Весной 1983 года начальником Заводского РОВД был Вьюгин, его заместителем по оперативной работе – Клементьев, начальником уголовного розыска – Зыбин, Сергей Матвеев и я были оперуполномоченными. Вьюгин с первых дней моей работы в отделе поддерживал меня во всем, Клементьев меня не замечал, а Зыбин нагружал работой сверх меры и при каждом удобном случае придирался по мелочам. Не знаю почему, но меня он не любил.
Матвеев, заслуженно считавшийся лучшим сыщиком в районе, некоторое время был моим наставником, потом влетел по пьяному делу и от работы с молодежью был отстранен. Мои отношения с Сергеем Матвеевым были ровными, товарищескими. Близкими друзьями мы не были, но я всегда мог рассчитывать на него в трудную минуту: Матвеев чтил неписаные законы милицейского братства.
В мае сонная размеренная жизнь в нашем райотделе вскипела от событий неожиданных и кровавых. Все началось с убийства любовницы Вьюгина, продолжилось его самоубийством и, как эпилог, закончилось моей ссылкой в Верх-Иланск[2].
Пока шло расследование убийства любовницы Вьюгина, я умудрился нажить себе могущественного врага – полковника Николаенко. Из-за его интриг я был задержан сотрудниками КГБ, но вскоре освобожден без предъявления обвинений. На крыльце областного управления КГБ меня встречал Матвеев: «Как ты, брат? Выдержал натиск упырей? Мы в тебе не сомневались». Я прекрасно помню тот день и ту ночь, когда по опустевшему городу мы мчались на вьюгинской «Волге» в райотдел. Тогда я впервые почувствовал, как это классно – иметь за спиной товарищей, которые в лепешку разобьются, но вытащат тебя из любой передряги.
После освобождения из КГБ мой авторитет в райотделе вырос, но только не для Зыбина. Он продолжал насмехаться надо мной: «Какой же ты опер, если не можешь раскрыть кражу детской коляски в общежитии?» Разозленный его придирками, я поднял на уши всю свою агентуру, и мой лучший агент по кличке Итальянец дал наводку, у кого хранилась эта похищенная коляска. На обыск со мной по собственной инициативе поехал Матвеев. В квартире, на которую указал Итальянец, был воровской притон. Хозяйничала в нем несовершеннолетняя беременная гражданка Соколова. При обыске у Соколовой мы изъяли и мою коляску, и еще много-много вещей с доброго десятка квартирных краж.
На наши вопросы Соколова отвечать отказывалась, и Матвеев для установления продуктивного диалога дал ей пару пощечин да один раз поднял за волосы над диваном. По меркам 1983 года он обошелся с ней в высшей степени гуманно. Что такое пара пощечин? Да ничего – обычное приглашение к разговору, вполне укладывающееся в приказ министра внутренних дел «О вежливом и предупредительном обращении с гражданами».
Это по нынешним временам за пощечину вору или убийце могут посадить лет на пять-шесть, а в застойные времена бандиты и грабители воспринимали затрещины как неизбежные издержки воровской профессии. Никому бы до этой беременной Соколовой не было дела, но вмешался полковник Николаенко, ставший после самоубийства Вьюгина начальником нашего РОВД. Николаенко заставил Соколову написать на нас заявление и передал собранные материалы в областное УВД. Он бы с удовольствием передал состряпанное им дельце в прокуратуру, но вот перепрыгнуть через голову начальника областного УВД генерала Безрукова он никак не мог. На кадровой комиссии решили: материалы на меня и Матвеева в прокуратуру не передавать, в качестве наказания обоих уволить. Тут выяснилось, что если уволить меня, молодого специалиста, то рухнут проценты по воспитательной работе с милицейской молодежью, а этого допустить было никак нельзя. За падение процентов не поздоровилось бы всем, включая генерала. В Москве за процентами бдили и бдят, чуть что не так, мигом холку намылят. Генерал Безруков взвесил все «за» и «против» и принял соломоново решение: меня перевели на новое место работы в далекий провинциальный райцентр Верх-Иланск, Матвееву дали возможность уволиться по собственному желанию.
После кадровой комиссии мои отношения с Матвеевым охладели. Он стал считать меня виновником всех своих бед. Некая доля правды в этом была. Действительно, если бы не мое и полковника Николаенко противостояние, то плевали бы все на беременную воровку. С другой стороны, я не подстрекал Серегу Матвеева бить Соколову по щекам и таскать за волосы. Тут он как-то без моих советов обошелся.
