Энди Сандерс находился в «Похоронном бюро Боуи». Пришел туда с тяжелой ношей: недоумением, горем, разбитым сердцем.
Сидел в Зале прощания номер 1 в компании с гробом, который стоял в передней части комнаты. Гертруда Эванс, восьмидесяти семи лет (может, восьмидесяти восьми) умерла от застойной сердечной недостаточности двумя днями раньше. Энди уже выразил соболезнования, хотя один только Бог знал, кто мог прочитать его письмо: муж Герты уже десять лет как ушел из жизни. Но значения это не имело. Энди всегда отправлял письмо с соболезнованиями, если умирал кто-то из его избирателей. Писал от руки, на фирменном бланке с шапкой: «ОТ ПЕРВОГО ЧЛЕНА ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ». Считал это частью своих обязанностей.
Большой Джим на такое не разменивался. Большой Джим слишком много времени тратил на управление, как он это называл, «нашим бизнесом», то есть Честерс-Миллом. Руководил им, как частной железной дорогой, если уж придерживаться фактов, но Энди не возражал: он понимал, что Большой Джим умен. Энди понимал и кое-что еще: без Эндрю Делуи Сандерса Большого Джима не выбрали бы и ловцом бродячих собак. Большой Джим мог продавать автомобили, обещая выгодные сделки, низкие-низкие проценты и подарки, вроде дешевых корейских пылесосов, но, когда он попытался стать дилером «Тойоты», компания отдала предпочтение Уиллу Фримену. С учетом результатов продаж и местоположения салона на шоссе номер 119 Большой Джим не мог понять, почему «Тойота» так сглупила.
Энди мог. Он, конечно, не считал себя самым умным медведем в лесу, но знал, что у Большого Джима нет душевной теплоты. Второй член был жестким человеком (некоторые из тех, кто купился на низкие-низкие проценты, сказали бы, жестокосердным). Он умел убеждать, но от него так и веяло холодом. А вот Энди мог поделиться теплом. Общаясь с избирателями в ходе предвыборной кампании, Энди говорил им, что он и Большой Джим – мятные близняшки[29], Клик и Клэк[30], ореховое масло и желе и Честерс-Милл не будет прежним, если они на пару не станут тянуть воз (в компании с кем-то третьим, на этот раз с Андреа Гриннел, сестрой Роуз Твитчел). Энди наслаждался партнерством с Большим Джимом. Оно приносило немалые день ги, особенно – последние два-три года, и в этом партнерстве ему нравилось все. Большой Джим знал, как что делается, а главное, знал, почему это надо сделать. «Мы впряглись всерьез и надолго, – говорил Большой Джим. – Мы делаем это для нашего города. Для людей. Ради их блага». Энди нравились такие слова. Это же приятно, делать добрые дела.
Но сейчас… нынешним вечером…
– Я с самого начала ненавидел эти летные уроки, – вырвалось у него, и он вновь заплакал. Потом уже громко зарыдал, но мог не стесняться, потому что Бренда Перкинс ушла в молчаливых слезах, постояв у тела мужа, а братья Боуи находились в подвале. Их завалило работой (Энди понимал, пусть и смутно, что случилось нечто ужасное). Ферн Боуи уходил в «Эглантерию», чтобы наскоро перекусить, а когда вернулся, Энди не сомневался, что его выпроводят за дверь. Но Ферн прошел по коридору, даже не взглянув на Энди, который сидел, зажав руки между колен, со сбившимся галстуком и с растрепанными волосами.
Ферн спустился в «мастерскую», как они это называли на пару с братом Стюартом (ужасно, ужасно!), Герцог Перкинс тоже находился внизу. А также этот чертов Чак Томпсон, который, возможно, не уговаривал Клодетт брать летные уроки, но точно не отговаривал ее от них. Возможно, там были и другие.
Клодетт – точно.
Энди с всхлипом застонал и еще сильнее сцепил пальцы. Он не мог жить без нее, просто не мог жить без нее. И не только потому, что любил больше жизни. Именно Клодетт (вместе с регулярными, нигде не учитываемыми и постоянно возрастающими финансовыми вливаниями Джима Ренни) держала на плаву его аптечный магазин. Если бы Энди управлял им самостоятельно, то стал бы банкротом до наступления нового тысячелетия. Его конек – человеческие отношения, а не счета и бухгалтерия. На этом специализировалась его жена. Точнее, раньше специализировалась.
«Раньше» новой болью отдалось в сердце. Энди опять застонал.
Клодетт и Большой Джим однажды даже объединили усилия, чтобы подкорректировать городскую финансовую документацию, когда штат решил ее проверить. Предполагалось, что проверка будет внезапной, но Большого Джима предупредили заранее. Не так чтобы задолго, но им хватило времени, чтобы поработать с компьютерной программой, которую Клодетт называла «МИСТЕР ЧИСТИЛЬЩИК». Программе дали такое название, потому что после ее использования в документах не оставалось темных мест, которые могли вызвать подозрения аудиторов. Те признали членов городского управления белыми и пушистыми, вместо того чтобы отправить в тюрьму (и в этом проявилась бы крайняя несправедливость, поскольку в большей части своих деяний – если по-честному, практически во всех – они руководствовались благом города).
По сути, Клодетт Сандерс была более красивым Джимом Ренни, более добрым Джимом Ренни, тем Джимом Ренни, с которым он мог спать и делиться секретами, и жизни без нее он себе не представлял.
Энди снова зарыдал, но тут Большой Джим положил ему руку на плечо и сжал пальцы. Энди не слышал, как тот подошел, но даже не вздрогнул. Он, можно сказать, ожидал, что эта рука ляжет ему на плечо: человек, которому она принадлежала, всегда появлялся в тот момент, когда Энди нуждался в нем больше всего.
– Я не сомневался, что найду тебя здесь. Энди… дружище, мне очень, очень жаль.
Энди вскочил, обнял внушительную талию Большого Джима и вновь зарыдал, вжавшись лицом в его пиджак.
– Я говорил ей, что эти уроки опасны! Я говорил ей, что Чак Томпсон – мерзавец, такой же, как и его отец!
Большой Джим потер ему спину успокаивающей ладонью.
– Я знаю. Но теперь она в лучшем месте, Энди… этим вечером обедает с Иисусом Христом… ест ростбиф, пюре из свежего горошка с подливой. Как тебе эта завораживающая мысль? Держись за нее. Думаешь, нам надо помолиться?
– Да! – Рыдание в очередной раз вырвалось из груди Энди. – Да, Большой Джим! Помолись со мной!
Они опустились на колени, и Большой Джим молился долго и усердно за упокой души Клодетт Сандерс. (Внизу, в мастерской, Стюарт услышал его, посмотрел в потолок и заметил: «Этот человек дрищет с обоих концов».)
После четырех-пяти минут «теперь мы видим как бы через тусклое стекло» и «когда я был младенцем, то по-младенчески говорил» (уместной последняя фраза Энди не показалась, но его это не заботило: он успокаивался только от того, что стоял на коленях рядом с Большим Джимом) Ренни закончил:
– Ради Иисусааминь, – и помог Энди подняться.
Лицом к лицу, грудь в грудь, Большой Джим сжал Энди бицепсы и заглянул в глаза.
– Итак, партнер, – он всегда называл Энди партнером, если возникала сложная ситуация, – ты готов приступить к работе?
