Пётр второй (Александр Сергеевич Омельянюк) - читать бесплатно онлайн полную версию книги (Глава 2 Сомнения (1914

Глава 2 Сомнения (1914 – август 1915 гг.)

Укрепление крестьянских хозяйств – экономического фундамента Российской империи – после революционных бурных событий и последовавшего за ними естественного периода реакции, привело к развитию всей экономики страны.

За увеличением, в результате аграрной реформы, объёма производимой Россией сельхозпродукции, в полтора раза увеличилось и промышленное производство.

Этому способствовали и увеличение товарности сельхозпродукции, и начавшееся перевооружение армии и флота, и возросшая покупательная способность населения, и иностранные займы.

Началось укрупнение и монополизация производств, появились тресты, концерны и синдикаты, образовались финансово-промышленные группы.

Но, несмотря на экономический рост, Россия продолжала оставаться преимущественно аграрной и недостаточно технически развитой, зависящей от западноевропейского капитала, страной, по объёму промышленного производства занимающей пятое место в Мире и четвёртое в Европе.

В результате этого превращения России в финансово-зависимую от Запада страну под контролем иностранного капитала оказались добыча железной руды, угля и нефти, металлургическая, электрическая и электротехническая отрасли промышленности.

Стал постепенно и непрерывно нарастать внешний долг России Западу, а с ним росла и экономическая зависимость от него.

В эти годы на Россию приходилось уже тридцать процентов мировых финансовых долгов, надёжно превращавших её из просто зависимой страны в полуколонию. И такой капиталистический путь развития России неизбежно вёл страну в тупик.

Этот путь развития России неизбежно порождал и рост социально-экономических противоречий и, как следствие этого и, несмотря на поражение революции, дальнейший рост классовой борьбы российского пролетариата за свои права и интересы.

И ещё с лета 1910 года в ряде мест, начиная с Москвы, вспыхивают стачки.

А после Ленского расстрела мирного шествия рабочих в 1912 году количество протестных стачек перерастает в настоящую волну, захлестнувшую уже практически всю страну.

Нарастая в 1913 году, рабочее движение достигает своего наивысшего подъёма к первой половине 1914 года. И теперь, наряду с выступлениями рабочих в городах, начались и крестьянские волнения в ряде губерний, а затем и волнения в армии и на флоте.

Российскому государству стал грозить новый социальный взрыв.

Однако это практически не коснулось в основной своей массе самостоятельного и зажиточного крестьянства Западного Полесья.

Со своим укладом жизни, своими традиционными нравственными ценностями и принципами, имевшее в частной собственности существенные наделы земли, но решавшее многие свои задачи в разных видах кооперации и на общинном уровне, оно пока не поддалось новым социальным, тем более революционным веяниям.

Относительно успешное внутриэкономическое развитие России в этот период, попытка выйти из экономической и финансовой зависимости от Запада, и попытка перевести активность народных масс с революционной на патриотическую волну, привели царское правительство к желанию военным путём решить в свою пользу ряд накопившихся национальных внешнеполитических проблем.

В частности, в планах царского правительства было получение контроля над Босфором и Дарданеллами, а также присоединение к России части Османской империи – Восточной Анатолии, с проживавшими на этой территории христианами-армянами.

Также царское правительство было обеспокоено усилением германской гегемонии в Европе, в частности строительством железной дороги Берлин – Багдад, и австрийским проникновением на Балканы. Оно настаивало на своём исключительном праве протектората над всеми территориями проживания славянских народов, поддерживая на Балканах антиавстрийские и антитурецкие настроения, в частности у Сербов и Болгар.

А затихшая до поры до времени на территории бывшей Польши националистическая шляхта мечтала, воспользовавшись новой войной, обрести независимость от России и собрать прежние польские земли в единое государство.

Но, кроме российского царского правительства, новую войну хотели практически все крупные европейские государства, желавшие передела Мира, и не видевшие других способов разрешения проявившихся взаимных претензий и накопившихся противоречий, особенно Англия.

Давно ведшая против Германии необъявленную торгово-экономическую войну, Великобритания была недовольна её проникновением на Балканы, Ближний Восток, в Восточную и Юго-западную Африку, и хотела посчитаться с нею за поддержку буров в англо-бурской войне.

Несшая же убытки в торговле и проигрывавшая конкуренцию немецким товарам, Франция стремилась взять реванш у Германии за поражение в войне 1870 года, вернуть себе Эльзас и Лотарингию, захватив и немецкий Саарский угольный бассейн.

А, стремящаяся к политическому и экономическому господству в Европе, Германия форсировано наращивала свой экономический и военный потенциал, усиливая своё влияние на Балканах и Ближнем Востоке, желая отнять у России Польшу, Украину и Прибалтику, лишить Великобританию морского господства, отняв у неё, а также у Франции, Бельгии, Голландии и Португалии – часть их колоний.

Она также противодействовала России в решении славянского вопроса.

Стремящаяся же к усилению своего влияния на Балканах, Австро-Венгрия, которую постоянно раздирали национальные восстания, хотела удержать в своём составе Боснию и Герцеговину, воспрепятствовав желанию России подчинить себе Босфор и Дарданеллы.

Становившаяся же лакомой добычей, постепенно разваливающаяся Османская империя, стремилась сохранить единство нации и вернуть, утраченные в ходе Балканских войн, территории.

К тому же масла в огонь подливали недавно получившие независимость Болгария с Сербией.

Поэтому Балканы, где сошлись интересы Османской империи, Австро-Венгрии и Германии с одной стороны, и России, Великобритании и Франции – с другой, в итоге и стали настоящей пороховой бочкой.

К 1914 году взаимные интересы развели европейские страны по соперничающим и противоборствующим блокам.

В Антанту, окончательно оформившуюся ещё в 1907 году, входили Великобритания, Франция и Россия.

В противостоящий ей, ещё в 1882-ом году созданный, Тройственный союз входили Германия, Австро-Венгрия и, объявившая с началом войны о нейтралитете, Италия, а также Османская империя.

В таком тяжёлом и неоднозначном положении в августе 1914 года Россия вступила в мировую войну.

Формальным поводом для начала войны явилось убийство в Сараево наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франса Фердинанда с супругой, совершённое ещё 15 июня. Так наступило лето 1914 года.

Это убийство в столице Боснии и Герцеговины осуществил девятнадцатилетний боснийский серб, студент, член организации «Чёрная рука» движения «Молодая Босния» Гаврило Принцип.

Через месяц после этого, 15 июля 1914 года, Австро-Венгрия прямой телеграммой объявила войну Сербии, и в этот же день начала интенсивный артиллерийский обстрел Белграда.

Согласно договору, Россия, естественно, должна была поддержать союзническую Сербию, вступившись за неё.

В тот же день сербский посланник в России Мирослав Иванович Спалайкович сообщил министру иностранных дел России Сергею Дмитриевичу Сазонову о начале Австро-Венгрией военных действий против его страны. И в Берлин было послано сообщение, что 16 июля в России будет объявлена частичная мобилизация.

Более того, российский император Николай II-ой, не хотевший войны и принявший со своей стороны все возможные меры по её недопущению, в тот же день 15 июля отправил личную телеграмму германскому кайзеру Вильгельму II-му, в которой просил того воздействовать на Австро-Венгрию.

Он даже поначалу отменил решение высших российских военных о всеобщей мобилизации, поручив послать телеграмму германскому правительству, что у России нет завоевательных планов против Германии.

Такое же сообщение было передано в Вену, Париж и Лондон.

А на следующий день 16 июля в своей новой телеграмме на имя германского кайзера российский император предлагал передать рассмотрение австро-сербского конфликта на Гаагскую конференцию, чтобы предотвратить кровопролитие. Но Вильгельм II-ой даже не ответил на неё.

Тогда днём Николай II-ой подписал два варианта Указа о мобилизации: о частичной и о всеобщей, делегировав окончательное решение этого вопроса Совету министров.

После дневного заседания Совета министров России с обсуждением создавшегося положения, вечером в кабинете начальника генерального штаба Николая Николаевича Янушкевича в присутствии военного министра Владимира Александровича Сухомлинова и министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова, было принято решение о необходимости всеобщей мобилизации, о чём было сразу по телефону доложено царю.

Утром 17 июля Николай II-ой в новой телеграмме снова убеждал германского кайзера повлиять на Австро-Венгрию. Днём он послал в Берлин к своему личному представителю при кайзере генералу Илье Леонидовичу Татищеву ещё одно письмо к Вильгельму II-му с просьбой о содействии миру. Но уже вечером того же дня под давлением военных чиновников российский император дал разрешение приступить к всеобщей мобилизации.

Однако подготовка к возможной войне в самой российской армии началась за несколько дней до этого.

Ещё 13 июля 1914 года в пять часов утра капитан Александр Арефьевич Успенский проснулся от громкого стука в дверь своей комнаты, услышав встревоженный голос вестового рядового Михаила Ерёмина:

– «Ваше Высокоблагородие! Вставайте! Тревога!».

Для него – сорока однолетнего капитана российской императорской армии уже тогда так начиналась эта Великая война.

Будучи выпускником Литовской духовной семинарии, он и должен был пойти по этой церковной стезе. Но в 1891 году девятнадцатилетний Александр Успенский на правах вольноопределяющегося пошёл служить рядовым в 108-ой Саратовский полк, так необычно начав свою блестящую военную карьеру.

Но, как выбравшего воинский путь и образованного, его сразу послали на учёбу в Виленское пехотное юнкерское училище, после окончания которого, в августе 1894 года, ему присвоили звание подпрапорщика.

Через год он уже подпоручик, а ещё через четыре года, в 1899 году – поручик. В 1903 году А.А. Успенскому присваивают звание штабс-капитана, а ещё через четыре года – капитана.

И в этом звании он прослужил почти семь лет вплоть до начала войны, командуя 16-ой ротой 106-го Уфимского пехотного полка 27-ой пехотной дивизии 3-го армейского корпуса, располагавшегося в самом центре 1-ой русской армии под командованием генерала от кавалерии Павла-Георга Карловича фон Ренненкампфа.

В это время 106-ой Уфимский пехотный полк находился в летних лагерях недалеко от города Подбродзье Виленской губернии, занимаясь повседневной военной подготовкой.

По тревоге полк выступил к Вильно, где проживала семья Успенских, прибыв туда утром 14 июля.

А 17 июля был объявлен приказ о мобилизации, а с ним и Приказ по штабу Виленского военного округа, который начинался словами:

«17 июля 1914 года, гор. Вильна.

ВЫСОЧАЙШИМ повелением, состоявшимся 17-го июля, объявлена мобилизация частей войск и управлений Виленского военного округа и первым днём назначено 18 июля…».

Поначалу российское руководство планировало провести мобилизационные мероприятия в глубокой тайне.

Но 18-го же июля на стенах зданий российских городов появились многочисленные объявления на красной бумаге о мобилизации. И на фоне всеобщего патриотического подъёма на сборные пункты сразу прибыло запасников на пятнадцать процентов больше запланированного.

Для прикрытия мобилизационного развертывания новых частей в течение первых двух суток уже приведённые в полную боевую готовность кавалерийские части и соединения были выдвинуты на границу России с Восточной Пруссией.

По завершении своих мобилизационных мероприятий и 106-ой Уфимский пехотный полк в это день выдвигался на фронт.

Перед построенным полком с речью выступил командир полка полковник Константин Прокофьевич Отрыганьев, а затем был отслужен молебен.

А завершалась торжественная церемония проводов исполнением полковым оркестром национального русского гимна «Боже царя храни!».

После окончания церемонии полк под военные марши двинулся по улицам Вильно на вокзал.

А капитан Успенский стал прощаться с семьёй.

Жена Гелена Андреевна, в девичестве Станкевич, благословила мужа, повесив ему на шею зашитый в ладанке образок «Остробрамской Божией Матери».

Александр Арефьевич тоже благословил жену и дочь Татьяну – гимназистку 5-го класса Виленской Мариинской гимназии, расцеловав плачущих жену, дочь и двух сыновей.

После тяжёлого расставания он вскочил на коня и под эскортом своих сыновей Евгения и Валентина – кадетов Полоцкого корпуса – принялся догонять роту. А сыновья проводили отца до самого вокзала, гордо идя рядом с ним и с марширующей его ротой.

Уже в вагоне военного эшелона, уходящего всё дальше от Вильно, Александр Арефьевич с грустью вспоминал минуты прощания с семьёй и с городом, в котором прошли лучшие годы его жизни.

Единственное, что утешало капитана, так это присутствие рядом с его семьёй надёжного человека, ставшего настоящим другом – ещё служившего в Управлении Губернского Воинского Начальника Виленской губернии неженатого унтер-офицера, сорокадевятилетнего уроженца деревни Пилипки – Парфения Васильевича Кочета, долгое время бывшего по совместительству воспитателем и дядькой-наставником при его сыновьях.

Парфений Васильевич жил неподалёку от дома А.А Успенского на той же улице города Вильно, поэтому при необходимости, имея связь с Управлением, мог бы быстро чем-нибудь помочь его семье.

