– Это почему же? – пробормотал, развалившийся в кресле, Рожериу.
– Потому что по нашим новым законам, вступивший в брак с наследницей лицо не имеет права стать совладельцем её имущества, равно получить право голоса в акционерном обществе, пока не истечёт карантинный срок, то есть полгода со смерти основного завещателя. Потому что, за это время наследники других категорий могут оспорить завещание. Тут мы рискуем потерять лишних шесть месяцев. Понимаете, сеньоры?
– И где же ты обучился подобным юридическим тонкостям?
– Недавно слышал на одном приёме в доме да Силва из уст самого Жулиу Сезара. Никто ведь не станет спорить, что он лучший юрист города и в то же время очень принципиальный человек. Душой и телом преданный да Силва. Посему первое, что я намерен осуществить в ближайшие дни, так это постараться заполучить копию с завещания с помощью Инессы. Мне необходимо в подробностях знать его конкретное содержание. Понятно? – закончив тираду, спросил Рикарду.
– Всё, что ты нам сейчас рассказал, конечно же, приятно. Но ты не ответил на главный волнующий нас вопрос, который задал тебе Рожериу. Какая же нам с ним от этого всего польза, кузен? – спросил Роберту.
– На этот вопрос уже давно есть ответ. Послушайте, друзья. Мой кузен, известный финансист города, сеньор Роберту Перейра – обладатель целых двадцати процентов акций, то есть самый крупный пайщик после самого президента с правом голоса. И очень странно, что он так пассивен в Совете Директоров. А Рожериу в свою очередь также хозяин десяти процентов акций, как и я, ваш покорный слуга. И что тут получается?! Объединив наши усилия, мы совместно сможем осуществить задуманную нами идею, и в итоге станем полновластными хозяевами «Силва». Разумеется, вы оба получите возможность увеличить проценты, соответственно, дивиденды за счёт приобретённых нами в будущем акций. Вы войдёте в Совет, и мы возглавим «Силва», подобно древнеримскому триумвирату. Помните из истории?! – глаза Рикарду сверкали огнём алчности.
– Помнить-то помним, кузен. Но мы также и помним, что триумвират этот завершился плачевным финалом для двух его участников, кроме Цезаря.
– Плачевный финал произошёл оттого, что не сумели вовремя правильно поделить власть. Вернее, Цезарь оказался умнее, и обошёл их всех. Но ведь среди нас троих нет же такого, слава Богу…
– Нельзя сбрасывать со счетов адвоката с доктором. Они близкие друзья Жуана Антониу, наверняка после его кончины, станут душеприказчиками его воли. Само собой, не очень-то радушно примут нашу инициативу, – поддержал его Рожериу.
– Почему у вас такой пессимистический настрой, сеньоры. Конечно же, я учёл и их. Но после моей свадьбы с Мануэлой, которую я всячески буду ускоривать, все их действия, направленные против наших общих планов, будут лишены всякого смысла. К тому же, не найдётся в мире человек, у которого невозможно было бы не выявить хоть какую-то слабинку. Мой поверенный, специалист в таких делах, Эдуарду Норонья, уже занимается ими. Уж он-то точно сумеет раскопать под них, поверьте мне. Незапятнанных на свете нет, не было и никогда не будет! Уж в этом будьте уверены, сеньоры! – довольно заключил он.
– Здесь я согласен с Рики. Потому что Жуан Антониу всю свою жизнь был либералом, поддерживал Гуларта, прохладно встретил хунту 1964-го, – заговорил Роберту, – И при желании генералы могут ему это припомнить.
– Хунта принесла оздоровление нашему обществу, нашей экономике. Признаться, я сам тоже пострадал от неё немного. Но такой компании, как «Силва» нет места на отечественном рынке, если их управление находится в ненадёжных руках. В руках, угрожающих делу бизнесменов, развитию экономики в целом. Если фирма будет в наших руках, то считайте сеньоры, что фруктовый рынок города тоже перейдёт целиком в наши руки. Заладится бизнес.
– Хорошо кузен. Теперь ты почти сумел нас убедить, и мы всемерно будем помогать тебе и поддерживать тебя в этом благородном деле. Но я ещё раз подумаю над твоими предложениями, Рикарду. И не забывай: хороший ягуар – это мёртвый ягуар. Надеюсь, ты понял, что это я про Жуана Педру. Ну ладно, удачи тебе, – крепко пожал руку кузена Роберту.
– Тогда поднимем бокалы за наш общий успех! – воскликнул захмелевший Рожериу, поднимая опорожненную наполовину рюмку.
– За то, чтобы «Силва» попала в достойные руки! – воскликнул Рикарду.
– А нет, так сами возьмём её, как быка за рога или же как девку за волосы, – неприятно захохотал Роберту.
День уже давно отошёл за полдень, но в просторной бильярдной всё ещё продолжал стоять аромат сигар и виски, которыми угощались друзья Рикарду Диаша. Эти сеньоры, которые недавно с умным видом рассуждали о геополитике, о национальной экономике, наживу считали смыслом существования. Для них весь мир вертелся вокруг их бизнеса. Они видели цель жизни не в семейных радостях, не в любви, не в бескорыстной помощи ближнему. Наживаться любым способом было их жизненным кредом. По подлости, цинизму они не уступали, а возможно даже и превосходили Жуана Педру, которого они дружно ненавидели.
Глава VI
В небольшом ресторане «Churrasceria a jardim»5 недалеко от проспекта Копакабаны было как всегда душно от множества шумных посетителей. Несмотря на свой небольшой размер, ресторан снискал популярность на весь город, и сюда ежедневно приходили вкусно пообедать или же просто приятно провести время, люди из самых различных слоёв общества. Там прекрасно готовили свежее мясо и хорошо обслуживали посетителей. У столика, где обычно сидел клиент, ставили жаровню с углями, на которых медленно обжаривался целый набор превосходных кусков разного мяса: свинины и баранины, козлятины и телятины. На стол ставили и блюдо со свежими, политыми уксусом листьями салата, а клиентам, обладавшим отменным аппетитом, к этой снеди добавляли ещё и тарелку с ломтиками картофеля-фри, обжаренными в кипящем оливковом масле. Казалось бы, с такой порцией невозможно справиться одному человеку. Но, если есть не торопясь, запивая каждый проглоченный кусок глотком терпкого красного вина, то когда через полтора-два часа приходил официант, он мог убрать пустые блюда, унести жаровню с потухшими углями и затем вернуться, лишь для того, чтобы принести чашечки с ароматным кофе, деликатно напомнив об оплате счёта. А наиболее уютные места этого ресторанчика располагались в примыкающем к нему всегда прохладному саду.
Вечером в субботу 17 мая 1969 года здесь за дальним столиком в углу садика, окружённого высокой тростниковой стеной, двое молодых людей, не обращая на окружающих внимания, вполголоса вели неторопливый разговор. Но больше говорил один из собеседников. Второй, потупившись, молчал, лишь изредка вставляя короткие фразы, исподлобья смотря на говорившего сеньора. Говорившим был Жуан Педру. А превратившийся весь в слух и внимание собеседник был высоким коренастым мужчиной примерно одинакового с Жуаном Педру возраста, с густой копной чёрных волос, тёмными сужеными глазами на квадратном лице с массивной челюстью и выпяченной нижней губой. Светлая кожа на его лице была сплошь утыкана веснушками, словно морской песок на камне. Пышные усы с бородкой придавали его виду комичное выражение доморощенного интеллигента. Хотя он был также далёк от интеллигенции, как борец сумо от детского балета. Кожаная куртка с рубашкой под ней скрывали от любопытных взглядов испещрённое наколками мускулистое тело. Очевидно, этот тип некогда был знаком с зоной. Звали этого господина – Гонсалу Каштру. Это имя ничего не значило для добропорядочного обывателя, но известная в уголовной среде кличка отпугивала мало-мальски нормального человека.
♦ Гонсалу Каштру, по прозвищу «Пантера» был приятелем Жуана Педру и его верным подельником. Родившийся в многодетной семье переселенцев из Куябы, он вырос в окружении беспросветной нищеты в грязных фавелах Рио. Уличная жизнь закалила его характер, сделав матёрым рецидивистом ещё в ранней юности. Именно тогда и к нему и приклеилось прозвище «Пантера» за стиль драк и звериную интуицию, помогавшая безошибочно выявлять слабые места соперника. С юных лет он систематически привлекался к уголовной ответственности за преступления, начиная с карманного воровства, заканчивая азартными играми. Он был дважды судим, проведя за решёткой два года, где и близко познакомился с другим уголовником – Клаудиу Барбоза.
Но, несмотря на такое незавидное реноме, сразу после выхода из тюрьмы, Гонсалу становится личным адъютантом молодого капитана ВВС да Силвы. И это в бытность его гражданским лицом. Спустя год «Пантера» опять же при содействии патрона устраивается на службу… сержантом полиции! Здесь за полгода службы этот тип приобретает бесценный опыт борьбы с криминалом, полезные связи с коррумпированными чиновниками и досье на весь преступный мир штата, успешно используя всё это в будущем. Возможности его небывало расширяются, а доходы быстро растут, благодаря взяткам и вымогательствам.
Однако его с треском выгоняют из полиции за злоупотребление служебным положением, и блестящей «карьере» приходит конец. Наш герой возвращается в привычную среду. Но и на этот раз без ломаного гроша в кармане он не унывает, и разворачивает бизнес в Нитерое. Хитрый, жестокий Гонсалу Каштру являлся закоренелым преступником. В то же время он был слепо предан Жуану Педру, и в основном благодаря этому, стал правой рукой в тёмных деяниях последнего. Именно Гонсалу помог ему сколотить группировку из нитеройских братков, в которой он с Клаудиу в виде неразлучного тандема выступал на главных ролях.
