По законам братства - читать онлайн

Часть 1. По законам братства

Глава 1. Не дать себе слабины

Виктор вскарабкался на скалу и стал размахивать автоматом появившемуся на горизонте вертолету, красноречиво выписывая круги и помогая найти место для посадки.

– Сюда! Сюда! Садись!

Убедившись, что пилот видит площадку, вернулся к раненому, которого вытащил на брезенте с заминированного поля. Снегирев лежал в луже крови, стопу практически оторвало. Виктор быстро наложил ему жгут выше колена.

– Товарищ капитан, потерпите немного, сейчас вколю промедол. Боль отступит. Через несколько минут погрузим в вертолет, он быстро Вас в госпиталь доставит.

Тут он посмотрел на вторую ногу офицера. Она лежала безжизненно. Осколки мины покрошили и ее. Какая из них была в более плачевном состоянии – еще вопрос, но он не врач. Виктор перевязал раны как мог.

Вертушка стала заходить на посадку. Виктор и еще несколько ребят подхватили за углы плащ-палатку, на которой лежал Снегирев, и побежали к машине. Дорога была каждая минута.

Вертолет снижался с открытой нараспашку загрузочной дверью. Одной парой колес зацепился за камень, две других зависли над пропастью. Мужик в лётном шлеме, увидев раненого офицера, закричал:

– Подавай! Быстро! Воздух разряженный, долго я машину на этом пятачке скалы удержать не смогу. У меня на борту еще несколько человек!

Ребята потянули вверх плащ-палатку и осторожно положили Снегирева на носилки, которые были уже приготовлены в салоне. Вертушка всем откланялась и стала подниматься.

Послышались выстрелы.

Вертолет взмыл, лег на бок, ушел винтами вниз в пропасть. И когда все посчитали, что они погибли, он каким –то невообразимым путем метрах в пятистах выкрутился, вышел на крутом вираже и взмыл ввысь, ушел от обстрела.

– Что творит, а?! Одуреть можно! – вспотел командир. – Ни в одном американском блокбастере так не снимут, ни в каком 3 – D! Вертолет по своим техническим характеристикам на такую высоту взлететь не может!

Ребята рядом, потрясенные, молчали.

– Кто командир вертолета, не знаешь? – спросил у Виктора командир десантно – штурмового подразделения.

– Нет.

– Пусть связист свяжется с командованием и узнает фамилию пилота. Молодец парень. Ас! Это просто фантастика!

– Есть!

Через пятнадцать минут Виктор Николаев доложил командиру:

– Командир вертолета – пилот майор Олег Малышев.

Виктор посмотрел за скалу, за которой уже не было видно вертолета с отчаянным пилотом и дорогим его сердцу командиром.

– Только бы не потеря крови, – просил Виктор, подняв голову в бесцветное от выжигающего солнца небо.

– Жив, капитан? – обернувшись внутрь вертушки, крикнул Малышев. – Ты давай, говори что- нибудь. Чтоб я слышал тебя!

– Да иди ты…– сжав зубы, процедил капитан Снегирев.

– Нормально! Продолжай! Не сдавайся, парень! Только дашь слабину и ласты склеишь! – подбодрял Малышев.

Снегирев боялся ругаться, вообще боялся открыть рот, чтоб не стонать и не закричать от боли. "Не дать себе слабины", – крутилось, как дрель, в мозгу.

– Дайте закурить, – попросил он…

А дальше вертушка полетела по трубе вверх. Ее засасывало, и казалось, что они давно должны были пролететь мимо солнца, мимо всех планет и звезд, где нет уже больше ничего: закончилось пространство, галактика, жизнь…

***

Мальчишки жужжали, как черные оводы. Громко говорить нельзя – услышит дежурный по роте. После отбоя должна быть тишина.

– Засада это, пацаны! – возмущался Вадик Хренов, высокий белобровый суворовец.

–Да тише ты!! – хором оборвали его ребята.

– Я говорю, что нельзя так! –снова громко зашептал Вадик. Мода изменилась. В армии вон собираются сменить шинели на удобные пальто прямого покроя. А у суворовцев изменений нет не предвидится. Мы в балахонах ходим. Ну, несправедливо же! Уставная форма устарела! Одевают нас в то, что годами на складах пылится!

Вадик отмерил десять сантиметров от низа и отпластал полы своей шинели. Мальчишки загудели. То же самое сделали пятеро друзей Вадима, воодушевленные своим предводителем.

–И где эти модельеры и кутюрье, которые форму нам шьют? Пусть сами походят в длинных шинелях! Это давно не модно уже. Давайте резать, парни! – потрясая над головой отрезанными лоскутами, призывал Вадик.

– Мы сами себе и модельеры, и кутюрье! Сейчас сварганим модную обновку, – ответил Володя Снегирев. – Давай-ка, придержи!

На полу лежали стопки шинелей. Саша Мухаметжанов, крупноголовый, черноволосый парнишка, высунув краешек языка, аккуратно разглаживал ладонями подолы, ровняя края. Он явно медлил, приглядываясь к начерченной мылом полосе, прикладывая и убирая ножницы.

–Кто из ваших резать будет? – подстрекал сомневающихся Вадик.

– Я буду резать. В случае чего, скажу, что вы ни при чем. Кто режет –тот и бандит, – откинув голову, рассмеялся Володя Снегирев.

Дежурный по роте Лева Васильев замер от ужаса. Он понимал, что в случае выявления факта порчи имущества с него первого снимут шкурку. Командир роты майор Бунин переместил сержантов срочной службы из спального в другое помещение, и дежурный сейчас сам был в ответе за все, что здесь мутят товарищи. Он обязан был доложить дежурному по училищу. Но Вадик цыкнул на Леву, чтоб тот сел на табурет и не вставал, пока все не сделают с шинелями то же самое. И Левка остался смотреть. Ему словно горсть мошек кинули в гимнастерку – по спине что – то неприятно ползало.

– Вадик! Стой на стреме! – скомандовали ребята.

Вадим выглянул из спального помещения, убедился, что в коридоре никого нет, и снова плотно прикрыл дверь. Он приложил ухо к двери, чтоб слышать любое движение в коридоре, и еще для страховки регулярно поглядывал, не идут ли офицеры.

Володя опустился на колени перед своей шинелью, поднял руки вверх растопыренными пальцами.

– Ассистент! Скальпель!

Мальчишки прыснули в ладошки.

Гена Стремоусов вложил в Володькину правую руку огромные портновские ножницы, которые Вадик умыкнул утром из каптерки. Володя Баландин и Гриша Газизов расправили шинели и придержали, чтоб ткань не перекосилась.

Володя тоже отмерил десять сантиметров и отрезал полы своей шинели.

– Красотка! Так она лучше будет смотреться! – прикладывая к себе, любовался Володя.

Гена подложил ему свою:

– Режь мою. У тебя отлично получается!

Длина Володе понравилась, он смело укоротил еще десять штук. Из второго взвода принесли свои шинели его товарищи – Юра Сычев и Володя Надрин.

Мать Владимира хорошо шила. Он с детства помнил, как она, разложив на полу или на большом обеденном столе ткань, кроила одежду себе и троим ребятишкам. Резала, кроила, сметывала, стачивала на ручной машинке «Зингер», которую везде возила с собой. Они с отцом были строителями, часто переезжали с места на место, со стройки на стройку в поисках «хороших денег». Пока не было работы, подрабатывала шитьем.

Володьку считали главным модником, он всегда знал, что и как носят. На нем все сидело прекрасно: от шинели до короткой курточки на манжете. Из дома приезжал в прекрасных модных приталенных пиджаках, в рубашках с большим воротником – апаш. Мама баловала старшего сына. Тем более, что потом вся одежда передавалась по наследству младшему брату Саньке. Удобно было сразу сшить хорошую вещь и разом нарядить обоих. Впрок.

Зная его пристрастие к стильной одежде, ребята одним из первых сагитировали Володю на подрезку форменных ботинок. Старшие ребята научили подрезать на них ранты так, что ботинки казались более остроносыми и элегантными, похожими на гражданские. Верх и подошва были из чистой кожи, поэтому небольшая корректировка на крепости обуви не сказывалась.

На гимнастерках в области лопаток мальчишки проглаживали поперечную стрелку и делали стрелочки на рукавах, а пуговицы перешивали с обратной стороны по подобию запонок. И это был особый кадетский шик! И вставочки на погоны иногда делали из планок для чистки пуговиц. Некоторые отбеливали в хлорке гимнастерки; получалось прекрасно, но гимнастерки становились тонкими.

Также Володя с друзьями зашивал на шинелях складки на спине, чтоб они походили на офицерские. Правда, потом их заставляли все распарывать, но на какое –то время хватало пофорсить! На последних курсах Володя со товарищи вынимали пружины из фуражек, чтоб они были похожи на головной убор царских офицеров. Считалось шиком фуражку сложить так, чтоб ее можно было носить за ремнем. Форма офицеров царской армии казалась им элегантнее того, что выдавалось со склада, сидело это на ребятах, как балахоны, – мешковато и некрасиво. Ничего предосудительного в этом парни не видели, к классовому противоречию никакого отношения не имело. Все же не плохое что-то за пример брали!

Длинная шинель не нравилась Володе еще и потому, что ее неудобно было носить с брюками –клеш. Все ребята освоили новую технологию переделки обычных прямых брюк в расклешенные. Он с суворовцами разглаживал брюки до состояния клеш, что считалось особым писком. Кудесничали в бытовке. Обильно смачивали низ штанины, растягивали, иногда натягивали на плотный картон или вырезанные из фанеры лекала, отпаривали утюгом и давали высохнуть на фанере. Шерсть после отпаривания на фанерном клине не усаживалась. Если растянуть не получалось, то особенно рукастые – а Володя был именно таким – выпарывали в паху клинышки и вшивали в низ брючины. Этими клешами подметали асфальтовые дорожки. Преподаватели иронично усмехались, делали предупреждения, ребята отпускали шуточки в адрес модников. Ущерб брюкам нанесен не был, поэтому пострадавших от рукоделия в бытовке не было. Но командование относилось к этому строго. Старшина роты, фронтовик Соловьев Григорий Григорьевич, добрый и заботливый, отобрал однажды Володины расклешенные брюки и выдал хлопчатобумажные брюки, без лампасов, и он больше месяца не мог ходить в увольнения в город.

– Атас! Идут!

За дверью послышались твердые скорые шаги, гулко раздававшиеся по пустому длинному коридору. Володя протолкнул шинель под койку, закинул туда же ножницы. Суворовцы сделали то же самое со стопкой шинелей. Остальные в одну секунду были повешены на крючки. Тревожный шелест прошел по спальному помещению и утих. Генка облокотился на кровать, зачесывая пятерней черную челку на бок. Светло –голубые глаза напряженно смотрели в одну точку. Ленька – рыжик держал в руках иголку и подворотничок, делая вид, что занят пришиванием. У всех мальчишек были каменные непроницаемые лица.

Володя спокойно поправил воротничок и, глядя на друга, тоже зачесал челку. Но не как у Гены, на пробор, а прямо, на лоб, он носил короткую челку, до середины лба. Он неторопливо поправил гимнастерку под ремень, готовый встретить офицера в полном порядке. Выдавала напряжение только жесткая спина, ставшая мгновенно, как стальной лист.

Шаги замерли у самой двери. Гришка Газизов и Володя Баландин прижались к стене, они не слышали даже своего дыхания. Видимо, проверяющий не услышал постороннего шума и решил, что все в порядке, поэтому продолжил путь дальше. Недалеко открылась и захлопнулась дверь. Шагов больше не было. Суворовцы выдохнули, но не пошевелились. У Генки на лбу выступила испарина. Еще минуту все молчали. Но азарт накатил с новой силой.

– Быстро! Режем! – командовал Вадим.

Спрятавшиеся в кровати вынырнули из-под одеял. Шинели снова разложили и расправили на полу. Работа продолжилась.

Мальчики думали, что их вандализм проходит в абсолютной тайне, они приняли все меры предосторожности. Но о заговоре было известно и вице – сержантам, и нескольким членам комсомольского актива, и командирам отделений. Все сделали вид, будто не знают того, что намечалось в 3 роте. В душе все были согласны с тем, что укороченная шинель лучше смотрится на суворовце и будет гораздо удобнее в носке, чем уставная шинель. Но было мнение, что можно укоротить не на десять, а на пять – семь сантиметров.

Мальчишкам удалось только день пощеголять в обновленных шинелях. Володька с другом были как раз в этот день в городе в увольнении. Хотелось показаться всем и везде. Дежурный офицер должен был осмотреть отбывающих в увольнение. Но взгляд его задержался на головном уборе, ремне, быстро скользнул на обувь. Пять – семь – десять отрезанных сантиметров шинели остались незамеченными.

Володя думал, что видит удивленные и одобрительные взгляды прохожих на своей шинели. На самом деле никто не обращал на них никакого внимания. День был холодным и ясным, февраль придавил последними сильным морозами. Они с Генкой, вытирая слезы от ослепительного солнца, зашли в магазин «Соки -воды». Хотелось сладкого. Отсчитав по 9 копеек на фруктовое мороженое (больше на посторонние расходы не было запланировано), расплатились и откусили выступающую блестящую крупинчатую розовую шапочку. Стоять долго между стеклянными дверями магазина не стали, доедали вафельные стаканчики уже на улице: хотелось предъявить шинели всему городу. Хоть и холодно, но зато значительнее охват зрителей их укороченных шинелей с клешами. На февральском ветру клеши смотрелись превосходно! Им и в голову не приходило, что далеко не все имели представление, какой длины должна быть шинель и ширина брюк у суворовца.

– Посмотри! Развеваются? – просил Вовка Гену.

– Развеваются! – вытирая коричневой перчаткой выбивающиеся слезы, отвечал Генка.

Володя удовлетворенно кивнул и прижал покрасневшие и опухшие уши. Они уже горели и немели. Можно было возвращаться в училище, но ведь охота пуще неволи. И они сделали еще один заход вокруг городского дендрария.

В умывальной комнате отогревали руки под водой.

– Не включай горячую воду, – наставлял Володя. – Нельзя!

