барбары. Время от времени, выступая в кабачках и ресторанах, она немного облегчала свой репертуар и проработала на сцене до 1950-х, а на последний сольный концерт в Олимпии пригласила молодого бельгийца по имени Жак Брель, который выступил в первой части.
Когда красавчик Джулиано Руффини, которому не было еще и двадцати, познакомился с этой легендой на пятьдесят лет его старше, она жила воспоминаниями о своей сценической карьере и о дружбе с Саша Гитри, Лои Фуллер, Ромейн Брукс и Эйлин Грей, с которыми эта пантера некогда веселилась на вечеринках в Париже.
«Дамия захотела мне помочь. Она предложила выставить мои картины в галерее на улице Колизея в 1964-м… На вернисаже были репортеры с телевидения, о нем писали в Figaro, France Soir…» – рассказывает Джулиано Руффини. В небольшом новостном ролике, который снимал канал Pathé, он проводит растроганную Дамию мимо ряда своих картин. Посмотреть на них пришла и молоденькая певица Мишель Торр. Руффини был небесталанным, писал все понемногу – пейзажи, портреты, натюрморты, – не скупясь на краски. Однако затем, признается он, бросил мастихин и кисть, чтобы вести жизнь… скажем так, светского красавца. «Я был бы сегодня очень знаменит, будь у меня влиятельные знакомые, – с сожалением замечает он. – Но мне пришлось нелегко, я был не образован, не знал хороших манер, плохо говорил по-английски. Стал вместо этого покупать спортивные машины, забросил живопись… Поехал в Рим, поработал у антиквара. Он разорился, я ночевал на улице, у чужих дверей. Познакомился с крошечной француженкой, которая зарабатывала на панели, она помогла мне встать на ноги… Да, все и правда так было… Уехал в Бразилию, начал там бизнес, но через три месяца дело развалилось. Год работал в журнале Jeune Afrique, занимался версткой и рекламой, потом, в Кот-д’Ивуар, был арт-директором в издательском доме и в одном журнале, Ivoire Dimanche. Скопил немного денег, вернулся в Париж, начал покупать картины в аукционном доме Hôtel Drouot[14], в 1973 году. На блошином рынке встретил Жерара Мажакса; мы с ним дружили в детстве, еще в квартале Клиньянкур, вместе развлекались – он-то и познакомил меня с Андре Бори».
Знаменитый актер, которому, когда мы с ним говорили, было уже семьдесят четыре, явно сохранил не лучшие воспоминания об их дружбе. Однако он подтвердил, что, катясь на лыжах в Альп-д’Юэз, познакомился с богатой наследницей, почти вдвое старше его, и затем представил ее своему приятелю Джулиано. И очень кстати.
«Андре была восхитительной женщиной, и это стало самой прекрасной встречей в моей жизни, – продолжает Руффини. – Разница в возрасте не имела значения. Отец завещал им с сестрой половину своих акций, а половину отдал своим рабочим. Она была в меня влюблена, а я очень к ней привязан. Я продал ей Макле [Элизе Макле, пейзажист, работавший в немного наивном стиле], ничего особенного. Мы с ней обожали живопись и позднее вместе открыли небольшую галерею возле дворца Вогезов». Этот магазин, под названием La Brocanterie du Marais, находился в доме 5 по улице Па-де-ла-Мюль. «За время наших отношений Андре продала мне часть картин из коллекции своего отца, а часть подарила. Еще мы с ней владели на паях ресторанчиком Les Marronniers