– Так вот, начните действовать сразу после моего ухода. Только не палитесь, особенно Мясник. Он у нас неравнодушен к бабам, коке и иным глупостям. За ним, как за дитятей нужен глаз да глаз, и поэтому не упускай его тоже из виду. Понял меня? – настойчиво твердил Жуан Педру.
– Понял. А что конкретно мы будем делать, патрон? – спросил его Гонсалу. Он вместе с другими членами банды так обращался к Жуану Педру.
– Кстати, а где, сейчас, носит Мясника?
– Собирает навар на рынке в Нитерое. Сегодня же суббота – день сбора.
– Правильно. А теперь слушай меня очень и очень внимательно и мотай на ус, Пантера. Всё, что я тебе скажу сейчас крайне важно для меня. Это самое важное из всех дел, что я вам до сих пор поручал. Разумеется, тут не может быть никакой осечки, понимаешь, надеюсь? Итак, начинайте следить за опасной троицей, то есть за Рикарду, Роберту и Рожериу. Собирайте на них всю информацию, любой даже мало-мальски значащий компромат. Ясно?! Потом эти сведения передайте лично мне. И помни, что здесь труд в основном умственный с проявлением так сказать некоторого творчества. На всё это у вас неделя. Максимум дней десять.
– Но обоим невозможно уследить за тремя людьми. Не получается.
– Эта проблема пусть вас не волнует, – жёстко отпарировал Жуан Педру, незаметно протягивая ему из-под стола конверт, набитый американскими купюрами. Собеседник быстро взял конверт, зорко глядя по сторонам.
А хозяин, ухмыляясь, продолжал, – Это ваш аванс. Да не шуруйся ты так. Сам вроде Пантера, а глядишь по сторонам, как будто кролик какой-нибудь. Нельзя так, друг. Эта сумма не только для покрытия необходимых расходов, но и для скорого найма тобой нужных, проверенных людей для дела. Естественно, что наёмники будут лишь временными лицами, и сразу же после окончания работы порви с ними полностью, расплатившись, как следует. Никого не обижая, понятно. А если кто и начнёт дёргаться, то сам прекрасно знаешь, что делать.
– Конечно, патрон. Сделаем всё как надо, – с улыбкой ответил бандит.
– Мне очень нужно, чтобы вся информация об этой тройке у меня была бы на руках. Понятно? Весь ежедневный распорядок, все связи, знакомства, увлечения, привычки, места пребывания и вообще всё, что связано с ними. Особый упор надо делать на кузенов Рикарду и Роберту. Ни в коем случае не светитесь! Ведите себя предельно осторожно. Тише воды и ниже травы.
– Ясно. Постараемся стать невидимками.
– Это только первая часть вашего задания. Вторая более сложней, Пантера.
– Я готов на любое дело. Были бы деньги и твоя дружба, патрон.
Жуану Педру за годы службы, вернее, в отряде специального назначения, много раз приходилось иметь дело с типами, подобными Гонсалу. Общаясь с ними, он чувствовал себя как рыба в воде. Прекрасно знал, о чём вести разговор, каким тоном, и что может интересовать подобных подонков.
– Не сомневаюсь в этом. Деньги и дружба всегда будут, пока будете верно и исправно работать на меня. Ну ладно, не будем отвлекаться. У меня итак мало времени. Вторая часть состоит в том, что придётся следить за моим старшим братом и нашим проклятым адвокатом. Их личная жизнь меня не интересует, хотя не лишним будет узнать и эту сторону их биографии. Но все их дела, касающиеся компании должны быть доподлинно известны мне. Перемещения и встречи Жоакима и Жулиу Сезара нужно тщательно фиксировать. Я сам буду с тобой связываться раз в два-три дня, и отдавать необходимые инструкции по делу, если на то возникнет необходимость. Пусть расстояние между нами не будет для тебя помехой или поводом, чтобы расслабиться. И не посмей даже в мыслях прерывать со мной связь или же как-то дезинформировать меня. Понятно?!
– Почему ты так говоришь, патрон? Разве я стукачок, что ли?
– Никак нет Пантера, потому именно тебе я поручаю дело. Справишься?
– Конечно, справлюсь, будь уверен в этом, патрон!
– Ну, вот и хорошо. От Пантеры я ожидал только такого ответа, – похлопав приятеля по плечу, весело произнёс Жуан Педру, – Во вторник я вылетаю, и вы начнёте в тот же день. К этому времени ты с Мясником завербуешь нужных людей, которые естественно никогда не будут меня знать, вообще. Впрочем, чего тебе разъяснять такие тонкости. Ты это сам всё прекрасно знаешь. Остальные подробности я тебе ещё вчера объяснил.
– Хорошо, патрон. Мы выполним всё, как ты сказал, – пообещал Пантера.
– Отлично. До аэропорта пусть меня провожает Мясник. Потому что ты будешь всё это время занят больше всех, и я не хочу отвлекать тебя от дел.
– Сеньор Жоаким нет, но адвокат может учуять слежку. Тем более у нас с ним уже чуть было не произошёл прокол в прошлом году после дела того полковника.
– Думаю, ты прав. Оставим тогда пока брата с адвокатом в покое, – немного подумав сказал Жуан Педру, – насчёт них я позже решу, и дам тебе знать.
– Понятно. Будут ещё какие-либо инструкции, патрон?
– Пока нет. Ну да ладно, Пантера, мне пора. Береги себя, – произнёс Жуан Педру, крепко пожав руку собеседника. Гонсалу отнюдь не был слабаком, и запросто мог свалить кулаком бычка, но рукопожатие патрона было крепким даже для него.
Жуан Педру не смог улететь в намеченный срок, задержавшись ещё на неделю. Дела дома и на работе позволили ему ещё остаться в Рио. А в доме да Силва ныне царило уныние, которое началось сразу после того, как во время вечернего ужина в кругу семьи и близких друзей, то есть адвоката с доктором, дон Жуан Антониу объявил домочадцам о своей неизлечимой болезни. Вначале домашние никак не хотели поверить услышанному, и Жоаким с Мануэлой даже принялись советовать отцу уехать на лечение в Штаты. Но доктор Леонсиу с присущей ему прямолинейностью отверг их советы, и тем самым похоронил искру надежды в их сердцах. Все, Жоаким, Мануэла, Жозе, Мария, супруга Жуана Педру, их дети, слуги, и даже легкомысленная Оливия были в отчаянии от того, что ничем не могут помочь главе семьи. Болезнь прогрессировала, и в доме да Силва теперь царили грустное молчание и всеобщее уныние. Даже всегда шумные и неугомонные дети Жоакима – Камилла и Отавиу теперь как-то притихли, зная, что тяжелобольного дедушку нельзя теперь беспокоить.
Однако время всё лечит, заставляя хотя бы отчасти смириться с любой потерей. И понемногу домашние стали свыкаться с мыслью, что их отца, деда и тестя не станет через несколько месяцев. Обычная рутина жизни, работа, домашние хлопоты и разговоры о предстоящей свадьбе Мануэлы понемногу заглушили уныние в членах семьи да Силва. Оно постепенно уступало место ежедневным заботам. Такую атмосферу создавал сам Жуан Антониу своим примером. Словно бросив вызов в лицо самой смерти, он ежедневно выходил на работу, проводил совещания, встречи, переговоры, подписывал документы, часто ездил на фабрику и не пропускал важных приёмов. Продолжал по-прежнему твёрдой рукой руководить компанией. В этом его горячо поддерживал волевой и оптимистичный Жуан Педру. Вначале ему тоже передалось отчаяние всех членов семьи да Силва, и он также пару дней ходил угрюмый с насупленным лицом. Но, не настолько, чтобы так падать духом, предавшись унынию. Во-первых, он раньше всех в семье узнал о болезни отца, и поэтому был готов к любому повороту дела. Во-вторых, в отличие от остальных его горе было не столько искренним, сколько показным. Если он и горевал, то только потому, что отец обделил его в своём завещании, и отправлял сейчас в изгнание в чужой город.
Днём в понедельник 26 мая Жуан Педру уже был в аэропорту «Сантус Дюмонт», где его на этот раз провожали жена с сыном и Виктор. Среди сопровождающих выделялся высокий мускулистый негр в кожаной куртке и потёртых джинсах. Он стоял далеко в стороне, но благодаря своему росту мог лицезреть пассажиров. Разумеется, никто из сопровождающих Жуана Педру не обратил на него никакого внимания. Этого негра отличали необыкновенно уродливая физиономия и неприятный взгляд больших глаз. Даже за версту чувствовалось, что этот верзила является отморозком. Это был не кто иной, как известный рецидивист Клаудиу Барбоза.
♦ Клаудиу Барбоза по прозвищу «Мясник» был на десять лет старше Гонсалу, и в отличие от своего товарища являлся коренным афробразильским жителем Рио, так называемым – кариока. Его родители, вернее мать (отца он не знал, ибо был незаконнорожденным), всю свою жизнь провела в тесной фавеле на окраине. Она подрабатывала случайными заработками, а часто и воровала на вокзалах, чтобы не умереть с голоду самой и как-то прокормить полуголодных детишек, старшим из которых был наш герой. Выросший в подобных условиях Клаудиу уже с детства был знаком с криминалом, успев близко познать пороки.
Вскоре такое «знакомство» начало давать обильные плоды. Так, до 15 лет у него было аж 20 приводов в полицию, три судимости и около полусотен мелких правонарушений. Его данные прочно закрепляются в архивах полиции штата, а объёмное досье исчисляется томами! Хулиганство, кражи с взломом, грабежи, угон автомобилей, шантаж, изнасилования, вымогательства, азартные игры, наркоторговля и даже предполагаемое соучастие в неоднократных похищениях и убийствах людей, – далеко не полный перечень деятельности юного отребья.
