– Цицерона? Ты откуда здесь взялась? – я что-то так удивился, что даже не вспомнил, что ее зовут Аня.
– Вообще-то я говорила, что остаюсь на второй сезон, – криво усмехнулась она. – Но ты, видимо, был увлечен какими-то другими мыслями.
– Ну… эээ… может быть, – я почесал в затылке. – А почему я тебя в отряде не видел? Ты же в первом по возрасту должна быть…
– Я во втором, – Чичерина села на скамейку рядом со мной. – Приехала сегодня утром, на первой электричке. Сказали, что в первом мест нет, отправили во второй. Кстати, там почти всем по четырнадцать тоже.
– Давно ты… наблюдаешь? – спросил я, мотнув головой в сторону физрука, командующего бегом наперегонки.
– Где-то с отжиманий, – меланхолично ответила Цицерона. – Я сначала хотела подойти к физруку, но теперь что-то не хочу…
– А тебе зачем? – спросил я.
– Затем же, зачем и тебе, – огрызнулась Цицерона. – Позаниматься просто хотела. Для себя.
– И что, перехотела? – я криво усмехнулся.
– А ты отлично держался, – серьезно сказала она. – Я бы, наверное, не выдержала… Слушай, а давай вместе заниматься? Только я вдруг поняла, что стесняюсь вот так. Я серьезно, не смейся… Я когда начинаю бегать, все начинают ржать и пальцем в мою сторону тыкать.
– А почему… – начал я вопрос, но потом сообразил. У худенькой и высокой Цицероны весьма внушительный бюст. Когда она бегает, это стопудово привлекает довольно много внимания. – А, понял… И что теперь? После отбоя нам заниматься никто не даст.
– Зато до подъема можно, – Цицерона посмотрела на меня. – Ну, ты как?
– Ха-ха, – грустно усмехнулся я. – Я даже горн утром не слышу, просыпаюсь, только когда меня Марчуков трясет.
– У меня есть будильник, – сказала она. – Могу заходить за тобой и трясти тебя вместо Марчукова. Согласен? Да не смотри ты так странно, просто вдвоем не так страшно. Ну и я посмотрела на твои успехи, вряд ли ты будешь ржать над моими.
– Заметано, – я протянул ей руку, и она с готовностью сжала мою ладонь. – Давай только Елену Евгеньевну предупредим, что будем вставать раньше, ага?
Пока меня не было, мои соотрядники развернули довольно бурную деятельность. К доске объявлений была уже пришпилена полоса бумаги с нарисованным и раскрашенным словом «СИГНАЛ». А рядом с торцовой стеной корпуса это же слово было выложено из шишек и камешков. На веранде репетировали сценку на вечер. И сооружали из картона, фольги, лоскутков, веток и прочих подручных материалов костюмы космонавтов и инопланетянина и какие-то прочие очень нужные для выступления декорации. Все были при деле, только Мамонов сидел как всегда в сторонке в вальяжной позе и пожвывал травинку. Не уверен, что он хорошо подходит для редакции газеты, но с кого-то все равно придется начинать, а он как раз ничем не занят, и знаю я его уже давно.
– Слушай, Илюха, – я присел рядом с ним. – Мне тут поручили стенгазету вести в эту смену. Давай ты тоже будешь в редколлегии?
– Я в газете? – Мамонов даже выпрямил спину и перешел из положения полулежа в положение сидя. – Ну давай. Только у меня по русскому трояк, на меня уже все рукой махнули. И рисовать я не умею.
– Будешь креативить помогать? – я подмигнул.
– Что делать? – не понял Мамонов.
– Это от английского to creative, – объяснил я. – Творить, значит. Заниматься созидательным творчеством. Ну, типа вместе думать, предлагать идеи и обсуждать.
– А, ну это я могу, – Мамонов покивал головой. – А еще здесь фотокружок ведет мой сосед по лестничной клетке. Нужен фотограф?
– О, круто! – я хлопнул себя по коленкам. – А тут разве есть фотокружок? Я вроде смотрел, чем можно заняться, фотографии с списке не было.
– А это секретный кружок, – Мамонов хохотнул. – Он когда первый раз приехал, два года назад, и объявил, что , мол, можно всем желающим, там столько народу набежало, что получилась одна сплошная ерунда. Фотоаппарат моментально сломали, во время проявки пленок и печати фото туда сюда бегали, запороли кучу кадров… Ни то, ни се. В общем, он потом решил, что кружок этот всех желающих не выдержит. И теперь берет туда только по рекомендации и то не всегда.
– И как Надежда Юрьевна на такое согласилась? – я хмыкнул. – Это же какая-то шпионская конспирация просто. Разве не должно быть все всем доступно?
– А он технику всю свою привозит, – сказал Мамонов. – Но все равно не знаю, как там они договорились. Но кружок секретный. Хочешь, сходим поговорит к Илюхе.
– К Илюхе?
– Ну да, он мой тезка, – Мамонов покивал. – На самом деле, Илья Сергеевич, конечно. Он уже взрослый. Даже можно сказать, пожилой. Но он такой мировой мужик. И всегда просит называть его на ты и по имени.
