В гардеробной кафе толпился возмущенный народ. Посетители, отошедшие от шока, рвались домой, но на улицу их не выпускали. Я бегло осмотрел толпу – никого знакомых не заметил и пошел вперед.
В обеденном зале, у левой кабинки, спиной к нам стояли Малышев, Клементьев и двое судебных медиков. Посередине зала лежала поваленная новогодняя елка.
– Прикинь, Андрей, – негромко сказал за моей спиной Далайханов, – сидишь так с девушкой, шампанское пьешь, анекдоты ей рассказываешь, а тут как бабахнет – и на тебя елка падает. Вот развлечение, так развлечение! На всю жизнь запомнится.
– Красивые игрушки на елке были, – отметил я, показывая на парочку уцелевших при падении шаров.
Малышев, услышав мой голос, обернулся:
– Андрей Николаевич, иди сюда! Узнаешь клиента?
Хрустя битым стеклом, я подошел к начальнику, заглянул в глубь кабинки. В дальнем углу, откинувшись на стену, сидел мужчина в модном кожаном пиджаке. Лицо у него было залито запекшейся кровью, но руки, раскинутые в стороны, остались целыми. Я присмотрелся к его татуировкам. На кисти левой руки было выколото восходящее солнце, под ним – надпись корявыми печатными буквами «Сибирь». На среднем пальце, прямо под буквой «б», вытатуирован перстень «Дорога через зону».
– Тихон, что ли? – с сомнением спросил я.
– Он, родимый, – покровительственно усмехнувшись, ответил Клементьев.
Геннадий Александрович уже почти год как не употреблял спиртного – закодировался. Лишенный возможности сделать хоть глоток водки, Клементьев озлобился на весь мир. В мрачном взгляде его прочно прописались ненависть к окружающим водкохлебам и жалость к самому себе, лишенному любимого напитка. Он стал похож на волка, переведенного директором зоопарка на вегетарианскую диету: минуту назад серый хищник сосредоточенно ходил по клетке из угла в угол, обдумывал свое житье-бытье и вдруг, ни с того ни с сего, оскалился и зарычал на зрителей.
– Я Тихона сразу узнал, – бравируя своей догадливостью, сказал Клементьев. – По роже-то не понять, кого завалили, а по рукам все видно. Руки у Тихона как паспорт: и прописка на них, и число ходок. Я, когда опером был, спрашивал его: «Тихон, «Восходящее солнце» – это символ отбытия наказания в сталинских лагерях. Ты же, говорю, в ГУЛАГе не был, БАМ не строил, на кой черт тебе такая допотопная наколка?» Он отвечает: «С детства «солнце» наколоть хотел. У всех знакомых отца такие наколки есть, вот и я решил: как только за решетку попаду, сразу же «солнце» выколю». Прикинули, мужики? Он в двадцать лет уже планировал воровским авторитетом стать.
– Тихон в последнее время нигде не появлялся без охраны, – заметил я.
– Вон его быки лежат, – ответил Малышев, показывая на двух мужчин, распластанных лицом вниз у перевернутого стола.
– Они не ранены? – мне показалось, что охранники преступного авторитета лежат слишком уж неподвижно, словно две рыбины, оглушенные ударом о бортик лодки.
– Целехонькие! – ответил Малышев. – Я велел их в сторонку убрать, чтобы под ногами не путались.
– Николай Алексеевич, а чего здесь все битым стеклом усеяно? Взрывная волна, как я понимаю, дальше этих двух столиков в зал не прошла. Окна вроде бы целые, стекла на месте стоят.
– После взрыва паника началась. Народ со своих мест рванул, кто куда, посуда вся на пол полетела. Ты присмотрись, здесь не витражи валяются, а фужеры да тарелки.
– Личности потерпевших установили? – спросил я, кивая на покойников.
– Этого знаешь? – Малышев ткнул в ближайшего ко мне мертвеца.
– Конечно, знаю! – ответил я. – Это господин Шафиков, первый богач в городе. На прошлой неделе заходил к нам, просил помочь с раскрытием кражи в его кооперативе. Портативную печатную машинку обещал подарить. Теперь от руки придется справки писать.
– Напротив Шафикова – Леня Демушкин, бывший афганец-десантник. Кто этот мужик возле Тихона, пока не знаем.
– Хорошую компанию себе выбрал Демушкин! – усмехнулся я. – Пойду, с быками поговорю.