Он с родителями одно время жил на Севере и знал, что под горячую воду после морозов руки лучше не совать, а надо греть теплой и постепенно.

–Вам бы прогреться сейчас, пропотеть, чтоб не разболеться, – глядя, как ребят трясет от холода, сказал Юра Сычов, невысокий крепенький парнишка. Юра разбирал сумку: только что приехал с соревнований по вольной борьбе среди суворовских и нахимовских училищ. Тогда было восемь суворовских и одно нахимовское училище, и Юра привез бронзу. Он был горд и счастлив. Ребята добродушно посмеивались, что в его суперлегком весе ему не было конкурентов, но очень радовались за него и от души поздравляли. Все же дополнительная слава родному училищу! Позже, когда Юра уже будет преподавателем военного училища, его выдвинут кандидатом в депутаты СССР. И изберут! Эта бронзовая медаль стала первой на пути восхождения Юры.

К ночи у обоих поднялась температура. Вице –сержант доложил, что в роте двое больных, и мальчишек срочно отправили в лазарет. Володя сам идти не мог – ртутный столбик термометра подполз к сорока градусам.

– Ну, будущие генералы, ангина у вас! – словно поздравляя, произнес доктор – майор медицинской службы.

Лицо доктора расплывалось. Володя видел только не то абсолютно белые, не то седые короткие волосы врача, красное лицо без ресниц и бровей. Он поднял голову, бело-красные шары поплыли перед глазами. Он упал на подушку, закрыл глаза и отвернулся к стене.

– Что вы натворили? – спросил утром на осмотре доктор. – Тучи над вами нависли.

Володя не совсем его понимал и говорить не мог.

–Мы шинели обрезали, – шепотом покаялся Гена.

– Ого! – от удивления врач поднял брови.

Генка не понял, с неодобрением или с восхищением врач вздохнул:

– Орлы!.. Начальник шумел очень.

После обеда он снова зашел осмотреть суворовцев. Володя спал и не слышал его прихода, не чувствовал, как тот слушал пульс, легкие, сердцебиение, не чувствовал уколов и капельниц.

– А друг твой совсем раскис. Кто ж мороженое ест на улице в феврале?

–Сладкого хотелось очень, – Гена печально посмотрел на Володю.

– Как дети. Купили б ирисок, – пробубнил врач и нахмурился. Конечно, они еще дети, конечно, сейчас помогли бы мамины руки и губы. Но эти дети носили погоны.

– Как там…тучи? Сильно сгустились? – Генка от волнения за Володю и за их судьбу кусал губы.

– Думаю, жертвы будут! – уверенно произнес майор. – Вас кто-то сдал. Может, и не сразу бы еще заметили.

Володя трое суток спал. Просыпался он ненадолго, пил из чайничка – поилки и снова проваливался в липкий жаркий сон. Когда очнулся, Генка сидел рядом с его кроватью на табурете и шептал, постоянно наклоняясь вперед, словно читая молитву. Видимо, долго уже что-то рассказывал.

– …пятерых отчислили из училища! Васю, Саню, Борю, Славу из нашей роты и Вадика из четвертой. Вадика Хренова назвали зачинщиком и подстрекателем…Володю Надрина разжаловали из вице- сержантов. Вовка, если б мы с тобой мороженого не натрескались в мороз, и нас бы вытурили!

Володя слабо кивнул, подтвердил закрытием глаз с тем, что согласен, и снова улетел в синюю трубу. Ему снились бесконечные марш – броски, и он все куда-то бежал.

Комроты Григорий Михайлович Бунин, справедливый, несгибаемый и непреклонный, всегда бежал на марш –бросках рядом с мальчишками, подбадривал, а порой и забирал у двоих-троих выбившихся из сил автоматы и скатки.

– Вперед! Вперед! Вперед! – слышал Володя рядом с ухом крик Бунина. – Не давать себе слабины! Не жалеть себя!

– Падаю, – хрипел Володька. Он чувствовал, что сейчас упадет в траву – и будь что будет. Подленькое желание упасть лицом вниз, почувствовать прохладу утренней влажной травы, умыться ею, снять жар с лица, со всего тела.

– Не смей! Терпеть боль! Вперед!..

И Володя бежал, бежал. Но ноги словно проваливались по колено в липкой жиже, бег становился вязким, ноги пробуксовывали, он чувствовал, что не бежит, ноги переставляются, но он не двигается с места.

– Вперед! – слышал он снова крик комроты. – Не давать себе слабины!

И он бежал и бежал.

Просыпался мокрый. Поворачивался на бок, на сухое место, переворачивал одеяло сухим участком и снова проваливался. И снова бежал, «форсировал» зимнее озеро при полной экипировке: в одежде, сапогах, со скаткой, автоматом и ремнем с повисшими на нем штык-ножом, подсумком с магазинами и саперной лопаткой. От берега до берега – метров триста.

Он задыхался. Шинель давила на плечи, на спину, сковывала все тело, как доспехи рыцаря.

Не открывая глаз, чувствовал, что снова мокрый.

И снова он бежит. Нет, плывет, уже летом на том же озере. Тем, кто умеет плавать, разрешено переплывать в два приема. Вода после жары освежает.

Это он в бреду откинул одеяло. Влажное тело обдувает ветерок из форточки.

Снова он бежит. Марш-бросок на пятнадцать километров «с полной выкладкой» в противогазах.

– Бегом! Кто стоит? Последнюю половину марш – броска разрешаю бежать без противогазов!

А когда снова проснулся, ужас словно связал колени. Его могли с позором выгнать! Мама бы плакала. Папка не простил бы. Володя мечтал быть суворовцем с детства, сколько помнил себя. Он столько всего уже преодолел за эти годы! Превозмогал боль, усталость, страх, препятствия! Старался быть лучшим в учебе и спорте! И вдруг оказаться выставленным с позором?

Он вспоминал, как они с семьей приехали в маленький уральский особенный городок, которого даже на карте не было. Родителей направили туда на строительство «промышленных объектов». Эти слова с расстановкой, медленно и важно проговаривал отец. Володя там пошел в первый класс. Жили они с родителями, братом и сестрой в двухэтажном одноподъездном доме, таком же, как и соседние – одно – и двухподъездные, который почему-то заново красили каждое лето в один и тот же цвет- темно – зеленый. Каждый дом неизменно был своего цвета: желтым, коричневым, зеленым, бежевым, розовым, красным. Было удобно, не называя адреса, говорить новым друзьям: «Заходи за мной гулять. Я живу в зеленом доме». И в каждом доме все было одинаковое: деревянный пол подъезда, деревянные округлые, обступленные ступени, деревянные резные перила, одинаковые, с коваными углами, сундуки для картошки и кастрюлек с соленьями возле квартир. Сундуки не запирали – не было не чистых на руку соседей и их гостей. Из подъездов были проложены деревянные настилы (асфальты во дворах появились гораздо позже). Под мостками были маленькие канавки, по которым стекала с крыш дождевая вода. Воспоминание о свете и цвете дерева – янтарного, солнечного, – ослепил Володю. Он зажмурился и отвернулся к белой стене. Но этот сон был ласковым, без бега, жара и удушья.

Летом, по утрам, соседка Лена Васильевна с горном выходила во двор и трубила побудку. Родители были на работе, а ребятня в белых майках и черных трусах высыпала на лужайку между домами, стуча жесткими сандалиями по деревянным мосткам. Раздавался грохот детских быстрых ног.

Лена Васильевна громко и резко отдавала приказы:

– Ноги на ширине плеч! Раз- два! Раз –два! Энергичнее, товарищи будущие защитники Советской Родины! Приседаем! Не жалеем себя! Не давайте себе слабинки! Сели – встали! Сели – встали!

Ребята относились серьезно к этим самодеятельным зарядкам Ленвасильны и к ней самой. Она приехала в город с семьей дочери, помогала, водилась с внуками, пока дочь с зятем поднимали молодой город. У себя на родине, в Волжском городе она долгое время была первым секретарем городской комсомольской организации. И ушла на пенсию комсомолкой и коммунистом. Но оптимизма и комсомольского задора ей хватило бы еще на два таких долгих срока. Всю энергию теперь она тратила на внуков и их друзей. Это значит, что на весь квартал, потому что дружили не только дворами, но и всем кварталом. Утром зарядка, помощь пожилым, которых было еще не очень много в строящемся молодом городке, потом покраска бордюров, разведение клумб, посадка кустов и деревьев во время многочисленных праздников и субботников; зимой – строила с ними горки, снежные городки с елкой во дворе, организовывала родителей на обустройство катка, ставила с подростками сказки для малышей, хоровод водила вокруг елки. У нее работали не только ребята, но и все отцы. «Ни одной недели без добрых дел!» – таков был девиз Ленвасильны. Высокая, плотная, крупная, без возраста, она судила встречи по футболу, волейболу, пионерболу, сама могла показать прекрасную подачу и громко смеялась:

– Учитесь, пока живая! – несмотря на мужскую крепкую фигуру, у нее были прекрасные серые глаза с точечками, рассыпанными по серому полю, и забавные, словно никогда не чесанные кудряшки, готовые всегда куда-то бежать.

От высокой температуры у Володи и светлые кудри Ленвасильны, и яркое февральское солнце расплывались огромными солнечными кругами на стенах, в мозгу, на лице преданно сидевшего у кровати Генки, готового в любую минуту что-то подать Володе или ответить на его вопрос. Он не мог оставить друга, которому в сто раз хуже, чем ему.

– Ты бы прилег, – заглядывала в палату медсестра.

Генка согласно кивал и оставался сидеть рядом с кроватью Володи.

– Ну, ты как, брат? – спрашивал он каждый раз, когда тот просыпался.

– Хорошо, – неизменно отвечал Володя и снова проваливался в затяжные жаркие сны.

Глава 2. Командирское «Делай, как я!»

В начале марта Володю выписали. Как сильно потерпевшие от болезни, они с Геной отделались выговором и воспитательной беседой о недопустимости порчи государственного имущества. Последовало почти чистосердечное раскаяние и почти искреннее заверение в том, что впредь никогда, ни за что, ничего…И почти такое же искреннее прощение и вера в то, что мальчишки впредь никогда и ничего. Володю с Геной не отчислили. Это было первое осознанное Володино счастье.

В первый же выходной он дошел до ближайшего киоска «Союзпечать», потом до следующего. Он искал красивую открытку – обязательно с веткой сирени. Нина, красавица, при воспоминании о которой сердце срывалось и повисало на нитке, заслуживала только такой пышной разноцветной лиловой ветви, с переливами от бело-розового, лилового и до пурпурного. По главной улице города они с кадетами спустились к Главпочтамту и сели там за длинные лакированные лавки и столы, лоснящиеся и от лака, и от полировки локтями и самыми мягкими частями тела. Кадеты подписывали конверты, вкладывали в них заранее приготовленные письма и подписывали только что купленные открытки. Совать нос в чужие письма было не принято, но все знали, как зовут дам, которые живут в сердцах каждого суворовца, спрятанных под черные шерстяные плотные кители.

«Милая Ниночка…, – Володя быстро и аккуратно подписывал открытку, торопился, чтоб написать и сразу опустить в ящик. Не раздумывать долго, чтоб не пожалеть потом о сказанных нежных словах и не смочь уже исправить то, что выдаст его с головой. Преподаватель по истории однажды сказал, что самое верное и точное то, что говоришь в первые пять минут. Если начинаешь исправлять и добавлять, в итоге получится совсем не то, что чувствуешь и что хотел сказать. – Я буду ждать. Целую…»

С Ниной он учился в восьмом классе в северном поселке Кытлым, недалеко от Карпинска, когда в очередной раз родители переехали на строительство дороги и двухэтажных деревянных домов, похожих на те, в которых жила Володина семья в городке Сосновом. Володька любил спортивную гимнастику, на физкультуре был во всем первым. Соперников ему не было, кроме девочки Нины. Она всем мальчишкам давала сто очков вперед и в беге, и в лыжных гонках, и в плавании.

Он провожал ее до дома по недружно рассыпанному между холмов и лесочков поселку, млел от любого прикосновения ее руки, и этот одно- и двухэтажный поселок среди гор и тайги казался целым миром. Зимой все от земли до неба было белым: горы окружали со всех сторон, и их белые вершины сливались со снежными облаками и нетронутыми, засыпанными лесами. Летом и осенью взгляды натыкались на каменные утесы, блуждали в лесах, которым не было конца и края, их разноцветье делало картинку осени объемной и многомерной, а они мечтали о том, как будут жить в большом городе, ездить на трамвае, гулять в туфлях на каблуках по широким асфальтированным проспектам, освещенным фонарями, и о том, что будут счастливыми.

– Я буду военным, обязательно командиром. У меня дед и отец мечтали, чтоб я погоны носил.

Она плакала, когда после восьмого класса он уезжал в Суворовское училище, но подождать два года были готовы оба. Через речку мост был разрушен, и никто в эту сторону не шел – не за чем, перейти на другую сторону нельзя. Перепрыгнуть было невозможно – впереди четыре метра бурной воды с камнями. Здесь, на камнях, они прятали свою нежность.

– Не забывай меня, – просила она. – А я приеду после школы в институт физкультуры. Ты там только не влюбись!

– Что ты. Это ты не забудь меня. А то вон, Борька Серов вьется вокруг тебя, глазами ест. Как только уеду, воспрянет. Врезать, что ли ему? Для острастки! Чтоб не крутился под ногами?

Он пригладил растрепавшуюся челку, расправил ее на лоб, обнял Нину и поцеловал в щеку.

Володя опустил голову. Почему-то он запомнил свои сандалии, которые были на нем в тот день. Недалеко от Кытлыма – районный город Карпинск. Там, на хлопкопрядильной фабрике после окончания восьмого класса работала Володькина старшая сестра Аня. С первой получки она купила маме прекрасный платок с цветами. Ее старый праздничный платок прилично полинял, цветы на нем поплыли, и весь рисунок изменил очертания. А новый – богатый, роскошный, цвета были хоть неброскими, но благородными. А Володе Анюта купила добротные кожаные зеленые сандалии, очень даже модные. Мама переживала, что на лето ему нечего надеть. Володя навсегда запомнил Анюткино благородство, хотя сама она не раз потом говорила, что не помнит этого важного для него события.