Энди тупо смотрел на него.
Большой Джим понимающе кивнул, так, словно Энди высказал резонный (учитывая сложившиеся обстоятельства) протест.
– Я знаю, это трудно. Обращаюсь к тебе в неподходящее время. И ты будешь совершенно прав, Бог свидетель, если прямо сейчас врежешь мне в ёханую челюсть. Но иногда мы должны ставить на первое место благополучие других… или это не так?
– Благополучие города, – подтвердил Энди. И впервые после получения известия о гибели Клодетт перед ним забрезжил свет.
Большой Джим кивнул. Лицо оставалось серьезным, но глаза сверкали. И странная мысль пришла в голову Энди: Он стал выглядеть на десять лет моложе.
– Ты совершенно прав. Мы – хранители, партнер. Хранители общественного благополучия. Обязанность эта – не всегда легкая, но пренебрегать ею нельзя никогда. Я велел Уэттингтон разыскать Андреа и привести ее в зал заседаний. Если потребуется, в наручниках. – Большой Джим рассмеялся. – Она там будет. И Пит Рэндолф составляет список всех копов, которые находятся в его распоряжении. Их явно недостаточно. Мы должны подумать об этом, партнер. Если сложившаяся ситуация сохранится, власть станет ключевым моментом. Так что скажешь? Сможешь поддержать меня?
Энди кивнул. Он подумал, что городские дела помогут ему отвлечься от мыслей о погибшей жене. Если не помогут, Энди все равно следовало изобразить пчелку и жужжать. Его уже начало трясти от вида стоявшего рядом гроба Герты Эванс. Его уже трясло от молчаливых слез вдовы чифа. И особых усилий от него не требуется. Всего-то сидеть за столом и поднимать руку, когда Большой Джим поднимает свою. Андреа Гриннел, которая, похоже, никогда полностью не просыпалась, поступала так же. Если возникнет необходимость в принятии срочных мер, Большой Джим их предложит. Большой Джим ничего не упустит из виду.
– Пошли, – выдохнул Энди.
Большой Джим хлопнул его по спине, обхватил рукой тощие плечи Энди и вывел из Зала прощания. Это была тяжелая рука. Мясистая. Но Энди радовало, что она лежит у него на плечах.
О дочери он даже не подумал. Охваченный горем, Энди Сандерс совершенно забыл о ее существовании.
Джулия Шамуэй медленно шагала по улице Благополучия, где жили самые благополучные горожане, направляясь к Главной улице. Разведясь десять лет назад, она жила над редакцией «Демократа». Квартиру с ней делил Горас, почтенного возраста вельш-корги. Она назвала его в честь великого мистера Грили[31], которого помнили за единственный bon mot[32]: «Идите на Запад, молодой человек, идите на Запад»; хотя, по мнению Джулии, прославился он другим: работой редактора газеты. Если бы Джулия могла записать себе в заслуги половину того, что делал Грили в «Нью-Йорк трибюн», она посчитала бы, что жизнь удалась.
Разумеется, ее Горас всегда полагал, что жизнь у нее удалась, а потому, по мнению Джулии, был лучшей собакой на свете. Она решила, что выгуляет его, как только придет домой, а потом еще выше поднимется в глазах Гораса, положив несколько кусочков вчерашнего бифштекса поверх обычной собачьей еды. Это порадует их обоих, а Джулии сейчас требовались положительные эмоции – хоть по какому-то поводу, – потому что ее не отпускала тревога.
Такое случалось с ней не впервые. Она прожила в Милле все свои сорок три года, и в последние десять происходящее в родном городе нравилось ей все меньше и меньше. Джулию тревожило необъяснимо ухудшающееся состояние городской канализационной системы и мусороперерабатывающего завода, несмотря на все деньги, которые в них вбухивались. Она волновалась из-за неизбежного закрытия «Вершины в облаках», единственного городского горнолыжного курорта. Ее беспокоило, что Джимс Ренни крадет из городского бюджета, пожалуй, даже больше, чем она подозревала (а она подозревала, что из года в год, десятилетиями, он крал очень много). И разумеется, Джулия тревожилась из-за этого нового феномена, который не укладывался в ее привычные представления об окружающем мире. Всякий раз, когда она предпринимала попытку подойти к явлению в целом, ее разум концентрировался на какой-то его части, маленькой, но конкретной: к примеру, звонки по мобильнику проходили все реже и реже. А ей вообще не поступало ни одного, что особенно тревожило. Ладно бы не звонили родственники и знакомые, живущие в других городах, которых переполошили новостные выпуски. Вообще-то ее мобильнику полагалось разрываться от звонков коллег: из «Льюистон сан», «Портленд пресс геральд», возможно, даже из «Нью-Йорк таймс».
С такими же проблемами сталкивались и другие жители Честерс-Милла.
Ей следовало поехать на границу с Моттоном и все увидеть своими глазами. Раз уж дозвониться до Пита Фримена, ее лучшего фотографа, не получалось, она могла воспользоваться «аварийным “Никоном”», как Джулия его называла. Она слышала о какой-то карантинной зоне, введенной со стороны Моттона и Таркерс-Миллса – возможно, и со стороны других городов, – но уж изнутри Джулия могла подойти к этому чуду вплотную. Часовые могли предупреждать, что близко подходить нельзя, но раз уж барьер непробиваемый, как она слышала, предупреждениями все бы и ограничилось.
– Палки и камни ломают кости, но бранные слова не причиняют вреда, – произнесла она вслух.
Совершенно справедливо. Если бы слова могли ей навредить, Джим Ренни отправил бы ее в реанимацию после статьи, которую она написала об анекдотичном аудите, который штат провел тремя годами раньше. Он много говорил о том, что подаст на газету в суд, но дальше разговоров дело так и не пошло. Она даже подумывала написать на сей счет передовицу, главным образом из-за потрясающего заголовка: «ИСК УПЛЫВАЕТ ИЗ ВИДУ».
Короче, тревог ей хватало. Они составляли неотъемлемую часть ее работы. О чем ей ранее не приходилось тревожиться, так это о собственном поведении, а теперь, стоя на углу улиц Содружества и Главной, Джулия тревожилась. Ей надо было повернуть налево и пойти по Главной, но она обернулась назад и прошептала тем тоном, каким обычно обращалась к Горасу:
– Не следовало мне оставлять девушку одну.
Джулия и не оставила бы, будь она на машине. Но Джулия пришла пешком, а кроме того… Доди так настаивала. И от нее шел запашок. Травки? Возможно. В принципе Джулия ничего не имела против. Сама тоже покуривала. И возможно, травка успокоит девушку. Притупит боль, если та стала очень уж острой и могла сильно порезать.
«Не волнуйтесь обо мне, – сказала ей Доди. – Я найду папу. Но сначала мне надо переодеться». – И она указала на свой халат.
«Я подожду», – ответила Джулия… хотя не хотелось. Ночь предстояла долгая, и прежде всего ей следовало выгулять собаку. Гораса, наверное, уже раздуло, потому что она не вывела его на привычную прогулку в пять вечера, и он, конечно, проголодался. А выполнив свой долг перед собакой, она намеревалась поехать к этому самому барьеру, как называли его люди. Увидеть своими глазами. Сфотографировать то, что фотографировалось.