Грустные воспоминания капитана прервали его подчинённые – командиры взводов его роты, неженатые младшие офицеры – недавно ставшие поручиками Бадзен и Кульдвер, подпоручики Врублевский и самый молодой из них – недавно прибывший в часть двадцатилетний Раевский, видимо по молодости лет вдруг почему-то не ко времени развеселившиеся.

– «Господа! Я смотрю, у вас видимо наступило нервное веселье? – спросил старший младших.

– Неужто вы не боитесь предстоящего ужаса, и вас не охватывает страх или хотя бы смутная тревога перед грядущей неизвестностью?» – продолжил он после короткой паузы в воцарившей тишине.

– «Господин капитан, конечно нам страшно, как и всем. Но мы же командиры, и на нас смотрят подчинённые. Какой пример мы им подадим, если будем бояться?» – за всех ответил старший по возрасту из поручиков командир первого взвода Александр Александрович Кульдвер.

– «И я тоже побаиваюсь. В меня даже вселилось нехорошее предчувствие надвигающейся опасности, может даже немыслимо безграничного горя» – добавил командир второго взвода поручик Иосиф Сильвестрович Бадзен.

– «Да, господа, нас ожидает горе разлуки, страданий и утрат. И от этого всего невозможно будет скрыться или избежать его. Нам всем предстоит узнать и познать все ужасы войны. И это понимаем теперь не только мы, но и те, кто остался ждать нас дома» – подвёл черту Александр Арефьевич.

А 19 июля Германия объявила войну России. На это российское общество ответило взрывом патриотизма, выразившимся, прежде всего, в повсеместных порою многотысячных манифестациях.

И Александр Арефьевич окончательно понял, что войны уже не избежать, и что к предстоящим в его жизни событиям надо теперь относиться очень серьёзно. Ведь ему, как и другим офицерам, предстоял реальный и суровый экзамен на мужество и честь.

Теперь главное – думал Успенский – это не опозориться и не осрамиться перед своей ротой. А умереть ведь всё равно суждено только один раз. И лучше это сделать красиво и на поле брани за Родину!

Ведь как многие офицеры царской армии, Александр Арефьевич был привержен идеалам чести, служения и самопожертвования во имя Родины.

На 8-ой день мобилизации, 25 июля, были уже мобилизованы все русские кадровые пехотные дивизии, и начались оперативные перевозки войск и их сосредоточение на стратегических направлениях.

В частности 106-ой Уфимский пехотный полк прибыл на железнодорожную станцию Симно, находящуюся вблизи границы с Германией, в район сосредоточения своей 27-ой пехотной дивизии.

К 13-му дню мобилизации, к 30 июля, в действующей российской армии уже было 96 пехотных и 37 кавалерийских дивизий, численность которых составляла около двух миллионов семисот тысяч человек, не считая одного миллиона резервистов и гарнизонов крепостей.

А через три дня, ко 2 августа 1914 года, на 16-ый день мобилизации было завершено развёртывание ещё и 35 пехотных дивизий второй очереди.

Но ещё 31 июля германский посол в Петербурге граф Фридрих фон Пурталес попытался добиться объяснений от министра иностранных дел Российской империи С.Д. Сазонова, и в ультимативной форме потребовал от него отменить мобилизацию, на что получил отказ.

А российский император Николай II-ой в эти же часы отправил новую объяснительную телеграмму кайзеру Германии Вильгельму II-му:

«Приостановить мобилизацию уже технически невозможно, но Россия далека от того, чтобы желать войны. Пока длятся переговоры с Австрией по сербскому вопросу, Россия не предпримет вызывающих действий».

Таким образом, Россия отказалась дать Германии положительный ответ на демобилизацию своих войск. И вечером того же дня посол Германии в России Фридрих фон Пурталес передал ноту об объявлении войны министру иностранных дел Сергею Дмитриевичу Сазонову. После этого он отошёл к окну и неожиданно заплакал.

А чуть позже, 2 августа 1914 года, передовые германские 5-ый и 6-ой армейские корпуса 8-ой немецкой армии генерал-полковника Максимилиана фон Притвица начали боевые действия на Восточном фронте, вторгшись на территорию России, заняв и разорив город Калиш в центральной Польше, а на следующий день взяв и Ченстохову.

А накануне части 27-ой пехотной дивизии 3-го армейского корпуса из 1-ой русской армии двумя походными колоннами двинулись от Симно к Вержболово.

Подходя вечером 3 августа к городу, солдаты 106-го Уфимского пехотного полка услышали шум недалёкого боя, который вели немцы против русской кавалерии.

В этот вечер и все остальные воинские части 1-ой армии, готовые к вторжению в Восточную Пруссию, закончили сосредоточение на границе с Германией.

По замыслу командования армии главным направлением удара 3-го корпуса был назначен участок фронта между городами Инстербург и Ангербург, что было предписано Приказом № 2 по 1-ой армии.

А по боевому предписанию 3-ий армейский корпус под командованием генерала от инфантерии Николая Алексеевича Епанчина в составе 25-ой пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Павла Ильича Булгакова и 27-ой пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Августа-Карла-Михаила Михайловича Адариди сосредотачивался в районе между городом Вержболово и деревнями Бержины и Шаки.

По тому же приказу всем корпусам армии предписывалось 4 августа перейти границу Восточной Пруссии, а 3-му корпусу в тот же день выйти к городу Сталупенен.

Этот приказ офицеры 13-ой, 14-ой, 15-ой и 16-ой рот 4-го батальона, которым командовал, недавно переведённый из 105-го Оренбургского пехотного полка в 106-ой Уфимский пехотный полк, подполковник Павел Иванович Красиков, выслушали уже после двадцати двух часов того же 3 августа.

Собравшись в одной хате, они отмечали в своих полевых книжках и на картах направления для атак каждой роте, которые в это время отдыхали, набираясь сил перед утренним наступлением.

Час ожидания прошёл, и наступало время действовать. Настроение офицеров было приподнятым, а многие, возможно из-за внутреннего страха, даже бодро шутили.

– «Господа офицеры! – начал наставление Павел Иванович – Нам предстоит действовать на границе Германии. А что собой представляет германская армия – всем известно. Это не сброд, а чётко организованная, хорошо вооружённая и обученная, отмобилизованная армия. Нам всем надо теперь относиться к этому … предприятию, как к серьёзной работе – продолжил он – Повторяю, что сознавая всё это, все мы твёрдо уверены и надеемся, что Бог пошлёт нам вполне заслуженную победу. Допустить обратное не позволяют ни сердце, ни разум!» – пафосно заключил командир батальона.

Взволнованные речью командира, офицеры одобрительно зашептались, обмениваясь первыми впечатлениями.

– А я лично против немцев питаю такое чувство ненависти, что готов даже на зверства!» – послышалось из угла хаты от командира 13-ой роты капитана Владимира Ивановича Барыборова.

– «И у меня такое же мнение!» – выразил теперь уже общее мнение подпоручик Врублевский из 16-ой роты.

– «Хочется проучить зазнавшихся колбасников и надолго отбить у них охоту на авантюры!» – поддержал его поручик Кульдвер.

– «Да, господа! Что будет – одному Богу известно. Но хочется верить, что Бог не в силе, а в правде!» – как бы подвёл черту подполковник Красиков.

Внезапно в хату вошёл всеобщий любимчик и герой Японской войны всегда весёлый и остроумный штабс-капитан Михаил Константинович Попов.

– «О, Мишель! Выдай-ка нам что-нибудь новенькое и весёлое!» – послышалось из сумрака комнаты от штабс-капитана Сергея Сергеевича Сазонова – командира 14-ой роты того же 4-го батальона их полка.

Взглянув на первого же попавшегося его пытливому взгляду, тщательно пережёвывавшего пищу командира 13-ой роты капитана Владимира Ивановича Барыборова, «Мишель» тут же выдал, слегка подкручивая кончики своих мушкетёрских усов:

– «Господин капитан, вам не стоит сейчас есть так много! Потому что, если ранят в живот, то из-за переполненного пищей желудка смерть неминуема!».

В ответ бравый и уверенный в себе капитан рассмеялся, но есть на всякий случай перестал.

Но, видимо поняв, что начал со слишком минорной ноты, «Мишель» мгновенно перестроился и обрадовал очередного попавшему ему на язык офицера, коим стал капитан Гедвилло:

– «А вы, господин капитан, непременно станете генералом!».

Воспрявшие духом офицеры стали наперебой просить пророка «Мишеля» дать предсказания и их судьбе, но в этот момент Александр Арефьевич вышел во двор.

А когда круг замкнулся, а Успенский вернулся, кто-то спросил «Мишеля» и о его судьбе, что даст ему война.

– «Господа, а мне непременно будет деревянный крест, потому что в японскую войну я его не получил».

Это предсказание «Мишеля» побудило некоторых из присутствовавших офицеров на всякий случай обменяться своими домашними адресами.

Затем офицеры, утомлённые дневными хлопотами по размещению своих частей, разошлись спать по своим подразделениям, но мало кто из них смог теперь спокойно заснуть, тем более выспаться, волнуясь от осознания серьёзности обстановки.

И ранним утром 4 августа, уже русская армия, силами двух армий Северо-Западного фронта перешла границу Восточной Пруссии, начав Восточно-Прусскую операцию. А разработали её и опробовали в оперативно-тактической игре ещё в 1911 году.

По этому плану 1-ой армии предписывалось атаковать левый фланг немецкой группировки в Восточной Пруссии и отрезать её от Кенигсберга, блокировав этот город.

А 2-ой армии предписывалось, обойдя Мазурские озёра и болота с юга, атаковать правый фланг немцев, отрезав его от Вислы, и совместно с 1-ой армией окружить немецкую группировку.

Но времени на подготовку этой операции у российского военного руководства практически не было, так как срочность её проведения буквально диктовалась просьбой о помощи со стороны Франции, подвергшейся мощному удару германской армии.

И французский посол в России Жорж Морис Палеолог уже через четыре дня после начала войны взывал к Николаю II-му:

– «Я умоляю Ваше величество приказать Вашим войскам немедленное наступление, иначе французская армия рискует быть раздавленной».

Как и полагалось по замыслу этой операции, разработанной в Ставке под руководством Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, 1-ая русская (Неманская) армия под командованием генерала от кавалерии Павла-Георга Карловича Ренненкампфа двигалась с северо-востока от Мазурских озёр, от реки Неман, на запад к Кёнигсбергу.

А 2-ой (Наревской) армии под командованием, зарекомендовавшего себя талантливым военачальником, генерала от кавалерии Александра Васильевича Самсонова было предписано двигаться от реки Нарев на север – в обход Мазурских озёр с юго-запада.

В четыре часа утра 4 августа 1914 года, ещё в предрассветных сумерках и сквозь белёсый туман в низинах, роты 106-го Уфимского полка начали движение к границе с Германией.

Восход Солнца колонны полка встретили на марше, и уже засветло перешли российско-германскую границу. Как-то быстро и само собой перед глазами солдат промелькнули пёстрые пограничные столбы с двуглавыми русскими орлами и одноглавыми немецкими.

В этот момент какое-то непривычное всё усиливающееся внутреннее волнение вновь охватило капитана Успенского.

Он словно своим нутром теперь чувствовал неизвестность и непоправимость, даже фатальность происходящего, но теперь ещё ярче и острее.

– Да, Россия уже позади! – мелькнула у него мысль.

В первый день конечными пунктами продвижения его 27-ой пехотной дивизии были назначены населённые пункты Восточной Пруссии Будвейчен, Гёрритен и Допенен.

После почти пятичасового перехода, в девять часов утра, когда Солнце было уже высоко, его рота остановилась на малый привал в высокой ржи с редкими васильками. Собравшиеся вместе офицеры закусывали и шутили, что уже ждут повышенных суточных за переход германской границы.

А вокруг пока всё было тихо и красиво. Прекрасное утро с ярким и тёплым Солнцем, ясным и безоблачным небом, ещё не пожухшими травами с пёстрыми цветами на лугах, с жужжащими осами над ними и душистым августовским ароматом спелых трав и цветов, пока мирно пьянило.

– Да! Сейчас только жить и жить! Только в такое время ты ясно понимаешь и ощущаешь цену жизни, которую совсем не замечаешь и не ценишь в мирное время – с какой-то тоской подумал Александр Арефьевич.

Но его полк двинулся дальше.

И в этот момент немцы открыли артиллерийский огонь по идущим колоннам.

А вскоре послышалась и ружейно-пулемётная пальба.

Сразу перейдя с марша в наступление, 106-ой Уфимский пехотный полк вступил в тяжёлый встречный бой с немцами у города Сталупенен.

А ещё раньше, в девять часов утра 4 августа, при выходе из Эйдкунена первой нападению немцев подверглась колонна 98-го Юрьевского пехотного полка 25-ой пехотной дивизии их же 3-го армейского корпуса.

Этот полк также получил приказ о наступлении, и в семь часов утра 4 августа пересёк границу Российской империи в составе 1-ой бригады 25-ой пехотой дивизии 3-го армейского корпуса начав движение по шоссе тоже на немецкий город Сталупенен.