Уже в шестнадцать лет он прославился, не знающей предела, изощрённой жестокостью, перешагнувшей грань садизма. Баскетбольный рост, свирепый взгляд огромных, как у жабы, глазищ вкупе со страшной улыбкой, обнажавшей лошадиные зубы, а также пренеприятнейшая внешность извращенца внушали ужас даже матёрым уголовникам, не говоря уже об обычных людях. Поэтому-то в криминальной среде за ним прочно закрепилась кличка «Açogueiro»6.
Когда Клаудиу исполнилось шестнадцать, полиция снова арестовывает его за участие в изнасиловании и убийстве двух школьниц. Суд приговаривает его, как главаря банды, к смертной казни, который вскоре заменяется пожизненным лишением свободы и каторжными работами на рудниках в далёкой Боа Виште.
Однако здесь фортуна неожиданным образом улыбается ему. Дело в том, что адъютант тогдашнего помощника командующего гарнизоном капитана да Силвы просит патрона помочь освободить «Мясника», с которым был знаком со времён первой судимости. Объясняет же просьбу получением в дальнейшем выгоды от его услуг. Просчитав доводы логичными, Жуан Педру организовывает Клаудиу побег, снабдив деньгами и паспортом. Клаудиу бежит в Венесуэлу, где занимается контрабандой алмазов. Скоро и здесь его настигает правосудие. И он возвращается в Бразилию, пристроившись возле Пантеры.
Помимо Клаудиу Барбозы в аэропорту околачивался также и один тип с тщедушным видом. Это был Андреу Гомиш, шофёр Рикарду. Он по поручению своего патрона несколько дней следил за Жуаном Педру. Но тот, учуяв слежку, поручил Клаудиу сопровождать его в аэропорт и выследить этого типа. В случае необходимости Мяснику было поручено бесшумно нейтрализовать «хвоста».
Спустя пару дней сеньор Диаш надолго лишится шофера, которого найдут полуживым на рабочей окраине города – Сидаде-де-Деуш. Андреу был жестоко избит, ограблен высоким негром в маске, попав в больницу с ножевым ранением.
Однако до инцидента с Андреу и появления Жуана Педру, в аэропорту произошёл небольшой, но занятный эпизод. Когда Мясник ожидал своего босса, прибыл пересадочный рейс из Манауса. Среди людей, прибывших этим рейсом, он обратил внимание на темнокожего мужчину, растерянно суетившегося около многочисленных сумок, пакетов и баулов, которые тот, видимо, притащил с собой из столицы Амазонии. Сложив в кучу багаж, этот сеньор положил поверх него небольшую пластмассовую папку, и тяжёлой походкой засеменил в дальний конец зала ожидания, где стояли тележки для перевозки вещей. Клаудиу, посмотрев вокруг и убедившись, что на него никто не обращает внимания, спокойно взял папку, проверил её содержимое, и что-то вынув из неё, положил в карман. А папку вернул на место. Ничего не подозревающий путешественник нагрузил на тележку личные вещи, и двинулся обратно в сторону паспортного контроля. А Клаудиу, как ни в чём ни бывало, продолжал ждать своего патрона.
На следующее утро консульство Венесуэлы в Рио-де-Жанейро посетил гражданин этой страны, проживающий в Каракасе. Доминго Луис Гарсиа, так звали посетителя, заявил консулу о пропаже паспорта. Однако у венесуэльца, к счастью, сохранились автомобильные права, журналистское удостоверение и другие документы. Поэтому через несколько дней у него в кармане был новый паспорт, даже не подозревая, что старый, выданный в Каракасе, и «потерянный где-то по дороге из аэропорта в отель Флорида», был передан Мясником на хранение Гонсалу. Так, на всякий случай.
Глава VII
В Сан-Паулу была зима. Конечно, для нас, привыкших к чёткой смене времён года, когда не спутаешь лето с зимой, а весну с осенью, деление на времена года в Бразилии кажется искусственным. Жители тропического Сан-Паулу весьма серьёзно относятся к таким переменам. Вот и сейчас, в начале июня, «бразильская зима» показывала характер. Почти ежедневно шли дожди. Температура не поднималась выше 15 градусов, что создавало дополнительные неудобства, никак не способствуя хорошему настроению. Климат отражался на настроении у одного из новых обитателей города.
В пригородном портовом районе Сантус на восьмом этаже небоскрёба в своей комнатке сидел новосел, молодой мужчина. Он подошёл к окну, открыл ставню и посмотрел на улицу. Ветхие дома, многие из которых не только требовали капитального ремонта, но и давным-давно отжили свой век, нуждаясь в сносе. Здесь проживала китайская община эмигрантов, и этот уголок города скорее походил на какой-нибудь европейский квартал в Шанхае или Гонконге, чем на улицу крупнейшего мегаполиса. Город ошеломлял и одновременно пугал своими размерами. Непрерывно гудели машины, с трудом пробивавшие себе дорогу среди множества гружённых мешками и коробками повозок, двуколок, которые тащили, впрягшись в оглобли, босоногие, одетые в рубище китайцы.
Глубоко вздохнув, молодой человек закрыл окно и снова сел за стол. Дела никак не спорились. Вот уже несколько дней он жил в Сан-Паулу и поселился в этой бедной квартирке, предпочитая ему комфортный номер в отеле. Не потому что у него не хватало средств, и не из-за того, что он был доморощенным аскетом. Вовсе нет. Просто Жуан Педру да Силва, решив сэкономить на первых порах, снял двухкомнатную квартирку в не совсем престижном районе, и сразу же головой ударился в дела, чтобы как можно побыстрей открыть и возглавить здесь филиал «Силва». Приехавших вслед за ним Жоржи ди Абреу и Фернанду Мораиша он поселил подальше от себя. Впрочем, они ему и не досаждали, а строго выполняли его приказы и распоряжения, и всецело были поглощены своей работой. Одновременно, этим он оградил себя от возможных глаз и ушей отца.
Таким образом, у него появился свой уголок в городе. Будучи бывшим военным, он привык ко всякого рода неудобствам. И командировку в Сан-Паулу он считал именно таковой. Здесь он не изменял своим привычкам, своему ежедневному распорядку дня. Вставал, как обычно, в семь утра, и около часа в любую погоду совершал утреннюю гимнастику с пробежкой вокруг близлежащего стадиона. После короткого, но плотного завтрака садился за бумаги или же чаще выходил по делам, и возвращался только поздним вечером. Ложился не позже одиннадцати вечера, и этот режим он выработал ещё много лет назад в бытность курсантом военного лицея в Агульяс-Неграсе, не изменяя ей до конца жизни. Всегда чувствовал себя бодрым, и, невзирая на погоду, одевался легко. Дважды в неделю, в часы, когда он отсутствовал, квартиру убирала одинокая соседка, одновременно заменяя ему и горничную, и химчистку за приличную оплату. Обедал он, где придётся по долгу работы, а ужинал всегда в компании Жоржи и Фернанду. Как правило, ел он мало, но часто, а спиртным практически не злоупотреблял. С домашними Жуан Педру ежедневно поддерживал связь по телефону. Реже он разговаривал с Гонсалу. Однако дела в Сан-Паулу, особенно на первых порах не продвигались.
Никак не удавалось открыть филиал компании, и запустить механизм его действия, не говоря уже о прибылях. А причин тому было множество, и как ни старался Жуан Педру скрыть от всех своё разочарование, оно всё же отражалось на его удручённом лице. Во-первых, в Сан-Паулу почти уже не осталось старых знакомых их семьи, на которых так рассчитывал Жуан Антониу. Во-вторых, здесь, как и по всей стране, также царили коррупция, местничество, кумовство и произвол предержащих мира сего. В-третьих, беспощадная конкуренция на рынке. Компаний, производящих разные фруктовые соки, на местном рынке насчитывалось, по меньшей мере, десятками, если не сотнями, и их владельцы отнюдь не горели желанием обзавестись у себя под боком ещё одним конкурентом. Помимо них ещё и во множестве существовали подпольные цеха, вручную изготовлявшие эти соки, да и просто рядовые удальцы, делавшие нехитрый бизнес прямо на дому, этим зарабатывающие хлеб насущный. Все они относились к гостям из Рио отнюдь недружелюбно.
Именно из-за происков местных бизнесменов, компетентные органы либо отказывали Жуану Педру и его людям, либо затягивали просьбу, требуя многочисленные справки и документы, а те, что понаглее, и вообще крупные суммы денег, едва окупавшие весь их бизнес. Вдобавок ко всем препонам к нему на квартирку уже наведались какие-то подозрительные типы. Молодчики итальянского происхождения, судя по темпераменту, характерному акценту – кайпира (смесь португальского с неаполитанским диалектом итальянского языка) в предельно ясной форме требовали от него и его спутников убираться из города. В случае же отказа эти типы недвусмысленно намекали на худший исход.
Казалось бы, что перед лицом всех этих сложностей, есть только один выход – своевременное отступление, что и настоятельно ему советовали все вокруг. Тем более, что заканчивались средства, выделенные компанией, а жить становилось всё трудней. Сан-Паулу был городом более дорогим, чем Рио. Но сеньор да Силва был не из тех, кто сдавался. Он предпочёл действовать, притом незамедлительно. И первым его шагом стала полная конфискация непотраченных средств у Жоржи ди Абреу, взятие их под свой контроль с последующим переходом на жёсткую экономию. Затем он предпринимает рискованный шаг. С помощью соседей по многоэтажке он знакомится с одним из главарей японской общины.