И даже на этом ночь для нее не закончилась бы. Предстояло подготовить экстренный выпуск «Демократа». Она считала это важным для себя и полагала, что газета будет не менее важна для города. Разумеется, завтра все могло закончиться, но Джулия чувствовала – отчасти рассудком, отчасти сердцем, – что такого не будет.
И все же не стоило ей оставлять Доди Сандерс одну. Девушка, конечно, держалась, но возможно, под спокойствием маскировался шок и страх. Конечно, сказывалось и действие наркотика. Но вроде бы Доди вела себя адекватно.
«Вам не нужно ждать. Я не хочу, чтобы вы ждали».
«Я не знаю, правильно ли оставлять тебя одну, дорогая».
«Я пойду к Энджи. – Доди даже чуть оживилась при этой мысли, хотя слезы продолжали течь по щекам. – Она пойдет со мной искать папу. Да, мне нужна Энджи».
По мнению Джулии, если Энджи Маккейн здравомыслием и превосходила эту девушку, то ненамного. Доди же унаследовала внешность матери и, к сожалению, ум отца. Но Энджи была ее близкой подругой, а если кто и нуждался в тот момент в настоящей подруге, так это Доди Сандерс.
«Я могу пойти с тобой…» – Но не хочет. И Джулия поняла, что Доди, пусть и накурившаяся травки, скорее всего это заметила.
«Нет. Идти-то несколько кварталов».
«Что ж…»
«Миз Шамуэй… вы уверены?.. Вы уверены, что моя мама?..»
С большой неохотой Джулия кивнула. Подтверждение она получила от Эрни Кэлверта, который сообщил ей номер, нарисованный на хвосте самолета. И еще он кое-что отдал ей – вещь, которую полагалось отнести в полицию. И Джулия так бы и поступила, если б не ужасная весть о смерти Герцога Перкинса и известие, что его место занял некомпетентный проныра Рэндолф.
Эрни отдал ей окровавленное водительское удостоверение Клодетт. Оно лежало в кармане Джулии, когда та стояла на крыльце дома Сандерсов, и в кармане оно осталось. Она собиралась отдать удостоверение Энди или этой бедной, с всклоченными волосами девушке в надлежащее время… но не в тот момент.
«Спасибо вам. – Голос Доди переполняла грусть. – А теперь, пожалуйста, уходите. Я не хочу показаться невоспитанной, но…» – Она не закончила фразы. Просто закрыла дверь.
И как поступила Джулия Шамуэй? Подчинилась команде потрясенной горем двадцатилетней девушки, возможно, обкурившейся до такой степени, что она не могла полностью отдавать себе отчет в своих действиях.
Но в эту ночь у нее хватало и других дел. Горас. Газета. Люди могли смеяться над черно-белыми, с крупным зерном, фотоснимками Питера Фримена и обстоятельным освещением в «Демократе» таких важных местных событий, как вечер «Волшебные танцы» в средней школе. Они могли говорить, что польза от газеты только одна – хорошая подстилка в кошачьем туалете. Но на самом деле люди нуждались в местной газете, особенно в такой час беды. И Джулия намеревалась приложить все силы к тому, чтобы завтра жители города получили свою газету, пусть ради этого ей пришлось бы бодрствовать всю ночь. И наверное, так оно и произойдет, потому что оба ее штатных репортера скорее всего уехали из города на уик-энд.
Джулия обнаружила, что ей просто не терпится приступить к решению этой непростой задачи, и печальное лицо Доди Сандерс начало уплывать от ее мысленного взора.
Горас с упреком посмотрел на Джулию, когда та вошла в дом, но ни свежих влажных пятен на ковре, ни маленького коричневого подарочка под стулом в прихожей (магической точкой, как он полагал, невидимой для человеческих глаз) не обнаружилось. Она застегнула поводок на ошейнике, вывела пса из дома, терпеливо подождала, пока он справлял нужду у его любимой канализационной решетки, неустойчиво при этом пошатываясь. Горасу исполнилось пятнадцать лет, для корги более чем почтенный возраст.
Пока он занимался своими делами, Джулия смотрела на белый световой пузырь на южном горизонте. Для нее он словно сошел в реальный мир из какого-то фантастического фильма Стивена Спилберга и вроде бы теперь прибавил в размерах. А еще она слышала стрекотание вертолетов, тихий, но постоянный звук. Даже увидела силуэт одного из них, пересекающего яркую арку. И сколько же понаставили там прожекторов? Наверное, северная часть Моттона напоминала зону высадки десанта в Ираке.
Горас лениво нарезал круги, вынюхивая идеальное место, чтобы завершить ритуал по удалению отходов жизнедеятельности организма, и исполняя всегда популярный собачий танец – какаданс.
Джулия воспользовалась моментом, чтобы попытаться позвонить по мобильнику. Она услышала пиканье набираемых цифр… и, как обычно в этот вечер, наступила тишина.
Мне придется печатать газету на ксероксе. То есть максимум семьсот пятьдесят экземпляров.
«Демократ» не печатался в Честерс-Милле уже двадцать лет. До 2002 года Джулия каждую неделю отвозила макет в типографию «Вью принтинг», расположенную в Касл-Роке, но теперь обходилась без этого. Во вторник вечером отправляла сверстанные страницы по электронной почте, а следующим утром, к семи часам, тираж (каждый экземпляр, аккуратно запечатанный в пластик) привозили из «Вью принтинг». Джулия, которая начинала с карандашной правки и отпечатанными на машинке текстами, все это воспринимала как волшебство. И как и ко всему волшебному, относилась с некоторым недоверием.
Сегодня недоверие оправдалось. Она по-прежнему могла отправить сверстанные страницы газеты во «Вью принтинг», но никто не привез бы готовый тираж ранним утром следующего дня. Джулия предполагала, что к утру никому не удастся приблизиться к административной границе Честерс-Милла на пять миль. С любой стороны. К счастью для нее, в комнате, которая раньше использовалась как типография, стоял отличный большой генератор, копировальная машина работала как зверь, а в кладовой лежало более пятисот пачек бумаги по пятьсот листов в каждой. Если бы Джулии удалось еще и найти Пита Фримена, чтобы он ей помог, или Тони Гуэя, который писал о спорте…
Горас тем временем наконец-то занял исходную позицию. Когда покончил и с этим делом, Джулия отправила результат в маленький зеленый пакет с надписью «Собачьи какашки» и задалась вопросом: как бы повел себя Горас Грили в обществе, в котором подбирание собачьего дерьма из придорожной канавы не просто ожидалось от добропорядочного члена этого общества, но требовалось по закону. Решила, что он бы застрелился.
Заполнив мешочек и завязав его, Джулия вновь попыталась позвонить. С тем же результатом.
Она отвела Гораса в дом и покормила его.
Ее мобильник зазвонил, когда она застегивала пальто, чтобы поехать к барьеру. Фотоаппарат висел у нее на плече, и она чуть не уронила его, роясь в кармане. Посмотрела на дисплей и вместо полоски цифр увидела слова «НОМЕР СКРЫТ».
– Алло? – И вероятно, что-то необычное прозвучало в ее голосе, поскольку Горас, выгулянный и накормленный, а потому совершенно подготовленный к ночной экспедиции, навострил ушки и с некоторым недоумением уставился на нее.
