Перед тем как отправиться в Индиану на автобусе, бабушка облачилась в розовый спортивный костюм и надела на меня такой же, чтобы мы не потерялись в толпе. Когда люди, ожидавшие автобус, толкались – особенно при посадке, – бабушка сжимала мои пальцы, притягивала к себе и пристально глядела на каждого, кто, по ее мнению, подходил ко мне слишком близко. Я ненавидела, когда она сжимала мне руку. Я ощущала, как страх и напряжение спускаются с лица бабушки по шее и плечам, переходят в ее руку, а затем и в ладонь, сминавшую мою. От этого я тоже начинала испытывать страх, хотя бояться, казалось бы, было нечего. Она заставляла меня бояться чего-то невидимого. Но мне нравились костюмы одинакового цвета. Я была слишком маленькая, чтобы испытывать неловкость от этого, мне не нужно было подчеркивать разницу между нами, к тому же моя бабушка всегда отличалась хорошим вкусом в одежде. Я гордилась тем, что похожу на нее. Гордилась тем, что меня видят рядом с ней, и мне становилось немного спокойнее от мысли, что она всегда следит за мной.
Через несколько недель после возвращения на ферму она сказала, что пора ехать обратно домой, что моя мама скучает по мне, но я не соглашалась. В автобусе я прижималась лбом к окну, стараясь держаться подальше от красной полоски с предупреждением о том, что это аварийный выход. Как-то во время одной из предыдущих поездок на автобусе бабушка сказала, что если я усну на этой полоске, то окно может открыться, я выпаду на дорогу, и никто не заметит, что меня уже нет. Я мысленно представила, как мое спящее маленькое тело вываливается из автобуса и со стуком падает на дорогу, тогда как все остальные, в том числе водитель, продолжают спокойно ехать в Индиану, нисколько не задумываясь о том, что одна маленькая девочка, которая только что находилась рядом с ними, лежит теперь мертвая где-то далеко позади. Я приучила себя к чуткому сну, научилась ощущать разницу между полоской и стеклом на лице. Сейчас же легкая вибрация автобуса на ходу успокаивала меня, и мне снились моя чайная чашка с блюдцем, оставшаяся на ферме, сама ферма, где я могла при небольшом воображении быть кем угодно и ходить куда угодно. Когда я проснулась, бабушка рассказала, что мама переехала в новое место, что там будет больше пространства для игр и что все мы начнем в Индиане новую жизнь.
Для меня в Индиане действительно началась новая жизнь, но не в том смысле, как обещала бабушка. Кое-что изменилось. Я отсутствовала почти год, и к этому времени у меня появилась маленькая сестренка Никки. Я знала о ее существовании, но как-то позабыла об этом факте. Ее отцом был Даррелл, но с нами он не жил. Тогда мне было трудно помнить о тех, кого я никогда не видела живьем. Сестренка родилась за два дня до моего дня рождения, а я даже не помнила, чтобы мама была беременной. Когда мама вернулась из больницы, я еще находилась в Миссури. Брат любил Никки так сильно, что постоянно твердил о ней. Я считала, что она красивая, даже красивее меня, прежней и нынешней, и бабушка это подтверждала.
Когда я вошла в дом вслед за бабушкой, мама обняла меня одной рукой. Брат же обнял так крепко, что мы упали на пол.
– Покажи ей площадку, – сказала мама.
На площадке не более чем в сотне ярдов от дома были две горки, две пары качелей и огромная песочница. Первым делом мы побежали к качелям. Раскачавшись как можно сильнее, мы спрыгивали с них, летели по воздуху и приземлялись в кучу с мягким песком. И улыбались друг другу широко, по-настоящему. Я позабыла обо всем на свете. Я забралась вслед за братом на горку, не в силах сдерживаться от глупой улыбки. У меня даже заболело лицо, в животе урчало от возбуждения.
– Смотри, – показал брат на край платформы, на которой мы стояли.
Я склонилась, увидела кое-что и тут же шагнула назад. Перед нами извивались две половинки огромного земляного червя, перерубленного кем-то пополам. Брат положил мне голову на плечо и сказал:
– Он скоро умрет.
Мы повернулись и скатились с горки друг за другом.