Японская община, тесно связанная со знаменитой Якудзой, была одна из хорошо организованных диаспор в Сан-Паулу. Квартал Либердад, где жила самая большая японская община в мире, с недавних пор считался одним из центров розничной наркоторговли в мегаполисе. Гангстеры или как их называли «самурайчики» из страны восходящего солнца успешно соперничали в криминальном мире со своими наиболее «стажными» в этом деле итальянскими конкурентами, в последние годы начинали превосходить их. Помимо наркотиков, азиаты держали под контролем и часть оружейного бизнеса, безраздельно контролировали все казино, бары и притоны в собственном квартале. Постепенно они превращались в силу, с которыми начинали считаться даже местные власти, получая, выгоду от дружбы с желтокожими. Восточная щедрость охотно позволяла закрывать глаза на творившееся вокруг них беззаконие.
Именно поэтому Жуан Педру решил обратиться за покровительством именно к японским старейшинам. Можно было только восхищаться его терпением, поистине самурайской вежливостью. Предварительно изучив основные правила, оригинального во многом японского этикета, обласкав на чайной церемонии седовласого узкоглазого главаря щедрыми дарами и ласковыми речами, для убедительности подкреплённых крупной суммой наличных денег, он заручается их поддержкой, и открывает офис «Силва» в японском квартале. Правда, офис находился в двух комнатках бывшего магазина благовоний, но и этого пока было достаточно. Затем Жуан Педру совершает ряд визитов к чиновникам разных мастей, начиная комиссаром полиции, заканчивая губернатором штата. Разумеется, визиты обходились его и так изрядно поредевшему бюджету не так уж и дёшево, ибо каждому из этих сиятельных вельмож необходимо было, как следует умаслить ручку. А с возвышением должности, соответственно, возрастала и цена подношений.
Через время маленький филиал фирмы «Силва» заключает долгосрочный контракт с латифундистом из Кампинаса, Арчибалду Кошта Брава, являющимся одним из главных поставщиков на городской рынок. Спустя некоторое время у «Силва» появляются заказы на местном рынке. И уже с десяток магазинчиков и ресторанчиков (правда, в основном с японского и китайского кварталов, что для начала неплохо) начинают сотрудничество с сеньорами из Рио.
Жуан Педру также был в курсе домашних дел. Причём точную информацию он получал от Пантеры, нежели от домашних, даже жены. Так он узнал, что его Жозе недавно отбыл в Англию для сдачи экзаменов в Кембридже. Болезнь отца прогрессировала день ото дня, но он продолжал выходить на работу. У Жоакима часто происходили ссоры с женой на почве ревности.
С другой стороны, здоровье отца ухудшалось из дня в день, и он решил отойти от дел, назначив своё последнее заседание на вторник 2 июля 1969 года. Временными управляющими делами компании, как и верно полагал Жуан Педру были назначены адвокат Лопиш да Гама и доктор Леонсиу.
● ● ●
Живя в гуще дел и интриг, связанных с будущим наследством, Жуан Педру не предполагал, что в многомиллионном городе мысли одного из её жителей, вернее жительниц, заняты вокруг его персоны. Множество дел, ускоренный темп жизни, выбросили из его памяти ту, которая пленила его с первого взгляда. Но судьбе было угодно вновь их встретить.
Длиннющая автомобильная пробка на авениде Паулиста в районе делового центра длилась больше получаса. И при таком черепашьем темпе грозила ещё дольше продлиться. Было шумно и душно. Деловые люди спешили на обеды, встречи, а служащие просто на закуску или на нехитрый обеденный перерыв. Переполненные в этот час разноцветные автобусы истошно сигналили. Студенты и школьники разных возрастов, со смехом, шумными разговорами и криками медленной гурьбой переходили авениду. Кое-где нетерпеливые водители устав барабанить по сигналам, кричали во весь голос и ругались многоэтажным матом сквозь открытые окна машин. Поносили и обвиняли во всём всех и вся вокруг, кроме самих себя. Жуану Педру, тоже стоявшему, точнее, сидевшему в пробке в салоне серого «Опеля», взятого им в аренду, уже надоело сидеть просто так. Тем более, от природы он не был ленивым, и его с детства бесило сидеть сложа руки.
От вынужденного безделья он решил было послушать радио, настроив магнитолу на нужную частоту. Негромкий шум музыки, доносящийся из радио немного успокаивал, позволяя хотя бы ненадолго расслабиться. Он недавно вышел с успешной встречи в банке, и теперь собирался ехать в японский ресторан на Либердаде, где у него через полчаса была назначена очередная встреча. Там великолепно готовили рыбные суши, подавали крепкий саке7 в маленьких чашечках, и ему, полюбившему оригинальную японскую кухню, нравилось проводить там время. Жуан Педру, слушая хитовую песню знаменитой Вануссы про сентябрьские утра, собирался вздремнуть, как его боковое зрение привлёк внимание стоявший по соседству автомобиль.
Прямо рядом с его машиной в пробке также стоял маленький «БМВ», на заднем сиденье которого молчаливо сидела молодая женщина. После секундного замешательства Жуан Педру сразу признал в ней Мальвину. Женщину, которую успел почти позабыть после их встречи в Пернамбуку. С тех пор она почти не изменилась. Волосы, как и прежде, отливали цветом спелых фиников, кожа была такой же нежной, а черты лица также безукоризненны. Только её волшебные, чёрные глаза, вернее, их взгляд стал более задумчивым или более печальным. По крайнем мере, так ему показалось.
Она его заметила раньше, и хотя старалась всеми силами не замечать, не смотреть в его сторону, но по напряжению накрашенных губ, мимики по-детски непосредственного лица было видно, что сохранять напускное спокойствие стоило ей немалых усилий. Это и не ускользнуло от зоркого взора, и он решил сделать первый шаг. Воспользовавшись тем, что в кабине водителя был просто шофёр, судя по фирменной фуражке, он помахал ей рукой. Мальвина сделала вид, что не заметила, но страшно взволновалась после этого жеста Жуана Педру. Видя, что тот продолжает махать, ответила дежурной улыбкой. Её смущало присутствие шофёра, а также атмосфера пробки, где не в меру любопытные водители, от нечего делать, начинают нахально глазеть на соседей. Посему, она облегчённо вздохнула, когда шум двигателей возвестил о долгожданном конце пробки.
Невозможно было описать всю гамму противоречивых чувств, которые за какие-то пару минут успела испытать Мальвина. Возможно, она сама бы и не смогла описать их сейчас, так как была очень взволнована и смущена, одновременно. Переполнявшая её радость от случайной встречи с тем, кто снился ей ночами, которого она никак не могла забыть после возвращения из Ресифи, резко сменилась на волнение, невольную дрожь от мысли, что сознательно изменяет мужу. Со дня поцелуя возле кофейной плантации, она начала свыкаться с мыслью, что больше никогда его не увидит. А эта мимолётная встреч, где они даже словом не обмолвились, перевернула её душу, словно цунами в океане.
Мальвина снова пережила те чувства и те незабываемые ощущения, которые подарили ей мгновения встречи с Жуаном Педру. На секунду она даже захотела очутиться в его объятиях, но вздрогнула. Как никак, она всё-таки замужняя женщина, мать, сеньора из приличного общества, и посему не в праве поддаться на искушение дьявола. Но запретный плод слаще. Не будь дьявола, Ева не вкусила бы запретный плод в раю, и тем самым, не положила бы начало земной любви. Но Мальвина считала свои чувства к Жуану Педру проявлением козней дьявола, а то и самого сатаны, и боялась признаться самой себе, что влюблена в него, что он похитил её сердце.
Что же касается самого Жуана Педру, было бы несправедливо сказать, что эта встреча прошла для него бесследно. Но, он в силу своего твёрдого характера и выдержанного темперамента никогда не давал чувствам взять над собой верх. Конечно, эта встреча с Мальвиной приятно удивила и обрадовала, одновременно. Он вспомнил, что Мальвина проживала здесь, в Сан-Паулу. Успевший о ней почти позабыть, он вновь сильно пожелал её. Пожелал ещё больше, чем в день встречи. Тем паче, что у него давно не было женщины. Если не считать, конечно, встречу с гейшей из японского квартала. Он не мог позволить себе расслабиться.
В дальних уголках своего подсознания, Жуан Педру ощутил, что не просто желает Мальвину обычным животным желанием. Он захотел быть рядом с ней, услышать певучий голос, смотреть на её лицо, на ласковые глаза, ощущать пленяющий аромат её волос. Ему было хорошо уже при одной мысли о ней. Он решил отыскать увидеть Мальвину. Но только лишь после того, как завершит дела. Потому что для нашего героя дела, тем более, связанные с деньгами всегда стояли на первом месте.
Глава VIII
Район Мондаки был одним из престижных аристократических пригородов Сан-Паулу. Здесь располагались фазенды, особняки и виллы богатейших людей города. Улицы этого пригорода утопали в роскоши тропической зелени и отличались удивительной чистотой, не присущей остальной части мегаполиса. Тут проживала нуворишская элита. Лица, непомерно разбогатевшие путём всевозможных махинаций и, конечно же, благодаря деловой жилке. В одном из этих роскошных особняков, в самом конце утопающего в вечнозелёной прохладе акаций улицы, проживал с семьёй достопочтенный сеньор Алвару Казелли. Однако его особняк меньше всего походил на жильё нувориша.