– Миз Шамуэй? – Мужчина. Говорит отрывисто. Официально.
– Миз Шамуэй. С кем я говорю?
– Полковник Джеймс Кокс, миз Шамуэй. Армия Соединенных Штатов.
– И с чего я удостоена такой чести? – Джулия услышала сарказм в собственном голосе, и это ей не понравилось – непрофессионально. Но она испугалась, и сарказм всего лишь маскировал ее страх.
– Мне необходимо связаться с человеком, которого зовут Дейл Барбара. Вы его знаете?
Разумеется, она знала. И удивилась, увидев его этим вечером в «Эглантерии». Он, должно быть, рехнулся, все еще оставаясь в городе, хотя Роуз вчера сказала ей, что Дейл покидает Честерс-Милл.
История Дейла Барбары была одной из тех, о которых Джулия знала, но не дала им ход. Издавая газету маленького городка, приходится оставлять крышки на многих ящиках Пандоры. Она сама выбирала, с кем вступать в драку, и полагала, что точно так же поступали Ренни-младший и его дружки. И Джулия сомневалась, что слухи о Барбаре и Энджи, лучшей подруге Доди, соответствовали действительности. Потому что Барбару, по ее мнению, отличал хороший вкус.
– Миз Шамуэй? – Отрывисто. Официально. Голос из-за барьера. Только из-за этого она рассердилась на его обладателя. – Вы еще на связи?
– Еще на связи. Да, я знаю Дейла Барбару. Он повар в ресторане на Главной улице. А что?
– У него, похоже, нет мобильника, а до ресторана я не могу дозвониться…
– Он закрыт…
– …и проводная связь, разумеется, не работает.
– Этим вечером в нашем городе, судя по всему, ничего не работает как должно, полковник Кокс. В том числе и мобильники. Но я заметила, что вы дозвонились до меня без труда, и у меня появилась мысль: а не вы ли об этом позаботились? – Ее ярость, как и сарказм, рожденный из страха, удивили саму Джулию. – Что вы сделали? Что вы натворили?
– Ничего. Насколько мне известно, ничего.
Она очень удивилась. И не нашлась с ответом. Старожилы Милла не поверили бы, если б им сказали, что такое случилось с Джулией Шамуэй.
– Впрочем, мобильники – да, – продолжил полковник. – Звонки в Честерс-Милл и из города по большей части отсекаются. В интересах национальной безопасности. И наверняка вы поступили бы так же, окажись на нашем месте.
– Я в этом сомневаюсь.
– Правда? – В голосе прозвучало любопытство, не злость. – В ситуации, не имеющей прецедентов в мировой истории и предполагающей использование технических решений, которые ни мы, ни кто-то еще даже представить себе не можем?
И на это она ничего не смогла сказать.
– Для меня очень важно поговорить с капитаном Барбарой. – Он вернулся к исходной теме. Джулия только сейчас осознала, как далеко разговор от этой темы ушел.
– Капитаном Барбарой?
– В отставке. Вы сможете его найти? Возьмите с собой мобильник. Я продиктую вам номер. По нему нетрудно дозвониться.
– Но почему я, полковник Кокс? Почему вы не позвонили в полицейский участок? Или одному из членов городского управления? Насколько мне известно, все они в городе.
– Я даже не пытался. Я вырос в таком же маленьком городке, миз Шамуэй…
– Какая удача!
– …и по собственному опыту могу сказать, что городские политики знают мало, городские копы знают несколько больше, но только издатель местной газеты знает все.
Тут она не могла не рассмеяться.
– Зачем нужно звонить, если можно встретиться лицом к лицу? Под моим присмотром, разумеется. Я как раз собиралась подъехать к барьеру… с моей стороны, конечно. Уже выходила, когда вы позвонили. Я найду Барби…
– Он по-прежнему так себя называет? – В голосе Кокса слышался смех.
– Я его найду и привезу с собой. Мы сможем устроить мини-пресс-конференцию.
– Я не в Мэне, а в округе Колумбия. На совещании комитета начальников штабов.
– Вы это говорите, чтобы произвести на меня впечатление? – Впечатление его слова действительно произвели, небольшое.
– Миз Шамуэй, я занят, и вы, вероятно, тоже. Поэтому в интересах решения возникшей проблемы…
– Это возможно? Вы так думаете?
– Миз, вы, безусловно, работали репортером, прежде чем стали издателем, и я уверен, что задавать вопросы для вас так же естественно, как и дышать, но время сейчас – слишком важный фактор. Вы можете выполнить мою просьбу?
– Могу. Но если вам нужен он, вы получите и меня. Мы приедем к барьеру по Сто девятнадцатому и позвоним вам.
– Нет.
– Вот и прекрасно. – Голос ее стал ласково-добродушным. – Приятно было с вами побеседовать, полковник…
– Дайте мне закончить. Ваша сторона Сто девятнадцатого – абсолютный ФУБАР[33]. Это означает…
– Я знаю это выражение, полковник. Когда-то читала Тома Клэнси. Но что вы имеете в виду конкретно?
– Я имею в виду, уж извините за вульгарность, что на Сто девятнадцатом ночь открытых дверей в бесплатном борделе. Половина вашего города припарковала легковушки и пикапы на обеих обочинах и на поле какого-то молочного фермера.
Она положила фотоаппарат на пол, достала из кармана блокнот, нацарапала: «Полк. Джеймс Кокс» и «Ночь открытых дверей в бесплатном борделе». Потом добавила: «Ферма Динсмора?» Да, вероятно, он говорил о ферме Олдена Динсмора.
– Хорошо, что вы предлагаете?
– Я не могу помешать вам приехать, тут вы абсолютно правы. – Он вздохнул, показывая, что живет в несправедливом мире. – И я не могу как-то повлиять на то, что вы напечатаете в своей газете, хотя не думаю, что это имеет хоть какое-то значение, потому что за пределами Честерс-Милла ее никто не увидит.
Джулия перестала улыбаться.
– Не могли бы вы это пояснить?
– Не могу, но вы и сами все поймете. Я предлагаю следующее: если уж вы хотите увидеть барьер – хотя увидеть его вы не сможете, о чем вам наверняка уже сказали, – привезите капитана Барбару туда, где барьер пересекает городскую дорогу номер три. Вы знаете городскую дорогу номер три?
На мгновение Джулия не могла понять, что это за дорога. Потом до нее дошло, и она рассмеялась.
– Я сказал что-то смешное, миз Шамуэй?
– В Милле эту дорогу называют Литл-Битч-роуд. Потому что в сезон дождей это действительно сучка, а не дорога[34].
– Очень образно.
– Как я понимаю, на Литл-Битч никаких толп?
– Сейчас там никого нет.
– Ладно. – Она убрала блокнот в карман и подняла с пола фотоаппарат. Горас терпеливо ждал у двери.
– Когда мне ждать вашего звонка? Или когда Барби позвонит по вашему мобильнику?
Она посмотрела на часы и увидела, что уже начало одиннадцатого. Господи, неужто так поздно?
– Мы будем там к половине одиннадцатого при условии, что я смогу его найти. И я думаю, что смогу.
– Отлично. Скажите ему, что Кен передает привет. Это…
– Шутка, да. Я понимаю. Нас кто-нибудь встретит?
Последовала пауза. Когда Кокс заговорил вновь, чувствовалось, что ему совсем не хочется отвечать на этот вопрос.