А там их всех на заранее подготовленных и укреплённых позициях поджидал 1-ый немецкий армейский корпус генерала Германа фон Франсуа.

98-ой Юрьевский пехотный полк до 17 июля также находился в летних лагерях, в четырёх километрах от города Двинска Витебской губернии на берегу реки Западная Двина, когда из штаба 25-ой пехотной дивизии был получен приказ о мобилизации.

И этот полк, как и все другие полки дивизии, тоже приступил к комплектованию личным составом по штатному расписанию военного времени.

Командиром 1-го батальона полка был недавно получивший звание подполковника и назначенный на эту должность кадровый офицер Дмитрий Николаевич Постников – старший товарищ капитана А.А. Успенского, как и он окончивший Виленское пехотное юнкерское училище.

Он также начал свою воинскую службу в девятнадцать лет рядовым, но в 103-ем Петрозаводском пехотном полку.

И также в 1907 году в чине капитана был переведён в свой полк на должность командира роты. И почти также у него дома теперь осталась жена, но с четырьмя детьми.

После всех мобилизационных мероприятий, завершённых к 25 июля, его полк пятью эшелонами был отправлен на железнодорожную станцию Олита, прибыв на место постоянной дислокации к 27 июля, заняв боевые позиции в двадцати – тридцати вёрстах от одноимённого города.

Вечером 29 июля расположение полка на большой высоте неожиданно облетел, видимо совершавший разведку, немецкий аэроплан. Открытая солдатами ружейная стрельба его только отогнала, но не повредила. И все поняли, что первого боя осталось ждать недолго.

И через три дня, 1 августа, командир полка полковник Владимир Александрович Желтышев получил приказ о наступлении 1-ой армии, и его полк в походном порядке двинулся к городу Волковышки.

А уже 2 августа по раскисшим от начавшихся дождей дорогам этот полк подошёл к городу Вержболово, около которого и произошло его первое боевое столкновение с противником.

На 13-ую роту капитана Александра Николаевича Вишнеревского легла основная тяжесть боя за деревню Бояры, которая в течение дня переходила из рук в руки, пока с сумерками бой не затих.

А 14-ая рота капитана Андрея Афанасьевича Молчанова в это время прикрывала артиллерию, находясь в резерве.

В тот день этот бой оказался не единственным. Столкновения уже шли по всей линии соприкосновения частей 1-ой армии с противником. Но пока они больше были разведкой боем.

Но теперь, в этот день 4 августа, 98-ой Юрьевский пехотный полк, так же, как и находившийся южнее 106-ой Уфимский пехотный полк, сразу с марша вступил в бой, получив приказ наступать на Сталупенен.

Преодолевая ожесточённое сопротивление немцев, 1-ый батальон Юрьевского полка под командованием подполковника Дмитрия Николаевича Постникова наступал севернее линии железной дороги Эйдкунен – Сталупенен.

Не смотря на сильный огонь со стороны немцев, при поддержке 2-го батальона подполковника Яна Ильдефонсовича Энгельмана, наступавшего параллельно и южнее железнодорожных путей, 1-ый батальон к полудню оттеснил противника, и через полтора часа продвинулся к деревне Пешикен.

На этом направлении 1-ый и 2-ой батальоны 98-го Юрьевского полка тесно взаимодействовали с наступавшими севернее батальонами 99-го Ивангородского пехотного полка.

На узком участке фронта батальоны всех этих трёх полков действовали фактически в зоне прямой видимости друг друга.

В один из моментов чуть затихшего боя, Александр Арефьевич стал свидетелем героического поступка неизвестного ему капитана – командира роты Ивангородского полка.

Тот, раненый в грудь, плечо и бедро, весь перепачканный кровью, встав во весь рост, буквально сверкая глазами, крикнул не выдержавшим сильного огня и начавшим отходить солдатам:

– «Куда!? Ошалели?! Где противник? Вон где! Ивангородцы, вперёд!».

Крик, вид и жест этого героя, показывавшего окровавленной рукой в сторону немцев, заставил солдат сконфузиться, остановиться и повернуть в сторону неприятеля.

Немцы вели прицельный и всё усиливавшийся огонь по наступающей русской пехоте с хорошо подготовленных, укреплённых и замаскированных позиций.

Вокруг капитана Успенского стали падать на землю убитые и раненые солдаты его роты. А первым из офицеров полка был убит, как он себе и предсказал, «Мишель» М.К. Попов.

Звуки свистящих и разящих пуль, вой мин и снарядов, их громкие с треском разрывы с дымом и фонтанами земли, песка и камней, крики и стоны раненых, агонии корчащихся на земле умирающих – представляли ужасное зрелище, производя гнетущее впечатление.

Не выдержав шквала смертельного огня, ложились на землю и уцелевшие солдаты, не желавшие попусту лезть под пули. Животный страх сковал залегшие цепи русской пехоты.

Чувство ужаса и страха смерти овладело и Александром Арефьевичем, уже мысленно прощавшимся с жизнью.

Он просто исступленно молил Бога, если на то его воля, чтобы его жизнь он отнял сразу, чтобы не мучиться с тяжёлым ранением.

Но вскоре цепи русской пехоты перебежали на новую позицию.

Это стало возможным благодаря смелому и благоразумному действию командира 13-ой роты капитана В.И. Барыборова.

Его рота захватила господствующую высоту с тремя соснами и с неё открыла по противнику огонь, прикрывающий русские залегшие цепи.

Но в этот момент он был ранен, как и предсказывал накануне «Мишель» в живот, но к счастью выжил!

Тут же Александр Арефьевич несколько взбодрился.

– Вот я и остался жив! Значит, так Богу угодно! – мелькнула у него радостная, но чисто эгоистическая мысль.

Нужно скорее открыть огонь. Для этого указать взводным цели и напомнить о прицеле, пополнить запас патронов. Значит, предаваться страху некогда. И согласно приказу надо взять Допенен! – решил взявший себя в руке капитан – Ведь в первом бою боятся все, но герои и трусы ведут себя по-разному.

Несмотря на всех охвативший страх, успокоившийся капитан Успенский, направил свою роту на южную опушку около деревни Допенен.

И при поддержке других частей его рота смогла ворваться в деревню.

Однако невнимательность к флангам привела к разгрому соседнего полка и отступлению всей 25-ой пехотной дивизии к границе.

И лишь под напором остальных частей 1-ой русской армии немцам пришлось отступить самим.

Такое отчаянное сопротивление 1-го немецкого корпуса под командованием генерала от инфантерии Германа фон Франсуа, первым вступившего в бой с русской армией, было вызвано нарушением им категорического приказа командующего 8-ой германской армией генерал-полковника Максимилиана фон Притвица, приказавшего своим корпусам не ввязываться в бои с неприятелем, а отступать.

Генерал Франсуа наоборот, энергично выдвинул свой корпус в район города Сталупенен, намереваясь остановить наступление 3-го русского корпуса всего лишь в восьми километрах от границы с Россией.

И для вошедших на территорию Восточной Пруссии частей 3-го русского армейского корпуса это стало полной неожиданностью.

Но, несмотря на отчаянное и ожесточённое сопротивление противника, после полудня 106-ой Уфимский пехотный полк, проявив чудеса отваги при штурме укреплённых позиций, захватил и деревню Гёрритен.

Немцы провели ряд отчаянных контратак, и к вечеру деревню пришлось оставить, а с наступлением темноты постепенно затих и бой.

А в окрестностях уже горели другие деревни и усадьбы, загоревшиеся от артиллерийского огня.

Вдали виднелось зарево и над Эйдкуненом.

И уже в полной темноте возвращаясь в расположение полка, временно объединённые под командованием капитана А.А. Успенского 13-ая, 14-ая и 16-ая роты наткнулись на разбитую батарею 27-ой артиллерийской бригады их дивизии.

Оставшийся за командира батареи прапорщик просил о помощи. Вся прислуга и наводчики батареи, кроме одного, и все лошади были убиты или ранены.

Прапорщик боялся, чтобы орудия не достались бы немцам.

Тогда капитан А.А. Успенский остановил своих уставших и изнурённых солдат, и они вытащили на шоссе и прокатили по нему почти полторы версты три орудия, а на руках пронесли ещё и ящики со снарядами.

Потом всё сдали их артиллерийскому офицеру, подъехавшему к ним на запасных лошадях с ездовыми.

И по дороге они, всё ещё возбуждённые, обменивались впечатлениями от первого боя.

Прибыв в расположение полка, Александр Арефьевич дал приказ ротам разместиться на ночлег в ближайших сараях и накормить солдат из походных кухонь.

Сам же он поспешно лёг на грязную солому в каком-то сарайчике с дырявыми стенами. У него уже не было физических сил искать себе ночью лучшее место для ночлега.

Все офицеры его роты всё ещё были возбуждены и потрясены от прошедшего боя. Несмотря на усталость, нервное потрясение не давало многим заснуть. А кто засыпал, тот во сне бредил ужасами боя.

А некоторые командиры даже вскакивали и кричали, отдавая команды, словно продолжая видеть пережитое.

И только к рассвету все угомонились и забылись в крепком сне.

А проснулись они с вопросом, что будет сегодня, что делают немцы и где они? Но на утро 5 августа бой не возобновился, так как немцы отступили.

По полученным из штаба дивизии сведениям немцы ушли и из Сталупенена, оставив лишь незначительные силы сторожевого охранения.

Тогда командование дало приказ занять этот город, предварительно произведя в нём разведку, дабы не нарваться на засаду.

Но город оказался пуст. В нём не осталось даже жителей.

И на ночлег полк разместился на его западной окраине.

Но для сохранения скрытности расположения полка было приказано костров не разводить. Поэтому солдаты легли спать в полной темноте и не имея возможности согреться.

Александр Арефьевич обходил расположение рот, множество раз наводя свет своего фонарика на спящих непробудным сном уставших солдат.

Он прекрасно понимал, что нервное напряжение его храбрых солдат в прошедшем кровопролитном бою было столь сильным, что теперь сон был единственным спасением для них от буквально валившей с ног усталости.

Наутро перед командирами разных уровней встал вопрос оказания помощи своим раненым, ибо их положение становилось ужасным.

Но такая помощь пока оказалась не на высоте, медико-санитарная служба не была ещё налажена в полной мере.

Перевязочные пункты были далеко, а санитаров с носилками для переноски раненых вообще не было видно.

Не дождавшись своевременной помощи, многие раненые умирали прямо на поле боя.

А те, которые могли самостоятельно двигаться, сами выбирались на дорогу, ожидая, что там их увидят и окажут помощь.

Медико-санитарные службы и прифронтовые лазареты не справлялись с большим потоком раненых. Но русский солдат был терпелив.

А действия русской армии в самые первые дни войны были весьма успешными.

Это было доказано в крупном Гумбинен-Гольдапском сражении, завершившегося 7 августа победой 1-ой русской армии над немного превосходящей её 8-ой немецкой армией генерал-полковника Максимилиана фон Притвица.

Сражение началось атаками немцев на флангах. На русском правом фланге немцы поначалу разбили 28-ую пехотную дивизию.

Добились они успехов и на левом фланге 1-ой русской армии.

Однако в центре позиции все атаки германского 17-го корпуса под командованием генерала Августа фон Макензена разбились о стойкость 3-го корпуса генерала от инфантерии Николая Алексеевича Епанчина, и в первую очередь 27-ой пехотной дивизии.

И особую отвагу в этом сражении проявил 106-ой Уфимский полк, занимавший позиции у деревни Маттишкемен. Он целый день сдерживал наступление превосходящих сил противника. А вечером, при отступлении противника, уфимцы сумели взять значительные трофеи: 4 орудия с 8-ю ящиками со снарядами, 6 пулемётов и около 900 винтовок.

Капитан А.А. Успенский после боя делился впечатлениями со своим командиром:

– «Когда немцы подошли шагов на семьсот, я отдал приказ открыть огонь! А их было столько много, что моя рота стреляла фактически с постоянным прицелом! А когда бой дошёл до высшего напряжения, у меня даже сердце задрожало,… кто же устоит? А ум мой подсказывал, кто первым начнёт отступать – тот погиб! Нам всё же помогало боевое товарищество, подвиги однополчан, мысли об оставшейся далеко в тылу семье, истинно христианская вера в Бога! Они позволяли побеждать страх и оставаться, прежде всего, людьми!».

Это сражение стало крупнейшим успехом русского оружия в начавшейся войне. Немецкая 8-ая армия отступила, открыв дорогу 1-ой русской армии вглубь территории Восточной Пруссии.

В первые дни войны немцы были ошеломлены подготовкой и выучкой русской армии, части которой уже в первом бою показали превосходные боевые качества: упорно оборонялись и отлично стреляли, а, переходя в контратаки, храбро и стремительно вели штыковые бои.

Сказалась эффективная боевая подготовка войск, проводимая Ранненкампфом в мирное время ещё в бытность его командующим войсками вверенного ему Виленского военного округа. К тому же проведённая перед войной военная реформа 1907–1910 годов, наконец, дала о себе знать.

Многократно увеличенные перед войной военные расходы позволили России даже в мирное время иметь армию в два миллиона человек.