Жилище было напрочь лишено всяких излишеств, вычурности, свойственных домам таких сеньоров. Интерьер сравнительно небольшого по размерам дома был украшены в скромном, но красивом стиле, повсюду чувствовался тонкий вкус хозяина. Вернее, хозяйки. Внутри всё было также обставлено красиво со вкусом, без лишней помпезности. Каждый уголок здесь был ухожен с такой любовью и вниманием, какие могли исходить от человека с изысканным вкусом, с тонкой эстетикой. Сеньора Мальвина в отличие от своего супруга видела радость жизни не в приумножении капитала, не в улучшении благосостояния, а в служении высшим идеалам, общечеловеческим ценностям. И именно в этом она черпала жизненные силы. Видела смысл жизни.
Однако в последнее время сеньора потеряла былой интерес ко всему. Да и вообще в последние дни она вела себя как-то необычно, странно. Мечтательная от природы она стала ещё более рассеянной и задумчивой, у неё пропал аппетит, на вопросы окружающих она отвечала с запозданием. К тому же на неё всё чаще начала наступать непонятная грусть, хотя со здоровьем всё было в порядке. Все эти перемены начали сказываться после возвращения из Ресифи. А причиной была непонятно откуда взявшаяся, нестерпимая тоска. Каждый вечер на закате она часами до возвращения мужа с работы простаивала на веранде или же молчаливо гуляла в саду с малолетним сыном.
В этот день ближе к вечеру стало заметно холодать. Перламутровые отблески багрового заката озаряли огромный бассейн, многочисленные эвкалипты прекрасного сада, от которого и исходила свежая прохлада, перемешанная с причудливым горлотанием разноцветных какаду, дивным ароматом нежных роз и орхидей. Цветочное благоухание так же сочилось и на балкон особняка, где в это время, опершись о мраморные перила, молча стояла Мальвина. Короткое бежевое платье с пёстрыми горошками прекрасно смотрелось на её фигуре, а волосы цвета спелых фиников вбирали в себя лучи зимнего заката. Но прекраснейшие чёрные глаза ныне не улыбались, покрывая лицо детскими ямочками, а печально смотрели куда-то вдаль. Словно эти глаза всё время ждали кого-то, надеясь на чудо. Проходили дни, недели. Она ждала всё это время и надеялась.
Недавняя встреча посреди пробки в центре города лишь усугубила её смятение. Она долго не могла после этого прийти в себя, находилась под воздействием переполнявших её чувств. Словно приняла немереную дозу ЛСД. С одной стороны, ей хотелось смеяться, кричать, танцевать от мысли, что на миг увидела Жуана Педру, и что он, видимо, тоже не забыл её, коли так настойчиво здоровался. И она хотела продолжения этого мгновения. Но чаще, Мальвине хотелось плакать или забыться, навсегда вычеркнуть его из памяти. Она очень страдала, и разрывалась между неразрешимой дилеммой: хранить верность нелюбимому, но мужу, и для этого навсегда забыть встречу в Ресифи либо продолжать в том же духе, истязая себя.
Если в душе Мальвины была искра непорядочности, она, воспользовавшись удобным случаем, не долго думая, завела бы интрижку с Жуаном Педру за спиной мужа. Не лишаясь семьи, одновременно, крутила бы флирт, роман с любовником, наслаждаясь прелестями тайной связи. Однако подобное ей даже в голову и не могло прийти. Так как, человек чистой души, глубоко порядочный, она всем своим существом была далека даже от мысли наставить рога супругу. Но всё же она была влюблена, хоть и не отдавала в этом себе ясного отчёта. Эта, некстати возникшая влюблённость заставляла её страдать аж до такой степени, что порой она была готова признаться мужу. Этим хотя бы отчасти облегчить душу.
Этот малознакомый полузагадочный сеньор, словно бушующий вихрь бурно ворвался в её размеренную жизнь, навсегда изменив её плавный ход. И исчез также неожиданно, как и появился. А затем снова появился, чтобы снова так же исчезнуть. Он был дьяволом-искусителем, призраком, внезапно появившимся неизвестно откуда, и только лишь для того, чтобы похитить её сердце и затем, чтобы снова исчезнуть в небытие. Видать дьявол в облике сероглазого кабальеро завладел её помыслами, тем самым посеяв семя греха в её непорочной душе.
Жуан Педру с первого взгляда так обворожил несчастную красавицу, что та уже ни на минуту никак не могла выбросить его из своей памяти. Несмотря ни на что, невзирая даже на священные семейные узы. Сколько бы она ни пыталась вычеркнуть его из своих воспоминаний, сколько бы ни старалась затмить свои греховные мысли о чужом мужчине семейными заботами и домашними делами, как бы ни заглушала в себе зов сердца, она так и не смогла стереть из памяти того, кто как сладкое наваждение снился ей каждую ночь. Её сердце начинало медленно сдаваться. Порой всего одной встречи, одного случайного разговора, брошенного вскользь слова или даже единственного взгляда бывает достаточно, чтобы навсегда и круто изменить всю оставшуюся жизнь. Это может быть один раз, но уже навечно. Именно это и называется настоящей любовью.
Разумеется, эта перемены невольно отражалась на её поведении, и не ускользнула от взоров домочадцев, в том числе и мужа. Естественно, всё это ему не нравилось, наводило на невесёлые подозрения. Но серьёзных оснований для подозрений пока не было. Домашние решили не донимать её расспросами. Однажды ночью после очередного равнодушия в ответ к его ласкам, муж не выдержал и спросил жену:
– Милая, почему ты такая? Вот уже сколько времени мы не занимаемся любовью. Ты холодна со мной, и я, честно говоря, не понимаю, почему. Скажи, пожалуйста, в чём дело, дорогая? – Алвару предпочитал называть вещи своими именами, но с обожаемой им женой, женщиной на редкость культурной и воспитанной, он старался быть как можно учтивее.
– Дорогой, извини, просто я не в настроении сегодня. Прости, пожалуйста.
– Тебе нездоровится или может причина во мне, милая? Хотя, уверен, что я делаю всё как надо, а мой любовный мускул работает, как мотор ракеты. В чём дело? Откройся мне, Мальвина, что с тобой? Может у тебя проблемы?
– Да нет. Просто я устала, переутомилась немного. Наверное, из-за зимы, погоды или дневной пробки, когда я вместе с Себастьяном возвращалась из торгового центра, и просидела в заторе около часа. Не беспокойся так за меня. Ты же знаешь, я немного странноватая. И это вскоре пройдёт само по себе, – попыталась его успокоить Мальвина. Но сама чувствовала себя перед ним сейчас виноватой.
– Мальвина, любовь моя, – предпринял последнюю попытку Алвару, – Вот уже сколько времени ты такая, и это после возвращения из Севера. Такая рассеянная, печальная, холодная со мной. Раньше ты тоже уставала, тоже переутомлялась, тоже в пробках часами просиживала, и тоже болела, но никогда не была такой, как сейчас. Я ясно вижу, что ты в последнее время не замечаешь меня, а иногда просто не отвечаешь внятно на мои вопросы. Сыну нашему меньше внимания уделяешь, чем раньше. Даже книжечки запустила читать. Я ещё не говорю про твои супружеские обязанности. Это не только я, но и все домашние так говорят.
– Возможно, ты и прав. Но поверь, что я сама толком не понимаю. Вроде бы всё хорошо, и я прежняя. Я давно не была в родных краях, много лет не видела тётушку. Наверное, на меня нахлынула ностальгия по детству. Всё-таки, Ресифи мой родной город. Я люблю его, и была там очень счастлива, – со смущением оправдывалась она. При тусклом свете абажурного ночника Алвару, к счастью, не заметил, как густой румянец залил щёки. Мальвина пыталась оправдываться, не решаясь открыть мужу истинную причину. Она итак чувствовала себя виноватой перед ним. Расспросы, переходящие в допрос, вконец добивали. Тем более, когда затуманенные гневом глаза Алвару метали молнии, а руки жестикулировали, как у клоуна в цирке.
– Дорогая, разве ты несчастна здесь в Сан-Паулу, рядом со мной и сыном? – спросил, начинающий понемногу терять терпение сеньор Казелли, – чтобы тебе не было скучно вдали от родных мест, я даже согласился на переезд в наш дом твоей няни, этой тёмной, невежественной лесной индианки. Хотя приличные люди моего круга никогда не опускаются до этого. Хорошо хоть Сильвия догадывается исчезать, когда дома бывают посторонние, и никто из соседей её не видит… И, по-моему, тебе грех жаловаться на то, что я не делаю тебя счастливой. Или может, ты скажешь, что я, вообще, ничего не сделал для тебя?! – крикнул он, качая головой, как индийский факир.
– Что ты Алвару. Ты и так слишком много сделал для меня в жизни. Разве я могу забыть всё это? Пойми меня, пожалуйста. Родина всегда тянет. И моя меланхолия, скорее всего, связана именно с этим обстоятельством. Но это временно, скоро пройдёт, поверь, дорогой.
– Однако же ты забываешь, дорогая. Вспомни, где ты жила раньше у себя в Пернамбуку, и где, в каком ты доме живёшь сейчас. То даже домом нельзя было назвать, – начал было повышать голос Алвару, – У твоей обожаемой тётушки Алисии, у этой чокнутой старой девы, стены в доме от сырости лопались, приличной ванной даже не было, сортир вонял, а кухня, с размером в мизинец. Мясо вы раз в месяц ели в лучшем случае, а десерт видели только по праздникам. Даже коммунальные расходы и те не могли вовремя платить. Одевались, как попало, как квартеронки8 на плантации какао. А ты сама-то ходила, как рабыня Изаура. И ты по такой жизни соскучилась, Мальвина? Тебя тянет обратно в этот гадюшник, и это после всей роскоши, что ты здесь увидела, и которое я тебе дал за все эти годы, дорогая? – крикнул он, тыча толстыми пальцами вокруг.
– Ты меня неправильно понял, Алвару, – попыталась она его урезонить.