Уезжали Снегиревы из Кытлыма со всем скарбом, насовсем: детям надо было учиться дальше. Володе поступать в суворовское, Сане нужна музыкальная школа. Впереди у них – новая стройка. Май и июнь были дождливыми и холодными. Сначала ехали по поселковой дороге, которая от наезженных колес походила на рельсы, колеи были глубокие и вязкие. Между «рельсинами» – вязкая жижа и никуда не уходящая вода. А на выезде из поселка, через пролесок пошла дорога на Свердловск. Но и там было ехать не проще. Она была затоплена, а насколько – неизвестно. Водитель грузовика наощупь пробирался, чтоб случайно не попасть в яму, которую из-за воды не видно. Обочины скорее напоминали берега небольшой реки, которая манила вперед еще не разбитой гладью.

Володя вложил открытку в конверт, облизал полоску клея и плотно прижал, чтоб не отклеилось. Все мальчишки бросили свои письма в огромный деревянный ящик, с деревянными же потрескавшимися кантами более светлого оттенка, стоявший здесь, наверное, с тех времен, как почту только открыли.

– Что ты ей написал? – спросил Генка.

–Много будешь знать – скоро состаришься, – усмехнулся Володя. – Я ж не спрашиваю тебя, что ты написал Наде.

– У меня не находятся красивые слова. Что можно говорить настоящему мужчине, чтоб не выглядеть в глазах девушки глупо и смешно? Я не нахожу красивых слов, говорю о любви, как на политинформации.

–Кстати, на последней политинформации ты был красавец! Здорово говорил о новых успехах в космосе. И отлично ты придумал: прочитал из газеты отрывок из рассказа Максимова…Как он назывался?

Ребята зашли в кафе – мороженое. Сняли шапки и расселись за два столика, пригрелись. Рядом сели Саша Мухаметжанов и Толя Морозов.

– «Письмо из танка», – вспомнил название Гена.

–Да. Точно. Здорово получилось!

–Так у тебя учусь. Ты про войну во Вьетнаме так рассказал, что мурашки под гимнастеркой шуршали.

–Да. Американцы жгли напалмом живых, мирных людей!.. Непостижимо. Представь только, что твоя мамка с братишкой там!

***

Родился Олег Малышев на Смоленщине, в простой деревенской семье. Отец плотничал, мать работала в полеводческой бригаде. Жили трудно, ведь кроме него подрастали еще двое ребят, мал- мала меньше. Так что с юных лет Олегу приходилось не только присматривать за братом и сестренкой, но и помогать родителям по хозяйству.

После окончания средней школы до призыва в армию оставался год. На семейном совете решили, что он поедет в Омск, к тетке по материнской линии. Там будет поступать в автодорожный институт. Как-никак имеет права шофера 3 класса и разряд автослесаря, одиннадцатиклассников не выпускали из учебного заведения без рабочей специальности.

Как только Малышев прописался в Омске, сразу пришла повестка из военкомата. Юноша терялся в догадках. Что бы это значило? Вопрос разрешился сам собой, когда встретился с военкомом. Оказалось, шел отбор молодых ребят для учебы в авиационном центре местного ДОСААФа. Не задумываясь, согласился. Небо –мечта почти всех мальчишек!

– Учеба в автодорожном подождет, – говорил он тетке, – а вот стать летчиком – не каждому предложат.

Медицинскую комиссию прошел без проблем, стал курсантом. Время учебы пролетело незаметно. Юноша освоил несколько типов спортивных самолетов, стал одним из лучших пилотов авиационного учебного центра. Об этом красноречиво говорила выпускная характеристика, которую с удовольствием читал отец односельчанам:

– Курсант Олег Малышев за период обучения твердо изучил теоретические дисциплины, всегда старательно готовился к каждому полету. Летную программу освоил на «отлично». В воздухе провел 40 часов 50 минут, способен в форс-мажорной обстановке принять верное решение. Среди товарищей пользуется заслуженным авторитетом…

После окончания Омского учебно-авиационного центра ДОСААФ у Малышева, как говорится, была прямая дорога в любое Высшее военно-авиационное училище летчиков. Этой возможностью Олег, конечно, воспользовался. Выбрал город Армавир. Там готовили пилотов для войск ПВО. Но вот беда: на первой же медицинской комиссии его срезали. Признали хроническую ангину, которой, кстати, он никогда не болел. Просто накануне съел пару порций мороженого. Естественно, горло алело, как пионерский галстук. Так он снова оказался в Омске.

Устроился Олег на завод кислородного машиностроения слесарем. Через полгода снова пришла повестка. Ну, думал, пора собирать вещмешок в армию. Но не тут-то было. Опять предложили учебно-авиационный центр ДОСААФ, но уже в Новосибирске. Там случился недобор курсантов. А у него уже кое- какой опыт. К сожалению, он там не очень пригодился. Ведь готовили в Новосибирске летчиков на винтокрылые машины. Проучился около года. По окончании курсов всем присвоили воинское звание младший лейтенант и выдали удостоверение летчиков на МИ-1 третьего класса.

Снова Олег приехал в Омск. С армией вопрос был закрыт. Вернулся на завод в Омск. Там проработал три года. За это время стал бригадиром, уважаемым человеком в рабочем коллективе.

После известных Даманских событий на дальневосточной границе его как офицера запаса срочно призвали в армию. Место службы определили – Дальний Восток, в военную авиационную часть летчиком- штурманом на МИ-4.

***

Есть у каждого из нас такие события, которые всплывают в течение жизни при каждом удобном случае, когда хочется сердцем погреться. Володя чаще вспоминал занятия в суворовском. Почему-то сейчас в разговоре с Генкой всплыла именно такая картинка.

На политинформациях, которые регулярно проводились офицером – воспитателем, преподавателем истории или преподавателем курса военного перевода, суворовцы все чаще слышали о том, что в Европе в последнее время не все спокойно. То в Польше, то во Франции вспыхивают народные волнения. Тон забастовкам обычно задавали студенты. Неспокойно и у наших друзей в Чехословакии. Там создали какой-то «Клуб-231», членами которого являются репрессированные элементы, не истребленные в 1945 году, – фашистские прихвостни, недовольные существующим строем, и спецслужбы Запада активизировали подрывную деятельность против социалистической Чехословакии. Им удалось поднять мятеж против законной власти.

Всплывали картинки классов. В аудитории висело несколько больших карт – политическая карта мира со странами и их границами и физическая двух полушарий. А ещё находилась карта вполовину меньше – с чёткой береговой линией Турции и Греции. На третьей карте – Средиземное море в районе соединения его с Атлантическим океаном и проливом Гибралтар. Майор Леонид Иванович Зайцев рассказывал про мировые проблемы, положения в стране и про события на острове Даманский 15 марта 1969 года на реке Уссури.

Не все суворовцы писали конспекты. Считали способ переписывания чужих мыслей в общую тетрадь зубрежкой. В этом были уверены Володька Снегирев и его товарищи. Однако командир взвода и преподаватель истории думали иначе. В военной структуре все должно быть единообразно и делаться по команде.

– Тот, кто не хочет писать конспекты, подрывает принцип единоначалия и авторитет преподавателя. В военное время за это осудил бы военный трибунал, – пугал майор. – Запомните: мы готовим из вас будущих защитников Родины. А вот скажите, что есть наша Родина?

– Советский Союз! – раздался дружный ответ.

– Кто враги Советского Союза?

– США и страны НАТО!

– Что мы делаем со своими врагами?

– Боремся!

–Молодцы, правильно мыслите!

Володе вспомнилось одно занятие, тема которого была интересной, но майор Зайцев все время умолкал. Видно было, что мысли офицера -воспитателя находились далеко от всего, о чем он говорил. Он твердил стандартные фразы, приводил какие – то абстрактные примеры. Чувствовалось, комвзвода думал о чём-то своём.

На улице шел дождь. Он время от времени подходил к окну и по нескольку минут смотрел на улицу. Неожиданно для всех он произнес:

– Между прочем, советские ученые недавно установили, что температура тела птиц, летящих в стае, на два градуса выше, чем температура птиц, летящих по одиночке…

Ребята молча переглянулись. У Гены глаза расширились. Всем показалось, что после этих слов капли дождя перестали барабанить по подоконнику. Словно тот, кто командует воздушной стихией, услышав сказанное офицером, тут же перекрыл дождевой кран. За окном стало заметно тише. Левка Васильев с любопытством посмотрел на офицера.

– Суворовец Васильев, в чем дело? – спросил майор, словно пожалев о только что обнародованном весьма сомнительном научном факте.

– Птицы летят! Хорошо! – неуверенно констатировал Лева.

– Что хорошо?

Васильев улыбнулся, видимо, по причине, только одному ему известной.

– Это, наверное, когда они на запад летят, температура выше… – заметил сидевший за первой партой суворовец Толя Морозов.

– Почему на запад? – тут же негромко спросил Зайцев.

– Ну, на зимовку, – вступил Володя.

– На юг, Владимир, птицы летят! Слышишь, на юг! На запад только диссиденты улетают!

– Товарищ майор, а как же температуру измерили у птиц? – встал из – за стола Лева Васильев.

– Что измерили? – повел бровью майор. – Ну, как – как? Наверное, специальным термометром, как же еще? – Майор вытер платком лоб.

– На лету? – не унимался Левка.

– Ну, не знаю, может, из космоса как-нибудь.

– Может, брехня это?

–Что?! – возмутился Леонид Иванович.

– Простите! Может, это глупость? Непроверенный факт? – поправился Васильев.

– Может! Сегодня подскажу старшине, чтобы тебя в наряд поставил. На кухню. Согреешься там быстро!..

Майора Зайцева, командира взвода, колоритного офицера, любили все. Умница, начитанный, образованный, он, кроме всего прочего, прекрасно играл на фортепиано. В Ленинской комнате стоял хороший инструмент, и Леонид Иванович, в полевой форме, портупее, в сапогах играл ребятам Шопена. Полевая форма и фортепиано остались в памяти Володи как одна из драгоценных картинок училища…

Володя посмотрел на витрину. Генка водил пальцем по округлому стеклу.

–Как такое выпуклое стекло делают для витрин?

– Спроси у преподавателя физики, – улыбнулся Володя. – Он тебе все популярно объяснит.

– Мороженое будем?

– Не. Я, наверное, куплю желе, – засмеялся Володя. – Не хочу пока мороженого.

Прошедшая недавно ангина отбила надолго любовь к мороженому. Хорошо, что обошлось без осложнений. Володя поставил на стол креманку с двуслойным желе и посыпанными сверху засахаренными ягодами. Поймав Генкин взгляд, взял его чистую ложку, собрал половину ягод и положил в его мороженое.

– Спасибо! – выдохнул Гена.

«Мальчишка», – снисходительно подумал Володя. Они хоть и были одногодками, но Володя родился в начале года, а Гена – в самом конце, поэтому фактически был старше почти на одиннадцать с половиной месяцев. Гена был младше всех, и в некоторых вопросах казался ребятам ребенком.

– У нас была корова, и молока было море. Так вот, родители наши уходили на сенокос, а мы сутра быстренько наберем земляники, прибежим домой, со всех банок сливки снимем. Сахар и земляника…У -у -у! Это так вкусно! А запах! Правда, вечером нас лупили ремнем, так как молоко домашнее мамка продавала, и была очередь на определенные дни. А сливки были собраны нами, вот и получали. А еще я помню из детства ……Молоко хранила мамка в кринках в погребе…И что было для меня чудом – на улице жара, а в погребе ледник…Братишка однажды чуть не утонул, поскользнувшись на льду…потому и запомнил…

Володя молча слушал друга.

– А помнишь, как лучше есть землянику? Надо налить в тарелку холодного молока, крепко подсластить его сахарным песком, хорошо размешать, пока не растает, а потом уж и сыпать в молоко землянику. Некоторые давят землянику в молоке ложкой. Этого делать ни в коем случае не нужно, потому что молоко от земляничной кислоты хотя и порозовеет, но свернется хлопьями. А я люблю целыми ягодами.

То, что Гена любит ягоды, Володя хорошо знал, он периодически отдавал ему из компота янтарную плотную курагу и изюм.

Все мальчишки сделали на сегодня самое важное дело – отправили своим мамам и девочкам письма. Больше ничего особенного запланировано не было. Они медленно ели и смотрели в огромные витражные окна, сидя за маленькими круглыми столиками, и смотрели на чужие жизни, мелькавшие на главной улице города.

– Я потом, когда женюсь, буду все праздники праздновать в кафе, – проговорил Володя. – Люблю красивые стулья, большие люстры, скатерти. Мама всегда стелет скатерть перед обедом. Где бы мы ни жили, куда бы ни переезжали. А твоя мама стелет скатерть?

– Моя…наверное…Не помню. Нет, не стелет, – Гена спотыкался о свои воспоминания. И перевел разговор на другую тему. – А Нина к тебе приедет?

–Приедет, конечно. Мы поженимся и поедем вместе в Ленинград учиться. Мы все давно решили. Она поступит в институт имени Лесгафта. Она лыжница, так бегает, что снег клубами вокруг поднимается! Я распланировал свою жизнь на много лет вперед. Я все знаю, что со мной будет.

Гена поднял брови. О Боге не принято было говорить, но его бабушка всегда вздыхала: «Человек предполагает, а Бог располагает». И он, боясь осуждения, промолчал.

С начала осени суворовцы начали готовиться к параду на площади имени 1905 года. На плацу училища они по нескольку часов отрабатывали строевой шаг сначала в составе взвода, роты, потом и всего училища. Это было изнурительно, но командиры говорили, что полезно.

Через несколько метров от них занимался другой курс. Ребята знали, что командовал тем взводом недавно прибывший капитан Евдокимов. Ребята шептались о нем, что он недавно был представлен к ордену Красной звезды за выполнение своих обязанностей при вводе войск в Чехословакию. Ребята из его взвода тоже очень любили Евдокимова. Володя с друзьями видел, как Евдокимов объясняет «разворот кругом в движении». Сначала объяснение, потом показал по элементам: сначала в медленном темпе, потом в обычном. При повороте на левой ноге он замедлил темп. Но не поморщился. Ему было больно, но он не показал и вида. Мальчишки только вытянули спины и подняли подбородки. Капитан Евдокимов прошел почти всю войну старшиной разведроты. Левая нога была раздроблена еще в сорок четвертом при выполнении задания. Никто не то что не подшучивал над его неуклюжей походкой, но даже глазом не моргнул. На лицах только уважение. Он сам был для ребят ходячим Уроком Мужества.