Илья Сергеевич был личностью занимательной, конечно. Во всяком случае, если судить по рассказу Мамонова. Пока мы шли к зданию, где у нас в лагере располагались все кружки – длинное, одноэтажное, составленное из отдельных блоков с разными входами. Рядом с дверью, над которой красовалась табличка «Рукоделие» толпились только девчонки. Ну да, логично. Это же про всякое вязание, вышивание, шитье из лоскутков и прочее макраме. Парням в такое ходить нельзя, засмеют. Кружок чеканки пользовался успехом среди пионеров обоих полов. В драматический кружок дверь была закрыта. Наверное, пока не приехал преподаватель. Или он просто в другое время работает. Авиамодельный, кружок рисования, мягкая игрушка… Где-то народу было больше, где-то меньше. Но аншлаг понятен – первый день же. Пионеры исследуют, так сказать, доступное пространство.
Вот только Илья Сергеевич расположился не в основном помещении для кружков, а в небольшой сторожке ближе к забору. Я вообще думал, что это какая-то заброшенная постройка, потому что окна снаружи закрыты ставнями и еще и забиты крест накрест для верности.
Так вот. Илья Сергеевич. Как меня предупредил Мамонов, он человек многих талантов, в школе вообще был вундеркиндом, закончил с золотой медалью, ему пророчили большое научное будущее. Наукой он вроде занимался, но в какой-то момент не то разругался с руководством НИИ, не то что-то случилось по партийной линии, но, в общем, блистательная карьера Ильи Сергеевича закончилась. Он устроился работать в дом пионеров и ведет там два кружка – по фотографии и радиолюбительский. Ну и в лагерь вот еще приезжает летом.
– Дверь не открывать! Идет печать фотографий! – раздался голос сразу же, как только мы постучали.
– Илюха, это я, – сказал Мамонов.
– А, сейчас! – с той стороны раздались шаги, дверь приоткрылась и наружу высунулась светловолосая голова. В больших роговых очках. Илья Сергеевич подозрительно посмотрел по сторонам, потом обвел меня взглядом с ног до головы. Потом дверь полностью открылась. Руководитель фотокружка выглядел именно так, как я его себе и представлял. Как гайдаевский Шурик. Издалека его можно было даже принять за студента. Но вблизи было понятно, что это взрослый дядька. Просто он был того типа, который до старости смотрится старшеклассником.
– Заходите! – скомандовал он, пропустил нас внутрь, еще раз высунулся за дверь, подозрительно осмотрелся, и только потом ее захлопнул.
Внутри горел яркий свет, и явно никакой печатью фотографий в данный момент и не пахло. Громоздкий, похожий на космический корабль, фотоувеличитель стоял на столе, придвинутом к стене. На полках были расставлены пластмассовые кюветы разных размеров, стояли всякие скляночки и коробочки. Две круглых черных банки для проявки пленок, несколько пухлых фотоальбомов и картонных коробок.
– Кто-то разболтал про фотокружок, – Илья Сергеевич прошелся по своему невеликому «царству» заложив руки за пояс. – Ко мне ломился сегодня чуть ли не целый отряд разом. – Чаю хотите? У меня печенье есть.
– Давай, – сказал Мамонов, усаживась на один из стульев. Я вежливо примостился на втором и стал наблюдать, как бывший научный сотрудник готовит чай. Тоже в чем-то было предсказуемо. Он снял противно лязгнувшую крышку с коричневой эмалированой кастрюли, зачерпнул из нее ковшиком воды и наполнил литровую стеклянную банку. Потом сунул в нее кипятильник и воткнул вилку в розетку. На металлических завитках чуда советской техники тут же вспухли пузырьки воздуха. Илья Сергеевич пошарил на полке и добыл потертую жестяную банку. Черную, в желтых завитках. На передней стороне – расписной слон с всадником. На тронутой ржавчиной крышке крупными буквами было написано «чай индийский». И буквами помельче – черный байховый«.
Я улыбнулся. Вспомнил, что у мамы была такая же банка. Она ее берегла как зеницу ока. Насыпала туда чай из других пачек, но эту не выбрасывала. И слон уже почти стерся. И крышка стала отваливаться. Но мама все равно держалась за эту жестяную банку. И как я ни пытался ее выпросить, всегда получал категорический отказ.
Вода в банке закипела. «Шурик», в смысле, Илья Сергеевич, выключил кипятильник из розетки, потом достал его из банки и положил на тарелку. Такую же, как в столовой. Зашипел, когда брызнул себе кипятком на руку. Всыпал в воду на глазок черного крошева. Вода стала окрашиваться в коричневый.
– С чем пожаловали? – спросил он, прихватив горячую банку через полу собственной футболки.
– Кирюха у нас редактор стенгазеты, – сказал Мамонов. – Вот, пришли к тебе спросить, нет ли на примере толкового фотографа.
– О, газета… Газета – это хорошо, – чай полился в стаканы. Вместе с чаинками. Ситечка в хозяйстве у Ильи Сергеевича не водилось. Потом он поставил на стол миску с печеньем. Миска была эмалированная, металлическая. Снаружи коричневая, изнутри белая. Ну, то есть, она когда-то была белой, сейчас эмаль уже пожелтела и кое-где откололась. Печеньки были квадратными, и на каждой написано «к кофе».