В обеденный зал, хрустя осколками стекла, вошел прокурор области с двумя помощниками. За ними следом – наш генерал в сопровождении свиты. Начальник областного УВД был в гражданской одежде, на лице его замерло холодно-безразличное выражение. Мысленно он был далеко-далеко, прокручивал текст шифровки в Москву. Еще бы! Взрыв в кафе, пятеро убитых. На носу Новый год – кто раскрывать преступление будет? Нигде в Сибири бомбы не рвутся, а у нас такой гнусный почин! «Клубок» с четырьмя неизвестными – хуже не придумать.
Сочувствую я генералу Удальцову. Намылят ему холку московские боссы, так «поздравят» с наступающим Новым годом, что всю зиму икать будет. Я даже представил, как неведомый мне заместитель министра внутренних дел орет по телефону правительственной связи: «Что ты мне горбатого лепишь, генерал? Одного кого-то завалить хотели, а не всех четверых! Жертва убийцы – это один человек, а остальных троих прицепом зацепили. Ищи жертву, распутывай «клубок», а то отправим тебя в город Магадан директором рыболовецкого колхоза».
Встретившись глазами с прокурором области, я сухо кивнул ему в знак приветствия. Он не счел нужным ответить.
Обойдя стороной следователя прокуратуры, я подошел к мужикам в спортивных костюмах, легонько ткнул ногой одного из них.
– Вставай, поговорим, – сказал я.
Мужик, немногим старше меня, проворно вскочил. Мы сели за столик напротив директорской кабинки. К нам подошла бледная, еще не пришедшая в себя официантка.
– Кофе не желаете? – спросила она.
– По два рубля за чашку? – с вызовом спросил я.
– Молотый кофе по два рубля варить надо, – объяснила официантка. – Я вам могу по чашечке растворимого из кухни принести.
– Кофе – за счет заведения! – крикнул из своей кабинки Ковалик.
– Уважаемая, плесни в кофе коньяку, – вполголоса попросил уголовник. – Я потом зайду, расплачусь.
Официантка скрылась на кухне, мы с охранником покойного Тихона закурили.
– Кто такие? – спросил он, кивая на прокурора с помощниками.
– Друзья твои. Разве не узнал?
Мужик оскалил частокол золотых зубов.
– С такими друзьями – врагов не надо! Ты чего от меня хочешь? Я ничего не видел. Мы с Коляном сидели у входа, за жизнь базар вели. Пришел пацан недоразвитый и – шмыг мимо нас, а потом как рванет! До сих пор звон в ушах стоит.
– С чего ты решил, что пацан был недоразвитый? – ответил я вопросом на вопрос.
– Худой, как спичка, недокормленный. Я его только со спины видел. Плюнь в позвоночник – пополам перешибет. Походка у него семенящая, как у шестерки в спецшколе[1].
– Зачем Тихон сюда приехал?
– Спроси у него, – усмехнулся уголовник. – Он меня в свои дела не посвящал.
– Скрытный господин, этот Тихон. Такого славного парня в неведении держал! Кстати, мы так и не познакомились. Как тебя зовут?
– Медвежонок, а как по паспорту, я уже не помню.
– Скажи мне, маленький медведь, если я тебя на пятнадцать суток закрою, ты не сильно осерчаешь?
– За что на пятнашку-то? – задал он риторический вопрос. – Я себя спокойно вел, никому не хамил, не грубил.
– С каким культурным и воспитанным человеком меня свела судьба! Подумать только, весь вечер пил спиртное и никому слова грубого не сказал. А кто пьяный буйствовал, кто стол перевернул? Кто матом всех подряд посылал, я, что ли? Завтра утром к нам в управление приедут студенты юрфака, они за мою подпись на отчете по практике что угодно напишут.
– Эти могут, – согласился уголовник.
– Если у человека есть язык, то местечко в ИВС ему всегда найдется. А бывает труднее – тут по старинке не сработаешь. Расскажу тебе забавный случай. Нам как-то надо было одного клиента за мелкое хулиганство упечь, а он, представь себе, глухонемой! Ничего, нашли выход из положения: указали в рапорте, что он демонстративно плевался на пол в райотделе.
– Меня на суд повезут или заочно окрестят?
– Заочно, чего зря бензин жечь. Сегодня у нас в клетке переночуешь, а завтра – на нары! Не хочешь на вопросы отвечать, так посиди, молодость вспомни.
Из кухни вышла официантка, поставила перед нами две чашки дымящегося кофе. В свите прокурора области ее заметили, стали перешептываться, указывая на нас.
– Не отберут? – пошутил уголовник.