А в конце октября начались ночные тренировки на площади. В октябре на Урале стоят уже не шуточные морозы, и про глобальное потепление еще никто не слыхал. Сугробы от Свердловска и на Север – по колено. Вечером перед тренировкой комроты Григорий Михайлович принес стопку старых газет.

– Мы читать будем? – пошутил Володя.

– С тебя и начнем! – отрезал Бунин. – Всем смотреть и учиться!

Он присел и снял обувь. Между первым и вторым носком намотал газету по образцу портянки.

– Всем разуться! – приказал Бунин.

– Зачем это, Григорий Михайлович?

– Затем, чтоб ноги у вас на морозе в ботинках не отвалились! Тщательнее наматывай!

Он каждому помог намотать или переделать бумажные портянки. А под утро поджидал взвод с репетиции, не спал и лично у каждого проверил ноги: не обморозил ли кто ноги? И у мальчишек было чувство, что роднее сейчас, чем этот требовательный, но бесконечно заботливый, трогательный и беспокойный человек, никого нет.

Этот парад 7 ноября Володя запомнил на всю жизнь! Он, обычный мальчишка, из простой семьи, из маленького провинциального уральского городка участвовал в таком грандиозном событии. И рядом с ним такие же восторженные мальчики с покрасневшими от мороза щеками, придерживающие друг друга плечом.

Перед Первым мая произошло событие, которое он тоже считал особенно важным, – прием в комсомол. Володин друг Лева Васильев, член комсомольского бюро, отличник, сказал, что будет задавать вопросы, несмотря на дружбу, предупредил, чтоб все готовились серьезно.

– Прости, брат. Спрашивать будем строго. Все должно быть в этих вопросах честно и принципиально, – сказал он.

Владимир был согласен с Левой. Кадетское братство и строилось на соблюдении чести и достоинства. Он впоследствии так и считал, что комсомольцы и рядовые члены партии были честные и порядочные люди, а в руководство пролезли проходимцы, которые предали партию и народ.

Глава 3. Кадетские погоны на память

Стоял теплый весенний субботний день. Мальчики готовились к экзаменам. Хотелось как –то «нетрадиционно» к ним подготовиться. Однокашник, живший недалеко от городского парка, пригласил друзей на выходной к себе. В парке Маяковского вовсю цвели сирень и отцветала черемуха. Благоухали кусты садовой акации и туи. Цветочный аромат и запах свежескошенной первой травы кружили голову всем, кто прогуливался по тенистым аллеям. На Володю после однообразных казарменных будней этот волшебный мир действовал вдвойне. Он шел и с наслаждением пил не только аромат разноцветья, но и любовался ландшафтом лесопарка. Не все еще обустроено в парке, есть лесные зоны, почти не тронутые. Володя читал, что в 1943 году территория парка использовалась в качестве полигона для мотострелкового разведывательного батальона Уральского добровольческого танкового корпуса. Ему обязательно хотелось посмотреть памятник Маяковскому, любимому поэту, поэтому он сначала уверенно прошагал именно к нему.

В обратную сторону решил срезать, тропинка пошла по глухому участку парка. Но именно по ней был наикратчайший путь к городской улице, на которой в квартире его с гитарой ждали друзья. Пробегая мимо векового тополя, неожиданно в кустах он услышал женские восклицания. Он замедлил шаг, прислушался. По голосу, по всей видимости, молодой девушки понял: ее домогается мужчина.

–Нет, не надо! Отпусти меня! – уговаривала она неизвестного. – Я буду звать на помощь!

– Зови!

– Не трогай, Саша, – умолял женский голос. – Отпусти же…

Послышались даже всхлипывания.

«Что делать? – запульсировало в Володькином мозгу. – Не могу же я быть сторонним наблюдателем насилия. И потом: каким после этого буду суворовцем, если не вмешаюсь в ситуацию?»

Патетика так и перла из него: «…я должен… должен…А если к моей Нине кто – то так пристанет?»

Во что бы то ни стало надо вырвать девушку из похотливых лап неизвестного. Он свернул с тропинки. Раздвинув ветви кустарника, увидел сидящих на траве девушку и парня. Возле них на газете – остатки еды и недопитая бутылка дешевого портвейна. Что предпринять? Молодой человек вновь липко обнял девушку.

–Не надо, мы же с тобой договорились…

Тут Володю понесло. В один прыжок он оказался возле пары и, тронув за плечо незнакомца, возмущенно произнес:

– Так! Значит, не для всех это место для физкультуры и спорта!

– Чегоо? – возмутился парень.

– Отпусти девушку!

Парень недобро посмотрел на него снизу вверх, вздохнул и поднялся. Он был выше почти на голову.

– Чё надо? – вяло спросил он.

–Не трогай девушку!

Бугай сделал небольшой разворот, и в эту секунду Володя почувствовал, что летит по воздуху. Затрещал под телом куст жасмина, жалобно звякнули струны гитары.

«Только бы не пнул, – вяло и успокоенно пронеслось в мозгу. Убьет же, гад!» Встал на четвереньки и, таща за собой музыкальный инструмент, пополз за ближайший куст.

Парень даже не посмотрел в его сторону. Он присел и налил себе вина.

–За тебя, Лола!

И тут Володя услышал голос девушки:

– Ходят тут всякие! За меня, мой герой!

Она еще что-то говорила ему вдогонку, но Владимир ее не слышал. Кружилась голова, подташнивало. В компании делать уже было нечего. Он, наконец, выполз на знакомую тропинку, кое-как поднялся и побрел обратно в сторону училища. Часть субботы и все воскресенье пластом пролежал на койке. Только к утру понедельника полегчало. О случившемся ребятам ничего не сказал. Было стыдно.

В день приезда Нины, в выходной, Володя пошел в увольнение. Она хорошо сдала экзамены в десятом классе и ехала в поезде к нему. Они должны вместе решить, что она будет делать еще год, пока он оканчивает суворовское училище. Возможно, пойдет работать. А потом они вместе поедут куда-нибудь поступать. Наверное, как и мечтали, в Ленинград.

На привокзальной площади, где сегодня памятник уральским танкистам, стояли женщины с зеленью: на раскладных стульчиках лежали лук, петрушка, молодой чеснок, черемша. Одна пожилая дама в белой, вязанной крючком шляпке из простых ниток, держала букетик ландышей. Изумрудные влажные листья светились в прожилках, и каждую белую жемчужную головку хотелось целовать. Они скорее походили на бутоны, выточенные из мрамора. Он замер, глядя на цветы, это был тот самый случай, когда не понятно, что красивее – природное или рукотворное.

– Сколько стоят ландыши? – спросил Володя у дамы.

– Пятнадцать копеек. Он отсчитал монетки, подумал, ему показалось, что жемчужинок рассыпано маловато среди широких заостренных листьев. Отсчитал еще.

– Дайте два, пожалуйста. Соедините их, если можно, чтоб букетик был попышнее.

– Согласна с Вами, молодой человек.

Женщина охотно развязала ниточки, соединила букетики, достала узкую желтоватую бумажную ленточку и красиво перевязала цветы. Ножницами провела по концам ленты, чтоб они завились спиралью.

– Спасибо. Очень красиво! – восхитился Володя.

– Пожалуйста. Надеюсь, понравится той, которой Вы его подарите.

Цветов Володя никогда еще не дарил. Первый свой в жизни букет нравился ему необыкновенно. Казалось, нет ничего свежее и нежнее.

На перрон он пришел заранее, чтоб угадать, с какой стороны по ходу поезда будет пятый вагон: с головы или с хвоста. Он старался вести себя чинно, не суетиться, как и положено человеку в форме суворовца и будущему офицеру. Но когда поезд стал прибывать на означенный путь, он разволновался, степенность его улетучилась. А когда не увидел среди пассажиров вагона Нину, совсем растерялся. Рука с цветами опустилась. Как же так? Ведь родители заранее купили ей билет, и номер вагона она написала ему еще две недели назад. Заболела? Опоздала? Или передумала ехать? Что могло произойти?

Он смотрел на бесконечный поток пассажиров, выставляющих свои чемоданы из вагона. Еще раз прошел вдоль вагона, заглядывая в окна. Нины не было.

Вдруг кто-то закрыл ладонями глаза.

– Нина!

Он повернулся, увидел ее смеющиеся карие глаза, высокие широкие брови дугой, даже косички у нее смеялись, распахнувшись, словно в объятиях, в разные стороны.

– Где ты была?

– А я прошла в соседний вагон. Там меньше народа! Здесь я бы еще стояла и стояла в очереди на выход!

– Умница моя! – Володя обнял ее и первый раз поцеловал в губы, не боясь осуждения и чувствуя себя совсем взрослым.

На вокзалах обычно не боятся плакать у вагонов, расставаясь навсегда, теряя часть сердца и уже не веря, что оно вырастет снова, не боятся ругаться вдрызг, зная, что никто не вспомнит о скандале через три минуты. Никто не осуждает за откровенный поцелуй, потому что встречаются после практически вечной разлуки, и эта вечность дает право на бесстыдный поцелуй.

Он протянул ей букет.

– Такой же нежный, как ты, – прошептал он.

– Спасибо, Володечка, мой…хороший, – она опустила лицо в цветы и вдохнула чистый прохладный ландышевый аромат. Их любовь пахла ландышами, чистотой и надежами.

Володя подхватил ее рюкзак, накинул его на плечо, и они пошли пешком в город.

Они важно шли по широкому мосту в центре города через Исеть. Володя крепко держал руку Нины и уже совсем считал ее своей, а счастье свершившимся. Они остановились посередине и оглянулись вокруг. Небо было огромным, во весь город. По всему его пространству, по диагонали словно провели широкой плоской кистью: бело – синие полосы с прожилками отливали перламутром.

Они сбежали по ступеням к плотинке.

– Давай бросим монетку, чтоб всегда сюда возвращаться вдвоем, – крикнул он снизу.

Нина спустилась. Они сели на большие серые пупырчатые валуны – ступени под деревьями, где их не было видно прохожим со всех сторон. Володя обнял ее, уткнулся в темные косички.

– Мы теперь вместе. Навсегда? – шепотом спросил он.

– Навсегда, – ответила Нина. –Я дождусь, когда ты закончишь училище, и мы уедем. Вместе уедем, вместе пойдем учиться. Куда скажешь, куда ты выберешь. Помнишь, мы хотели в Ленинград. Вся жизнь у нас впереди!

Они смотрели на воду, на пробегающие по мосту автобусы и трамваи и мечтали. Он ждал ее три года и сейчас наслаждался ее близостью, энергичностью, ее теплом. Он чувствовал, что жизнь стала богаче: теперь, кроме училища, есть девушка, которой можно не только писать, но можно и обнять, поговорить о том, о чем с взрослеющими парнями говорить неловко.

Нина заночевала у дальней родственницы, а в понедельник утром поехала устраиваться на завод, потому что там сразу давали общежитие. Некоторые проблемы решились на первое время.

– Завод – это временно, только на год, чтоб подождать тебя и получить направление в институт. Ты пока с другом поговори, куда можно поступить.

***

Всякий примеряет по себе

Всякий примеряет погоны и мундир по себе. Не по росту – лучше не надевай, посмеются. Ответственность тоже не всем по плечу. Она вырастает с человеком. Малышев один из первых в эскадрильи из числа молодых летчиков-штурманов освоился на новом месте, обрел настоящих друзей среди старших товарищей, что называется, по крупицам перенимал у них опыт. А поучиться было чему. У каждого – чуть ли не по тысяче часов налета, у многих – значки летчиков первого класса.

– Дальний Восток с его сложным рельефом требует от пилота высокого мастерства, выдержки, умения в нужный момент принять единственно верное решение, – любил наставлять стажера Малышева капитан Беляк, – а то ведь как бывает: противник обычно придерживается погодных условий отрицательных. Соответственно, и мы должны уметь, если потребуется, пилотировать в экстремальной обстановке. Не лыком шиты!

На этой фразе офицер хитро улыбался. А у молодого летчика в это время на душе «скребли кошки»: не всегда командир доверял ему управление машиной в сложных погодных условиях. Больше присматривался.

…С поселков, расположенных вдоль сибирской реки, поступили тревожные известия о надвигающемся наводнении. Проливные дожди и многокилометровый ледяной затор подняли воду на несколько метров, и она рванула на левобережье, заливая поля, унося скот, затапливая постройки.

Два звена вертолетов глубокой ночью подняли по тревоге. Пилоты собрались в классе летной подготовки. Через плечо соседа старший лейтенант Олег увидел, как комэск водит карандашом по списку командиров экипажей, делая какие-то пометки.

– Хоть бы наш вертолет не вычеркнул с полетов, – обеспокоенно шепнул молодой летчик товарищу, – а то, когда еще появится возможность испытать себя в экстремальной обстановке? Не часто ведь такое случается.

Подполковник поставил крестики против фамилий Скрылева, Замараева, Беляка. Дойдя до Малышева, на секунду задумался, но тут же уверенно обвел ее карандашом и поднял стрелкой к отмеченной тройке офицеров. В них он был уверен, как в себе: не подведут.

Утро пришло промозглое и серое. Хлестать дождь перестал, но вот мелкая водяная пыль продолжала сеять сквозь низкие тучи. И все же надо было срочно вылетать на задание.

Винтокрылые машины появились над селом, когда уже крайние дома залило по окна. Люди, забравшись на крыши построек, отчаянно махали руками, прося помощи. Вертушка старшего лейтенанта Малышева первой коснулась земли. Это был огород на пригорке с уже посаженным картофелем, единственно пригодное для посадки место. Быстро разобрали изгородь, и еще две машины втиснулись на клочок суши, едва не задевая друг друга винтами. Начались трудные часы спасательных работ. Двадцать, тридцать минут – и вертолеты, загрузившись людьми, брали курс на безопасное место. Спасатели остались и продолжали переправлять на лодках к сухому пятачку замешкавшихся стариков и тех, кто уступил место в вертолетах детям и женщинам. В иллюминатор хорошо было видно, как по низине в мутной воде плывут сараи, домашний скарб, сараи, стройматериал, мешки с раскисшей мукой и растворенными солью и сахаром. Вытаращив от ужаса глаза, гребла собака, цепляясь в воде за широкий подоконник. Картина не для слабонервных.