– Там будет свет, и часовые, и солдаты на блокпосте, но они получили приказ не разговаривать с жителями города.
– Не… но почему? Господи, почему?
– Если ситуация не разрешится, миз Шамуэй, все это станет для вас понятным. До многого вам не составит труда дойти своим умом… по моему разумению, вы очень умная женщина.
– Да пошел ты на хрен, полковник! – воскликнула она, раздосадованная. Ушки Гораса вновь встали торчком.
Кокс рассмеялся, он-то как раз не обиделся.
– Да, миз, слышу вас хорошо. В половине одиннадцатого?
Ее так и подмывало ответить «нет», но, разумеется, она не могла этого сделать.
– В половине одиннадцатого. При условии, что я сумею найти Барби, – повторила Джулия. – И я звоню вам?
– Или вы, или он, потому что поговорить мне нужно с ним. Буду ждать с рукой на телефоне.
– Тогда диктуйте ваш волшебный номер. – Она зажала мобильник между ухом и плечом, полезла в карман за блокнотом. Само собой, блокнот всегда требуется после того, как ты его убираешь, – правда жизни, если ты репортер, а сейчас она им стала. Вновь. Номер, который продиктовал полковник, напугал Джулию больше всего того, что он ей уже наговорил. Потому что начинался с очень уж необычного зонального кода – 000.
– И еще, миз Шамуэй. У вас нет вживленного кардиостимулятора? Электронного слухового аппарата? Чего-то такого?
– Нет. А что?
Она подумала, что он опять уйдет от ответа, но этого не произошло.
– Как только человек вплотную приближается к Куполу, происходит какое-то воздействие. Для большинства людей это совершенно безвредно, они ощущают разве что покалывание, как от электрического тока низкого напряжения, и через секунду-другую оно исчезает. Но с электронными устройствами совсем другая история. Некоторые прекращают работу… скажем, большинство мобильных телефонов, если их поднести ближе чем на пять футов… другие взрываются. Если вы захватите с собой диктофон, он просто перестанет работать. Принесете ай-под или что-то сложное, вроде блэкберри, это взорвется.
– У чифа Перкинса взорвался кардиостимулятор? Это убило его?
– В половине одиннадцатого. Приведите Барби и обязательно скажите ему, что Кен передает привет.
Он разорвал связь, и Джулия застыла в молчании рядом со своей собакой. Потом она попыталась позвонить сестре в Льюистон. Пиканье набираемых цифр… и тишина, как и прежде.
Купол… В конце разговора он не назвал эту преграду барьером; он назвал ее Куполом.
Барби снял рубашку и сел на кровать, чтобы расшнуровать кроссовки, когда раздался стук в дверь, к которой вела наружная лестница на боковой стене «Аптечного городского магазина Сандерса». Стук этот Барби не обрадовал. Весь день он провел на ногах, сначала шел пешком, потом надел фартук и готовил. И чувствовал себя совершенно разбитым.
А если это Младший и несколько его дружков, решивших устроить вечеринку по поводу его возвращения? Вроде бы такое невозможно, даже отдает паранойей, но весь сегодняшний день – праздник невозможного. Младшего, Френка Дилессепса и остальных членов их маленькой банды он нынешним вечером в «Эглантерии» не видел, в отличие чуть ли не от всех завсегдатаев. Эти сукины дети могли быть на шоссе номер 119 или 117, глазея на невиданное чудо. Но возможно, кто-то рассказал им о его возвращении, и они строили планы на будущее. А теперь будущее стало настоящим.
Стук повторился. Барби встал, положил руку на портативный телевизор. Не самое грозное оружие, но могло принести пользу – если бросить его в первого, кто попытается проскочить в дверь. Он, конечно, мог взять деревянную палку из стенного шкафа, на которой висели плечики, но малые размеры комнатки не позволяли как следует размахнуться. Еще у него был швейцарский армейский нож, но он не собирался никого резать. И не стал бы, если только…
– Мистер Барбара? – Женский голос. – Барби? Вы здесь?
Он убрал руку с телевизора и пересек кухоньку.
– Кто там? – спросил, хотя и узнал голос.
– Джулия Шамуэй. У меня для вас сообщение от человека, который хочет с вами поговорить. Он попросил сказать, что Кен передает вам привет.
Барби открыл дверь и впустил ее.
В обшитом сосновыми панелями зале заседаний, расположенном в подвале муниципалитета Честерс-Милла, рев установленного во дворе генератора (старенького «Келвинатора») ослабевал до едва слышного гудения. Посреди комнаты стоял красивый стол из красного клена, отполированный до блеска, длиной в двенадцать футов. Большинство стульев вокруг стола в этот вечер пустовало. Четверо участников чрезвычайного экспертного совещания, как назвал его Большой Джим, сидели у одного его края. Сам Большой Джим, пусть только и второй член городского управления, занял место во главе стола. Позади него на стене висела карта города, контур которого напоминал спортивный носок.
Кроме членов городского управления на совещании присутствовал и Питер Рэндолф, исполняющий обязанности начальника полиции. И только Ренни держался бодро и уверенно. Рэндолф выглядел потрясенным и испуганным. Энди Сандерс, естественно, еще не пришел в себя от горя. А Андреа Гриннел – ожиревший, поседевший слепок с ее младшей сестры Роуз – казалась заторможенной и мало что соображающей. Как, впрочем, и всегда.
Четырьмя или пятью годами ранее Андреа поскользнулась на обледеневшей подъездной дорожке, когда одним январским утром шла к почтовому ящику. Упала, и так сильно, что у нее треснули два межпозвонковых диска (тяжесть травмы усугублялась тем, что весила Андреа на восемьдесят – девяносто фунтов больше нормы). Доктор Хаскел прописал ей новое чудо-лекарство, оксиконтин[35], чтобы облегчить, безусловно, мучительную боль. И с тех пор она постоянно принимала это лекарство. Благодаря своему лучшему другу Энди, которому принадлежал местный аптечный магазин, Большой Джим знал, что Андреа начала с сорока миллиграммов в день, а теперь добралась аж до четырехсот. Это была полезная информация.
– Данное совещание, если никто не возражает, буду вести я по причине огромной утраты, понесенной Энди. Мы все скорбим, Энди.
– Будьте уверены, сэр, – добавил Рэндолф.
– Спасибо вам, – кивнул Сандерс, и, когда Андреа на мгновение накрыла его руку своей, из глаз Энди вновь покатились слезы.
– Теперь мы все представляем себе, что здесь происходит, – продолжил Большой Джим, – хотя никто в городе не понимает, что случилось…
– Готова спорить, никто не понимает и вне города, – вставила Андреа.
Большой Джим ее проигнорировал.
– …и военные не посчитали необходимым связаться с избранным народом руководством города.
– Проблемы с телефонной связью, сэр. – Рэндолф был на ты со всеми этими людьми, более того, считал Большого Джима своим другом, но чувствовал, что в зале заседаний лучше обращаться к членам городского управления «мэм» и «сэр». Точно так же поступал и Перкинс, и тут по крайней мере старик все делал правильно.
Большой Джим махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху:
– Кто-нибудь мог бы подойти со стороны Моттона или Таркерса и послать за мной… нами… но никто не удосужился.
– Сэр, ситуация все еще очень… неопределенная.