А в 1912 году принятый новый Устав полевой службы оказался самым совершенным уставом своего времени. Он мотивировал рядовых и командиров на проявление личной инициативы. Да и вся военная Доктрина Российской империи была наступательной.

И теперь, во многом благодаря этому, потеряв сначала в обороне, а затем в контрнаступлении десять тысяч убитыми, при почти девяти тысячах убитыми и шести тысячах пленными у немцев, 1-ая русская армия всё же оттеснила противника за линию Велау – Летцен.

Поначалу Ренненкампф отдал приказ на преследование отступающего противника. Однако, вследствие больших потерь, отставания тылов, чрезвычайной усталости личного состава армии, несколько дней усиленными маршами по 25–30 километров передвигавшейся без отдыха, Ренненкампф временно отменил свой приказ.

А командующий Северо-Западным фронтом генерал от кавалерии Яков Григорьевич Жилинский неверно оценил ситуацию, в открытом радио-эфире приказав 1-ой армии вообще остановиться.

Командование фронтом не имело ни разведданных о противнике, ни данных о состоянии собственных тылов. К тому же оно не принимало во внимание соображения командующих армиями.

Поэтому весь план операции, без сосредоточения всех сил, без проведения разведки боем, без организации тыла на деле превратился в череду, в том числе и неудачных, импровизаций.

В этот период командование Северо-Западным фронтом, обнаружив перед своей наступающей 1-ой армией быстрое отступление немецких войск, решило, что противник уже отходит за Вислу, и, сочтя операцию выполненной, изменила для Ренненкампфа первоначальные задачи.

Поэтому бедствие населения восточной Пруссии, спасавшегося от русской армии, было недолгим. До полумиллиона человек устремились к Кенигсбергу, пытаясь укрыться за стенами его крепостей. А более десяти тысяч беженцев отправились на лодках по водам Балтийского моря к Данцигу.

Русские солдаты по красивым шоссе входили в богатые и ухоженные, обезлюдевшие прусские городки и сёла, безмолвие в которых нарушалось лишь мычанием не доеных коров.

Они с изумлением смотрели на уютные немецкие сёла с булыжными мостовыми, на крестьянские усадьбы с черепичными крышами, и на обилие кругом растущих фруктовых деревьев с висящими на них никем нетронутыми плодами.

– «Вашсокбродь! – обратился, всегда находившийся вестовым при командире роты, рядовой из Нижегородской губернии Михаил Ерёмин к капитану А. А. Успенскому – А зачем этим немцам нужно было с нами воевать-то, раз у них и так всё есть!?» – показывая ему на накрытый стол с обильной и ещё неостывшей едой.

Но вошедший в дом капитан, сняв фуражку и машинально отирая лоб, будто бы не слыша вопроса подчинённого и, наверно, думая о чём-то своём, вслух сказал, а потом и неожиданно приказал:

– «Да-а, странно это! Они словно вышли на пять минут?! Будто думают или знают, что мы здесь ненадолго?! Они, наверно, бежали в ближайший лес, или вообще сидят в каком-нибудь потайном подвале, и ждут, когда мы уйдём?! Ну, ладно! Сообщи всем мой приказ, что за мародёрство будет суровое наказание, вплоть до расстрела!».

– «Есть, вашсокбродь! – взял под козырёк вестовой – разрешите исполнять-с?!».

И действительно, такой приказ был не напрасен, ибо непонимание увиденных картин русскими солдатами-крестьянами, обычная человеческая зависть и просто жадность, перемешанная с местью и ощущением собственной силы и правды, иногда приводили русских солдат к мародёрству.

– «Странно! А ведь немецкие власти требовали эвакуации своего населения. Я ведь сам видел ещё в приграничном Илове развешанное распоряжение его жителям покинуть город к двум часам дня, не увозя с собой никакого имущества!» – делился в собравшейся офицерской компании командир 16-ой роты 106-го Уфимского пехотного полка капитан Александр Арефьевич Успенский.

– «Да! Недаром вон дороги забиты беженцами! Мы наступали от Фридлянда, так из-за обилия повозок не могли проехать. Пришлось их разворачивать обратно и отправлять по домам» – не поняв подоплеки, ответил ему командир 15-ой роты капитан Лонгин Францевич Гедвилло.

– «И чего там только не было! И большие, и пароконные фурмáнки, и другие доверху нагруженные всяким скарбом подводы, и даже ручные тачки с вещами! А шли женщины с детьми и стариками, скот гнали! В общем, загородили нам дороги!» – добавил командир 14-ой роты штабс-капитан Сергей Сергеевич Сазонов.

– «Так они же боятся нас, потому и уходят! Наши бы тоже ушли!» – неожиданно, но робко вмешался в разговор самый молодой подпоручик – совсем недавно выпущенный из Виленского пехотного юнкерского училища – Иван Мартынович Раевский, пытаясь вернуть разговор к теме, заданной его командиром капитаном А.А. Успенским.

Тот с благодарностью взглянул на подчинённого и продолжил свою мысль:

– «Я, господа, имел ввиду, что здесь всё как-то странно! Как будто жители не эвакуировались, а отошли по надобности?! Что-то здесь не так!».

Тут-то собравшиеся офицеры и поняли проявившийся нюанс.

А первым откликнулся всегда хорошо ориентировавшийся в подобных щекотливых ситуациях, уже чуть захмелевший, но всегда державший нос по ветру, случайно зашедший на огонёк их полковой адъютант, штабс-капитан Борис Зиновьевич Цихоцкий.

– «Да, господа! Ведь среди возвращённых жителей Пруссии нашлись шпионы и диверсанты! И нам пришлось некоторые семьи уже по-настоящему выгонять из их домов! – вдруг вспомнил он – Да, и я, господа, прекрасно это помню! – продолжил осведомлённый адъютант – Да что там? Вот этот приказ как раз у меня здесь, в кармане – полез он в нагрудный карман, доставая изрядно измятый листок, и громко зачитывая:

– «Ввиду явно враждебного к нам отношения немецкого и еврейского населения, удалять всех жителей мужского пола рабочего возраста вслед за отступающим неприятелем, тщательно осматривая госпитали, больницы, поручая это дело офицерам, объявлять военнопленными всех находящихся там здоровых и отправлять их немедленно в тыл. Излишек собранных или обнаруженных в складах запасов выводить в Россию, имущество частных лиц, проявивших враждебные действия против нас уничтожать немедленно».

– «Так что, штабс-капитан, и вам, видимо, пришлось изрядно потрудиться!?» – со скрытой иронией обратился к штабс-капитану Цихоцкому капитан Успенский.

Но тот промолчал, недобро сверкнув своими серыми очами. Некоторые офицеры что-то тихо пробубнили, другие же молча и понимающе переглянулись.

– «Ну, всё, господа офицеры, пора и честь знать! Расходимся по вверенным нам подразделениям!» – закончил стихийный пикник старший по званию – командир их 4-го батальона подполковник П.И. Красиков, и офицеры разошлись спать, ведь завтра их ждали новые испытания.

Теперь основные силы 1-ой армии Ренненкампфа были направлены не навстречу 2-ой армии Самсонова, а на отсечение Кенигсберга, где по предположению командующего фронтом укрылась часть 8-ой армии, и на преследование «отступавших к Висле» немцев.

В то же время и командующий 2-ой армией А.В. Самсонов, в свою очередь, решил перехватить «отступавших к Висле» немцев.

Он настоял перед командованием фронта на перенесении главного удара своей армии с северного направления на северо-западное, что привело к тому, что русские армии стали наступать по расходящимся направлениям и между ними образовалась огромная брешь в 125 километров.

Получилось так, что в этот период и Ставка Верховного Главнокомандования и командующие фронтом и армиями принимали решения, не основанные на реальной ситуации, что позволило противнику беспрепятственно перебросить большинство своих войск против 2-й армии, оставив против 1-й армии лишь незначительные заслоны.

Теперь немцы смогли полностью сосредоточиться на действиях против 2-ой русской армии, и в период 13–17 августа нанесли ей поражение в сражении при Танненберге.

Трагичной оказалась и судьба её командующего – пятидесятичетырёхлетнего генерала от кавалерии Александра Васильевича Самсонова.

Ещё будучи руководителем военного училища, он запомнился юнкерам образованным военным, образцовым командиром и справедливым администратором, непримиримо относящимся к неуставным взаимоотношениям и другим нарушениям воинской дисциплины и христианской этики.

В войне с Японией командир Уссурийской конной бригады генерал-майор А.В. Самсонов приобрёл репутацию идеального кавалерийского командира. Проявив себя во многих победных боях, он вскоре возглавил Сибирскую казачью дивизию, с которой также одержал множество побед, получив чин генерал-лейтенанта.

После войны с Японией Александр Васильевич был начальником штаба Варшавского военного округа, наказным атаманом Войска Донского, Туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа, войсковым наказным атаманом Семиреченского казачьего войска.

Будучи генерал-губернатором Туркестана, Самсонов, как талантливый администратор, наладил мирные отношения между русскими и местным населением, активизировал просветительскую деятельность, содействовал развитию хлопководства, водоснабжения и орошения земель края.

В 1910 году ему было присвоено звание генерала от кавалерии. Летом 1914 года Александра Васильевича вызвали в Варшаву из отпуска, который он проводил с семьёй на Кавказе, и назначили командующим 2-ой армией.

Ещё 19 июля в Варшаве А.В. Самсонов встретился с командующим Северо-Западным фронтом генералом от кавалерии Яковом Григорьевичем Жилинским, который посвятил его в план предстоящих действий 1-ой и 2-ой армий при осуществлении наступательной Восточно-Прусской операции русской армии.

Понимая всю сложность, пока неподготовленность и опасность задуманной операции в Восточной Пруссии генерал от кавалерии А.В. Самсонов всё же счёл своим долгом её осуществить.

Получив директиву о скоропалительном наступлении его армии, он вышел от Главнокомандующего фронтом в весьма подавленном и даже в упадническом настроении.

23 июля прибыв в свой штаб в Остроленке, вступивший в должность командующего 2-ой (Наревской) русской армией, Александр Васильевич Самсонов медленно опустился на стул и, молча посидев минуту, закрыв лицо руками, удручённо произнёс начальнику штаба:

– «Мы с нашей армией предназначены на роль жертвы. Это моя Голгофа».

Ведь этот мужественный человек уже ясно осознавал сложившуюся вокруг его армии ситуацию.

Но, преодолев мрачные предчувствия и тяжкое осознание возможной предстоящей гибели, опытный командир нашёл в себе силы, поднялся, перекрестился и отдал необходимые распоряжения о роковом для своей армии наступлении, в провале которого он был заранее уверен.

И он сам, и его ближайшие подчинённые, начиная с начальника штаба армии, начальники оперативного, разведывательного и отделения связи служили перед войной в разных местах, и не имели той спайки командиров, которая необходима на войне, особенно в первых боевых столкновениях.

Начальник штаба армии генерал-майор Пётр Иванович Постовский был назначен на свой пост лишь 6 августа с должности начальника 1-ой Кавказской стрелковой бригады, которой командовал чуть больше года. До этого он занимал должность генерал-квартирмейстера (начальника снабжения) Варшавского военного округа. Так что хотя бы с театром предстоящих военных действий был знаком.

Состав высших чинов армейского управления 2-ой армии был подобран крайне неудачно. Не только у начальника штаба армии, но и у четырёх из пяти начальников штабов корпусов не было боевого опыта. К началу операции они не участвовали ни в одном сражении.

Это должно было сказаться самым отрицательным образом на управлении вверенными им частями, с которыми они даже не были достаточно знакомы. Серьёзный боевой опыт отсутствовал и у большинства других военачальников рангом ниже.

Сборный состав штаба армии, недостаточное знакомство с подчинёнными частями значительной части генералитета, отсутствие должного командного стажа у некоторых военачальников, и многие другие факторы, конечно, повлияли на результат действий 2-ой армии.

А пока, раньше вступившая в соприкосновение с противником, 1-ая армия Ренненкампфа 4 августа наносила поражение передовому немецкому корпусу у Сталупенена, а 7 августа во встречном сражении заставляла отступить основные силы 8-ой немецкой армии в Гумбинен-Гольдапском сражении, 2-ая армия Самсонова, ускоренным маршем преодолев за три дня более восьмидесяти километров пути по песчаным дорогам, также перешла границу Восточной Пруссии, но лишь 8 августа.

Наступала она в направлении Ортельбург – Вилленбург, 9 августа заняв эти города. Также армия Самсонова заняла города Нейдельбург и Сольдау, опасно растянувшись по всему фронту своего наступления.

Своими опасениями о дальнейшем ходе операции Александр Васильевич делился в своём сообщении командующему фронтом генералу Я.Г. Жилинскому:

– «Необходимо организовать тыл, который до настоящего времени организации не получил. Наша территория опустошена. Лошади давно без овса. Хлеба нет. Подвоз из Остроленки невозможен».

Но командующий фронтом, невзирая на отставшие тылы и скудные сведения о намерениях противника, каждый день требовал от А.В. Самсонова лишь ускорить движение его армии.