В этот день Малышев сделал несколько вылетов. Но отдохнуть так и не пришлось. Поступила новая вводная. Необходимо было загрузиться горючим и срочно вылететь соседний район, в двух селах остались люди. Смеркалось. Видимость едва ли отвечала полетному минимуму ориентиров – вокруг только размытые силуэты. Особым внутренним чутьем угадывал Олег маршрут. Вот вертолет сделал круг, снизился. Неожиданно прямо под ним из тумана вынырнули дома, огороды. Если б метром ниже… Олега как будто облило кипятком, он закусил губу:

– Спокойнее, спокойнее, главное сейчас держать полные обороты несущего винта…

Шасси плавно вдавились в сырую землю. К приземлившейся машине бежали счастливые люди, услыхавшие звуки вращающихся лопастей, вертолет с земли было не видно. Люди старались не давить друг друга при посадке, но видно было, что паника, страх остаться здесь и утонуть, их не оставляет.

– Спасибо, товарищи офицеры! Спасено более пятисот человек! – благодарил после задания комэск товарищей Олега.

В невероятно сложных условиях они совершили сто двадцать вылетов в зону бедствия. Более тридцати из них сделал старший лейтенант Олег Малышев.

***

Самым близким другом, с которым Володя хотел бы поехать учиться дальше, конечно, был Генка.

Генка Стремоусов был в роте единственным кадетом, который до сих пор скучал по дому, по родственникам, первые два года ночью даже плакал в подушку. Ребята над ним подшучивали, устраивали розыгрыши, ставили на вид его поведение. Гена не обижался, старался прислушиваться к советам товарищей и все шуточки над собой великодушно прощал. С ним было связано много историй, в которые он умудрялся вовлекать всех ребят.

Мальчишки давно обратили внимание на то, что кончик его носа нередко принимал красный оттенок. Наверное, в силу физиологических особенностей, но это было очередным поводом для подтруниваний.

Правду говорят: если человеку постоянно напоминать о его недостатках, он рано или поздно постарается от них избавиться. И в самом деле. Ребята стали замечать, что суворовец раз в неделю уходит в город один. Вскоре все узнали, что Гена посещает косметический кабинет! Зачем? Ответ был прост: парнишка решил устранить красноту на кончике носа. Кто сподвиг его на этот шаг, оставалось загадкой. Сам он додуматься не мог. Да и процедуры в косметических салонах тогда еще были привилегией обеспеченных жен номенклатурных работников, директоров магазинов и других «нужных» людей. Суворовцы к ним не относились. Тем не менее, факт оставался фактом: Стремоусов раз в неделю ходил к косметологу. Когда ребята обратили внимание на то, что кончик носа у него побледнел, исчезла краснота, приколы прекратились. А некоторые ребята даже заинтересовались, какие имеются возможности у этого косметического кабинета?

Прошел месяц. Однажды после утренней зарядки друзья увидели, что нос у Гены в своей прежней красе: расцвел, как мак. Неужели усилия косметологов были напрасными?

– Должна быть гарантия лечения, – без обиняков сказал Володя Надрин. – Обязаны взять тебя бесплатно на второй курс лечения.

– Конечно, должны, – поддержал его Юра Сычов. – Это все равно, что тебе подсунули недоброкачественный продукт.

– Давай, завтра же иди к косметологу, – пусть деньги возвращает или лечит по-новому, – напутствовал Морозов.

Для пущей важности Володя Надрин даже вызвался в напарники, чтоб проконтролировать, как идет лечение. Но каков будет результат визита к врачу, никто сказать не мог, поэтому все с нетерпением стали ждать развязки этой истории. Как выкрутится из этой щекотливой истории косметолог, который гарантировал пациенту положительный результат лечения? Вечером все собрались в ленинской комнате.

– Ну, что? –спросили друзья. Генка стоял грустный, молчал.

– Нормально, – ответил за него Надрин.

– Деньги вернули?

– Нет. Зато мы получили протрясающую консультацию, – сказал Володя.

– Какую? – не унимались ребята.

– Секрет.

–Ну, а все – таки?

Наконец, Володя сдался.

– Гену принял пожилой врач в очочках. На приеме врач спросил у Гены, пьет ли он вино? Тот ответил, что редко, но случается… Так вот, он посоветовал Генке пить только водку. А если, случится, вино, то – большими глотками.

– Почему? – засмеялись Мухаметжанов с Морозовым.

– Очень просто: если пить вино маленькими глотками, оно будет больше попадать на нёбо. В результате – расширять капилляры на носу. А это, значит, что увеличится приток крови к кончику носа. Он покраснеет.

– Вот это консультация! – ахнули ребята.

– Так что, Генка, – Сычов похлопал товарища по плечу, – до своих последних дней придется тебе пить только водку или вино большими глотками, чтобы нос не покраснел!

Друзья хохотали в полный голос. Володя обнял друга, прислонился лбом к его голове:

– Не спейся, брат! Я буду рядом!

Гена благодарно посмотрел на друга.

–Спасибо!

И вдруг неожиданно для всех Гена тихо добавил:

– Только это, как оказалось, вовсе не врач был. А работник, обслуживающий аппаратуру в салоне! Типа, слесарь. Ему халат белый велят надевать, когда он проверяет оборудование.

В комнате зазвенела тишина. От удивления никто не осмеливался первым засмеяться.

– Вот такие дела, – Гена первым улыбнулся. – Но мы ждать врача больше не стали. Ушли.

Хохот не смолкал полчаса, стихая на мгновение и накатывая с новой силой.

Этот год был самым легким и самым счастливым в жизни Володи. Нина работала на Уралмаше, бегала на лыжах за завод, завоевывала призы на областных и российских соревнованиях. Все были счастливы получить такую лыжницу, такую звездочку. Но она сразу сказала, что хочет учиться. На заводе обещали к лету подготовить направление для поступления в Ленинград, в институт имени Лесгафта, желательно на заочное отделение. Почти каждые выходные они с Володей гуляли и строили бесконечные планы.

– Как ты на это смотришь, Володька? – спрашивала она при встрече. – Мы поедем в Ленинград. Город белых ночей! Какие военные училища там есть?

– Мы уже смотрели с Геной. Есть прекрасное артиллерийское!

– Вот и хорошо. Раз вы уже выбрали, пусть и будет артиллерийское. Я сразу приеду к тебе, как ты устроишься, и тоже буду поступать. Мне дадут общежитие. А потом мы поженимся.

В отпуск на зимние каникулы Володя устроил себе вояж: сначала к родителям, потом на выходные в Чебоксары – навестить сестру Анютку. Всего-то несколько часов на поезде, меньше суток! Анюта показала комнату, которую ей дали как молодому специалисту от чулочно – трикотажной фабрики, познакомила с соседями по квартире, с гордостью рассказывая о брате так, что Владимир покраснел.

– Анютка, да что ты…– опуская глаза, ворчал он.

Гуляя по городу, она рассказывала о фабрике, новых друзьях. Город ей нравился. После тех маленьких городков и поселков, в которых они провели детство, Чебоксары казались почти столицей.

– Приезжай еще летом. Здесь виды на реки красивые и заливы удивительные! Сейчас, конечно, холодно. Здесь у нас зимы морозные и снежные, как на Урале. Но лето теплее и длиннее. Мы успеваем погреться.

– У «нас»! – улыбнулся Володя. – Чебоксарочка совсем стала.

– Чебоксарка, – поправила она его. – Как у тебя дела с Ниной, Володенька?

– Все хорошо, – коротко ответил он.

– Правильно, молодец! – одобрила она. – Никогда никому ничего не рассказывай о своих женщинах. Их не позорь и себя не роняй. Не люблю, когда мужчины болтают о своих любовных отношениях и грубят женщинам. Не по-мужски это.

Он попросил сестру не провожать его до вокзала, чтоб не мерзла. Пошел пешком, по пути грелся в магазине. В книжном отделе увидел родные красные погоны. «Кз. СВУ» Казанский суворовец! Володя рассмотрел парнишку. Высокий, темноволосый, чернобровый, с тоненькими усиками над красивыми пухлыми губами.

– Привет! – радостно поздоровался Володя с красивым статным суворовцем.

– Здравствуй, брат! Свердловский?! – юноша глянул на погоны и протянул руку, но тут же вместе с рукопожатием приобнял Володю за плечо. – Аркадий. Березин.

– Владимир Снегирев. Ты как здесь? – похлопывая по спине друга – кадета, спросил Володя.

– У бабушки был несколько дней. Иду на поезд.

– А я у сестры гостил, в Национальный музей сходили сегодня, посмотрели коллекции. Не все, правда: археологическую, этнографическую, палеонтологическую и геологическую. Всего не посмотришь за три часа! Только что отпустил ее, сказал, что уеду сейчас, чтоб не мерзла со мной. На самом деле поезд ночью.

Суворовцы доехали на автобусе до железнодорожного вокзала. Нового друга звали Аркадием. Он рассказал, что бабушка тоже водила их с братьями в Национальный музей, именно там она и работает младшим научным сотрудником. Тесен мир! У кассы, рассматривая расписание движения поездов, Аркадий сказал:

– Берем билеты до Казани. Всего два часа ехать. Покажу тебе город, познакомлю с родителями, поужинаем у нас, и поедешь в Свердловск. От нас больше поездов идет. По пути поговорим. Чего тебе все это время сидеть на вокзале?

Действительно, чем сидеть на жестких лавках, лучше ехать и разговаривать в мягком плацкартном вагоне. Дорогу ребята и не заметили, будто только сели.

Аркадий жил в историческом центре Казани. Неширокие улицы, старинные дома с башенками и часами, украшенные лепниной и с любовью отреставрированные ажурными балкончиками. Ребята поднялись на третий этаж трехэтажного дома.

– Мама, отец! Я не один, у нас гость! – крикнул Аркадий, открыв незапертую дверь.

Из кухни вышла невысокая красивая женщина в фартучке, за ее спиной шипело, шкворчало и фыркало. Запахи распространялись такие, что у Володи в животе все свернулось в комок. Из комнаты вышел высокий мужчина в очках и с книгой.

– Это Володя Снегирев, кадет из Свердловского суворовского, – представил друга Аркадий.

– Вижу, – глянул на погоны Снегирева мужчина.

– Рады вам! – вытирая руки, сказала женщина. – Заждались.

Она поцеловала сына.

– Тамара Ивановна, – она подала руку Володе, а потом обняла гостя, как родственника.

– Степан Николаевич, полковник в отставке. Рады друзьям сына.

Владимир вытянулся перед полковником.

– Умывайтесь, мальчики, скоро ужин, – Тамара Ивановна спешно ушла готовить.

Из детской комнаты вышли еще два мальчика. Один – лет семи, второй постарше.

– Идем знакомиться, – позвал Аркаша и с гордостью представил:

– Это Павел, тоже кадет, первокурсник, младший брат. Это Саша, брат еще более младший. Мальчики, это мой друг – Владимир.

Павел был такой же красивый мальчик, немного посветлее, с зачесанной назад челкой, тоже темнобровый, с умными ясными глазами. Он радушно протянул Володе обе руки. Было видно, что в поведении он старается копировать старшего брата. Серьезность – это скорее от отца и Аркадия, а не его личное. Младший Саня был самым светленьким, веселым и подвижным.

До ужина Степан Николаевич рассказал о своей службе, о том, что с последние годы служил в Министерстве обороны.

– Пап, покажи Володе кортик! – попросил Аркаша.

Степан Николаевич открыл ключиком витрину и достал кортик:

– Раньше выдавали кортики не только морским офицерам, пехотным тоже. Посмотри на рукоятку.

Володя с благоговением, как реликвию, взял в руки протянутый кортик, рассмотрел на рукоятке с торца звездочку.

– У моряков с торца на рукоятке якорь, у нас – звездочка.

Володя таких кортиков больше никогда не видел. Братья Аркадия тоже подержали отцовский кортик; видимо, доставал его отец не часто.

В честь гостя стол накрыли в гостиной. Тамара Ивановна торопилась выставить все лучшее и вкусное, чтоб Володя попробовал все, что она приготовила и что было припасено для сыновей, которые тоже приходили редко домой в увольнение.

– Будешь в Казани, приходи всегда к нам. Не ищи других случайных мест. У тебя теперь есть в Казани дом, кто бы в доме ни остался. – Степан Николаевич окинул членов своей семьи. – Всегда будешь принят как родной. По законам братства.

Володю обняли, дали в руки пакет с едой «для позднего ужина в поезде», чтоб не проголодался за десять часов езды, и Аркадий с Павлом поехали провожать его на поезд. У вагона Аркаша протянул Володе погоны Казанского СВУ:

– На память.

Эти погоны он хранит всю жизнь в память о Казани и о брате – суворовце Березине. Уже не в первый раз Володя ощутил кадетское братство, когда тебя везде тепло принимают как самого дорогого друга и самого долгожданного гостя. И не важно, насколько длительным было знакомство, и было ли оно вообще. Главным паролем были слова: СВУ и кадет. Он рассказал после каникул товарищам о новых друзьях. И некоторые в ответ рассказали ему похожие истории. Случай был не единичный, и произошел он на каникулах не только с Володей.

А через полгода состоялся выпуск из ставшего навсегда родным училища.

После выпуска они с Геной поехали в Ленинград первым.

Часть 2.

Глава 1. Состояние души

Московский проспект в Ленинграде Володя с Генкой Стремоусовым нашли быстро. Там располагалось Высшее военно-артиллерийское училище. Возле КПП они слились с толпой: в сопровождении родителей или дедушек при орденах группками стояли молодые ребята – абитуриенты. Они никак не могли расстаться с родственниками, вполуха внимали напутствиям родителей. Снегирева с Геной никто не сопровождал, они сами тут же доложили о своем прибытии. Старший лейтенант проверил документы, и его помощник сопроводил в помещение казармы, куда прибывали новички.