Долго привыкать к новому дому мне не пришлось. Моя малышка-сестренка была забавной, у моего брата была приставка Nintendo с двумя контроллерами, мама поставила в моей спальне белую кровать, белый письменный стол (с такой же дополнительной книжной полкой) и длинный белый шкаф. На стенах в белых рамках висели рисунки с чернокожими детьми, держащими воздушные шарики и мороженое. По утрам мы все вместе выходили из дома, а по вечерам обычно спали в одной комнате. Сестренка спала в кровати с мамой, а мы с братом раскладывали матрасы на полу рядом с ними. Телевизор работал допоздна, и я долго лежала, смотря «Идеальных незнакомцев», «Старосту класса» и «Золотых девочек». Жизнь здесь отличалась от жизни в Миссури, но было здорово снова оказаться в кругу семьи. Даже если я и засыпала самой последней.
Перспектива пойти в новую школу меня нисколько не беспокоила. Учительница в Миссури и бабушка говорили, что я хорошо читаю; мама записала меня с братом на программу «Книга месяца», и я читала все, что попадало мне в руки. Когда в доме заканчивались новые книги или мне надоедало перечитывать старые, я переходила через улицу к тете Трине и дяде Скотту и читала книги их детей. Не раз тетя заставала меня за чтением вслух моим двоюродным братьям и сестрам и говорила маме: «Она передает разные голоса и вообще все. Хорошая девочка».
С фермы я привезла мало вещей, но не раз напоминала бабушке, чтобы она упаковала книжки из серий «Маленькие создания», «Медведи Беренстайна» и «Лягушка и Жаба», и проверила перед отъездом, не забыла ли она их уложить. Бабушка пробудила во мне страсть к историям и, когда я снова стала жить с мамой, уговорила нас с братом записаться в библиотеку. Библиотека казалась нереальным чудом – столько книжных шкафов с морем книг, и можно выбрать любую, найти свободное место и читать, читать, читать. Поняв, что никто не запрещает мне заходить в отдел для подростков и взрослых и что мой возраст не имеет значения, пока я сижу и читаю, я обрела новый дом для своего духа и сознания. У меня и до этого неплохо было развито воображение, но здесь оно не встречало никаких границ. На протяжении всей дальнейшей жизни я воспринимала библиотеку как некоторые – часовню, от которой исходит рассеивающий мрак мягкий свет.
Учительница дошкольной группы в Миссури миссис Адамс сказала бабушке, что я была особенной. Но я знаю, что она так говорила обо всех детях в нашем классе, поскольку она делала это открыто. Постоянно. Раздавая наши рисунки и работы, она задерживалась перед каждым, смотрела нам в глаза и говорила: «Отличная работа. Ты такая особенная». Я лично не думала, будто я какая-то особенная, и до сих пор подозреваю, что никаких выдающихся способностей у меня никогда не было, но раз она так говорила, я старалась соответствовать ее ожиданиям. Дома, в присутствии бабушки, я читала книги, смотрела телевизор и играла со всем, с чем можно было играть. В школе я старалась понять, что делать и как себя вести, чтобы казаться особенной.
Мы переехали в Индиану за две недели до конца моего первого учебного года, поэтому справки с моими оценками отправили по почте. Однажды бабушка пришла домой и вручила маме мой табель и свидетельство об окончании дошкольных занятий. На следующий день нам позвонил отец, что случалось довольно редко. Когда мама протянула мне трубку, я закричала в нее:
– Я закончила дошкольный класс, папа! Я прошла!
– Я так горжусь тобой, дочка, – в его голосе ощущались улыбка и гордость, и я вся засветилась от удовольствия. – Ты такая умная девочка.
Мне нравилась учительница нашего первого класса миссис Йорк, и я, похоже, ей тоже нравилась, хотя мне и с трудом удавалось сидеть спокойно, когда она требовала тишины. В голове у меня всегда возникало множество вопросов, а за ними еще больше новых вопросов, но все же мне казалось, что я скорее забавляла, нежели раздражала ее, и я ее не боялась. В целом все ее поступки и решения имели смысл. Я ценила четкие правила и распорядок ее уроков. Если она поправляла меня, то делала это убедительно и даже заботливо, и для меня это много значило. Дети всегда чувствуют разницу между взрослыми, которые хотят навязать им свою волю, и теми взрослыми, которые помогают им развить свои способности. Она принадлежала ко второй категории.