– Нет, моя дорогая. Я тебя очень даже прекрасно понял, – теперь Алвару уже завёлся и кричал, неистово размахивая пухлыми руками, как базарная торговка на рынке. В пылу спора он визжал, смешивал итальянские слова с португальскими. Его неприятная привычка фыркать носом, причмокивая в гневе тонкими губами, коробили утончённую, воспитанную Мальвину, – Благодаря мне ты вышла из грязи в князи. Стала настоящей синьориной и подлинной графиней. Да, да, ведь графиней ты была только на словах! – продолжал он бесстыдно делать одолжения собственной жене, забывая, что сам стал за её счёт графом.
Вообще, такт и дар самообладания не входили в число добродетелей дона Алвару. По природе своей он был типичным торгашом, мелким, ограниченным дельцом, мыслящим такими же мелочными категориями. Ростом много ниже среднего, с безобразной фигурой и пивным животом, с квадратным лысеющим черепом, с мелкими чертами лица и чёрными, как угли глазами, с кривыми ногами и короткими пухлыми руками, он более походил на персонажи из итальянских комедий, нежели на коммерсанта. Дурные привычки, хамоватая манера разговора дополняли сей портрет.
Внук полунищих переселенцев из глухой деревушки под Неаполем он вырос в многодетной семье бакалейщика, еле сводивших концы с концами. Едва проучившись в школе, он с ранних лет подрабатывал зеленщиком в лавке. В детстве и юности он на своей шкуре познал все тяготы бедности. Тяжёлый ежедневный труд от рассвета до поздней ночи, когда он и в жару, и в холод, и в будни, и в праздники торговал зеленью и овощами в лавке отца в Мооке, когда он вынужден был давать дань и при этом покорно глотать оскорбления гангстеров дона Томазо и наглых полицейских, когда сносил частые побои пьяного отца и истеричной матери, когда он годами носил поношенную одежду и потёртую обувь, и когда он с нескрываемой завистью смотрел на сверстников, с годами выковали в нём хитрого, изворотливого и жадного купца.
В шестнадцать лет, поднакопив деньжат, он открыл бакалейную лавку в другом конце района. Через пару лет на паях с двумя земляками там же открыл и маленькую пиццерию. Дела пошли так хорошо, что спустя пять лет он выкупил их доли, став единоличным хозяином пиццерии, которую превратил в доходный ресторан. Затем он открыл второй ресторан и пару продуктовых магазинов. Разумно приумножив капитал, Алвару с годами увеличил число своих магазинов до дюжины, приобрёл склады в портовой части города, наладил связи с местными властями, и открыл собственную фирму, выйдя за пределы родного района.
Хитростью, обманом, лестью, переходившим в безобразный подхалимаж, и главное, беспринципностью он переродился из полуголодного зеленщика Алло, как дразнили его соседские мальчишки (он не знал даже настоящего названия телефонного аппарата), в солидного коммерсанта. В типа очень высокомерного, некультурного, скупого, считающего каждый грош. Заработанное потом и махинациями богатство позволило ему купить дом и жениться на видной девушке из родственников. Но жена его оказалась сварливой, бесплодной, и не смогла подарить тщеславному итальянцу потомство. Поэтому, он развёлся с ней.
Спустя годы, в ходе поездки в Ресифи ему довелось познакомиться с Мальвиной. Весьма необыкновенной женщиной голубых кровей, красивой внешне, и прекрасной внутренне. Таких, как она, привыкший к общению с эмоциональными итальянками или разного рода путанами, он до сих пор не встречал. Помимо всех достоинств Мальвина Алмейда привлекала честолюбивого нувориша дворянским титулом. Ключом, открывавшим вчерашнему зеленщику двери в высшее общество. Её бедность не была для него помехой, и он решил покорить Мальвину, чего вскоре и добился. Как он сам говорил, с лихвой окупил своё капиталовложение.
Справедливости ради стоит сказать, что Мальвина была для Алвару своего рода слабостью. Единственной нежностью для его чёрствого сердца. Конечно, красота и разница в двадцать два года вынуждали проявлять максимум такта в отношении восемнадцатилетней супруги. Тем не менее, своим благородством, воспитанием, внутренней культурой, добротой она сумела отчасти благотворно повлиять на мужа. Так, с первых дней брака он дал ей относительную свободу. Не препятствовал общению с родными, разрешил привезти с собой няню из Ресифи, позволял уходить из дома, не спрашивая отчёта. Доверял ей. А после рождения желанного наследника, он, вообще, дал ей полную самостоятельность. И особняк, где они сейчас проживали, и его ремонт на баснословную сумму были выбраны, куплены и сделаны целиком по совету Мальвины.
Но по натуре Алвару всё ещё оставался зеленщиком, и никакие миллионы и титулы никак не могли изменить этого. Как говорится, родившийся быдлом, до конца останется таковым. Он искренне считал, что Мальвина и её близкие по гроб жизни ему обязаны. Потому что он их сделал людьми. Вывел из ярма бедности и лишений. Вообще, для Алвару деньги были всем. Для него лица, не обладающие солидным капиталом, входили в некую промежуточную категорию, нечто между людьми и животными. Негров, индейцев, мулатов и прочих небелых, он откровенно не считал за людей. По этой причине, Алло считал и Мальвину ценной вещицей, которую надо беречь и, за которой необходим уход.
– Я никогда не была неблагодарна к тебе Алвару, побойся Господа Бога, – воскликнула Мальвина, и глаза её наполнились слезами. Однако, она из чувства собственного достоинства постаралась сдержать свой плач, и разгорячённый муж ничего не заметил в полумраке.
– Я прекрасно знаю настоящую причину твоей грусти Мальвина! – возопил он, – Да, да, дорогая! Ты там на Севере, наслушалась проповедей своей маразматички тётки! Вот она вдолбила в голову тебе, что негоже супруга слушать! Феминистка, проклятая! Она человеком-то за мой счёт стала, стерва такая! Раньше впроголодь жила, и не было времени думать об этом! Теперь вы сытые, откормленные, с ног до головы одетые, обутые бездельницы! Даже ваши трусы и те на моё бабло куплены! Ты ездишь на дорогой машине куда и когда хочешь! Делаешь всё, что тебе вздумается! Вот и от безделья у тебя голова кругом поехала! Обнаглела настолько, что мужа не уважаешь! Под него ложиться уже перестала! То устаёшь, то болеешь, то у тебя месячные…
– Перестань Алвару! – не выдержала Мальвина. Тон одолжения и грубость, переходящая в хамство, вывели из себя кроткую Мальвину. Она больше не смогла стерпеть, и поэтому воскликнула повышенным тоном, – Ты уже перегибаешь палку. Да, я виновата перед тобой, но только лишь в том, что в последнее время не была достаточно внимательна к тебе и к Аугусту. Но обвинять меня и мою бедную тётушку Бог знает в чём, и тем более в неблагодарности – это уже предел, сеньор! Мало того, что ты хамишь и кричишь на меня, так ещё и несправедливо обвиняешь в том, что я и в мыслях не допускала. За всё время нашей совместной жизни, ежедневно в молитвах я воздаю хвалу Господу нашему, но не за роскошь и богатство, которыми ты так кичишься, дорогой! Вовсе нет. А за семейный очаг и за нашего сына, которого ты мне дал возможность подарить тебе, Алвару. Разве этого мало, чтобы не быть благодарным Богу, – тут Мальвина не сдержалась, дав волю душившим её слезам.
Алвару в душе немного устыдился своей грубости, но, не выдал этого на лице. Логичные доводы жены, её прямой взгляд и чистые, как капли родниковой воды, слезинки, остудили пыл итальянца. Тем более, что эта была первая ссора за все годы их семейной жизни. Обняв жену за плечи, и поцеловав в шею, он произнёс с неаполитанским присюсюкиванием:
– Прости, дорогая. Я обидел тебя. Я не хотел, честно. Но твоё равнодушие меня взбесило. Я люблю тебя, и хочу, чтобы ты не только каждую ночь чувствовала бы силу моего любовного мускула, но и всегда видела бы мою заботу и внимание к тебе, дорогая. Понимаешь?
– Мы оба очень устали. Давай уже поспим, а то гляди, скоро заря займётся. Спокойной ночи, Алвару, – ответила Мальвина, повернувшись спиной.
Алвару был полностью уверен в верности жены, и ему в голову не пришло бы ревновать её к кому-либо. Будучи недалёким и самонадеянным он полагал, что деньги и мужская сила в постели, чем он любил прилюдно хвастаться, вполне достаточны для того, чтобы не стать рогоносцем. Чтобы женщина любила или хотя бы была верна супругу. А Мальвина в эту ночь после ссоры с мужем, впервые в жизни поймала себя на мысли, что за годы так и не полюбила Алвару.
● ● ●
Жуан Педру был объектом постоянных мыслей и разговоров женщин не только в Сан-Паулу, но и в родном городе. Так, пасмурным вечером в небольшом особняке в районе Дуки ди Кашиас оживлённо разговаривали, между собой две женщины. Одна из них, немолодая худощавая особа лет пятидесяти с чёрными глазами на вытянутым смуглом лице, укоризненно выговаривала собеседнице, молодой полноватой женщине лет двадцати пяти, похожей на неё.
– Мария, я устала уже неоднократно повторять тебе, что не мучай себя так. Что тебе ещё надо от жизни? Твой муж прекрасно содержит тебя, не пьёт, не курит, не играет и не бьёт тебя. За сыном хорошо смотрит. Не обязательно, чтобы муж жену любил. Я тоже замуж не по любви вышла, но потом слюбилась – стерпелась.