Приоритетом при поступлении была сдача нормативов по физкультуре. Офицеры, старшие групп ежедневно в течение дня выводили ребят на спортплощадку и следили за тем, как юноши подтягиваются, сколько раз смогут сделать подъем переворотом, выйти силой на перекладине. Особое внимание уделяли кроссу.

Снегирев любил спорт. В суворовском он был одним из лучших в спортивной гимнастике, без труда подтягивался на снаряде несколько десятков раз, поэтому все проверки на физическую подготовленность сдал на «отлично».

От вступительных экзаменов суворовцы были освобождены, однако все они должны были находится в одном помещении с абитуриентами. Одни пропадали в спортивном зале, другие не расставались с томиком Агаты Кристи в ленинской комнате, третьи помогали в подготовке к очередному экзамену. Видя, как его сосед по койке, земляк Мишка Андреев, мучается с задачкой по математике, Снегирев предложил:

– Давай помогу? Нам такие в училище хорошо объясняли.

– Спасибо, Володя. Я вот здесь не все понимаю…– благодарно взглянул Миша и протянул задачник.

Вместе они решали задачи, разбирали варианты доказательств теорем по геометрии. В результате этот трудный экзамен Миша сдал на «пятерку». Ликованию не было конца. Но больше всего радовался за подопечного Володя. Его труд не пропал даром.

– Спасибо, Володя. Без тебя не видать бы мне «пятерки»!

– Да я только немного подсказал. Ты и сам был молодцом!

– Я твой должник!

Наступил день мандатной комиссии. Курсантами стали все, кто успешно сдал вступительные экзамены и показал высокие результаты по физической подготовке. В их числе был и Мишка Андреев.

До принятия военной присяги курсантов отправили в лагерь учебного центра для прохождения курса молодого бойца. Ребята жили в палатках. Сентябрь выдался прохладным и дождливым. Было холодно, осень будто напоминала: «Я вам не курская, не уральская, не ярославская. Я, ребята, влажная, ветреная ленинградская осень. Добро всем пожаловать!» Поднимались ребята рано, когда было еще темно, а ложились поздно, когда было уже темно. Утренняя зарядка – кросс с голым торсом после подъема на три километра, а после завтрака в классе зубрежка устава, изучение материальной части стрелкового оружия, а после обеда и до вечера- хозяйственные работы. А еще надо прибавить суточные наряды по кухне и по подразделению. Не всем это было по душе, не все к этому были готовы. Не все оказались приспособлены к армейской жизни. Но именно эти условия стали своеобразным экзаменом на прочность и выдержку. Некоторые ребята, не дожидаясь принятия военной присяги, под разными предлогами подались по домам. Оставшиеся продолжили, как сказано в военной присяге, «стойко переносить все тяготы армейской жизни». Но суворовцы были самыми выносливыми. Они молча, привычно выполняли все приказы. Их желание носить погоны не зависело от жесткого распорядка.

– Не унывайте, парни! Это не навсегда! Будем офицерами, будем сами командовать! – подбадривал Саня всех растерявшихся и сникших.

– Ну, да, – отзывались недружно и без энтузиазма товарищи.

Сначала все похудели, в том числе и Снегирев, от армейского пайка, от психологической и физической нагрузок. Но уже через месяц все встало на свои места. Ритм и режим армейской жизни, в которой все расписано по минутам, регулярное калорийное питание – и ребята повеселели, щеки порозовели, исчезло на лицах уныние.

Через полтора месяца курс молодого бойца закончился. Первокурсников научили стрелять из автомата, быстро становиться в строй, действовать по сигналам тревоги и вообще – привили все те навыки, которые необходимы в армии.

На принятие военной присяги привезли в училище. Сама присяга проходила на Марсовом поле. Топали дотуда пешком¸ строем. Ко многим ребятам приехали родители, родственники, девушки. Их было так много, что казалось больше, чем первокурсников. К Снегиреву прилетела мама с сестрой. Отца не отпустили с работы. И не приехала Нина. Он, конечно, расстроился, потому что считал этот день их совместным праздником, их общей удачей и победой. Он двигался к их будущему счастью.

– Ты возмужал, сыночек, – мама все гладила Володю по спине, плечам, рукам, все не могла оторваться от него. – У тебя все хорошо? Ты доволен?

– Конечно, мамочка. Я ж мечтал об этом. У меня все хорошо. Я каждый день благодарил суворовское за знания, уверенность…за все, что нам там дали.

– Вот и хорошо, Володенька. И Анютка поступила в Чебоксарский текстильный техникум. Не отстает от тебя.

– Да. Мне очень нравится, – подхватила Аня. – А Папка привет тебе передает. Велит быть мужчиной…Володь, ну, чего ты не улыбаешься? Ты ж курсант. Улыбайся, а то мамочка расстроится, – шептала Анюта.

– Я думал, я надеялся, что на присягу приедет Нина.

– Значит, приедет позже, но уже насовсем. Не кисни.

–Конечно, все хорошо, Анюта.

В отделении, в которое распределили Снегирева, оказался товарищ по суворовскому Антон Волков – скромный, застенчивый парень, на которого всегда можно было положиться. В другом отделении, учился Сережа, тоже суворовец из уссурийской кадетки, – запевала и гитарист. Он был одаренным парнишкой, все, за что брался, делал прекрасно: рисовал, писал стихи, умножал в уме четырехзначные числа, играл на аккордеоне и фортепиано, но выбрал профессию «Родину защищать». Тадеуш и Сережа – кадеты из Минского суворовского.

Одним словом, Бог настоящими друзьями Володю не обидел. Были среди них доморощенные художники, музыканты, поэты. Коля Панюков в курсантской среде слыл человеком спокойным, рассудительным. Не выносил разборок, ругани. В минуты ссор он становился между соперниками и жестко говорил: «Хватит, ребята!» К нему прислушивались. У каждой группы курсантов были свои интересы, свой мини-коллектив. Николай Панюков не входил ни в один из них, хотя и не держался особняком. Всегда мог своим присутствием поддержать компанию. Был скромен, не вступал ни в какие диспуты, ничем не обнаруживая свой интеллект. Но он, наверное, единственный из курса, кто прочел многих русских и зарубежных классиков, мог предметно вести речь на любую литературную тему и сам писал хорошие стихи.

Как-то в руках у Панюкова Снегирев увидел небольшую книжицу.

–Что читаешь? – спросил он.

–Экзюпери.

–Кого?

–Экзюпери.

По тем временам этот французский писатель мало был знаком широкой советской аудитории. В вузовские программы его творчество не входило, книжные издательства если и выпускали его книги, то мизерными тиражами.

–Какое красивое созвучие букв в фамилии, «Экзюпери» – музыка, – вслух подумал Володя.

Спросить Николая, о чем пишет автор, не решился. Марку держал.

В этот же день он сходил в училищную библиотеку. Экзюпери там не было. Спросил у Панюкова, откуда у него эта книга.

– Из дома привез. Еще осенью. Хочешь почитать?

–Конечно.

Николай протянул книгу.

–Спасибо, Коля.

Книжка захватила. Снегирев прочитал ее взахлеб. На другой день он уже на равных обсуждал с Панюковым рассказы и повесть писателя. Это было ново – говорить не об армии, не про орудия, а о сюжете художественного произведения и его героях. Он навсегда остался благодарен за то, что именно Коля Панюков открыл ему такого замечательного писателя. Это был первый его самостоятельный опыт беседы об искусстве.

– А хочешь, прочту тебе немного на французском? Послушай, как красиво!

Володя от неожиданности не успел ответить. Коля открыл книжку и прочел абзац по – французски.

– Здорово! Как красиво, – удивился Володя. – Ты откуда так хорошо язык знаешь?

– Мама преподает французский в школе. Я раньше хотел на факультет иностранных языков поступать в университет.

– А у нас был только английский и немецкий. Хочешь послушать?

Володя прочитал наизусть отрывок из баллады Шиллера «Перчатка».

– Во даешь! – проговорил ошарашенный Коля. – А ты откуда так хорошо язык знаешь? Прямо как …немец!

– Мы военные переводчики, – с гордостью ответил Володя. – Мы с Геной – с немецкого языка. У нас есть удостоверение.

– Молодцы – суворовцы! – Коля пожал Володе руку. Ему было очень важно, что его однокашники – умные ребята.

В начале августа Володя получил письмо от Нины. Она написала, что поступила в свердловское педагогическое училище на спортивное отделение. Это было неожиданно. Он опустил письмо. Остальное дочитывать не хотелось. Зачем нужно педучилище в Свердловске, если он ждет ее в Ленинграде? А как же их совместные планы? Как же институт? Как свадьба, о которой он мечтал?

Все поплыло. И как-то все стало бессмысленным: и артиллерийское училище, и этот роскошный город с гранитными берегами и классическими фасадами, огромные помпезные Московские ворота, золотой шпиль Петропавловской крепости… Зачем это без Нины? Это же изначально было все для нее. Чтоб каблучками по мостовой…

А дальше он прочитал, что она встретила в училище мальчика, они вместе тренируются, и что через три месяца у них свадьба. Вот так. У нее свадьба. И не с ним. Он почувствовал толчок, его словно опрокинуло со стула, он увидел неожиданное для северной столицы чистое синее небо в большом окне спального помещения. Очнулся – он так же сидел на стуле возле тумбочки.

– Ты в порядке, курсант? – перед ним стояли Тадеуш Борщевский и Олег Зубок – кадеты из Минского суворовского училища.

– В порядке. Спасть хочется, – еле выговорил Володя.

– Заболел?

Володя не ответил. Ночью он беззвучно плакал. Он давал слезам вытечь, чтоб вышла боль, обида, преданные надежды. «Почему? Почему она так поступила? Может, я мало говорил о любви? Но она же это чувствовала! Я хотел жениться! Я хочу на ней жениться!» Он упрямо думал, что он лучше, что только он может любить ее всю жизнь, что этот ее…новый любимый не сможет сделать ее счастливой. «Все равно она уйдет от него. Я подожду. Я подожду. Она скоро поймет, что ошиблась, и вернется ко мне». Но писем больше не было, не было вестей из Свердловска и от их общих знакомых.

И сердце замерзло, покрылось коркой. Он не чувствовал больше ни трепета, ни надежды, ни желаний. Тупая боль в груди и затылке. Он стал толстокожим и почти бесчувственным.

Только воспоминания о кадетке грело душу. Тогда еще были надежды и мечты. Он любил себя прежнего, наивного и влюбленного. Они с Геной часто вспоминали родное училище, рассказывали о своих проделках, а минские кадеты – о своих, уссурийцы – о своих. Одно событие напомнило ребятам о происшествии с обрезанными шинелями.

Шинель входила в повседневный комплект зимней одежды. В осенние холода и зимой она согревала своим грубым сукном. Шинель не боялась ни холода, ни дождя, ни грязи, но было у нее одно уязвимое место – хлястик. На первом курсе, в начале зимы, у Коли пропал с шинели хлястик. Кому он был нужен – уже не узнаешь. Хлястики снимали, чтоб начищать сапоги. Привязывали слева –справа шнурки и использовали как бархотку. Грубые ворсинки как раз тому способствовали: хромовые сапоги блестели, как глянцевые. Тогда злоумышленника не нашли. Но шинель без хлястика уже не шинель, а нарушение формы одежды. Коля переживал страшно, убеждал ребят вернуть пропажу. Без хлястика на шинели в увольнение не отпустят, а могут еще и наряд вне очереди влепить. В общем, Коля, пока рядом с раздевалкой никого не было, снял хлястик с чужой шинели и прицепил его на свою. Через день хлястиков не было уже на половине шинелей курса. Через два дня, снимая шинель, ребята отцепляли от нее хлястик и клали его себе в сумку, а надевая шинель, прицепляли его обратно. История с хлястиками продолжалась до перехода на летнюю форму одежды. Когда наступила весна и начальник курса стал проверять содержимое тумбочек, у каждого в ящике обнаружилось по два-три запасных хлястика.

Вот тогда и вспомнили бывшие суворовцы свои истории с обрезанием шинелей и стояние «на ковре». С хохотом они рассказывали курсантам про клеши, про ботинки, пуговицы, про любимых преподавателей, девчонок, в которых влюблялись на совместных балах, про своих офицеров – воспитателей.

–И мы перекраивали брюки и шинели! – подхватили Борщевский и Зубок.

– А ведь я полюбил Шопена и Рахманинова после того, как нам их играл майор Зайцев! – в глазах Гены появилась влага. – Когда слышу фортепианные концерты по радио, вспоминаю его в полевой форме за роялем, и суворовское, и нашу ленинскую комнату…

– И Бунина, и Соловьева…Мы с ними мужчинами становились. Любили нас, как отцы. И заботились, и воспитывали. И прощали нам все шалости мальчишеские. Все фронтовики были, герои, к нам посылали только лучших! – вздохнул Володя. – Только сейчас это понимаем.

– И у нас были герои! Но некоторые с чудинкой, – оживился Тадеуш. – Серега, помнишь Наше Счастье?

Тадик и Олег расcмеялись.

– Был у нас офицер – воспитатель, мы его называли Наше Счастье. Спокойный, уравновешенный. В его дежурство всегда все было тихо, на занятиях по самоподготовке мы книжки читали, Петька Орлов рисовал всем. А другой воспитатель – Чапа – три шкуры драл с нас. Это сейчас мы рады, что дисциплину привил и воспитал в нас ответственность. А тогда!.. Как – то в холод мы всем взводом решили отлынить от зарядки. Он узнал и на следующий день поднял нас на час раньше. У него маленький горбатый «Запорожец» был. Чапа заставил нас час бежать, а сам ехал рядом на своем горбатом и заставлял через каждые пять секунд речевку кричать: «Наш майор нас обижает, / Много бегать заставляет! / Спать отныне меньше будем / И науку не забудем!» Больше мы ни разу не проспали на зарядку. На всю жизнь отучил.

– И правильно сделал! – поддержал идею воспитателя Гена. – Нечего себя разнеживать.