Поначалу, не встречая серьёзного сопротивления противника, 2-ая армия занимала промежуточные населённые пункты.

Но Александр Васильевич, предчувствуя ловушку, постоянно просил у Жилинского разрешения развернуть 2-ую армию уступом с северо-запада на север, чтобы наступать по сходящимся направлениям с армией Ренненкампфа.

И лишь после трёхдневных переговоров со штабом фронта такое разрешение было получено.

Но время было упущено, да и разрешение было дано с оговорками – от его армии направить на север лишь один правофланговый 6-ой корпус под командованием Александра Александровича Благовещенского.

Это привело к отрыву корпуса в составе двух пехотных дивизий (4-ой Н.Н. Комарова и 16-ой Г.К. Рихтера) и 22-го Донского казачьего полка от главных сил армии.

Кроме того, по приказу Верховного главнокомандующего, дабы избежать окружения с юга, левофланговый 1-ый корпус генерала от инфантерии Артамонова был оставлен почти в тылу 2-ой армии в Сольдау.

Командование Северо-Западным фронтом не довело до командующего 2-ой армией, что этот корпус теперь находится в его распоряжении, к тому же без приказа командующего фронтом его передислокация запрещалась.

И вообще, с составом армии Самсонова происходила постоянная чехарда. Её корпуса то входили в состав 2-ой армии, то изымались из её состава в 1-ую армию или переводились в резерв. Поэтому корпусной состав армии Самсонова всё время менялся, но в основном в сторону уменьшения.

Генералу А.В.Самсонову сначала подчинили Гвардейский корпус, но через три дня Я.Г. Жилинский его почему-то отобрал, не предупредив об этом командующего армией. Из-за этого Александр Василевич лишние сутки считал, что этот корпус по его приказу всё ещё наступает, пока командир корпуса сам не доложил о приказе Жилинского.

То же происходило и с другими корпусами. Генералу Самсонову подчинили 23-ий корпус, но из его состава вывели в резерв фронта пехотную дивизию Л.О. Сирелиуса.

На некоторое время у А.В. Самсонова забирали и дивизию Мингина, дислоцировав её в Новогеоргиевске. Но потом, спохватившись, возвратили её, и той пришлось форсированным маршем догонять свой корпус.

Также по приказу Жилинского артиллерию 23-го корпуса оставили в Гродно, а корпусную конницу, уже по приказу Ставки, отправили на Юго-Западный фронт.

И ещё до передачи Ренненкампфу 2-го корпуса, неподвижно находившегося у Мазурских озёр, тот формально подчинялся Самсонову, но связь с ним осуществлялась только через штаб фронта. В иные моменты под командованием Самсонова оказывалась всего лишь половина его армии.

К тому же положение армии Самсонова усугубилось не только слабой разведкой сил противника, но и нарушением связи. Так как, отходя, немцы вывели из строя телефонную и телеграфную связь. Передача же радиосообщений постоянно прослушивалась противником, знавшим теперь о намерениях и планах действий русской 2-ой армии.

Поначалу наступление по инерции развивалось успешно.

Ещё 11 августа 15-ый корпус атаковал немцев, заставив их отступить.

Однако после тяжёлой атаки войска устали.

Снабжение корпуса отставало, а у командования не было разведывательной информации о противнике.

Генерал А.В. Самсонов опять запросил у штаба фронта разрешение на приостановку наступления и обеспечение своего правого фланга всем необходимым.

Но генерал Я.Г. Жилинский обвинил генерала А.В. Самсонова в трусости и потребовал продолжения наступления.

А на просьбу командиров 15-го и 13-го корпусов Мартоса и Клюева дать их войскам отдых, чтобы подтянуть тылы и наладить снабжение, теперь уже оскорблённый Александр Васильевич ответил отказом.

Вместо наступления на север для соединения с 1-ой армией Ренненкампфа Самсонов вынужденно перенёс направление наступления на запад, к Остероде.

Поэтому 15-ый корпус начал движение, имея на своём левом фланге прикрывавший его 1-ый корпус Артамонова, а 6-ой корпус Благовещенского находился уже в пятидесяти километрах северо-восточнее остальной армии.

И части 2-ой армии ещё сильнее растянулись по фронту.

Наступавшая в самом центре фронта 2-ой армии 6-ая пехотная дивизия генерала Торклуса из 15-го корпуса, в составе 21-го Муромского пехотного полка, принимавшего участие ещё в 1831 году в усмирении польского мятежа, ведя борьбу с повстанцами в Беловежской пуще, а также 22-го Нижегородского, 23-го Низовского и 24-го Симбирского пехотных полков, не имея резервов, не смогла развить свой успех и остановилась около города Мюлен. И всё наступление по центру фронта 13-го, 15-го и 23-го корпусов генералов Клюева, Мартоса и Кондратовича было остановлено перегруппировавшейся 8-ой немецкой армией и резервами, к тому времени быстро переброшенными по железным дорогам из Франции.

А 12 августа генерал А.В. Самсонов, наконец, получил сведения о концентрации немецких войск в районе своего правого фланга.

Но предложение Александра Васильевича развернуться против них командующий фронтом Жилинский отверг, приказав продолжить наступление.

Утром 13 августа Самсонов отдал соответствующие приказы своим центральным корпусам. И в тот же день армия Самсонова натолкнулась на неожиданно сильное сопротивление немцев.

Две русские армии теперь опять двигались не по сходящимся, а по расходящимся направлениям. Более того, 2-ая армия двигалась в западню, устроенную для неё немцами.

Генерал Пауль фон Гинденбург, вместо Максимилиана фон Притвица возглавивший теперь 8-ую немецкую армию, утвердил план операции по разгрому 2-ой русской армии генерала А.В. Самсонова.

Этот план был представлен ему начальником штаба генералом Эрихом Людендорфом. А разработан план был начальником оперативного управления его штаба, большим специалистом по России, бывшим ранее военным атташе в Санкт-Петербурге, подполковником Максом Хоффманом. До этого он служил под руководством генерала фон Шлиффена в русском отделе Германского генерального штаба.

Немцам теперь были известны все планы русского командования. Это и перехваченные незашифрованные радиосообщения, и из документов, попавших к немцам после аварийной посадки на их позиции самолёта с русским лётчиком-курьером.

Оставив перед 1-ой армией Ренненкампфа лишь отряды прикрытия, Гинденбург перебросил все свои войска для окружения 2-ой армии Самсонова. И началось так называемое сражение при Танненберге.

А 13 августа 1-ый немецкий корпус генерала Германа фон Франсуа атаковал 23-ий русский корпус генерала Киприана Антоновича Кондратовича, заставив его отступать к городу Нейденбург.

Поэтому между 1-ым и 15-ым корпусами 2-ой русской армии образовался опасный разрыв.

В этот же день немецкие войска под командованием генерала Августа фон Макензена атаковали изолированный от основных сил армии 6-ой корпус генерала от инфантерии А.А. Благовещенского, выбив его части из Бишофсбурга.

Две дивизии корпуса потеряли 7.500 человек и отступили в полном беспорядке, при этом командир корпуса бросил войска и бежал в тыл.

Заставив отступить 6-ой корпус 2-ой русской армии, немцы полностью оголили её правый фланг.

Но войска центральных корпусов продолжали идти вперёд, всё больше увязая в боях со свежими силами противника.

И 14 августа фланговые 1-ый и 6-ой корпуса 2-ой русской армии были полностью отрезаны от центральных 13-го и 15-го корпусов.

А ночью, взяв Нейденбург, немцы отрезали пути отступления и всей армии генерала А.В. Самсонова, ещё не знавшего об этом.

Лишь утром следующего дня командующий узнал о разгроме своего правофлангового 6-го корпуса.

Попытка 13-го корпуса оказать помощь 15-му корпусу также не увенчалась успехом. Тогда командующий 13-ым корпусом генерал Николай Алексеевич Клюев приказал своим частям отступать.

В середине дня Александр Васильевич Самсонов принял такое же решение, но было уже поздно. А на следующий день уже и левофланговый его армии 1-ый корпус практически без боя отступил к югу от Сольдау.

Узнав об этом, Самсонов был вне себя от возмущения и отстранил командира корпуса генерала от инфантерии Леонида Константиновича Артамонова от должности, заменив его генерал-лейтенантом Александром Александровичем Душкевичем, бывшим до этого командиром 22-ой пехотной дивизии этого же корпуса.

С разгромом и отступлением флангов положение трёх корпусов, сражавшихся с немцами в центре и испытывавшим на себе сильнейшее их давление, теперь становилось угрожающим.

Более того, немцы перерезали трём русским корпусам путь назад, теперь грозя полным их окружением.

В 7 часов 15 минут 15 августа Александр Васильевич послал Главнокомандующему фронтом Я.Г. Жилинскому свою последнюю телеграмму:

– «1-ый корпус, сильно расстроенный, вчера вечером, по приказанию генерала Артамонова, отступил к Иллову, оставив арьергард впереди Сольдау. Сейчас переезжаю в штаб 15-го корпуса в Надрау для руководства наступающими корпусами. Аппарат Юза снимаю. Временно буду без связи с Вами».

Это решение Александра Васильевича Самсонова оказалось роковым, так как привело к полной дезорганизации управления частями его 2-ой армии. Ибо, по правилам, а в штабе армии, на котором лежала функция обеспечения связью со всеми своими подчинёнными частями, это должны были знать, работающая станция связи прекращает свою работу лишь после начала работы новой станции, более отвечающей новому месту пребывания командующего армией.

Это невежество в штабе армии вело к усугублению последствий решения генерала Самсонова выехать в расположение 15-го корпуса.

С его отъездом в Надрау закончилось управление армией.

И с этого момента катастрофа 2-ой армии стала неминуемой.

Британский офицер связи Нокс, прикомандированный к штабу 2-ой русской армии, присоединился было к генералу Самсонову, близ дороги в кругу офицеров изучавшему карту местности. Его удивило, что даже в штабе армии сейчас была всего лишь одна карта и один компас.

Тут главнокомандующий внезапно вскочил на коня, и с несколькими офицерами штаба и с казацким прикрытием помчался по дороге, на ходу бросив Ноксу:

– «Оставайтесь здесь, Нокс. Я к Мартосу».

Удивлённый союзник повернулся к офицерам:

– «Что это, господа?».

– «Не волнуйтесь, Нокс. Сегодня удача на стороне противника, завтра она будет нашей!» – ответил один из штабных офицеров, по-видимому, выражая общее настроение.

– «Господа, но ведь происходит страшное и непоправимое!» – не унимался союзник.

– «Нокс, если даже сейчас и случится худшее, это всё равно не повлияет на конечный исход войны» – похлопал его по плечу другой.

И этот фатализм русских поразил Нокса не менее всего прочего. Ведь худшее уже наступало.

А тем временем, переживая за судьбу своей армии, Александр Васильевич в то же утро прибыл на передовую линию в штаб 15-го корпуса генерала от инфантерии Николая Николаевича Мартоса.

Прибыв в расположение корпуса, Александр Васильевич, понял, что немцев теперь не остановить.

Он ещё имел возможность возвратиться назад.

Но, повинуясь воинскому долгу и старым традициям русского воинства, он не смог бросить своих сражавшихся подчинённых на произвол судьбы.

У Самсонова ещё была надежда на удачный прорыв его корпусов к северу для соединения с армией Ренненкампфа, и на то, что 1-ая армия уже начала активные действия в тылу немцев, наседавших на его 2-ую армию.

Но его надеждам не было суждено сбыться.

16 августа 15-ый корпус не смог пробиться к Нейденбургу.

Хотя к тому времени на флангах 2-ой армии атаки немцев были отбиты 1-ым и 23-им корпусами, но в центре отступление русской армии приняло беспорядочный характер.

Пять дивизий 13-го и 15-го корпусов, а это около тридцати тысяч человек при двухстах орудиях, были окружены в районе Комусинского леса и пленены вместе с генералом Мартосом.

Немцы брали в плен изможденных и осоловевших от непонимания происходящего русских рядовых и офицеров.

Однако, даже оказавшись в мешке, сто тысяч человек могли ещё сжаться для мощного удара. Но этого не произошло.

Части не чувствовали локоть друг друга, пружина единого фронта лопнула, и громадная сила оказалась разделенной на отдельные фрагменты.

Некоторые части армии были деморализованы общей неразберихой ещё до непосредственного соприкосновения с противником.

Они устали от изнурительных переходов по пересечённой местности, давно не получали питания, и их выводил из себя пока отступающий, но невидимый и явно владеющий инициативой противник.

И 2-ая русская армия оказалась по сути разгромленной.

К вечеру того же дня был окружён и 13-ый корпус генерала Клюева, который ещё пытался вывести свои войска из окружения, отступая тремя колоннами.

Пробираясь в полной темноте, без дорог, лишь по лесным просекам и тропам, пользуясь лишь компасом, так как карт этой местности не было, в течение двух суток без горячей пищи колоны продолжали свой трудный путь на восток. Но две из них были разбиты, и генерал вынужден был отдать приказ о сдаче в плен. Однако небольшая часть корпуса всё же вырвалась из окружения и ушла за польскую границу.

