Чехов… 160 лет со дня рождения, 140 лет первой, документально подтвержденной, публикации. Казалось бы, далекое прошлое, окаменевший классик, книги которого должны зарастать благородной пылью на стеллажах, споры о котором давно стоит прекратить.
А нет – о Чехове спорят с той же горячностью, что и при его жизни, проза, пьесы, письма читаются не только новыми поколениями, но и перечитываются людьми взрослыми, с устоявшимися взглядами и оценками. Перечитываются, знаю, многими каждые несколько лет. И не столько ради удовольствия – а слог Чехове бесподобен, – но и в попытке понять, что именно хотел он сказать.
У русской, да и мировой художественной литературы, главная цель – не развлечение читателя, а выражение идеи. И писатель, захваченный ею, пытается донести ее до общества. Помочь ему найти и достичь идеал.
Конечно, в процессе писания и идея, и идеал зачастую видоизменяются, бывает, автору становится близка другая точка зрения и он начинает спорить с самим собой посредством героев, но тем не менее причина, заставившая человека взяться за перо, видна и очевидна.
Чехов не вписывается в эту канву. Он писал без идей, у него не было явного посыла читателю, в его прозе и драматургии нет морали… Интересно узнать, как отнеслись бы к нему Тургенев или Достоевский, но, слава богу, было многолетнее знакомство Чехова со Львом Толстым – знакомство, достойное самого пристального исследования.
Впрочем, такое исследование есть – двухтомник Владимира Лакшина, который читается как увлекательный документальный роман. И характерно, что почти каждая встреча двух писателей, очевидно симпатизировавших друг другу, превращалась в ожесточенный спор о смысле литературы, о жизни, бессмертии. Спорили они друг с другом и заочно – в разговорах, письмах третьим лицам.
Чехов не принял идею «Воскресения», Толстой, называя Чехова «большим художником», добавлял – «но все-таки это мозаика, тут нет руководящей идеи» – и пытался выдумать идею за него, например, в послесловии к посмертному изданию чеховского рассказа «Душечка».
Современные Чехову критики так и вовсе были в замешательстве, которое переходило в негодование: «Пишет холодной кровью!», взрывалось вопрошанием: «Есть ли у господина Чехова идеалы?»
После появления «проблемных» произведений вроде «Палаты № 6», «Три года», «Мужиков», «Человека в футляре», «Острова Сахалина» Чехова стали воспринимать как обличителя недостатков и пороков; эта оценка главенствовала и всё советское время. Чехов, казалось, в полной мере показал готовую к революционным изменениям страну. Страну, томящуюся по этим изменениям.
С точки зрения социологии, это, быть может, верно. Но почему он, за исключением разве что Нади, героини рассказа «Невеста», последнего его рассказа, никому не дал сделать шаг к «новой, ясной жизни»? Да и получится ли у Нади закрепиться в ней – вопрос.
«…На другой день утром простилась со своими и, живая, веселая, покинула город, – как полагала, навсегда». Этим «как полагала» автор словно намекает, что не все в ее судьбе определилось.
Абсолютное же большинство чеховских героев только говорят о «новой, ясной жизни», о созидании, «об идеалах», на деле же всё сильнее погружаясь в болото обыденности. И если Ирине из «Трех сестер» вырваться мешает трагическая случайность, то многим другим вроде бы не мешает ничто.
Почему, скажем, герой «Палаты № 6» Андрей Ефимыч Рагин не пытается преобразить свою больницу? Что мешает героиням рассказа «У знакомых» зажить наконец осмысленно и деятельно? Почему герои «Новой дачи» оказываются настолько слабовольными? Почему герои «Дамы с собачкой», по-настоящему полюбившие друг друга, не ищут возможности стать действительно парой?…
Можно, конечно, сказать, что Рагин попросту бытовой алкоголик, а Гурову с Анной Сергеевной хочется оставаться любовниками, но это будут версии, а не ответы. Над ответами мы бьемся уже сто с лишним лет.
Нормальный русский писатель, взявшись за «Мужиков», сделал бы Ольгу, городскую, культурную, лучом света в темном деревенском мире. Она бы облагородила дом родни своего мужа, она стала бы учить детей, но вместо этого она плывет по течению и в итоге надевает нищенскую суму.
Кстати, Лев Толстой воспринял этот рассказ Чехова как «грех против народа», утверждал, что мужики, деревня – не такие, Чехов, дескать, попросту не знает русского человека.
Знал, конечно, Чехов русского человека. И сюжет «Мужиков» он не придумал. Этот сюжет был порожден тысячами судеб таких же Ольг и их детей. Но, с другой стороны, обошелся он со своей Ольгой жестоко… Или не жестоко, а – объективно?
Слово вроде бы не из чеховского лексикона, но оно очень часто встречается в его эпистолярном наследии. В письмах литераторше Лидии Авиловой он буквально проповедует объективный метод: «Над рассказами можно и плакать, и стенать, можно страдать заодно со своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление».
Объективность у Чехова не только в манере повествования, но и в подборе персонажей. Да, толстовскую Каренину, которая бросилась под поезд, жалко, но куда жальче Анну Сергеевну, которая не бросится, а будет страдать долго-долго, убивая месяцы жизни от одного свидания с Гуровым до другого. Да и в реальной жизни Анна Каренина – одна на десятки тысяч, тогда как Анна Сергеевна… Я уверен, что Анн Сергеевн куда больше.
Чехов не писал статей, но из его писем, разговор с близкими, общественной деятельности ясно видно, что он хотел и стремился к преобразованию мира, людей. В длинном послании старшему брату Николаю в марте 1886 года, накануне своего перехода из «юмористов» в «серьезные», он выложил буквально по пунктам черты «воспитанного человека», да что там – почти идеального.
Казалось бы, вот и создавай в прозе такие типы, воспитывай не одного брата, а всё человечество. Но создавать в том смысле, в каком это делают сочинители, Чехов, кажется, не умел или не хотел. Он придерживался правды жизни, а не правды художественной. Получал оплеухи от критиков, замечания и нарекания об близких, даже от невесты. Тяжело их переживал. Но путь объективного реалиста и не может быть легким.
Январь 2020