– Я в этом уверен, уверен. Вполне возможно, именно поэтому нам еще и не отведено какое-то конкретное место в общем раскладе. Очень возможно, и я молюсь, что так оно и есть. Надеюсь, мы все молимся.
Присутствующие кивнули.
– Но на данный момент… – Большой Джим печально огляделся. Он ощущал печаль. Но при этом и возбуждение. И готовность действовать. Думал, что не будет ничего удивительного, если еще до конца года его фотография появится на обложке журнала «Тайм». У катастрофы – особенно из тех, что инициированы террористами – есть не только темная сторона. Достаточно вспомнить, как такая катастрофа возвысила Руди Джулиани[36]. – Но на данный момент, дамы и господа, мы должны исходить из того, что полагаться можем только на себя.
Андреа прижала руку ко рту. Ее глаза блестели то ли от страха, то ли от избытка принятого наркотика. Может, по обеим причинам.
– Конечно же, нет, Джим!
– Надеясь на лучшее, готовься к худшему, так всегда говорит Клодетт. – Если судить по тону, Энди находился в глубоком трансе. – Вернее, говорила. Утром она приготовила мне завтрак. Яичницу с сыром от вчерашнего тако. Господи!
Слезы, которые вроде бы прекратились, полились вновь. Андреа опять накрыла его руку своей. На этот раз Энди ее сжал.
Энди и Андреа, подумал Большой Джим, и от легкой улыбки в нижней, мясистой части лица добавилось складок. Близнецы-тупицы.
– Надеясь на лучшее, закладывайся на худшее, – кивнул он. – Это дельный совет. Худшее в нашем случае состоит в том, что нас отрезало от внешнего мира на несколько дней. Или на неделю. Может, даже на месяц. – В это Ренни не верил, но полагал, что от испуга все быстрее согласятся на его предложения.
– Конечно же, нет! – повторила Андреа.
– Мы просто этого не знаем, – заметил Большой Джим. И тут он говорил чистую правду. – Откуда нам это знать?
– Может, нам закрыть «Мир еды»? – предложил Рэндолф. – По крайней мере на какое-то время. Если его не закрыть, с полок все сметут, как перед сильным бураном.
Ренни разозлился. Он составил план заседания и собирался внести на рассмотрение вопрос о закрытии супермаркета, но начать хотел с другого.
– А может, эта идея не из лучших, – добавил Рэндолф, заметив, как помрачнело лицо второго члена городского управления.
– Знаешь, Пит, я действительно думаю, что эта идея не из лучших, – кивнул Большой Джим. – Из тех же соображений нельзя объявлять о банковских каникулах, если налицо нехватка наличности. Можно только спровоцировать обвал.
– Мы говорим о закрытии банков? – спросил Энди. – А что нам тогда делать с банкоматами? Один в «Магазине Брауна»… еще один на автозаправочной станции… и, разумеется, в моем аптечном магазине… – Он задумался, потом просиял. – Думаю, я видел один в Центре здоровья, хотя полной уверенности у меня нет…
У Ренни мелькнула мысль: а не скормила ли Андреа Энди одну из своих таблеток?
– Это всего лишь метафора, Энди, – говорил он тихо и ласково. Именно так нужно говорить с людьми, когда мысли у них путаются. – В сложившейся ситуации еда – это деньги, образно говоря. И речь идет о том, что продуктовые магазины должны работать как обычно, чтобы люди сохраняли спокойствие.
– Ага, – кивнул Рэндолф. Идею он понял. – Усек.
– Но тебе придется поговорить с управляющим супермаркета… как его фамилия, Кейд?
– Кейл. Джек Кейл.
– И с Джонни Карвером из «Бензина и бакалеи», и… кто теперь управляет «Магазином Брауна», после смерти Дила Брауна?
– Велма Уинтер, – ответила Андреа. – Она приезжая, но очень милая женщина.
Ренни порадовало, что Рэндолф записывает имена и фамилии в карманный блокнот.
– Скажи всем троим, чтобы до особого распоряжения они прекратили продажу пива и спиртного. – На его лице появилось выражение радости, что выглядело довольно-таки пугающе. – И «Дипперс» мы прикрываем.
– Многим не понравится запрет на продажу спиртного, – указал Рэндолф. – Таким, как Вердро. – Это был самый известный из городских пьяниц, наглядный пример того, по мнению Большого Джима, что не следовало отменять закон Волстеда[37].
– Сэму и таким же, как он, придется немного пострадать: мы перекроем их обычные источники пива и кофейного бренди. Мы не можем допустить, чтобы половина города напилась, как на Новый год.
– А почему нет? – спросила Андреа. – Они выпьют все запасы, и на том все закончится.
– А если они по ходу учинят бунт?
Андреа промолчала. Она не понимала, с чего людям бунтовать при условии, что еды им хватало, но давно уже уяснила для себя, что спорить с Джимом Ренни обычно бесполезно и всегда утомительно.
– Я пошлю пару парней, чтобы они поговорили с управляющими магазинов, – объявил Рэндолф.
– Поговори с Томми и Уиллоу Андерсонами лично. – Андерсоны владели «Дипперсом». Большой Джим понизил голос: – Радикалы.
Рэндолф кивнул:
– Левые радикалы. У них над стойкой бара фотография дядюшки Барака.
– Именно так. – Большому Джиму хотелось сказать: Герцог Перкинс позволил этим двум ёханым хиппи укорениться здесь с их танцами, и громким рок-н-роллом, и выпивоном до часу ночи. Прикрывал их. И посмотрите, какие проблемы возникли из-за этого у моего сына и его друзей. Но он обратился к Энди Сандерсу: – Ты также должен убрать под замок все лекарства, отпускаемые по рецептам. Я не про назонекс или лирику[38]. Ты знаешь, о чем я говорю.
– Все, что могут использовать люди, чтобы словить кайф, и так под замком. – Энди такой поворот разговора явно обеспокоил.
Ренни знал, по какой причине, но сейчас его не заботили проблемы, связанные с некоторыми лекарственными сделками: приходилось решать более насущные вопросы.
– Тем не менее прими дополнительные меры предосторожности.
На лице Андреа отразилась тревога. Энди похлопал ее по руке:
– Не волнуйся, мы всегда поможем тем, кому лекарство действительно необходимо.
Андреа ему улыбнулась.
– Подводим итог: этот город останется трезвым до завершения кризиса. – Большой Джим оглядел коллег. – Мы все с этим согласны? Голосуем.
Все члены городского управления подняли руки.
– А теперь могу я вернуться к тому, с чего хотел начать? – Ренни посмотрел на Рэндолфа, который вытянул руки перед собой, как бы говоря: «Валяйте». – Мы должны признать, что люди испуганы. А когда люди испуганы, в них может вселиться бес, будут они пить или нет.
Андреа посмотрела на пульт управления по правую руку Большого Джима: клавиши включали-выключали телевизор, радиоприемник и встроенную записывающую систему – нововведение, которое Большой Джим ненавидел.
– Не нужно ли нам включить запись?
– Не вижу необходимости.