Части 2-ой армии в составе 1-го, 6-го и 23-го корпусов, а также остатки попавших в окружение 13-го и 15-го корпусов теперь отступали за реку Нарев.

А судьба оставшихся офицеров штаба генерала Самсонова, укрывшихся в лесу, оказалась трагической. После отдачи приказ об отходе центральных корпусов своей армии командующий с группой офицеров штаба направился через Мушакен на Янов.

Александр Васильевич находился в тяжелейшем моральном стоянии.

– «Пётр Иванович, моя жизнь, как военного деятеля, кончена. В моих руках ведь было почти четверть миллиона элитных войск России! Император верил мне. Как же я смогу посмотреть ему в лицо после такого несчастья?» – по дороге горестно жаловался он своему начальнику штаба генерал-майору П.И. Постовскому.

– «Александр Васильевич, возможно ещё не всё потеряно?! Да поможет нам господь Бог!».

– «Только на господа и осталось нам уповать!».

Тут же начальник штаба подскакал к полковнику М.Н. Грязнову, дав необходимые распоряжения по дальнейшему следованию.

А тот не преминул поделиться с П.И. Постовским:

– «Я ещё недавно видел Александра Васильевича бравым генералом, чёртом сидящем на боевом коне! А сейчас это… извините, человеческая развалина».

Вскоре штабная кавалькада прибыла в расположение 2-ой пехотной дивизии генерала И.Ф. Мингина из 23-го корпуса генерала К.А. Кондратовича, и Александр Васильевич кратко переговорил с Иосифом Феликсовичем.

Но около двенадцати часов того же 16 августа кортеж командующего оставил 2-ую пехотную дивизию и двинулся к городу Виленберг, рассчитывая там ещё застать части 6-го корпуса. Но по дороге на всех переправах болотистых речек им встречались немецкие воинские части.

В одном из таких болотистых дефиле, при выходе из деревни Саддек, где сочувствовавшие польские крестьяне радушно встретили русских воинов, ехавших впереди казаков из караула командующего, состоявший из донских казаков второй и третьей очереди призыва, обстреляли пулемёты противника.

Тогда командующий приказал своему казачьему охранению атаковать пулемётчиков противника. Полковник Вялов из штаба его армии храбро повёл казаков в атаку, но та не удалась. Однако большая часть кавалькады командующего прорвалась дальше.

Подъехав к Виленбергу, они обнаружили, что город занят неприятелем.

Александр Васильевич, поначалу возглавивший отряд своих отступающих войск, теперь понял, что управление ими уже невозможно, и впал в прострацию.

– «Пётр Иванович, – обратился Александр Васильевич к своему начальнику штаба Постовскому – это всё! Ради Бога, не мешайте мне застрелиться. Принимайте командование!».

Но разговор услышали и другие сопровождавшие офицеры, тут же окружив командующего и высказав горячий протест против его замысла.

Тогда А.В. Самсонов отказался от своего намерения, но, как оказалось, временно.

Теперь командующий 2-ой русской армией со своим штабом был полностью отрезан от своих войск. Все возможные и реальные направления отхода в свой тыл оказались перекрыты немцами. И к этому времени казаки охраны понемногу оставляли командующего армией со штабной свитой.

Им ничего не оставалось, как или пробиваться силой, или пробираться через лес скрытно.

От первого решения Самсонов отказался, так как, не имея под рукой никаких войск, кроме остатков наполовину разбежавшейся казачьей сотни, рассчитывать на успех открытого прорыва было бы трудно.

– «С такой ордой мы не пройдём!» – в сердцах бросил он начальнику штаба П.И. Постовскому.

Но, с другой стороны, теперь представлялось сравнительно нетрудным, пользуясь темнотой, лесистой местностью и расположением местных жителей-поляков, спешившись, пробраться сквозь неприятельские отряды, расположенные на путях отхода армии.

И Александр Васильевич остановился на этом решении, приказав оставшимся казакам пробираться к своим отдельно от его штаба.

Командующий 2-ой русской армией, генерал от кавалерии А.В. Самсонов остался лишь с семью офицерами своего штаба: начальником штаба армии генерал-лейтенантом Петром Ивановичем Постовским, генерал-майором-квартирмейстером Николаем Григорьевичем Филимоновым, полковниками Вяловым и Лебедевым, подполковником Андогским, штабс-капитаном Дюсиметьером, поручиком Кавершенским, а также есаулом Донского казачьего войска, канониром 11-ой конной батареи Купчиком и одним ординарцем, состоявшим при командующем вестовым.

На исходе восьмого часа вечера командующий армией вместе со своим штабом, отделившись от казаков, перешёл пешком в лесок к югу от шоссе Виленберг – Канвизен, где было решено дождаться полного наступления темноты.

Они решили ночью на 17 августа выбраться из зоны расположения противника.

И с наступлением полной темноты генерал Самсонов с остатками своего штаба пешком двинулись по лесистой и болотистой местности, часто встречая на своём пути конные разъезды противника и его пешие заслоны.

Двигались они по лесу гуськом, в затылок, держа по компасу направление на Хоржеле.

Причём генерал А.В. Самсонов шёл посредине.

Во втором часу ночи дошли до леса около молочной фермы Каролиненгоф в окрестностях города Виленберга, где решили сделать короткий привал и отдохнуть.

После получасового отдыха в лесу, все встали и двинулись в путь.

Августовская ночь была темна. Из-за туч на небе не было видно ни Луны, ни звёзд.

Поэтому из-за темноты приходилось часто останавливаться и проверять по светящемуся компасу правильность направления движения.

При этом все скапливались около офицера, идущего в голове колонны, совещаясь о дальнейшем маршруте и делая перекличку.

После короткого отдыха в лесу, около двух часов ночи, группа снова двинулась дальше в путь, но генерала Самсонова в ней не оказалось.

Вскоре в лесу прозвучал выстрел, и все поняли, что их благородного командующего, не пережившего разгрома их армии, больше нет.

Жестоко страдая от астмы, посерев от несчастья, полностью отчаявшись, генерал Александр Васильевич Самсонов покончил с собой.

Немедленно все пошли обратно к месту привала. По пути негромко звали командующего, подавая свистки.

Но дойдя до места, генерала Самсонова не нашли.

Тогда повернули обратно, а затем вторично прошли весь путь до места привала. Но все поиски опять оказались безрезультатными.

Снова решили остановиться у валежника около места прежнего привала и оттуда продолжили искать мелкими группами уже в разных направлениях.

Но так как при этом чуть не потерялись, то решили поиски тела командующего отложить до рассвета, чтобы, наконец, найти его и вынести из расположения вражеских войск.

Рано утром, после двухчасового поиска, группа подверглась обстрелу противником сразу с двух сторон опушки леса.

Поэтому им, сначала пришлось укрыться в лесу, а затем и отойти по указанию местных жителей-поляков в том направлении, которое сейчас оказывалось единственно свободным от немецких патрулей.

Потому поиски тела генерала Александра Васильевича Самсонова пришлось прекратить.

Но все офицеры, выходившие из окружения вместе с генералом А.В. Самсоновым, вскоре вышли к своим.

Поначалу, преследуемые огнём то с одной, о с другой стороны и обстреливаемые пулемётом с автомобиля, крейсировавшего по шоссе, офицеры штаба подошли к деревне Монтвиц, где встретили два эскадрона 6-го Глуховского драгунского полка и две сотни 6-го казацкого полка, прорвавшихся со штандартами обоих полков к деревне Зарембы.

Присоединившись к ним, офицеры и генералы штаба продолжили дальнейшее совместное движение, и все вместе они вышли в расположение своих войск. Если бы Александр Васильевич Самсонов не застрелился, то тоже бы вышел к своим.

Сражение под Танненбергом, как и судьба всей Восточно-Прусской операции, стало первым крупным сражением, проигранным русскими войсками в этой войне.

И главная причина этого была не в отсутствии боевого духа русского солдата, а в неспособности русского командования вести войну с серьёзным, думающим противником, в частности в ошибочных решениях главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Я.Г. Жилинского и собственных просчётов генерала А.В. Самсонова.

Угроза окружения и разгрома 8-ой немецкой армии была устранена, а русская 2-ая армия потерпела тяжёлое поражение.

И 18 августа генерал Я.Г. Жилинский приказал остаткам войск 2-ой армии отойти за реку Нарев, в практически исходное перед наступлением положение.

И остатки русских 15-го и 13-го корпусов и 2-ой пехотной дивизии генерал-лейтенанта Иосифа Феликсовича Мингина из 23-го корпуса генерала от инфантерии Киприана Антоновича Кондратовича, вырвавшиеся из окружения и отошедшие к реке Нарев в район Остроленки, уже там приводили себя в порядок.

Находящийся в спокойном тылу Северо-Западного фронта, его главнокомандующий Я.Г. Жилинский вплоть до 2 сентября так и не понял всей глубины происшедшего.

А действительно талантливые военачальники Павел Карлович Ренненкампф и Александр Васильевич Самсонов, оказавшись во главе армий, были не на своём месте.

Командуя корпусом или дивизией, они были бы военными гениями и о них говорили бы только положительное.

А после битвы при Танненберге и 1-ая русская армия, находясь под угрозой окружения превосходящими по численности германскими войсками, была вынуждена к 3 сентября с боями отходить на исходную позицию.

Но этому предшествовали весьма кровопролитные события ещё 26 августа у города Алленбург, около которого находился один из мостов через реку Алле. Для его охраны под командованием капитана А.А. Успенского его 16-ая рота была усилена командой сапёров из их же 106-го Уфимского пехотного полка, командой разведчиков 107-го Троицкого пехотного полка и шестью орудиями из 27-ой артиллерийской бригады.

Однако командование полка не обеспечило эту усиленную роту пулемётами, боясь, что те попадут в руки врага.

Вечером того же дня, когда подразделения армии уже переправились через реку, начались первые перестрелки возле моста.

На следующий день, после подхода к мосту основных сил немецкого Гвардейского резервного корпуса генерала Гальвица, начался уже настоящий бой.

Поскольку разведчикам под командованием поручика Ивана Зубовича удалось добыть точные сведения о противнике, артиллеристы обстреляли и остановили его.

А удачно проведенные инженерные работы позволили хорошо замаскировать 16-ую роту, и противник вёл ответный огонь вслепую, в связи с чем потери в роте были минимальны.

Окопы роты были вырыты на покрытых кустами холмистых берегах реки Алле и были едва заметны для противника. Ещё лучше и дальше от берега была замаскирована артиллерийская батарея, что не позволило недостаточно опытным немецким резервистам обнаружить её расположение.

Бесплодные атаки немцев до конца дня так и ни к чему не привели, пока над позициями 16-ой роты опять не пролетел немецкий аэроплан.

И к вечеру немцы проявили хитрость – стали пробираться к мосту по долине реки. Но их вовремя обнаружили, и капитан А.А. Успенский успел отвезти свои взводы на другие позиции.

Когда немцы обнаружили, что наши не стреляют, то направились к якобы оставленным окопам.

Подпустив противника поближе, командир 4-го левофлангового взвода подпрапорщик Карпенко, возглавивший взвод вместо раненого и взятого в плен в предыдущих боях отважного подпоручика Врублевского, приказал открыть огонь. От такого убийственного огня бόльшая часть немцев сразу полегла, а остальная разбежалась.

Эта задержка позволила всей усиленной роте капитана Успенского переправиться через реку, и отойти на заранее подготовленные в тылу позиции. Общие потери его сводной роты составили пятьдесят семь человек.

За этот бой капитан А.А Успенский позже был произведён в подполковники.

А командующий Северо-Западным фронтом Я.Г. Жилинский, на ком лежала основная вина за поражение русских войск в Восточной Пруссии, наоборот, был снят с должности, а действия командующего 1-ой армией генерала Ренненкампфа были сочтены неудачными.

Это стало первым эпизодом оказания недоверия к крупным военачальникам с немецкими фамилиями.

В этом сражении некоторые русские дивизии и полки одержали ряд важных побед у городов Лан, Орлау, Франкенау, Ваплица, Мюлен и других.

Но отдельные тактические успехи русской армии не были объединены в общую победу.

Немецкие же войска, потерпев ряд тактических поражений, выиграли сражение в целом.

А вот благодаря бездарному управлению русскими войсками на уровне фронт – армия – корпус фланги 2-ой армии были оттеснены, а её центр уничтожен.

Неудовлетворительное руководство сражением со стороны штаба Северо-Западного фронта и его командующего Я.Г. Жилинского, не правильно оценившего оперативную ситуацию в период с 7 по 13 августа, подставило 2-ую армию под удар почти всей немецкой 8-ой армии, считавшейся штабом русского фронта разбитой и отступающей за Вислу.

Вина за поражение 2-ой армии лежала и на самом её командующем генерале от кавалерии А.В. Самсонове, не сумевшим грамотно распорядиться вверенными ему войсками и организовать встречное сражение, и на командующих корпусами генералах от инфантерии Л.К. Артамонове (1-ый корпус), А.А. Благовещенском (6-ой корпус), Н.А. Клюеве (13-ый корпус) и К.А. Кондратовиче (23-ий корпус).

