Приветствую Вас, Серкидон!
Задерите голову, мой эпистолярный собрат, нас ожидает встреча с великими людьми:
Екатерина Великая + Григорий Александрович Потёмкин = величайшие страсти.
Мы с Вами, Серкидон, люди, любовь мало-мальски постигшие, понимаем, что пылкости недолговечны, что со временем пылкая любовь превращается стабильную любовь, потом к любви примешиваются привычки, уважение, а в рассматриваемом нами случае ещё и – соправительство. Но бурное счастливое время любви, её акме – самое интересное время. Хотел написать «начнём по порядку», но какой там порядок, когда царица втюрилась по самую государственную маковку. О чём свидетельствуют её письма к Потёмкину:
«Алексей Григорьевич Орлов у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: «Да или нет?» На что я ответствовала: «Об чём». На что он сказал: «По материи любви» Мой ответ был: «Я солгать не умею». Он паки вопрошал: «Да или нет?» Я сказала: "Да". Чего выслушал, расхохотался и молвил: «А видитеся в мыленке?» Я спросила: «Почему он сие думает?» «Потому, дескать, что дни счетыре в окошке огонь виден попозже обыкновенного»30.
«От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоска главы моей сделано от меня генеральное запрещение сегодня показывать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно… О, господин Потёмкин, что за чудо Вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла одной из лучших в Европе?..»
Государыня-императрица не в себе, буйна головушка – на повороте, кто управляет огромной империей? Пушкин? Нет, не Пушкин. Не рождён ещё. Кстати, слово «ещё», как утверждает любители-екатериноведы, любимое слово императрицы, она его часто и ласково шептала на ухо Потёмкину, а если писала, то писала – «исчо», поскольку познавать тайны русской грамматики стала в позднем возрасте и познала, мягко скажем, не все. То ли дело «по материи любви»: тут, и во многом благодаря Потёмкину, царица преуспела изрядно.
«Из Ваших сетей небось не выпутаешься, а час от часу более завернёшься… Я отроду так счастлива не была, как с тобой. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце моё обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается… Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтажничать».
«Здравствуйте, Господин полковник. Каково Вам после мыльни? А мы здоровы и веселы, отчасти по милости Вашей. По отшествии Вашем знаете ли Вы, о чём слово было? Лехко Вам можно догадаться: Вы и мысли иногда отгадываете. Об Вас, милушка. Расцени Вас, а цены не поставили: её нет. Прощай, возись с полком, возись с офицерами сегодня целый день, а я знаю, что буду делать: я буду думать, думать об чём? Для вирши скажешь: об нём. Правду сказать, всё Гришенька на уме. Я его люблю, а есть нечто чрезвычайное, для чего слов ещё не сыскано. Алфавит короток и литер мало».
В любовных письмах и записочках даёт Екатерина Алексеевна возлюбленному говорящие прозвища: «душенька», «голубчик», «сокpовище», «баинька», «гяуp», «казак», «тигp», «лев», «фазан в кустах», «дорогой мой игрушоночек». Этим царица не ограничивается и склоняет имя любимого: Гриша, Гpишенька, Гpишёнок, Гришефишенька.
А Гришефишечка исключительные права фаворита быстро освоил, распустился и вёл себя кое-как. Принимал подчинённых в халате на босу грудь, заставлял слуг стоять на коленях, пока он пишет ответ царице, – вероятно, чтобы слуги не забывали, кто они есть. По дворцу расхаживал в шубе на голое тело, в домашних туфлях и розовом ночном колпаке. Поднимаясь по лестнице Зимнего дворца, обычно грыз яблоко (репу, редис, чеснок), огрызок бросал куда придётся, за столом в плохом настроение грыз ногти. За что и был титулован любящей его царицей «Первым ногтегрызом империи». Надо же, и тут первый!
Даю по памяти из труда господина Сатина «Краткая история государства российского в частушках»:
Хмурый князь сидит небрит,
Пальцем ест морожено.
Он – царицын фаворит,
И ему положено31.
«Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твоё займёт… Равного тебе нету. Я с дураком пальцы обожгла… Теперь читай в душе и сердце моём. Я всячески чистосердечно их открываю, и есть ли ты сие не чувствуешь и не видишь, то не достоен будешь той великой страсти, которую произвёл во мне…»
«Только как бы то ни было, мне нужно, чтоб я думала, что ты меня любишь, и малейшее о сём сумление меня жестоко трогает и несказанно печалит. Миленький, у тебя сердце добренькое: люби меня, хотя крошечко, за то что я чистосердечно тебя привязана. Я чаю, не будет терпенья у юлы прочесть сие письмо. Ну, кинь в огонь, я согласна. Только будь весел».
Нет, нет, нет, ни одного письма от венценосной возлюбленной не выкинул и не сжёг Григорий Александрович, все сохранил. А вот более опытная в делах амурных Екатерина поступала с письмами любовников, как римская курия с еретиками, хотя несли письма не ересь, а любовь и смирение. Примечательно то, как подписала императрица одно из писем к предмету своей пылкой любви:
«Adieu, mon beau faisan dor. Je suis Votre servant» – «Прощайте, мой прекрасный золотой фазан. Остаюсь вашей служанкой».
Насчёт служанки, наверное, всё-таки перегиб, хотя, если учесть красоту высокого состояния, в котором пребывала царица, так почему бы не почувствовать себя служанкой с короной на голове? Когда бурлят страсти, всё возможно. Бывает «До рассвета рабыней была госпожа»32, бывает, раб становиться владыкой, бывает:
Кипит гранит, пылает лёд,
И лёгкий пух сбивает с ног –
Что за напасть?
Вдруг зацветает трын-трава,
Вдруг соловьём поёт сова,
И даже тоненькую нить
Не в состоянье разрубить
Стальной клинок!33
Подумалось, что в любви все барышни одинаковы, что государыня Екатерина, что Ваша Клава, пыл которой Вы охладили мороженым, а вот Потёмкин так делать не стал и государыня – воспылала.
Подхватывая эстафету высокопарного безумия, прощаюсь Вами ныне не обычно.
До следующего письма, мой серебряный голубок Серкидонушко, остаюсь вечно Вашим письмопосылателем.