Эта чертова звукозаписывающая система (отголоски скандала с Ричардом Никсоном) появилась стараниями лезущего во все щели фельдшера Эрика Эверетта. Того парня (ему перевалило за тридцать), доставившего столько хлопот, в городе звали Расти. Идиотскую идею со звукозаписывающей системой он выдвинул два года назад на городском собрании, преподнеся ее как огромный шаг по пути прогресса. Предложение Эверетта стало для Ренни неприятным сюрпризом, а удивить его редко кому удавалось, особенно политическим аутсайдерам.
Большой Джим выступил против, сославшись на большие затраты. Эта тактика обычно срабатывала с прижимистыми янки, но не в тот раз. Эверетт представил расчеты, вероятно, полученные от Герцога Перкинса, показывающие, что федеральное правительство берет на себя восемьдесят процентов расходов, согласно какому-то закону, принятому при транжире Клинтоне и не отмененному после его ухода. Короче, Ренни обнаружил, что его переиграли.
Такое случалось не часто, и ему это не понравилось, но он занимался политикой гораздо дольше, чем Эрик Эверетт по прозвищу Расти прощупывал простаты, и знал, сколь велика разница между проигрышем сражения и войны.
– Или кому-то записывать все на бумаге? – робко спросила Андреа.
– Я думаю, какое-то время нам лучше обходиться без протокола, – заметил Большой Джим. – Пусть все останется между нами.
– Что ж… если ты так думаешь…
– Двое могут хранить секрет, если один ушел на тот свет, – как во сне произнес Энди.
– Совершенно верно, дружище. – Ренни сделал вид, будто Сандерс изрек нечто умное. Потом повернулся к Рэндолфу. – Я хочу сказать, что наша главная забота, наша первостепенная ответственность перед городом – сохранить порядок во время кризиса. И это дело полиции.
– Чертовски верно! – самодовольно воскликнул Рэндолф.
– Сейчас, я уверен, чиф Перкинс смотрит на нас с Небес…
– Вместе с моей женой, – перебил его Энди. – С Клоди. – И он громко всхлипнул, втягивая воздух через забитый соплями нос.
Большой Джим поморщился, но похлопал его по руке.
– Совершенно верно, Энди, они вместе купаются в идущем от Иисуса сиянии. Но мы здесь, на земле… Пит, сколько людей у тебя в распоряжении?
Большой Джим знал ответ. Он знал ответы на большинство собственных вопросов. И этим упрощал себе жизнь. В Честерс-Милле по полицейской ведомости получали жалованье восемнадцать человек: двенадцать – на условиях полной занятости, шестеро – частичной (большинству из «частичных» перевалило за шестьдесят, так что их услуги обходились городскому бюджету весьма дешево). И Ренни предполагал, причем с большой долей вероятности, что из этих восемнадцати пятеро, работавших на условиях полной занятости, находились вне города. Или поехали на игру футбольной команды старшей школы с женами и детьми, или участвовали в учениях пожарных, которые проводились в Касл-Роке. Шестой, чиф Перкинс, умер. И пусть Ренни никогда бы не стал говорить плохого о покойниках, в душе он полагал, что без Перкинса городу куда как лучше: чиф сейчас на небесах и не пытается взять под контроль полную мутню, решить задачу, которая, с учетом его ограниченных способностей, ему не по плечу.
– Должен вам сказать, что не так много, как хотелось бы, – начал Рэндолф. – Генри Моррисон и Джекки Уэттингтон, которые вместе со мной приехали, реагируя на поступивший сигнал о случившемся на Сто девятнадцатом шоссе. Есть еще Руп Либби, Фред Дентон и Джордж Фредерик, хотя его очень уж донимает астма, и я не уверен, будет ли от него хоть какой-то прок. Он собирался в этом году досрочно выйти в отставку.
– Бедный Джордж, – вздохнул Энди. – Живет только на адваире.
– Как вам известно, Марти Арсено и Тоби Уилен нынче тоже мало на что годятся. Из частично занятых можно рассчитывать только на Линду Эверетт. С этими чертовыми пожарными учениями и футбольной игрой… так неудачно все сложилось.
– Линда Эверетт? – В голосе Андреа слышался легкий интерес. – Жена Расти?
– Ф-фу! – Большой Джим часто говорил «ф-фу», когда злился. – Ей только движение у школ регулировать.
– Да, сэр, – кивнул Рэндолф, – но в прошлом году она стажировалась в Роке, и у нее есть личное оружие. Не вижу причин, по которым она не может выходить с ним на дежурство. Может, не на целую смену, у Эвереттов двое маленьких детей, но все-таки. В конце концов, у нас кризис.
– Несомненно, несомненно. – Ренни, однако, не мог допустить, чтобы эти Эверетты всякий раз выскакивали перед ним, точно пресловутый черт из табакерки, в какую бы сторону он ни поворачивался. Отсюда вывод: жена этого ёханого фельдшера не будет в команде Ренни. К тому же она молода – тридцать, не больше – и чертовски красива. А потому, он не сомневался, ее присутствие окажет дурное влияние на мужчин. От смазливых женщин другого ждать не приходилось. Ему хватало и Уэттингтон с ее здоровенными буферами.
– То есть по списку у меня восемнадцать человек, а на самом деле восемь.
– Ты забыл сосчитать себя, – вставила Андреа.
Рэндолф стукнул себя ладонью по лбу, словно пытался взбодрить застоявшиеся мозги.
– Да. Точно. Девять.
– Этого мало, – покачал головой Ренни. – Мы должны добавить тебе людей. Временно, ты понимаешь, пока все не образуется.
– Кого вы держите на примете, сэр?
– Для начала моего сына.
– Младшего? – Андреа вскинула брови. – По возрасту он даже не может голосовать… так?
Большой Джим представил себе структуру мозга Андреа: пятнадцать процентов занято онлайновыми торговыми сайтами, восемьдесят реагируют только на наркотик, два процента – память, оставшиеся три ведают процессом мышления. Вот с кем приходилось работать. При этом, напомнил он себе, глупость коллег упрощает человеку жизнь.
– Ему уже двадцать один, – ответил он. – В ноябре исполнится двадцать два. И благодаря удаче или милости Господа он приехал домой из колледжа на этот уик-энд.
Питер Рэндолф знал, что Ренни-младший вернулся домой насовсем: на прошлой неделе видел соответствующую надпись в ежедневнике, который лежал на столе в кабинете чифа. Хотя Пит понятия не имел, как Герцог получил эту информацию и почему счел ее достаточно важной, чтобы записать в ежедневник. Там была также запись: «Асоциальное поведение?»
Но в данный момент, наверное, не следовало делиться этими сведениями с Большим Джимом.
Ренни продолжал, теперь уже тоном ведущего телевикторины, объявляющего об очень уж дорогом призе в суперигре.
– И у Младшего есть три друга, которые тоже нам подойдут: Френк Дилессепс, Мелвин Сирлс и Картер Тибодо.
Вновь на лице Андреа отразилось беспокойство:
– Э… не те ли это мальчики… молодые люди… что участвовали в ссоре около «Дипперса»?
Большой Джим улыбнулся ей, да так яростно, что Андреа вжалась в спинку стула.
– Ту историю очень уж раздули. А искрой послужил алкоголь, как и в большинстве подобных ссор. Плюс подстрекателем являлся этот тип Барбара. Потому-то все обвинения сняли. Они чисты. Или я не прав, Питер?
– Абсолютно правы, – ответил Рэндолф, но на его лице отражалось сомнение.