А плохая работа русской армейской разведки не дала возможность вскрыть места сосредоточения основных сил германской армии против флангов 2-ой армии. Поэтому до самого последнего момента А.В. Самсонов считал, что фланги его армии ведут бои с заслонами и отходящими войсками противника.

А пренебрежение правилами фронтовой радиосвязи привело к перехвату противником незашифрованных телеграмм и раскрытию всех планов командования 2-ой армии.

Таким образом, немецкая 8-ая армия отразила наступление в Восточную Пруссию двух русских армий, нанеся поражение 2-ой армии и вытеснив из Восточной Пруссии 1-ую армию, что стало существенным оперативным успехом Германии на Восточном фронте.

Победа вооружённых сил Германии в Восточно-Прусской операции привела к временному отказу русского командования от наступления из Варшавского выступа через Познань на Берлин.

Но переброска, для усиления своей 8-ой армии, с Западного фронта в Восточную Пруссию двух корпусов и конной дивизии общей численностью в сто двадцать тысяч человек, серьёзно ослабила германскую армию перед битвой на Марне, что способствовало победе французов в этой битве.

И в итоге, победа генерала Жозефа Жоффра на Марне стала возможной во многом благодаря жертве 2-ой русской армии генерала Александра Васильевича Самсонова, сознательно брошенной в, расставленную генералом фон Людендорфом, ловушку.

В то время французский генерал, Фердинанд Фош сделал вывод:

– «Если Франция не была стёрта с лица Европы, то этим, прежде всего, мы обязаны России, поскольку русская армия своим активным вмешательством отвлекла на себя часть сил и тем позволила нам одержать победу на Марне».

Таким образом, оперативный успех немецкой армии в Восточной Пруссии за счёт переброски войск с Западного фронта, в связи с провалом наступательной операции против Франции, обернулся стратегическим поражением Германии. И теперь Германия была вынуждена вести затяжную войну на два фронта, которую у неё не было шансов выиграть.

Но ещё до окончания этих сражений в Восточной Пруссии, 5 августа 1914 года, пять русских армий Юго-Западного фронта под командованием генерала Н.И. Иванова начали наступление в Галиции против четырёх австро-венгерских армий под командованием эрцгерцога Фридриха.

Фронт разразившейся огромной Галицийской битвы, с центром около Львова, составлял почти 500 километров.

Но вся битва разделилась на отдельные независимые операции, включавшие, как наступление, так и отступление обеих сторон.

На центральном участке фронта наступление русских войск началось 6 августа, и 21 августа был взят Львов (Лемберг). А на следующий день левофланговыми армиями фронта был взят Галич.

До 31 августа австро-венгерские войска в ходе контрнаступления пытались вернуть себе Львов, но безуспешно.

А на северном участке этого фронта, в ходе Люблин-Холмской операции, 20 августа русские войска поначалу отступили на территорию Польши к Люблину и Холму.

Но с 29 августа, пытаясь выровнять и укоротить линию соприкосновения с противником, австро-венгерские войска начали общее отступление по всему фронту.

Поэтому армии Юго-Западного фронта сохранили высокий темп наступления, в короткие сроки освободив часть Буковины и историческую часть Руси – Восточную Галицию.

На 1 сентября, или на сорок пятый день со дня выхода Указа, мобилизация в России была полностью завершена.

Под ружьё было поставлено три миллиона триста восемьдесят восемь тысяч военнослужащих и более пятисот семидесяти тысяч ополченцев.

Всего в отмобилизованной русской армии к этому дню имелось тысяча восемьсот тридцать батальонов, тысяча двести сорок три кавалерийских эскадрона (сотни), и шесть тысяч семьсот двадцать орудий в девятистах восьми батареях.

К 13 сентября уже стабилизировалась линия фронта, установившись на расстоянии 120–150 километров западнее Львова. А сильно укреплённая австрийская крепость Перемышль оказалась осаждённой в тылу русской армии.

Этот успех вызвал ликование в России и дальнейший подъём патриотических настроений.

А в Австро-Венгрии эти неудачи привели к опасению проведения крупных наступательных операций австрийской армии на русском фронте без помощи Германии.

Линию фронта пытались выровнять в свою пользу и Германия с Россией.

Германия пыталась, прежде всего, отрезать от территории России Варшавский выступ.

А Россия – соответственно прирезать к этому выступу территории севернее него – Восточную Пруссию, что ей не удалось, и южнее него – Восточную Галицию, что удалось сделать блестяще.

Теперь настала очередь Германии срезать Варшавский выступ. Но наступать на него с севера из Восточной Пруссии, территорию которой удалось удержать с таким трудом, немецкое командование не отважилось.

Наступление они повели с юго-запада из Галиции, перебросив туда войска пока для помощи терпящим поражение австрийцам.

И 15 сентября немецкие войска начали оттуда наступление в северо-восточном направлении, имея целью захват Варшавы и крепости Ивангород.

В ходе Варшавско-Ивангородской операции немцы к 30 сентября подошли к Варшаве, и вышли на рубеж реки Вислы.

И в ходе начавшихся ожесточённых боёв постепенно проявилось преимущество русской армии. А 7 октября русские войска в нескольких местах форсировали Вислу.

А уже 14 октября немецкая армия начала массовое отступление, окончательно отойдя на свои исходные позиции к 26 октября.

Через три дня, и с тех же позиций по довоенной границе, они предприняли вторую попытку наступления, но теперь по направлению на город Лодзь, оставленный немецкими войсками несколько дней назад.

В быстро развивающихся событиях немцы сначала окружили Лодзь, но затем сами чуть было не были окружены превосходящими их по численности русскими войсками, и отступили.

В результате этого, русским войскам удалось отстоять и Лодзь, и Варшаву, и нанести немцам тяжёлое поражение.

Но, с другой стороны, этими неудачными наступлениями своих войск Германии удалось сорвать планировавшееся на середину ноября наступление русских армий вглубь немецкой территории.

После срыва Лодзинской операции германских войск линия фронта несколько подравнялась в пользу Германии в районе Варшавского выступа, и в пользу России южнее него в Галиции, положение на фронтах стабилизировалось, и война всё больше становилась позиционной.

К концу 1914 года линия фронта, составлявшая около 1.200 километров, сначала проходила по довоенной границе между Восточной Пруссией и Россией.

Затем она следовала западнее от Варшавы до Лодзи, а потом шла восточнее Кракова, занятого австрийцами.

А далее линия фронта, неравномерно заполненная войсками, шла по захваченной у Австро-Венгрии части Восточной Галиции, проходя в 180 километрах западнее Львова, и упираясь в незанятые никем Карпаты.

При этом находящиеся к Востоку от этих гор Буковина и Черновцы перешли к России.

Таким образом, территория Западного Полесья, по которой ещё после 16 августа отступала за Нарев 2-ая армия генерала А.В. Самсонова, оказалась тылом Северо-Западного фронта.

Но по этой же земле теперь пошли и потоки беженцев из Польши.

Миграционный процесс начался уже с первых дней войны.

Массовое прибытие беженцев на территорию Полесья и Западной Беларуси сопровождалось появлением слухов об угрожающей местным жителям опасности со стороны неприятеля и предстоящей эвакуации вглубь России. Поэтому население теперь проявляло беспокойство и требовало в банках свои вклады.

Простые люди, особенно любознательные крестьяне, любили посмотреть на беженцев, поселившихся по соседству, вступить с ними в разговор. Любопытные обыватели толпились возле домов, разглядывали игравших там детей беженцев, но приносили им продукты и одежду.

А в газетах писали, что беженцы быстро осваивались в городе, становились «чуть ли не преобладающим элементом в кинематографах и театре» и везде чувствовали себя непринуждённо.

При этом беженцы из Польши не переставали удивляться грязным дворам и мусору на улицах, даже свалкам нечистот вблизи памятников старины, создававшим явные неудобства для местного населения.

Но случалось, что местные жители обвиняли беженцев в германофильстве. Поэтому обоснованность таких обвинений проверяла полиция.

Обозы с беженцами потянулись теперь и южнее деревни Пилипки, с юго-запада на северо-восток от деревни Котлы через деревню Трещотки до деревни Клейники, и далее через Нарев на Волковыск. Доверху загруженные домашним скарбом крестьянские телеги, запряжённые изнурёнными лошадьми, бесконечной и плотной вереницей тянулись по шоссе.

Пётр Васильевич Кочет встретил эти обозы, когда вместе с женой и Григорием повёз своих сыновей в гости к бывшему тестю в деревню Котлы.

Тот теперь получал письма с фронта от своего самого младшего сына Ивана Мартыновича Раевского – подпоручика, командира взвода. Из них вся родня немного узнавала о событиях на его участке фронта, хотя цензура тщательно вымарывала ненужные места в тексте.

Туда они, специально взяв с собой друга и родственника к тому же и фотографа Григория Денисюка, ехали в переполненной подарками телеге семьи Петра Васильевича Кочета, управляемой тринадцатилетним Борисом.

На им встречавшихся телегах и прочих повозках с беженцами виднелись раскрашенные различными узорами простые деревянные сундуки, узлы с одеждой, подушки, пёстрые лоскутные одеяла, мешки с мукой, косички лука и глиняная посуда. Из лукошек, решёт и корзин, покрытых тряпками, торчали клювы ещё живых кур и уток. А редкие мужчины из обоза периодически спешивались и горячо обсуждали что-то между собой.

Женщины же насторожено вглядывались в лица встречных ездоков – зачем они здесь, не ограбят ли?

А дети с любопытством выглядывали из своих кибиток, оглядывая чрезвычайно редкую встречную повозку, и приветливо улыбаясь своим сверстникам Борису и Петру.

Периодический детский плач, визг привязанных к телегам поросят и лай сопровождающих повозки собак иногда оглашали почти мёртвую сопутствующую тишину передвижения обозов.

– И что будет с этими несчастными обездоленными людьми? Что их ждёт в будущем? – задавал себе вопрос Пётр Васильевич – А что будет с нами? Ведь война может докатиться и до нашей деревни. Вон сколько отступающих войск мимо прошло!? – взволновался он.

Но его раздумья отвлекла мрачная картина. У обочины шоссе около телеги, над трупом павшей лошади, стояла растерянная плачущая женщина. По-видимому, это была вдова-крестьянка. С растерянным и убитым горем лицом, по щекам которого катились крупные слёзы, она стояла безмолвно, как изваяние. А из телеги из-под кучи домашнего скарба доносился скулёж двух маленьких девочек. Петра потрясла эта картина. Но больше всего его удивило то, что никто вокруг не оказывал женщине помощь.

Петру стало жалко эту вдвойне осиротевшую крестьянскую семью.

– А если бы это было со мной, с моей семьёй? Да ещё где-нибудь в безлюдном месте? Что бы я тогда делал? Сам бы в телегу вместо лошади впрягся? – рассуждал он.

– «Ну, што, хлопцы, дапаможам няшчасным? Дамо им адну з нашых коней» – обратился он к своим сынкам.

– «Так, бацька, вядома, дапаможам!» – сразу откликнулся отзывчивый и сентиментальный Петя.

– «Бацька, а як жа мы дамо…? Бо яны нашы!» – опасливо спросил хозяйственный Борис.

Обсуждая это с Гликерией, отец на миг задумался, потому проехал чуть мимо, но остановил свою повозку около обочины и подошёл к женщине.

– «Не плач! Давай дапамагу (помогу)! Хлопцы, идзице сюды, дапамажы (помогите) конь выпрастаць (выпрячь)! – повернулся он к сыновьям.

Втроём они быстро освободили труп лошади от упряжи и с трудом, уже с помощью Григория, откатили телегу назад.

– «А ты у Клейники идзеш?» – спросил Пётр женщину.

– «Не ведаю? Як и юсе иду па дарозе… у Расию!» – удивлённо ответила та, представившись Степанидой.

– «Напэвна (наверняка) у Клейники. Вось и добра! Я табе дам сваю каня. А ты там аддаси (отдашь) яе Сямёну. Гэта (это) други дом справа ад близкага да цябе краю вёски (села). Скажаш, што ад мяне – Пятра Кочета! Прозвишча запомнила? Скажы, каб замянив маю каня на сваю, а потым у иншага (другого) яго сваяка з наступнага (следующего) сяла знову памяняеш на иншую каня. Увогуле (в общем), змяняй коней, як бывала на паштовых станцыях!» – подробно объяснил Пётр чуть успокоившейся Степаниде.

– «Бацька, а якую конь будзем мяняць?» – поинтересовался Борис.

– «Дамо гэтую, Свяцелку!» – указал отец на молодую лошадь.

Втроём быстро перепрягли Светёлку в телегу несчастной Степаниды, лицо которой как раз в этот момент засветилось безумной радостью.

Она подошла к Петру Васильевичу, по-братски обняла его, и при жене трижды расцеловала его в щёки.

– «Дзякуй, Пятро! Стагоддзе (век) вас не забуду! Балазе (благо) табе и тваим сынкам!» – приветливо улыбнулась она мальчишкам, возившимся со своей телегой, и убиравшим теперь ненужные постромки, хомут и вожжи от выпряженной из постромочно-дышловой парной упряжи пристяжной лошади Светёлки. На том и распрощались.