– Если успеешь отпить, оставят, – совершенно серьезным тоном ответил я.
Мой собеседник, обжигаясь, сделал два больших глотка, отер рот рукой.
– За столом, у которого Колян лежит, – тихо сказал он, – сидели две местные шмары. Сегодня у них был не рыбный день, никто не снял. От нечего делать они зал пасли. Поговори с ними, у девок язык не пришпилен, они в базарах свободны, а я, сам понимаешь, весь в путах, как в кандалах. На пятнашку загонишь – не в обиде буду: у вас – своя работа, у нас – своя.
Я жестом подозвал Айдара, наблюдавшего за нами от дальней стены.
– Расскажи моему напарнику, как шмары выглядят, – велел я.
Уголовник, отхлебывая кофе, объяснил.
– Иди в холл, – вполголоса сказал я Далайханову, – вычислишь девок, отдели их от толпы и приведи сюда.
Он кивнул и пошел в гардеробную. Я попробовал свой кофе. Коньяка в нем не ощущалось, а вот у уголовника лицо порозовело. Горячий напиток пошел ему на пользу.
– Иди, ложись на место, – распорядился я. – Коляна ко мне пошли.
Второй уголовник внешне был похож на первого, как две капли воды. На вопросы он отвечал так же неохотно, обдумывая каждое слово.
– Вас за Тихона круто взгреют? – проявляя отеческую заботу, спросил я.
– Если живы останемся, я в церкви свечку поставлю, – мрачно пробурчал он.
– Как вы пацана проворонили? Ничего не пойму. Видно же, что он приблудный, да еще с тортиком в руках. Я бы на вашем месте тормознул его на входе.
– Он с виду – фигура не опасная. Я когда ему вслед посмотрел, подумал: чей-то сын с улицы вернулся.
– Пацан сразу же к Тихону пошел, ничего не высматривал?
– Как по просеке пронесся. Елку обогнул слева – и к ним. Тут бабахнуло так, что пыль с потолка посыпалась. Дай кофе хлебнуть, – по-приятельски попросил он.
– Скучен рассказ твой, – я пододвинул полупустую чашку к уголовнику. – Пей, будет что вспомнить в Новый год.
– На пятнашку подписать хочешь? – насторожился Колян.
Я ничего не стал ему объяснять и отправил назад, к опрокинутому столу, а к себе позвал одного из мужчин с военной выправкой. Сев напротив меня, мужик процедил сквозь зубы:
– Гниды они, давить их надо, а ты с ними кофе пьешь, сигареты куришь.
– Не только они гниды в этом зале, – философски возразил я.
Айдар ввел в зал двух одетых в пуховики девушек. Я кивнул на хозяйский закуток. Больше сажать их было негде. Народ у кабинки с покойниками дружно повернулся в нашу сторону, проследил, как девушки идут по залу, и вернулся к осмотру трупов.
– Вы кого охраняли? – напрямую спросил я бывшего афганца.
– Никого. Мы с товарищем зашли в кафе перекусить, выпить по рюмке, а тут такие дела!
Я подозвал официантку.
– Что они заказывали? – спросил я, показав на собеседника.
– Два кофе и по стакану минеральной воды, – сверившись с записями в блокнотике, ответила девушка.
Заметив мой неприметный знак, к нам подошел Далайханов.
– Айдар, узнай: опознали четвертого покойника?
Хрустя битым стеклом, он сходил к Малышеву, переговорил с ним и вернулся назад.
– Четвертый погибший – из горкома ВЛКСМ.
– Вы комсомольца охраняли или своего, афганца? – спросил я у помрачневшего собеседника.
– Мы покушать зашли, – по непонятной пока причине он решил стоять до конца.
Я пожал плечами: «Дело ваше!» и велел ему ждать своей дальнейшей участи.
– Прошу вас! – позвал я девушку из директорского кабинета.
Ко мне подошла долговязая, худая, вся какая-то угловатая, нескладная девица лет двадцати. К ее небольшому округлому личику и вытянутой фигуре гармонично подошли бы длинные распущенные волосы ниже плеч, но девушка шла по жизни своим путем. Из множества женских причесок она выбрала укороченное каре, что оптически отделяло ее голову от остального туловища.
«Богомол какой-то сушеный, а не чувиха», – подумал я, рассматривая свидетельницу.
Свитер болтается на ней, как на вешалке, джинсы сзади висят. Пародия какая-то на девицу легкого поведения. С нее можно агитационный плакат писать: «Девушки, не ходите в проститутки – такими же станете!» Я бы на нее никогда не позарился, а ведь кто-то за ее «любовь» деньги платит.