– Мама, ты не понимаешь меня. Жуан Педру, вообще, на меня с Тониту смотрит, как на мебель. Ну, я то ничего, но сын ведь его родной. Я ещё не говорю о его похождениях. Один Бог знает, что он сейчас вытворяет там…
– Ты, видать, совсем уж мозги свои проела, дочь моя – грубо перебила её дона Изаура, – На то он и мужик, чтобы гулять с бабами. Недаром Господь создал для них инструмент между ног. По крайнем мере, засматривается он на женщин, а не на мужиков и даже не на мальчиков, как некоторые! Не гомик и не педераст!
– Может быть, но дело не только в любви. Да, я люблю его и знаю, что моё чувство невзаимно, и не только потому, что так судьба распорядилась, но и потому, что ему, совсем незнакомо чувство любви или вообще, человеческого сострадания к ближнему. Тебе этого никак не понять мама, извини, – огорчённо махнув рукой, ушла к себе Мария.
– Этого тебе не понять, дурочка. Жуан Педру хоть и негодяй, но мужик. Не то, что твой отец или брат. Так, что тебе не стоит причитать и жаловаться на судьбу!
Мария не знала, что сухая и чёрствая мать втайне завидует ей, потому что экспансивной сеньоре Изауре давно не давал покоя волнующий образ зятя. Она мечтала хотя бы на секунду оказаться на месте родной дочери, в крепких объятиях сероглазого кабальеро. Как говорят, мечтать не вредно.
– Я не причитаю и не жалуюсь на судьбу, мама. Не в моих это правилах, да и грех это! – с порога воскликнула Мария, – Можно быть прекрасным в постели, можно быть красивым, можно быть и неплохим семьянином. Но невозможно быть плохим человеком и хорошим отцом, одновременно!
Мария была несчастна. Вернее, таковой она чувствовала себя в браке. Да, у неё было всё, что можно пожелать молодой женщине. Большой дом, семья, богатство, она не испытывала материальных затруднений. В доме да Силва к ней с первого дня относились не как к невесте, а как к дочери и сестре. Тем не менее, ей в жизни не хватало главного. Обыкновенного женского счастья. Верно, она вышла замуж по любви, любила, но не была любима. Более того, Жуан Педру никогда не считался с ней, не спрашивал её мнения, относился к ней более чем холодно. Ему было безразлично само существование Марии. Верно, он не бил, не оскорблял и не мучил жену. Но его учтивость исходила не из нежности. Он относился к ней, скорее, как к живому аксессуару, вроде домашней живности, чем к супруге. Так было с первого дня их брака. Жуан Педру разговаривал с ней лишь при необходимости, стараясь быть немногословным. Супружеский долг выполнял исправно, но редко. Никогда не пытался скрывать от неё свои связи на стороне. Марии бывало больно, когда она замечала на его теле следы чужой помады, запах духов или прилипшие к одежде женские волосы. Устраивать сцены ревности, требуя объяснений или обижаться было бессмысленно. Слёзы, истерика, лесть и прочие средства из широкого арсенала женских хитростей, не действовали на её супруга. Во-первых, Жуан Педру был не из тех мужей, над которыми можно было командовать. Во-вторых, она ясно понимала, что совершенно безразлична для него, и своим уходом лишь облегчит его ношу. Так, она могла хотя бы физически находиться рядом с ним и своим сыном.
Своего родного единственного сына, Антониу Луиша, являвшегося смыслом существования Марии, Жуан Педру не сказать, чтобы совсем не любил, но и не привечал. С ним он тоже был холоден. Общался не как с дитёй, а скорее, как с взрослым подчинённым. Жуан Педру никогда его не баловал, не играл с ним, и также разговаривал при необходимости. То есть, уделял минимум внимания. Сын был для него продолжением рода, в отношении которого в будущем можно будет реализовывать честолюбивые замыслы. Возможно, в душе Жуан Педру желал видеть сына сильным, решительным и целеустремлённым, каким он сам был, хотел в нём выковать мужской характер. Малыш Тониту боялся отца больше всех на свете, не смея не то что заговорить, но и даже дышать в его присутствии. С самого рождения между отцом и сыном была воздвигнута некая холодная стена отчуждения, которая с годами будет только расти. Конечно, наблюдавшую за этим со стороны Марию это глубоко огорчало. Но что она могла поделать против властного мужа. Оставалось покориться судьбе. И Мария терпела. Терпела из-за сына, из-за любви к мужу.
● ● ●
Тем временем, в другой части города в Тижуки на небольшом двухэтажном особняке, скрытым за высоким забором и деревьями, вблизи одноимённого озера семья да Силва сидела за ужином, неспешно ведя разговор. Помимо Жуана Антониу и его сына Жозе на ужине также присутствовали дочь и её жених.
Истинно бразильская красавица Мануэла больше походила на лицо с обложки модного журнала. Вся в отца, смугловатая с миндалевидными карими глазами, яркими, запоминающимися чертами лица и волнистыми каштановыми волосами она производила впечатление на всякого, кто её впервые видел. Высокий рост, стройная фигура и бархатная кожа (редкость для латиноамериканских женщин) дополняли картину. Двадцатишестилетняя Мануэла была хорошо образована и блистала в светском обществе. Вместе с тем она была простой, доброй и порядочной девушкой, любимицей отца. На ужине она вся так и сияла от счастья. Рикарду официально объявил дату свадьбы. Жуан Антониу спросил зятя:
– А почему именно на сентябрь? – из-за болезни он говорил медленно.
– На эту дату я договорился о венчании с епископом. Да и многие наши знакомые, которые сейчас заграницей, будут в Рио только в начале весны. А главное, именно в этот день ровно два года назад мы познакомились.
– Что ж, поздравляю вас! Начнём готовится к свадьбе, – поздравил их Жуан Антониу, едва выдавив из себя дежурную улыбку.
– Спасибо большое, – хором ответила счастливая пара.
Наряду со невестой Рикарду Диаш также сиял от счастья. Он тоже по-своему её любил, она привлекала эффектной внешностью, воспитанностью и добрым, весёлым нравом. В ней он ценил чистоту. Ибо, в отличие от многих незамужних сверстниц, Мануэла всё ещё сохраняла девственность. Данное обстоятельство льстило самолюбию Рики, впрочем, как и любого другого мужчины. Помимо всех достоинств, Мануэла притягивала сеньора Диаша также богатым наследством. Рикарду точно знал, что его невеста является любимицей и возможной наследницей Жуана Антониу да Силва, и это только увеличивало любовь к ней. Хотя справедливости ради стоит отметить, Мануэла была небезразлична ему. Ему было приятно, что она ответила ему взаимностью, и искренне полюбила его.
С детства ни в чём не знавший себе отказа, выросший в роскоши и холе, любивший изысканно одеваться в самые дорогие костюмы, щеголять на самых шикарных автомобилях, не меньше женщин любивший дорогой парфюм, и предпочитавший всё самое изысканное и дорогое на свете, дон Рикарду Диаш был человеком ленивым, алчным и недалёким. Несмотря на круг общения и прекрасное образование, он в свои тридцать лет так и остался легкомысленным транжирой, избалованным папеньким сынком. К тому же он был заядлым игроком и кутилой. У него не хватало не только смекалки и напора, как воздух необходимые для бизнесмена, но и здравого смысла, самостоятельности в принятии решений. С младых ногтей все серьёзные шаги он предпринимал по совету родителей, а позже кузена Роберту.
– Дорогой, надеюсь, что после свадьбы ты разрешишь мне навещать родных, бывать в доме отца? – спросила жениха Мануэла.
– Конечно да. Или ты принимаешь меня за тех старомодных мужей, что держат взаперти жён, не позволяя даже выйти на улицу? – наигранно обиделся Рикарду.
– Что ты, Рики. Разумеется, нет. Просто я хотела услышать это от тебя лично. Но пока ты ещё не мой муж, а я всё ещё живу в отцовском доме.
– Манолита, дорогая. После свадьбы мало что изменится. Ты можешь приходить к своим родным, когда тебе будет угодно. Я никогда не стану возражать тебе по этому вопросу. К тому же они будут и моими родичами. Но я буду ревновать тебя, но не как Отелло Дездемону.
– Я не даю и никогда не дам тебе повода для ревности, милый.
– Повод даёт твоя красота. Она словно цветущий оазис в пустыне, а ты сама будто роза гарема…
– Ага, сейчас ты уже решил меня превратить в наложницу своего гарема? Прямо, как какой-нибудь восточный деспот, – шутливым тоном возмутилась Мануэла.
– Я никогда не стану для тебя деспотом, милая. Ты единственный пассажир моего поезда жизни. Моя первая, единственная любовь. Хотя признаться, мне интересен восточный, мусульманский подход к вопросу семьи и брака.
– И что же тебя так интересует? Практика многожёнства?
– Да. Как одно из проявлений их культуры, их своеобразной философии, – начал было рассуждать Рикарду, но в этот раз был перебит тестем.
– Рикарду, надеюсь, что войдя в нашу семью после свадьбы, ты станешь не только на бумаге, но в деле её полноправным членом. И тебе не придётся доказывать верность, становится нашим конкурентом в бизнесе.
– Что вы, дон Жуан Антониу. Разве можно идти против собственной семьи? Ведь семья моей жены, простите, будущей супруги, и есть моя семья.
– Дай то Бог, дай то Бог, – неуверенно произнёс тесть.
Ужин был закончен, присутствующие допивали кофе с десертом из медовых шариков и сушёных ананасов, когда Жуан Антониу, обратился к сыну:
– Жозе, попозже позвонишь падре Мауро и скажи, чтобы завтра вечером был у нас. Я буду ждать его у себя в кабинете. И ещё попроси, чтобы он не опаздывал.