– Есть у меня на примете один паренек, – Илья Сергеевич с грохотом придвинул к столу еще один стул и сел. – Он у меня в прошлом году занимался, в этом тоже будет. У него даже собственный фотоаппарат есть, родители купили.
– А мне мать отказывается покупать фотоаппарат, – хмыкнул Мамонов и потянулся за печеньем. – А сахар есть?
– О, точно, чуть не забыл! – Илья Сергеевич вскочил и снова полез куда-то за коробки. Извлек оттуда белую в красный горох сахарницу. – Так вот, парень отличный, только стеснительный очень. Вы же его не обидите?
– Обижать фотографа – это себе дороже, – я ухмыльнулся. – Потом на фотографиях будешь с козлиной мордой получаться.
– Молодец, что понимаешь! – Илья Сергеевич снял с сахарницы крышку и кинул себе в чай три кубика сахара. Кубики были непривычные. Очень плотно спрессованные, квадратные. Я, было, потянулся тоже, а потом передумал. Мне и так здесь все напитки кажутся чересчур сладкими, чуть ли не в первый раз появилась возможность попить чай без сахара. Так что я сменил курс и схватил печенье.
– Тогда я ему скажу, и он сам тебя найдет, – Илья Сергеевич кивнул. – Ты же в первом отряде, да?
– Да, пусть спросит Кирилла Крамского, – ответил я.
Мамонов и Илья Сергеевич принялись обсуждать каких-то общих знакомых, а я еще раз осмотрелся по сторонам. На самом деле, было интересно. Все вертикальные поверхности были заклеены черно-белыми фотографиями разного размера. В основном это были портреты мальчишек и девчонок. Довольно талантливые, на мой вкус. Смеющаяся девчонка с двумя хвостиками, в волосах – солнечные лучи. Надувшийся пацан в рваной и грязной футболке, на щеке – царапина. Жадно раскрытые клювы птенцов в дупле. Компания детей, вбегающая в воду в тучах брызг. Двое подростков, склонившихся над столом с почти готовым макетом самолета.... На одной из фоток была Вера. Моя мама была неожиданно одета в платье, смеялась и сжимала в руках букет полевых цветов.
– Эй, Кирилл, ты заснул? – громко окликнул меня Илья Сергеевич.
– Ой, я засмотрелся просто, – я тряхнул головой. – Можете повторить вопрос?
– Да какой еще вопрос, вам там горн на обед играет! – засмеялся Илья Сергеевич.
К столовой мы пришли раньше, чем наш отряд и остались их ждать на крыльце.
– Он когда-то за моей мамой ухаживал, – проговорил Мамонов, глядя в сторону. – Подарки дарил всякие. Велосипед мне на день рождения подарил. Мне тогда лет десять было. И я пытался маму уговорить, чтобы она за него замуж вышла. А она мне надавала подзатыльников и сказала, чтобы я в дела взрослых не лез.
– А ты? – спросил я.
– Ну я и не лез больше, – ухмыльнулся Мамонов. – Подумал, что так даже лучше. Так я у него прятался, когда мама была не в духе, а если бы они вместе жить начали, то куда бы я тогда бегал?
Первый отряд приплелся к столовой самым последним. Мы пристроились в хвост колонны, прокричали вместе со всеми:
– Раз, два! – Мы не ели!
Три, четыре – Есть хотим!
Открывайте шире двери,
А то повара съедим!
Руки? – Чистые.
Лицо? – Умыто.
Всем, всем – Приятного аппетита!
Пробираться к своему столу пришлось через битком набитую столовую, кое-где даже протискиваться. Малышня из десятого отряда устроил потасовку, несколько тарелок с супом разбилось. Шумиха, в общем.
Я плюхнулся на свой стул, схватил кусок хлеба и ложку. Куриный суп-лапша на первое, гуляш и пюрешка на второе. И компот. Почти идеальный обед.
– Кирка, ты куда пропал?! – рядом со мной уселся раскрасневшийся Марчуков. – Ты же репетицию пропустил!
– На стадионе был, – я зачерпнул ложкой суп. – Потом мы с Мамоновым ходили про фотографа для газеты договариваться.
– О! – Марчуков заерзал на стуле так, что металлические ножки застучали об пол. – А возьмешь меня в редколлегию, а? Я же год назад мечтал после школы пойти в газету работать, даже письмо писал в «Пионерскую правду»! И его там напечатали!
– Я сам хотел предложить, только ты был занят со сценкой, – сказал я.
– Видел уже Цицерону? – Марчуков отхватил зубами сразу половину куска хлеба и принялся энергично жевать. – Она фо фтором отфяде, пфедставляеф?
Я молча покивал, чтобы не говорить с набитым ртом. Только сейчас понял, что страшно проголодался после всех своих спортивных подвигов.
– А еще знаешь что… – Марчуков внезапно замер и сделал страшные глаза. Потом склонился ко мне ближе и зашептал на ухо. – Помнишь того… этого… на реке… У которого еще глаза разные?