– Так никто и не в претензии! А помнишь, Тадик, как ребята его машину спрятали? – Олег повернулся к курсантам. – Достал он наших своей дотошностью. Однажды Чапа подошел к стоянке, а машины его нет! Он на КПП к дежурному: «Куда машину переставили?» Тот ответил, что никто не проезжал через КПП, и машину он не видел. Майор долго бегал. Потом нашел машинку в кустах. Парни ее на руках тихонько перенесли за газон в заросли акации! Ее и не видно было за зеленью.

Курсант первокурсник всегда занят и чем -то "озадачен". Он всем нужен. Его вечно куда-то посылают: то в наряд, то на овощную базу, где возвышаются пирамиды из картофеля, который нужно раскидать в назначенные бункеры складских помещений, то поутру вместе с однокашниками чистить картошку. А потом в половине девятого строем все обязаны шагать на занятия. А до этого – переодеться, умыться-побриться и вызубрить ответы на вопросы, которые на уроке тебе будут задавать непонятливые преподаватели. Надо еще решать, писать, тестироваться, отрабатывать нормативы. Надо – иначе никаких увольнений в город.

Ребята с крепкой психикой, здоровые физически, верящие в Армию, как в свой дом, постепенно втягивались в напряженный ритм учебы и физической подготовки, которой в этом в военном учебном заведении уделялось самое пристальное внимание. Курсантская жизнь налаживалась, как у Тургенева: "Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому житью". Уже можно было приглядываться и к другим сторонам армейской жизни, особенно в увольнении…

Снегиреву нравилось, когда к ним в батарею приходил майор Терехов, замполит батальона. Он рассказывал о правилах этикета. Володя сейчас жалел о многом, чего не выучил в училище: жалел, что вместо занятий танцами уходил курить, что невнимателен был на лекциях по этикету. Терехов говорил, как вести себя за столом, на танцах, в общественном транспорте, как провожать девушку домой. Однажды он поделился воспоминаниями о случае из своей жизни, когда пришлось вступиться за одноклассницу, к которой приставали хулиганы.

– Мы жили в соседних дворах. Однажды я шел из Дома пионеров, где у нас проходили тренировки по боксу. Проходя мимо ее дома, услышал в подворотне двора – колодца девичий крик. Темно, проход длинный, с поворотом. Ее поймали в изгибе прохода. Я заскочил, не разбирая стал всех лупить. Еще не остыл от занятий на ринге. Столько сил появилось от злости, что втроем на одну девчонку напали! Мне нос разбить успели, но сбежали. Присмотрелся – одноклассница Таня. Спросил ее:

– Ты в порядке?

– Не знаю, – ответила. Она заикалась еще весь вечер. Всю жизнь теперь боится проходов во дворы-колодцы.

Курсанты смотрели на Терехова с уважением. Каждый примерил на себя: смог бы он так же? Володя вспомнил, как хотел спасти девчонку в парке Маяковского и почесал затылок, на котором до сих пор был шрам от удара о что-то твердое.

–Наутро все девчонки знали об этом случае, она всем рассказала, что я спас ей жизнь. Жизнь – не жизнь, но от позора и ограбления –точно. Потом, когда в суворовском уже учился, всегда приходил к ней в увольнение в форме, чтоб все видели, что она под защитой будущего офицера! –рассмеялся он.

– А что потом?

– А потом поступил в высшее артиллерийское. И повел ее в ЗАГС. Жена она моя. Двое детей у нас!

Что ни преподаватель военной дисциплины в военном ВУЗе, то – личность. У каждого интересная биография, богатый опыт службы. Почти все командовали во время Великой Отечественной войны взводами, даже батальонами. Им всегда было что рассказать, поделиться жизненным опытом. Но все грешили одной слабостью – расписывали так фронтовые эпизоды, как можно было придумать только в романе. Этакие Василии Теркины. Ребята порой заслушивались их рассказами. Коля Панюков по мотивам этих повествований даже рассказ пытался написать. Слава Богу, не получилась. А то немцы ни за что бы не узнали себя – глупых, трусливых, некультурных, а наши б воевали среди взрывов, в огне, дыму и крови только с шутками.

Курсанты – народ дотошный, наблюдательный. Ни одна деталь в поведении и разговоре преподавателя не оставалась без внимания, поэтому каждый был надолго награжден меткими и хлесткими эпитетами.

Полковник Козин, преподаватель инженерной подготовки, весь и без остатка был влюблен в свой предмет. Где бы ни был, о чем бы ни говорил, всегда сводил разговор к значению окопов в победе над врагом.

– Окоп, – подчеркивал он торжественно на каждом занятии, – был и остается наиважнейшим инженерным сооружением в оборонительном бою. Он всегда сохранит жизнь солдата. Его надо отрывать глубже и в полный «профиль».

Он приводил интересные примеры из жизни, истории, в которых окоп выступал главным персонажем. Именно поэтому к нему намертво приклеилось прозвище «окоп». Он знал об этом и не обижался.

Преподавателя артиллерийской подготовки, подполковника Ковалева, ребята называли партизаном. Его излюбленная тема – партизанский отряд, которым, по его словам, он командовал в немецком тылу. Ветеран писал даже воспоминания. Но труд так и не был опубликован. Оказалось, его партизанский отряд нигде в списках не значился. Сколько ни ходил он по инстанциям, так и не добился правды. Но запомнился он не своими рассказами о партизанских рейдах в тылу врага, а афоризмами. Они у него имелись на все случаи жизни. Как – то на семинаре Генка назвал не совсем точные тактико-технические данные ракеты «земля-земля». Зону поражения уменьшил. Всего на метр. Ковалев поправил.

– Разве можно брать в расчет ничтожную ошибку этого грозного оружия? – возразил Генка, понимавший свой промах, но не желавший сдаваться.

Как истинный командир старой закалки, Ковалев ни в какой форме не терпел возражений подчиненных.

– Как не брать? – побагровел он.

– Не брать и все!

– Ты пренебрегаешь метрами?

– Дальше или ближе на метр поразит противника ракета, роли не играет, все равно поразит, – пытался до конца оправдать свою ошибку Гена.

– Войну проиграешь! – загремел подполковник. – Баба в постели за каждый миллиметр хрена борется, а ты метрами бросаешься!..

Аудитория замерла от грубой шутки и от напора. А шутит «партизан» или не шутит?

Ковалев не шутил. Он заговорил о происках врагов, недопустимости подобного рода таких высказываний, что именно из-за таких просчетов во время войны неоправданно гибли сотни советских бойцов.

Стремоусову стало не по себе. Он почувствовал себя виновным в гибели солдат во время Великой Отечественной войны, врагом всей советской артиллерии.

– Садись, «неуд», – наконец, услышал он.

Все облегченно вздохнули.

– Простите, я все понимаю.

– А чего спорил?

– Из вредности, – честно сказал Гена. – Мне стыдно.

Ковалев исподлобья глянул на Гену и вдруг неожиданно расплылся в какой – то детской улыбке.

Образностью отличалась и речь полковника Янова. Он читал курс общевойсковой тактики. Рассказывая об организации боя противника, он всегда хвалил командиров Советской Армии. О немцах отзывался так: «на занятой противником высоте пулеметов, как насрано. Никакого военного искусства». Курсанты прыскали в кулак над его сравнениями, даже записывали в блокнот «крылатые» фразы.

Был в училище и бывший танкист, полковник Еремин. Он преподавал артиллерийскую подготовку: стрельбу и управление огнем. Как и «Окоп», до фанатизма любил свой предмет. Мог часами говорить о нем, нередко наделяя орудия человеческими качествами. Курсанты подшучивали над ним, задавали каверзные вопросы. Но он всегда давал обстоятельные ответы.

Как-то во время занятий по изучению танковых двигателей Снегирев ради прикола стал задавать Еремину один и тот же вопрос:

– Почему танк плавает, а трактор – нет?

Он каждый раз терпеливо отвечал на него. Наконец, не выдержал и сказал:

– Товарищ курсант, мне, конечно, приятно, что танки глубоко заинтересовали тебя – целый месяц спрашиваешь одно и то же. Однако почему мои ответы не удовлетворяют тебя?

Володя промолчал. Но на очередном занятии снова задал этот каверзный вопрос. Преподаватель ничего не ответил, стал перекладывать в папке свои бумаги. Наконец в его руках оказалась газетная вырезка.

– Товарищ курсант, вы не правы. Он бережно положил на стол перед Владимиром газету, с удовольствием расправил статью. Посередине крупным шрифтом был заголовок: «И трактора плавают». Больше вопросов про плавающие танки Володя не задавал.

Начальник кафедры истории полковник Василий Иванович Мосин слыл человеком добрейшей души. Ни на кого никогда не повышал голос, ни о ком не отзывался плохо, любому готов был помочь в трудную минуту. Воспитанный комсомолом и партией, он свято верил в коммунистические догмы, светлое будущее и пропагандировал эти ценности среди курсантов. А лекции его, помимо всего прочего, были кладезем цитат классиков марксизма-ленинизма, высказываний руководителей КПСС, советского правительства. Ну, скажем, как можно увязать приказы военачальников петровской эпохи с ленинскими принципами советской печати? Василий Иванович увязывал. Он находил такие слова и мысли известных философов, революционеров, которые, казалось, полностью отвечали заданной теме.

Тему курсовой работы, которая приблизительно звучала так: «Традиции советских Вооруженных Сил» – Володя выбрал сам, она близка была ему по духу. Всю мемуарную литературу военачальников прочитал. А тут еще они с Колей прочитали трилогию Константина Симонова «Живые и мертвые» и были под впечатлением.

Время сдачи работы поджимало. Володя добросовестно штудировал рекомендованную литературу, просмотрел много каталогов, делал выписки, однако четких ответов на поставленные вопросы не находил. И тут повезло. На очередную просьбу порекомендовать что-нибудь для написания курсовой о военных традициях одна из училищных библиотекарей сказала:

– В научном фонде на эту тему я видела автореферат соискателя на ученую степень. Не помню автора. Поищу сейчас…

Через пять минут девушка протянула серую брошюру. В. И. Мосин. «Традиции советских Вооруженных Сил». Ура! Это было то, что надо.

Переписывая отдельные абзацы научного труда, Владимир со страхом думал: «Вдруг полковник обратит внимание на плагиат. Что сказать в оправдание? Свою диссертацию он уж знает, как «Отче наш».

Тревога оказалась напрасной. Возвращая на доработку курсовую, полковник Мосин только и сказал: «Ленина мало… Мало Ленина…»

– Какой вопрос! Будет больше! Добавим Ленина!

Через несколько дней Владимир повторно сдал на кафедру курсовую. Каждую вторую страницу работы украшала ленинская цитата. Замечаний на этот раз не было.

Сейчас, за давностью лет, на вопрос, каким самым приятным событием было у него в училище, Владимир Иванович всегда без раздумья отвечает: увольнение в город. Какие это сладкие слова! Это когда курсант покидает стены родного училища в город. Пусть всего до 23.00 текущих суток, но и этого времени хватало, чтобы подышать вольным воздухом, встретиться с питерскими девчонками, покуролесить с товарищами на танцплощадке, или, на худой конец, просто побродить по прекрасному городу.

Однажды ранней весной в Летнем саду, когда еще не открыли скульптуры, они гуляли с Геной, Тадеушем, Олегом и Колей. У памятника Крылову заученно ворковала гид.

– Обратите внимание на фигуры животных из басен Ивана Андреевича Крылова…

Юноши остановились, прислушались. Разновозрастная группа туристов – гостей Ленинграда внимательно слушала лекцию. Те, кто стоял ближе к экскурсоводу, смотрели буквально ей в рот. Как зачарованные, они по ее жесту поднимали глаза к памятнику и снова опускали взгляд, следили за движением губ, ловили переливы в интонации. Прямо перед экскурсоводом стояла хрупкая невысокая девушка. Шапки на ней не было, длинные, спиралью вьющиеся волосы, небрежно собранные резинкой от бигуди, взлетали от речного ветра. Она медленно убирала их от глаз, губ. Володя обошел памятник и встал почти напротив девушки, они встретились взглядами. Она смутилась и старалась встать боком, так, чтоб Володя не попадался ей на глаза.

Курсанты двинулись за группой туристов. Володя прошел вперед, чтоб идти сразу за худенькой девушкой. Она чувствовала его присутствие, и он понимал, что она рада его появлению, его близости, она хочет, чтоб он был рядом. Он поравнялся, встал рядом у фонтана. Он видел, что она перестала внимательно слушать лекцию, что думает о нем. Они смотрели друг на друга. Заговорить было нельзя, не о чем, но они видели, что нравятся друг другу невыносимо. Не было темы, не было возможности, не было смелости ни у того, ни у другого. Вспыхнувшая влюбленность, такая очевидная и сильная, растаяла у ворот, у решетки Летнего сада, куда просочилась ее группа. И девушки с невесомыми кудрявыми волосами.

После увольнения в город каждый курсант обязан был сдать увольнительную записку дежурному офицеру. Если заступал в наряд капитан Подобед, это было для курсантов настоящим испытанием. Его самодурству не было предела. Он обязательно проводил процедуру проверки на предмет употребления спиртных напитков. Приказывал парню пройти по узкой половице – не качнется ли тот в сторону, а затем заставлял повторить три раза скороговорку. Убедившись, что все нормально, отправлял курсанта в казарму. Тех, в которых сомневался, отправлял в санчасть для прохождения теста.

Но, как говорится, Бог шельму метит. Случилось так, что он стал проверять на трезвость внука начальника училища. Просто не знал его в лицо. Проверка на трезвость превратилась в унижение. Курсант отказался выполнять его команды. Подобед вызвал караул и арестовал курсанта до утра. Об инциденте узнал генерал. Разбор «полетов» был быстрым. Капитан Подобед был снят с должности за превышение должностных полномочий и отправлен дослуживать в войска. Будущие офицеры получили урок, круто намотали себе на ус, что обращаться с подчиненными надо обращаться корректно, в каком бы звании ты ни был.

Однажды за несколько минут до подъема в казарме появился майор Гурьев. Он переговорил с дежурным и скомандовал: «Подъем!». Батарея выстроилась прямо в спальном помещении.

–Товарищи курсанты, – обратился командир батареи к ребятам, – срочно нужна кровь нашему офицеру. Много крови. Он пострадал в автомобильной аварии.