Сын лишь утвердительно кивнул. Высокий симпатичный парень с чёрными волосами и большими глазами на широком лице, худощавый Жозе Луис Игнасиу да Силва был очень интеллигентным, не в меру застенчивым для своих лет. Бескорыстная служба на благо людей и увлечение наукой были его призванием. Этим он отличался от эмоционального Жоакима и холодного Жуана Педру. Тем не менее, флегматичность Жозе не мешала ему активно помогать отцу и брату в делах компании, а также готовиться к вступительным экзаменам в университет. В семье он с детства искренне восхищался и обожал Жуана Педру. Больше, чем Жоакима и Мануэлу. Жуан Педру привлекал его решительностью, трудолюбием и выдержкой. Он советовался с ним, старался ему подражать. Правда, безуспешно. Свой выбор учиться заграницей Жозе сделал после беседы с любимым братом.
Поздно вечером, когда Рикарду ушёл, а дети удалились к себе Жуан Антониу прошёл в свой кабинет на верхнем этаже, набрал номер адвоката:
– Добрый вечер, извини, что так поздно. Надо кое-что срочно сообщить тебе. Ты же знаешь для меня сейчас каждая минута дорога.
– Ничего друг, мне можно звонить все двадцать четыре часа в сутки.
– Знаешь, Рикарду сегодня был у нас и во время ужина объявил дату их свадьбы на 15 сентября, то есть гораздо раньше ожидаемого мною срока. Думаю, что этот тип решил ускорить её после того как узнал о болезни, и решил сразу же войти в Совет Директоров не как рядовой акционер, а в качестве совладельца доли жены.
– Но ведь есть карантинный срок по закону, – возразил адвокат.
– Всё равно, полгода после свадьбы пролетят незаметно, а за это время он успеет купить доли остальных пайщиков, а если нет, то начнёт давить на Мануэлу и Жоакима, что ему нетрудно будет сделать. Я очень опасаюсь этого, если честно.
– Жуан, а почему бы тебе не изменить пункт завещания относительно доли дочери? Советую внести в нём оговорку, что в случае преждевременной утраты работоспособности Мануэлы или ни дай и Бог смерти, то её доля автоматически переходит к Жозе, ибо Жуана Педру, как я понимаю, ты уже исключил из списка главных пайщиков. С выплатой компенсации её мужу. Этим ты подстрахуешь и дочь, и компанию от амбиций будущего зятя. Как тебе это?
– Но как я выплачу компенсацию этому типу, если реальная стоимость акций намного больше номинала. Я же разорюсь совсем, Жулиу Сезар.
– Всё очень просто. Он получит лишь сумму от номинальной стоимости акций. Иными словами, только их первоначальную стоимость. Такое тоже возможно, если предусмотреть в договоре купли-продажи и согласии остальных пайщиков компании. И об этом я уже сам позабочусь, как следует. Так, что не беспокойся.
– Прекрасная мысль Жулиу Сезар! Недаром про тебя говорят, что ты съел собаку в своём деле, – одобрительно воскликнул сеньор Жуан Антониу, и продолжил, – Завтра же займись этим и не забывай, что надо всё успеть сделать до второго числа. Чуть не забыл, добавь пункт, что моя дочь будет управлять компанией, принимать решения только с твоего и Леонсиу согласия. Вы оба будете её доверенными лицами. Потому что вам обоим я могу доверить своё детище.
– Спасибо дорогой. Ты и так нас облагодетельствовал. Не волнуйся, утром же займусь этим, а ты отдыхай. Впереди у нас решающий бой.
На следующий вечер глава семьи да Силва принимал у себя в кабинете своего близкого друга, бывшего одноклассника, а ныне священника одной из городских церквей – падре Мауро Дзанетти. После недолгой исповеди Жуан Антониу протягивает ему конверт с письмом, содержание которого знает только он сам, и наказывает в целости и в сохранности доставить адресату, имя и адрес которого священник должен был хранить в строгом секрете, как тайну исповеди. Вместе с конвертом он также получает некоторую сумму для покрытия расходов.
Однако, бледному робкому падре не суждено было доставить письмо. По приказу Жуана Педру за домом людьми Гонсалу была установлена слежка. Довольно редко появляющийся у них Мауро, естественно, вызвал подозрения у первого, и тот приказал, не мешкая «прощупать» святого отца. В результате умело инсценированного ограбления в руки Гонсалу попадает письмо отца, которое он тотчас передаёт патрону. А трясущийся от страха не столько перед Господом, сколько перед бандитами падре трусливо умалчивает о случившемся, и Жуан Антониу не узнаёт об участи своего письма. Получивший письмо Жуан Педру (повергшее его в шок и ярость), готовится к открытию филиала «Силва».
Глава IX
Ресторан «Tropicana» в районе Сан-Каэтану-ду-Сул в центре Сан-Паулу был если не из самых шикарных, то по крайнем мере, одним из могущих считаться престижным заведением города. Обычно здесь проводила время бизнес публика, назначались деловые встречи, велись переговоры, всегда играла живая музыка, не говоря уже о вкусных блюдах и дорогих винах.
Воскресным вечером 30 июня 1969 года здесь было более шумно по причине банкета, устроенного Жуаном Педру да Силва для местной элиты по случаю открытия филиала «Силва» в Сан-Паулу. Кого тут только не было. Начиная от бизнесменов и крупных латифундистов, заканчивая вездесущими журналистами, фотографами, банкирами, военными, звёздами футбола и кино, а также местными политиками вплоть до мэра и губернатора. Не забыли пригласить и японских старейшин. Самым почётным гостем считался сеньор Карлос Ласерда, скандально известный бизнесмен, олигарх, владелец издательства «Nova Fronteira9». Этот гордый потомок испанских дворян был известен тем, что считался одним из неприкасаемых людей в стране. Тех, кого можно было пересчитать на пальцах одной руки. Будучи главным спонсором переворота 1964 года, он, тем не менее, в силу своей справедливости и неприятия к диктатуре, очень скоро открыто пошёл против нового режима, созданного на его же деньги. Его даже упекли за решётку. Однако огромнейший авторитет в деловых кругах не только Бразилии, но и Латинской Америки, популярность среди интеллигенции, главное фантастическое состояние позволили ему не только выйти из тюрьмы, но шире раскрутить бизнес. Аристократическое происхождение увеличивали к нему симпатии света, и он был желанным гостем любой светской вечеринки.
Было здесь и множество чиновников разных мастей, но в то же время схожих между собой. В глупости, в разнузданности, в упоении безнаказанностью. Как, например, губернатор, вслух читающий «икс икс век» вместо «двадцатый». Кардинал, тратящий крезовское состояние на корм аллигаторам, но жалеющий и чашки кофе для своей прислуги. Министр, потерявший счёт виллам и по ошибке купивший собственную фазенду. Генерал, чей сын позировал на своей яхте в окружении девиц, прикрытых долларами вместо фигового листа. Депутат, в стельку пьяный барахтающийся с нимфетками в бассейне, наполненной дорогим шампанским вместо воды. Одним словом, чичиковские типажи, взращённые на тропической почве. Самое страшное было не то, что представляли из себя эти разжиревшие питекантропы. А то, что на них уродов стремились походить, им подражали. Более того, ими всерьёз гордились, как лучшими сынами нации.
А гости неспешно прохаживались или стояли небольшими группками вокруг шведских столиков, щедро наполненных разнообразными яствами, оживлённо беседуя и смеясь, обменивались визитками. Вокруг бесшумно сновали гарсоны с подносами бокалов шампанского, и негромко звучал ритмичный джаз. Гвоздем же музыкальной программы был знаменитый хит тех лет «Mas que nada» в живом исполнении трио Сержиу Мендеша. Негромкая музыка услаждала слух, и гости наслаждались деликатесами, чёрной икрой и французским шампанским, обсуждая успех молодого предприимчивого дельца из Рио. И, конечно, завидуя ему.
Виновник торжества, одетый в элегантный тёмно-синий костюм от «Dior» стоял рядом с мэром и неким банкиром, обсуждая курс доллара, и одновременно краем глаза подмечая всё вокруг. Ныне он мог быть доволен собой, потому что этот банкет был свидетельством его первой победы в чужом городе. Но, в то же время, как ни старался это скрыть, он выглядел напряжённым. Последние новости от Пантеры, намеченное на послезавтра заседание Совета Директоров компании требовали срочного присутствия в Рио. Жуан Педру намеревался вылететь ночным рейсом, так как на завтра он через Гонсалу объявил сходку своим людям в Нитерое. Всё это требовало максимальной концентрации сил. Заседание Совета Директоров «Силва» обещало быть бурным. И сейчас, поднимая бокалы, он почти не пил, а лишь причмокивал нежный «Don Perrignon». Заодно лёгким движением брови давал указания администратору, успевал улыбаться приглашённым. В ответ ему также улыбались, а некоторые, вообще, строили кокетливые гримасы. Но ему сейчас было не до прекрасного пола.
В это время к Жуану Педру подошёл тучный федеральный судья с двумя спутниками, низкорослым мужчиной лет сорока и красивой женщиной, идущей за ним под руку. Как раз в это время он хохотал над сплетней мэра.
Драка влиятельного генерала с одним известным псевдопрофессором, чей сын являлся послом в одной из европейских стран, наделала шуму в прессе, и на долгое время стала пищей для салонных сплетен. Причём, оба драчуна здорово отлупив друг друга, заодно дружно поколотили и юную стюардессу на глазах у ошарашенных пассажиров первого класса. Лишь за то, что та попыталась разнять их. Подобные фокусы оборзевших от собственной безнаказанности «слуг народа» – нормальное явление в коррумпированных странах третьего мира.