– Все они старше двадцати одного, а Картеру Тибодо, если не ошибаюсь, даже двадцать три.
Тибодо действительно исполнилось двадцать три года, и в последнее время он неполный день работал механиком на заправочной станции комплекса «Бензин и бакалея». Его дважды увольняли с прошлых мест работы – за излишнюю вспыльчивость, как слышал Рэндолф, – но в мастерской при заправочной станции Тибодо вроде бы прижился. Джонни говорил, что не знает человека, который так хорошо разбирался бы в электрике и выхлопной системе.
– Они охотились вместе, все хорошие стрелки…
– Ради Бога, нам нет нужды проверять их меткость! – воскликнула Андреа.
– Никто не собирается стрелять, Андреа, и никто не предлагает, чтобы эти молодые люди стали полноправными полицейскими. Я говорю о том, что нам нужно пополнить резко сократившийся списочный состав, и сделать это необходимо быстро. Что скажешь, чиф? Они будут служить, пока кризис не закончится, а мы заплатим им из резервного фонда.
Рэндолфу совершенно не хотелось, чтобы Младший бродил по улицам Честерс-Милла с оружием в руках, – Младший, которого, возможно, отличало «асоциальное поведение», – но он и не мог позволить себе возразить Большому Джиму. К тому же это хорошая идея – иметь под рукой лишних людей. Питер не предполагал, что в городе могут возникнуть какие-то проблемы, но новички помогут контролировать толпу в местах пересечения основных городских дорог с барьером. Если барьер все еще существовал. А если нет? Тогда все разрешилось бы само по себе.
И широкой улыбкой он показал, что считает себя членом команды:
– Знаете, я думаю, это отличная мысль. Пусть приходят в участок завтра утром, около десяти.
– Лучше в девять, Пит.
– Девять – это хорошо, – вновь, как во сне, произнес Энди.
– Продолжаем обсуждение? – спросил Ренни.
Все молчали. Андреа выглядела так, будто хотела что-то сказать, но никак не могла вспомнить, что именно.
– Тогда ставлю вопрос на голосование. Члены управления просят Пита Рэндолфа, исполняющего обязанности начальника полиции, взять Младшего, Френка Дилессепса, Мелвина Сирлса и Картера Тибодо своими помощниками с жалованьем по начальной ставке. Период их службы будет продолжаться до завершения этой странной, совершенно невообразимой ситуации. Кто «за», прошу проголосовать.
Все трое подняли руки.
– Предложение одоб…
Его прервали два резких звука, прозвучавшие как выстрелы. Все подпрыгнули на стульях. Тут же последовал еще один, но Ренни, который большую часть жизни проработал с моторами, уже сообразил, что к чему.
– Расслабьтесь, друзья. Это всего лишь обратная вспышка. Генератор прочищает вы…
Почтенного возраста генератор выдал четвертый «выстрел», а потом смолк. Лампы тут же погасли, на несколько мгновений оставив их в полной темноте. Андреа вскрикнула.
– Господи, Джим, – подал голос Энди Сандерс, который сидел слева от Ренни, – пропан…
Большой Джим протянул руку и крепко сжал предплечье Энди. Тот замолчал. И когда Ренни ослабил хватку, свет прокрался в длинную, обшитую сосновыми панелями комнату. Нет, лампы под потолком не вспыхнули, зато в четырех углах зажглись лампы аварийного освещения. В слабеньком свете лица собравшихся пожелтели и постарели лет на двадцать. Все выглядели испуганными. Даже Большой Джим Ренни.
– Нет проблем! – воскликнул Рэндолф с напускной, а не естественной веселостью. – Баллон пуст, вот и все. В город ском хранилище пропана предостаточно.
Энди стрельнул взглядом в сторону Большого Джима. Только сместил глаза, ничего больше, но Ренни подумал, что Андреа это заметила. А какие она сделала отсюда выводы… другой вопрос.
Она все забудет после следующей дозы окси, сказал себе Большой Джим. К утру наверняка!
И пока городские запасы пропана – или их отсутствие – его не волновали. Если возникнет такая необходимость, он об этом позаботится.
– Ладно, я понимаю, что вам хочется выбраться отсюда не меньше, чем мне, поэтому давайте перейдем к следующему вопросу нашей повестки дня. Я думаю, мы должны официально утвердить Пита Рэндолфа в должности начальника полиции pro tem[39].
– Да, почему нет? – Голос Энди звучал устало.
– Если обсуждения не будет, ставлю вопрос на голосование.
Они проголосовали, как он и хотел.
Они всегда так голосовали.
Младший сидел на переднем крыльце большого дома Ренни на Фабричной улице, когда фары отцовского «хаммера» осветили подъездную дорожку. Младший блаженствовал. Головная боль не вернулась. Энджи и Доди лежали в кладовой дома Маккейнов, где их никто не найдет… какое-то время. Деньги, которые он брал, снова лежали в отцовском сейфе. В кармане их заменил пистолет – тридцать восьмого калибра, с перламутровой рукояткой, – подарок отца на восемнадцатый день рождения. Теперь он и его отец могли поговорить. Младший собирался внимательно выслушать все, что мог сказать ему Король Без Первоначального Взноса. Если он почувствует, что отцу известно про его подвиги – Младший представить себе не мог откуда, но тот всегда очень уж много знал, – тогда он убьет отца. А после этого покончит с собой. Потому что с побегом сегодня ничего не получалось. И завтра скорее всего тоже не получится. По пути домой он остановился на городской площади и послушал, о чем там говорят. Конечно, говорили они что-то безумное, но большой световой пузырь на юге – и поменьше на юго-западе, где шоссе номер 117 подходило к городу от Касл-Рока – означал, что безумие этим вечером обернулось реальностью.
Дверца «хаммера» открылась, потом захлопнулась. Отец шел к нему, брифкейс стукался о бедро. На лице не читалось подозрительности, осторожности или злости. Он молча сел на ступеньку рядом с Младшим. Потом, захватив сына врасплох, положил руку ему на шею и мягко сжал пальцы.
– Ты слышал?
– По мелочам. Но ничего не понимаю.
– Никто ничего не понимает. Думаю, пройдет несколько дней, прежде чем что-то начнет проясняться. Поэтому я должен тебя кое о чем попросить.
– О чем? – Пальцы Младшего сжали рукоятку пистолета.
– Ты сыграешь свою роль? Ты и твои друзья? Френки? Картер и Сирлс?
Младший молчал, ожидая продолжения. Что это еще за хрень?
– Сейчас Питер Рэндолф исполняет обязанности начальника полиции. Ему нужны люди, чтобы пополнить личный состав. Надежные люди. Ты готов служить экстренно назначенным помощником до завершения всей этой чертовой мутни?
Младший ощутил безумное желание закричать от радости. Или триумфа. Или первого и второго. Рука Большого Джима по-прежнему лежала на его шее. Не сжимала. Не щипала. Можно сказать… поглаживала.
Пальцы Младшего отпустили рукоятку пистолета. Он понял, что ему продолжает везти. О таком везении он не мог и мечтать.
Сегодня Младший убил двух девушек, которых знал с детства.
Завтра ему предстояло стать городским полицейским.
– Конечно, папа. Если мы тебе нужны, можешь на нас рассчитывать. – И впервые за, возможно, четыре года (а то и больше) он поцеловал отца в щеку.