После увольнения Матвеев переменил несколько мест работы и году этак в 1986-м устроился работать в такси. Работа в такси всегда была сопряжена с риском переступить закон. Кого только не возят таксисты: и воров, и барыг, и спортсменов, и цыган, и проституток. Добропорядочные граждане – самые редкие пассажиры такси. Откуда у простого работяги деньги на тачку? А у воров и торгашей они всегда есть.
Таксисты всегда спекулировали водкой. После окончания работы винно-водочных магазинов спиртное можно было купить только в такси. В 1983 году бутылка водки в магазине стоила 5 рублей 30 копеек, у таксистов – 10 рублей. С введением горбачевского «сухого закона» цена водки в магазине подскочила до 10 рублей, а у таксистов, соответственно, до 20–25 рублей. Какой доход с каждой бутылки имели таксисты, подсчитать нетрудно: за смену в среднем каждый таксист продавал по пять бутылок – чистая прибыль от 50 до 75 рублей. В 1983 году я жил в общежитии хлебокомбината. Средняя зарплата хлебопеков была в районе 145 рублей. Во времена правления Горбачева она, в отличие от цен на спиртное, осталась прежней.
Но милицейская романтика не давала покоя Сереге Матвееву, и он решил восстановиться в органах. К началу 1988 года сменилось все руководство областного УВД. Об истинных обстоятельствах увольнения Матвеева уже никто не помнил, и его с легкостью взяли на прежнюю должность старшего оперуполномоченного Заводского РОВД. Так в возрасте тридцати восьми лет Сергей Васильевич вновь стал капитаном милиции. В марте 1988 года Клементьев занял должность заместителя Малышева, через два месяца он перетащил к нам, в городское УВД, Матвеева. До августа они сидели в одном кабинете, потом Клементьев выпер его и посадил с собой оперуполномоченного Игнатенко, молодого паренька, попавшего в городское управление исключительно по протекции его мамаши, работавшей бухгалтером в областном спортивном обществе «Динамо».
Когда решался вопрос о переводе к нам Матвеева, я откровенно высказал Малышеву свое мнение: после работы в такси Сереге Матвееву не место в милиции, тем более на оперативной работе, и тем более в городском УВД. Любой таксист сотнями и тысячами незримых нитей, прямо или косвенно, связан с криминальным миром. Дать гарантию, как поведет себя Матвеев, когда ему предстоит арестовывать какого-нибудь своего бывшего щедрого клиента, невозможно. Шепнет ему пару слов перед задержанием, и чеши потом репу, гадай, каким образом преступник узнал о готовящейся на него облаве.
Судьбу Матвеева решали простым голосованием. Я был «против», Клементьев и Малышев – «за». Большинство перевесило. Не знаю, рассказал Клементьев Сереге о нашем голосовании или нет, но в городском управлении Матвеев, мой бывший наставник, относился ко мне подчеркнуто вежливо, как я в свое время к Николаенко.
Если к неприятностям в жизни Матвеева я имел хоть какое-то отношение, то падение Клементьева произошло без моего участия. Я ему водку в рот не заливал и с собой выпить не приглашал. Тут Геннадий Александрович сам во всем виноват.
К концу 1983 года, после самоубийства Вьюгина и ареста Николаенко, Заводской РОВД вновь остался без начальника. Единственным претендентом на эту должность был Клементьев. Ему повезло, когда разворачивались события вокруг убийства любовницы Вьюгина, Геннадий Александрович был в отпуске. Формально он отношения ни к чему не имел. Управление кадров подготовило представление на его назначение, но тут взбунтовался партийно-политический аппарат областного УВД: «Клементьева ни в коем случае нельзя назначать начальником РОВД! Лаптев и Матвеев – это его подчиненные, и лично он повинен, что они в своей работе прибегали к незаконным методам дознания. Били они по щекам гражданку Соколову или нет – дело третье, главное – у Клементьева в работе с подчиненным личным составом полный бардак». Решение о назначении Геннадия Александровича на главную должность в РОВД отсрочили на полгода, потом еще на такой же срок. По итогам 1984 года Заводской РОВД не вытянул план по общей раскрываемости преступлений. Клементьеву дали строгий выговор, и он впервые ударился в запой.