–Конечно, сдадим кровь. Собираемся, – Снегирев посмотрел на ребят своего отделения.

– Тогда одевайтесь и – к машине. Она уже ждет возле КПП. Очень хорошо, что вы еще не завтракали.

Через полчаса Владимир с товарищами сдали кровь на экспресс – анализ и стали ждать результатов. Им измерили давление, осмотрели кожу, слизистую. Потом молодых людей пригласили в буфет, где стояли чашки, тарелочки с печеньем, чайник, и сахарница. Мальчишки заулыбались, почувствовав свежий чайный аромат, но потом, вспомнив о серьезности повода, приведшего их сюда, снова посерьезнели. Наконец медсестра объявила, что можно пройти в клинико – диагностическую лабораторию. Аккуратно напялив на ноги стерильные бахилы, ребята появились в процедурной.

От Кольки Синицына, который лежал рядом на кушетке, отделяла низенькая перегородка. Хорошо было видно, как медсестра жгутом перетянула его руку выше локтя и ловким движением ввела в вену толстенную иглу. Тотчас в пол-литровую колбу по прозрачной трубочке резво потекла красно – бурая жидкость. От страха Володя зажмурил глаза.

– Вам плохо? – услышал он голос медсестры.

– Нет, просто боюсь крови, – признался он честно.

– Волноваться не следует, иначе кровь не пойдет.

– Попробую.

В ту же секунду Володя ощутил тупую боль в локтевом сгибе, а через минуту приятное тепло стало разливаться по телу. Посмотрел на трубочку. Кровь маленькой струйкой стекала в приемник. Но вот она остановилась.

– Поработайте хорошенько кулачком, – попросила медсестра.

Снегирев стал добросовестно сжимать и разжимать кисть руки. Но все тщетно. Кровь не поступала. Его охватил ужас: неужели у него не возьмут кровь? Как он будет смотреть в глаза товарищам. Он же организовал всех на доброе дело, а сам… Получается схлыздил, от страха кровь у него перестала течь.

– Сделайте прокол в другую руку, – взмолился он. – Там кровь точно потечет.

– Давайте попробуем.

Женщина в белом халате опять уколола. Кровь, вроде бы, весело заструилась по трубочке. Снегирев облегченно вздохнул. Однако радость была недолгой. Через несколько секунд история повторилась. Он снова бодро заработал кулаком.

– Вы свободны, вставайте.

Владимир открыл глаза и увидел, что с кушетки встает Синицын. Лицо у него было розовое, словно, у молодого поросеночка. Посмотрел на Тадика, у того также было все прекрасно: он уже бодро шагал к выходу.

– А как же я? – подумал Снегирев.

– Подымайтесь и вы, – подошла медсестра. – Полдозы у вас есть. Так что с чистой совестью уйдете отсюда.

Через полчаса, получив талоны на бесплатное питание, Снегирев с товарищами зашел в столовую, которая находилась рядом со станцией переливания крови.

Некоторые ребята потом изредка сдавали кровь, чтоб получить талоны на питание. Росли и мужали быстро, не все наедались досыта.

Особую теплоту Володя испытывал к комвзвода Юрию Михайловичу Петухову, прекрасному спортсмену. Однажды он ввел правило: кто сделает на перекладине подъем переворотом десять раз, тому сутки отпуска – увольнение с ночевкой. Все суворовцы были отличными спортсменами, поэтому делали упражнение легко. И Петухову приходилось держать слово, хоть ребята с дисциплиной дружили не регулярно. Они часто пользовались нововведением Петухова. Тогда он отменил свое правило и ввел новое: сутки отпуска тому, кто на руках пройдет по кругу под волейбольной сеткой. Но Володя занимался спортивной гимнастикой, и это задание ему было по плечу. Вернее, по рукам. И снова Юрий Михайлович держал слов, отпускал в увольнение. Тогда он снова поменял тактику, сделал упор на учебу: увольнение тому, кто получит в неделю три «пятерки». Но после суворовского ребят выпускали военными переводчиками, и за немецкий язык два раза в неделю Володе и его друзьям автоматом ставили две «пятерки». А получить еще одну не составляло особого труда. Они вообще за «пятерки» боролись.

В конце первого курса преподаватель по немецкому языку поручил Володе принимать зачеты с первого по четвертый курс! Володя наладил процесс: вечером курсанты приходили к нему в класс, они готовили с ним тысячи- читали, переводили по пять тысяч знаков- наутро благополучно все сдавали. Потом ребята дружно водили Володю в буфет, и какие-то сласти перепадали и его друзьям. Знаки его подопечные готовили и сдавали достойно все без исключения!

Стажировка в войсках была еще далеко впереди, но каникулы уже наступили. Назавтра все должны были разъехаться по домам. Снегирев с друзьями решили отметить первый день отпуска. Лето шелестело, чирикало и плескалось, цветы пахли медом, небо звало на подвиги. Хотелось на волю, в лес, на речку, на залив, к чёрту на рога – только подальше от военной жизни.

Петька Венгеров, незаменимый организатор многих тусовок, огласил калькуляцию продуктов, цену билетов на электричку, место сбора и форму одежды. К радости Пети, все легко и быстро сдали деньги на пикник.

Отдых на природе без девушек – деньги не только на ветер, но и пустое времяпровождение. Это молодые люди усвоили давно и прочно, поэтому первым делом обзвонили знакомых девчонок. Некоторые из них согласились с будущими лейтенантами отдохнуть на природе. Девушка Кости Савельева попросила разрешение захватить с собой подругу. Вроде, не лишняя, все были не против. Кашу маслом не испортишь.

В пятницу электричка увезла ребят в пригород. Природа баюкала уставших от учебы и муштры мальчишек. Лето напрягало все мыслимые и немыслимые струны тонкого душевного естества, теплый мягкий ленинградский воздух дурманил голову и звал в неведомое, унося так далеко от действительности, что об училище думать не хотелось. Палатку поставили мгновенно и рванули на озеро, залезли по пояс в воду, закинули удочки… Рыба «брала» на всё. Она чувствовала голод пацанов ко всему естественному и дикому и отдавалась молодости и задору. Костер полыхал, на нем бронзово-алым цветом шипели котелки… Пахло ухой, дымком, свежей травой и жизнью.

– Время ланча, – объявил Петька Венгеров. – Приглашаю всех!

Уговаривать никого не пришлось. Проголодались, поэтому дружно навалились на еду.

– В шестнадцать ноль -ноль вас опять ждет скатерть-самобранка. Но уже с небольшим количеством портвейна «три семерки». Это для творчества души, – общественный кулинар многозначительно поднял указательный палец вверх.

– Ура!

– Для поднятия творческих сил я согласен на двойную порцию, – сказал Костя Савельев. – Строчки рифмуются лучше.

– Тебе бы только строчки рифмовать, – съязвил Николай Синицын. – Лучше подруг своих займи. С двумя справиться непросто.

– Володька поможет, он без пары сегодня…

– Посмотрим, – сидящая напротив блондинка загадочно заулыбалась.

После обеда ребята разошлись по своим интересам, девчонки стали помогать Петьке Венгерову готовить ужин. Не переставая, звучала музыка из динамика магнитофона, дымил костерок, воздух был напоен ароматами летних цветов и травы. У всех было приподнятое настроение. К вечеру высокопарность мыслей заговорила в каждом из парней. Они с удовольствием потихоньку пили вино, произносили, как им казалось, замечательные тосты, читали стихи, спорили. Атмосфера стала романтичной, светлой, и сама поляна казалась особенно уютной.

Коля звездил, он, прочитав несколько своих стихотворений про любовь, в глазах девчонок стал романтическим героем. Они, хотя и не высказывали особого восхищения, не кричали «браво!», но потом попросили переписать эти стихи себе в блокноты – дневнички, где тексты стихов и песен были украшены вырезанными цветочками, рисунками, изображавшими чаек, двоих влюбленных, держащихся за руки, вьющиеся цветы на изгороди у моря…

Устав от бесконечных разговоров и выпитого вина, в полночь все разбрелись по поляне. Володя отошел от костра с девушкой, которая попросилась в компанию вместе с подругой Кости Савельева. Она ему показалась умной и чуткой, в разговоре звучала простая, понятная правда. У Бэллы были большие темные глаза с опушкой из длиннющих ресниц, которые в тени от костра казались еще длиннее, роскошные, правильной формы брови, вздернутый аккуратный нос. Снегирев изо всех сил старался понравиться, его рот не закрывался от рифмованных строчек. Он на ходу вспоминал всех любимых поэтов, хотелось быть не хуже Коли.

Глубоко вдыхая ночной воздух, девушка говорила:

– Как хорошо вокруг, голова кружится, – и тут же поправлялась. – Не подумайте, что от выпитого вина. Природа! Давно не была на природе.

Потом предложила посидеть возле развесистого куста. Стрекотали кузнечики, вдалеке слышались гитарные переборы. Снегирев продолжал рассказывать девушке о модных в то время поэтах – Веронике Тушновой, Белле Ахмадулиной, Эдуарде Асадове – все, что рассказывал ему Коля, любитель поэзии и знаток культуры шестидесятых. Потом он вспомнил, как в этом году их построили и привели к Таврическому дворцу. Там снимали фильм «Хождения по мукам». Он расписывал, как им выдали шинели, папахи, и они изображали солдат.

– Мы у Керенского требовали: «Хлеба давай! Давай хлеба!»

–Вам заплатили за массовку?

– О чем ты говоришь? Какие деньги? Нам сказали о любви к искусству, и о том, что мы должны быть счастливы, что приобщились к прекрасному!

Бэлла томно смотрела на него. Вдруг, приглушенно вскрикнув, неожиданно опрокинулась навзничь. Это был первый обморок женщины в его присутствии. На секунду он растерялся. «Что делать? Что делать? – пульсировало в его мозгу. – Может, позвать на помощь ребят?» Но тут вспомнил, что делают в таких случаях благовоспитанные герои из прочитанных романов. Володя, быстро приподняв голову девушки, расстегнул клетчатую рубашку. Когда увидел обнаженные груди без бюстгальтера, до огненного удара в голову захотел поцеловать их. Но, сломив желание, стремглав бросился к ручью. Ибо – по написанному – герои всегда в подобных случаях бегали за водой.

Когда он вернулся, Бэлла как ни в чем не бывало стояла у куста, поправляя ворот рубашки. Родниковая вода была ей не нужна.

– Вот водичка…

Девушка с ухмылкой посмотрела на Снегирева и размеренными шагами пошла к костру, там несколько боевых друзей под гитару исполняли песни.

– Я сделал что-то не так? – спросил Володя, догнав ее.

Она кратко ответила:

– Нет!

Потом добавила:

– Ты неловкий какой-то…Но все равно – спасибо за вечер.

Володя изумился женской непростоте. «Как сложно все у них», думал он и ругал себя за то, что Бэлла вначале показалась ему девушкой простой и понятной. Но осудить Бэллу за ее невинный фокус не мог. Как ни разу не подумал плохо о Нине. Обида была, но не было дурных слов и мыслей. Он вообще всегда уважительно относился к девушкам, к женщинам. Всегда считал, что они лучше мужчин, красивее, добрее и мудрее. Он вспомнил о мамочке, о сестре, о том отношении к женщинам, которое они воспитали в нем, о высоте, на которую подняты были его чувства к ним. От мамы всегда исходило тепло и свет, она улыбалась даже тогда, когда недомогала, чтоб не тревожить лишний раз, не вспугнуть их детской радости и ощущения надежности.

О мамочке и сестренке он думал, когда ехал в отпуск к родителям на поезде в очередной небольшой городок недалеко от Свердловска, на юге области. В любом городе мама создавала их дом, их уют, со своими особыми запахами, полотенцами и скатертями, привычно расставляла мебель, как на предыдущей квартире.

– Чтоб папка, когда выпьет, не заблудился, дорогу до койки находил, – тепло шутила мама, поправляя кудряшки под косынку, которую надевала, когда собиралась стряпать.

В конце июля после практики приехала на две недели и Анюта. Вдвоем они купались в небольшой реке, жевали мамины пирожки с луком и яйцом и рассказывали истории из новой, чужой уже для всех жизни.

Незадолго до отъезда сестра зашла на кухню, когда Володя намазывал батон золотистым маслом. Она плотно прикрыла дверь, подоткнув в косяк полотенце, чтоб та не распахивалась.

– Чего такая загадочная? – улыбнулся Володя, показывая на бутерброд. – Тебе намазать?

–Нет. Володя, – начала Анюта. – Мне Катя из Кытлыма письмо прислала. Нина В Свердловске сына родила неделю назад. Ей мама Нины сказала. Ты не жди ее больше, Володечка…

Володя остановился с куском в руке.

– Что ты молчишь? Володя? Володя! – Аня почти умоляла его ответить.

– Сахара нет. Чай не с чем пить. Мамочка скоро придет, а сахара нет, – механически ответил Владимир.

Он на ходу заправил рубашку, застегнул пуговицы и вышел во двор. За магазином, в кустах акации стояла сколоченная алкашами для соображений на троих лавочка, не видимая с детской площадки. Володя тупо смотрел на пикульки акации, срывал их, вычищал зеленые жесткие, почти каменные зернышки, раздавливал их пальцами и выбрасывал. «Родила сына…родила сына…Он мог бы быть моим сыном. Он должен был быть моим!»

– Водоньки буэшь? – услышал он. Володя поднял мокрые глаза, и слезы вытекли из-под век на щеки. Он рассмотрел худющего мужичка в синих штопаных трениках с распустившимися стрелками – прострелами на коленях, синей лыжной шапочке, посеченной молью, домашних засаленных синих шлепанцах и синим носом. Он учтиво протягивал Володе стопку, манерно оттопырив мизинец.

Увидев лицо Володи, он уверенно констатировал:

– Буэшь! – и вручил ему граненую стопочку.

– Буду! –Володя одним движением влил в себя водку.

– А? Хорошо? – удовлетворенно заглядывал ему в глаза собутыльник.

– Да. Спасибо. Так лучше.

– Она, водонька, целебная. Я, когда не с кем поговорить, к ней и за советом. Помогает…не думать.