Девушка села ко мне боком. Левый рукав ее свитера был не проглажен. Как в таком виде можно на работу ходить? Куда директор этого балагана смотрит?
– Тебя как зовут? – спросил я.
– Маша.
– А вторую как зовут?
– Даша.
– Маша и Даша, очень хорошо! – похвалил я. – Маша, ты видишь толпу возле трупов? Много людей, правда? Сейчас им надоест мертвецов рассматривать, и они разъедутся по домам, а здесь останемся только мы, менты. Тогда, Машенька, мы с тобой прогуляемся в подвал, к туалетам. Жизненный опыт подсказывает мне, что там должна быть каморка, где техничка хранит свои ведра и тряпки. Там же должен быть резиновый шланг, которым она воду из умывальника в ведра наливает. Ты видела, как технички воду набирают? Молодец! Так вот, Маша, ответь мне: если я этим шлангом тебе по мягкому месту пару раз от души врежу, у тебя имя поменяется?
– Меня правда Маша зовут, – испуганно ответила она.
– А напарницу?
– Люба, – девушка виновато посмотрела в сторону директорской кабинки. В ее взгляде читалось: «Извини, подруга! Так получилось».
– Маша, признайся, почему у тебя рукав такой помятый? Ты что, не следишь за собой?
– Не успела погладить, – тихо соврала она.
Хозяйской походкой человека, привыкшего повелевать, к нам подошел прокурор Центрального района Владимир Окопов. Из-за болезни почек лицо у него было нездорового желтоватого оттенка. За глаза Окопова звали «Живой Труп».
– Кто это? – хамским тоном спросил прокурор.
– Свидетельница, – ответил я, не вставая с места. – Она сидела в дальнем углу и ничего не видела.
– Если она ничего не видела, зачем зря на нее время теряешь? Я за тобой уже минут пять наблюдаю. Сидишь, улыбочки ей даришь. Договариваешься, что ли?
– Хорошо, – не вступая в пререкания, согласился я. – Сейчас переключусь на других свидетелей.
– С самого начала бы так! – с нескрываемым презрением бросил прокурор. – Расселся, бездельник. Пока носом не ткнешь, никто работать не хочет.
Он развернулся на каблуках и пошел докладывать прокурору области, что провел мероприятия по активизации раскрытия преступления.
– Кто этот говнюк? – не поднимая головы, спросила Маша.
– Прокурор Центрального района. Кафе «Встреча» находится на его территории.
С шумом и руганью в обеденный зал ввалилась толпа оперативников из областного УВД. Первым делом они прошлись вокруг поваленной елки, посмеялись над чем-то и рассосались по залу.
Я подозвал Айдара:
– Забирай девчонок и вези к нам в управление, здесь нам поговорить не дадут. Машину за мной не присылай, я назад с Малышевым вернусь.
– Андрей, Клементьев тоже уехал, швейцара с собой забрал. Если я отчалю, тут из городского управления никого не останется.
– Областники пускай работают. «Клубки» – это их специализация, а мы так, на подхвате.
– Вы надолго хотите нас забрать? – испугалась Маша. – У нас в общежитии в половине двенадцатого двери закроют, и мы домой не попадем.
– Ты в студенческом общежитии живешь? – догадался я. – Где учишься?
– В институте культуры, на третьем курсе.
Мы с Айдаром засмеялись.
– Что я смешного сказала? – обиделась девушка.
– Абсолютно ничего, – ответил я. – Мы, Маша, развеселились по другому поводу. Могли бы сами догадаться, в каком институте девушек учат состоятельным дяденькам досуг скрашивать. Айдар, уезжайте прямо сейчас, а то Живой Труп опять в нашу сторону смотрит.
Отправив Далайханова с девушками в управление, я подсел к хозяину кафе. Удивительно, но за полтора часа моего пребывания во «Встрече» к нему не подошел ни один человек. Следователи, прокуроры, оперативные работники – все, словно сговорившись, игнорировали его.
– Нам надо поговорить, – сказал я Ковалику. – Здесь, пока прокурорская пена не схлынет, разговор не получится. У вас есть отдельный кабинет, где мы могли бы потолковать с глазу на глаз?
– Конечно, есть, – оживился заскучавший Евгений Викторович. – Пойдемте наверх.
– Ключи у вас с собой? – уточнил я.
Ковалик с готовностью похлопал себя по карману.
– Тогда пошли.