Год за годом Геннадий Александрович оставался в подвешенном состоянии. Формально он числился исполняющим обязанности начальника РОВД, фактически – руководил районной милицией. Работа в органах внутренних дел – это ежедневный стресс. Каждый с ним борется по-своему. Традиционно стресс снимают спиртным, другое дело – сколько и как часто пить. Геннадий Александрович, борясь со стрессом и жизненными невзгодами, водкой увлекся и сам погубил свою карьеру.
Осенью 1983 года Клементьев еще не пил, и я с ним находился более чем в дружеских отношениях: был вхож в его дом, не раз, приезжая в город из Верх-Иланска, оставался у него ночевать, был знаком с членами его семьи. Дочь Клементьева Светлана как-то призналась, что мои дружеские похлопывания ее по попе она воспринимала как заигрывания. Ага, делать мне нечего, как флиртовать с пятнадцатилетней девчонкой! Но было дело, похлопывал ее ладошкой по мягкому месту[3].
Кстати, я и Геннадий Клементьев долгое время находились почти в родственных отношениях. Я собирался жениться на Антоновой Марине, а она, через своего отца, через дальних родственников, приходилась родней Клементьевым. Потом сестры Антоновы поменялись местами, и я подал заявление в ЗАГС с младшей сестрой, Натальей. С женитьбой на Наталье ничего не получилось, зато в конце июля 1986 года у нас родилась дочь Арина. Теперь я и Клементьевы стали настоящими родственниками, только неизвестно, какой степени родства.
В мае 1986 года Светлана Клементьева, студентка второго курса мединститута, попала в неприятную историю, и ей стало грозить отчисление из института[4]. Отец Светланы бросился улаживать ситуацию и потребовал от меня сфальсифицировать материалы об участии его дочери в сокрытии трупа однокурсника. Я категорически отказался. В итоге Светлана сама забрала документы из института и устроилась работать секретарем к социологу Погудину. На карьере Геннадия Александровича участие дочери в неприглядной истории напрямую не отразилось, но где-то в кадровом аппарате ему поставили очередной минус. А потом он откровенно запил и был вызван на ковер к новому начальнику областного УВД генералу Удальцову. Был декабрь 1987 года. Удальцов поставил перед Клементьевым ультиматум: или он кодируется от пьянства, или его уволят за дискредитацию звания сотрудника милиции. Клементьев закодировался, но буквально через пару месяцев опять чуть не запил. И было от чего! На сей раз всю карьеру ему сломал грузин Гоги.
Гоги работал следователем в Заводском РОВД много лет. Ни в чем предосудительном замечен не был, но, оказывается, мы его плохо знали. 8 марта 1988 года две девицы пригласили к себе в гости двух грузин. Наутро женщины обнаружили, что у них пропали золотые украшения. Они написали заявление в милицию, материал попал к Гоги. Мужчин быстро установили, и они помчались к «обворованным» женщинам. Разборки были короткими – золото нашлось. Заявительницы пришли к Гоги и дали показания, что по пьяному делу забыли, куда положили побрякушки, а когда с мужиками восстановили весь вечер шаг за шагом, тогда золото и нашлось.
Гоги вызвал к себе грузин и предложил им за прекращение дела заплатить по тысяче рублей. Заплатить фактически ни за что – пропажа-то нашлась! Грузины возмутились: «Ты наш земляк, как ты смеешь нас на ровном месте разводить?» Гоги рассмеялся им в лицо: «Хотите, я перешлю материал по вашему месту жительства в Грузию? Там с вас сдерут в пять раз больше!» Грузины обиделись и обратились в прокуратуру. В тот же день Гоги арестовали при получении взятки. Взбешенный Удальцов отстранил Клементьева от руководства отделом и предложил ему либо уволиться, либо найти новое место работы. Клементьев бросился к Малышеву: «Выручай, брат, не дай погибнуть! Мы с тобой столько лет оба были начальниками РОВД, пуд соли вместе съели, сто пар сапог износили, нас на одних и тех же совещаниях песочили, за одни и те же проценты выговоры давали!» Малышев вошел в положение Геннадия Александровича и взял его к себе заместителем. Для Клементьева новая должность была серьезным понижением, но другого выбора у него не было.
Такие вот метаморфозы преподносит порой судьба. Был для меня Геннадий Александрович Клементьев большим начальником, стал равнозначным по должности коллегой. Был Серега Матвеев моим наставником – стал подчиненным. Что примечательно, оба они в своих бедах винили меня.