Довольная хозяйка рванула вперёд на Светёлке, а Григорий Денисюк еле успел сделать её фотографию на заднем плане, фотографируя подошедшую к ним Гликерию с младшим Петей.

– «Бацька, а кали яна падмане и не аддасць Светелку?» – взволновался Борис за сохранность своей собственности.

– «Ды аддасць… вунь, як яна радавалася нашай дапамозе! Яе ж гора змянилася на варьяцкую (безумную) радасць!» – успокоил его отец.

– Но надолго ли хватит ей этой радости – про себя подумал Пётр Васильевич – хотя Светёлка лошадь молодая, выносливая. Да и хорошо откормленная! Ой, что это я думаю о ней, как об уже потерянной для моей семьи?! – сам себя остановил он – Ладно, поживём, увидим, посмотрим!

В задумчивости они ехали дальше. Но вскоре, видимо от излишней натуги при теперь перекошенной нагрузке на круп, лошадь приподняла хвост, начав извергать из себя не только лошадиный помёт, но и огласив окрестности звуком и запахом. От неожиданности, управлявший лошадью Петя даже отшатнулся назад, на что Борис от души рассмеялся.

Отец приказал остановиться, слез с телеги, взял, висевшее на заднем торце ведро, и деревянным совком собрал в него лошадиные фекалии.

– «Не трэба на шашы(шоссе) смециць (мусорить)! Тут людзи ходзяць и ездзяць! А за сабой и сваёй скацинай трэба прыбираць. Ды и нам гной (навоз) спатрэбицца (пригодится)!» – объяснил он сыновьям свои действия, под несколько удивлённые и умилённые взгляды встречных беженцев.

А в Котлах пятидесятиоднолетний образованный и много знающий дед изрядно пообщался и повозился со своими старшими внуками Борисом и Петром-младшим от старшей дочери Ксении.

Мартын Николаевич всего на два с небольшим года был старше своего зятя Петра Васильевича, так, что после смерти дочери Ксении в 1910 году, их отношения стали, как у друзей-сверстников.

Домой Кочеты возвращались уже в общем потоке беженцев.

Но через территорию северо-западного Полесья шли не только беженцы из Польши, но и располагались госпитали и лазареты, через неё шло снабжение русских армий вооружением, снаряжением, боеприпасами и продовольствием. А в его продаже интендантским службам фронта участвовали уже многие крестьяне Полесья.

И среди местных крестьян прокатилась тревога и за своё будущее.

Через их земли проходила эвакуация оборудования фабрик с территории Польши, и уже шли православные беженцы. Всё это невольно создавало эффект толпы.

А больше всего масло в огонь подливали, выезжавшие с захваченных территорий, православные священники, тем самым подавая пример своей многочисленной пастве.

В общении с интендантскими службами крестьяне узнали о нехватке боеприпасов для армии. И их практичный ум невольно экстраполировал это на ближайшее своё будущее.

Боясь прихода немцев, некоторые крестьяне за бесценок стали продавать свои дома, имущество, скарб, скот и самостоятельно своим ходом отправляться вглубь России вслед за беженцами из Польши.

А уже осенью 1914 года начался уже бесплановый, стихийный исход части беженцев и с территории Западной Беларуси.

Но ещё в июле 1914 года Генштаб разработал ряд новых правил и положений по эвакуации населения из прифронтовой полосы.

В Гродненской губернии, на территории которой размещалась и деревня Пилипки, руководством по эвакуации служили «Временные правила по эвакуации населения и имущества в случае войны», разработанные военными Виленского военного округа ещё в конце 1912 года.

По этому положению, например, перечень подлежащих эвакуации учреждений определял губернатор.

Но накануне войны никто из разработчиков планов не мог себе представить возможных масштабов беженства.

Хотя подготовка к войне и шла полным ходом: проводились учения и манёвры, инспектировались воинские части, строились новые крепости (например, Гродненская и Осовецкая) и модернизировались старые (например, Брест-Литовская).

Существовал и эвакуационный план на случай возможного отступления.

Да и сам Николай II-ой уделял этому вопросу большое внимание.

Уже после начала боевых действий и перевода польских, белорусских и литовских губерний на военное положение он несколько раз посещал места дислокаций некоторых частей действующей армии.

Он проводил смотры войск в Барановичах, где размещалась его Ставка Верховного Главнокомандующего, в Бресте, Вильно, Гродно, Ивангороде, Ковеле, Лукове, Люблине, Минске, Ровно, Седльце и Холме.

Планом эвакуации предусматривалось расселение беженцев в глубинные районы России, в основном в центральные и южные губернии Европейской части Российской империи, а также, но в меньшей степени и по желанию, в Сибирь.

Главным уполномоченным по устройству беженцев северного района стал Сергей Иванович Зубчанинов. В зону его полномочий помимо других областей входили белорусские Виленская, Гродненская, Витебская, Минская и Могилёвская губернии. Он лично определял порядок выселения с территорий фронтов, а также направления эвакуации и способы транспортирования беженцев на новое место жительства вглубь страны.

А территорией для расселения беженцев из двенадцати западных губерний, в основном пока польских и южных прибалтийских, была определена Калужская губерния, в которой первые беженцы появились уже в августе 1914 года.

В середине августа 1914 года в Гродно уже не работало более восьмидесяти процентов предприятий, не считая мелких, а без работы осталось более семидесяти процентов работников.

А в сентябре 1914 года уже началась деятельная подготовка эвакуации и из всей оставшейся части Гродненской губернии.

Но пока ряд учреждений из Гродно был эвакуирован недалеко – в город Слоним той же губернии.

А первые побеги жителей из самого Гродно начались уже 19 июля 1914 года – на следующий день, после объявления о мобилизации.

На городском железнодорожном вокзале, заваленном горами багажа, началось столпотворение. Уезжали члены семей военных, городских чиновников, духовенства и служащих. В ожидании посадки в вагоны, тысячи людей простаивали многочасовые очереди не только на перронах, но и на запасных железнодорожных путях.

Но первой в Калужскую губернию, вместе с богадельней, была эвакуирована гродненская окружная лечебница, с размещением в Жиздринском уезде на территории бывшего завода графа Орлова-Давыдова.

В этом же месяце в Гродно была создана «Особая оценочная комиссия», и каждый служащий мог оценить своё оставляемое имущество.

После эвакуации комиссия продолжила свою работу в доме Фалеева на Николо-Козинской улице в Калуге.

К этому времени, к 30 августа 1914 года, Правительством были выпущены Закон и Положение об обеспечении нужд беженцев и Законы и Распоряжения о беженцах.

А 14 сентября 1914 года в России был учреждён Комитет для оказания временной помощи пострадавшим от военных действий.

Поскольку по Положению о Комитете его Председателем стала Великая княжна Татьяна Николаевна, то в народе он получил название «Татьянинский комитет», пока ставший центральной организацией в Российской империи по защите беженцев. Свою деятельность Комитет осуществлял в основном на государственные средства, а также на пожертвования, вносимые через губернские, уездные и городские отделения при непосредственном участии местных властей.

В России началась перестройка тыловой жизни по вновь принятым законам, которые были призваны всесторонне решить проблемы беженства всеми участниками процесса: и теми, кто бежал, и теми, кто принимал беженцев, организовывал им помощь, а со временем и способствовал их возвращению домой.

В октябре 1914 года, из-за последствий введения военного положения, ухудшение экономического положения в Гродненской губернии стало значительным.

Этому способствовали и существенные ограничения в перемещениях по территории губернии и обременения хозяйства губернии мероприятиями по обеспечению войск Северо-Западного фронта и Двинского военного округа, в который входили только некоторые уезды губернии: Белостокский, Волковысский, Гродненский и Сокольский.

Остальные уезды Гродненской губернии: Брестский, Кобринский, Пружанский и Слонимский входили в Минский военный округ.

Также на экономику губернии оказывало влияние ограничение и регламентирование торговли, и массовый охват населения трудовыми мобилизационными мероприятиями.

Наряду с этим, властями Гродненской губернии, как и властями других прифронтовых губерний России, стали проводиться репрессивные, в том числе и экономические, мероприятия против лиц немецкой и еврейской национальностей. В их среде искались шпионы и вредители.

Однако в октябре, вместе с изменением хода боевых действий на фронте, изменилась и ситуация с беженцами. В Гродно стали возвращаться даже местные чиновники со своими семьями.

А уже в январе 1915 года в Гродно вернулись ранее эвакуированные в Смоленск и Пензу школы, в которых в феврале начались занятия, тем как бы завершив первую волну эвакуации. Но сам характер этой первой волны эвакуации населения из Западных губерний России показал неподготовленность к ней ни местных властей, ни самих беженцев.

При отсутствии соответствующих и своевременных распоряжений от военных властей (командующего фронтом, командующих армиями, командующих войсками военных округов или комендантов городов и крепостей), направляемых населению через губернатора, градоначальников, уездных исправников и чиновников, при эвакуации не было должного порядка.

Даже военный человек – Гродненский губернатор генерал-майор Вадим Николаевич Шебеко – получал сведения о движении беженцев по территории его губернии от самых разных гражданских ведомств и военных учреждений. Во многом, это стало следствием подхода высшего российского военного руководства к тыловым территориям, прилегающим к существующему или вероятному театру военных действий, как к территориям, подлежащим применению на них «тактики выжженной земли».

Согласно этой тактике реквизиции подлежали все домашние животные, лошади, повозки и превышающие месячную норму потребления продукты питания. А после уборки зерновых и сена, безусловно, должны были быть уничтожены все посевы и покосы. Также, по усмотрению военных, могло быть уничтожено и личное имущество уезжающих крестьян, и даже постройки и домашняя мебель. Но за уничтоженное и реквизированное военными имущество крестьянам полагались выплаты от властей. Причём за домашний скот и посевы выплаты должны были быть произведены немедленно и наличными с выдачей соответствующих документов.

Однако на практике это было далеко не всегда и не везде – власти просто не успевали за быстро меняющейся обстановкой на фронте.

Такой подход привёл к тому, что на территории Западной Беларуси оказались беженцы из Польши вместе со своими проблемами.

А их бедственное положение иногда даже приводило к случаям ограбления помещиков и зажиточных крестьян Западного Полесья.

Толпой в несколько десятков или сотен человек беженцы из Польши набрасывались на картофельные поля, сено, овёс и другие неубранные посевы. Но это пока не коснулось жителей деревни Пилипки, стоявшей несколько в стороне от забитого беженцами шоссе.

– А что и нас самих скоро ждёт? – задумались об этом и члены большой семьи Кочетов – Может и нам уже пора готовиться к отъезду?

Однако их мнения разделились. Старики не хотели уезжать из насиженных мест даже под страхом лишений и смерти. А молодые, прежде всего опасаясь за своих малых детей, начали задумываться об эвакуации на восток в Центральную Россию.

С особым волнением следили они за ходом зимнего сражения за Гродненскую крепость, располагавшуюся северо-восточнее их земель.

В результате январского 1915 года наступления немецких войск в Польше, северо-западнее Гродно в лесах около города Августов в окружение попал 20-ый корпус генерала Павла Ильича Булгакова из образованной ещё в августе 1914 года 10-ой полевой армии под командованием нового командующего – генерала от инфантерии Фаддея Васильевича Сиверса.

До этого 10-ая полевая армия, в которую влились части бывшей 1-ой армии, в составе Северо-Западного фронта участвовала в сентябрьских боях, захватив город Августов и, выйдя в тыл немецким войскам, вынудила их отступить, тем самым очистив территорию России к западу от среднего течения Немана.

И в этом втором наступлении в Восточной Пруссии вновь поучаствовал капитан Александр Арефьевич Успенский.

А в дальнейшем эта 10-ая русская полевая армия вошла на территорию Восточной Пруссии, лишив противника инициативы и возможности предпринять действия против тыла наших армий, наступавших в районе среднего течения Вислы.

А теперь наши окружённые воинские части из 20-го корпуса этой армии, в который теперь входила и 27-ая пехотная дивизия, пытались прорваться к фортам крепости, но немцы отрезали им отход.

Это сражение в январе – феврале 1915 года в Августовских лесах стало последним, в котором поучаствовал капитан Александр Арефьевич Успенский со своими ближайшими соратниками.

Русская военная разведка проглядела традиционное сосредоточение крупных сил противника по флангам нашей армии. И русское командование слишком поздно разгадало замысел противника, который в ходе начатого 25 января мощного наступления, вынудил 10-ую армию отойти.

А центральный 20-ый корпус армии с 27-ой пехотной дивизией на целые сутки задержался на позициях, что стало для его солдат роковым.

До 30 января в тяжёлых арьергардных боях у деревни Грюнвальде корпус ещё с трудом сдерживал противника. Но уже на следующий день бои перекатились на территорию России, в Августовские леса, в которых части сильно обескровленного 20-го корпуса были окончательно окружены.

Окружённым не хватало боеприпасов, снаряжения и провианта. Дело усугубила и плохая погода, но они сражались, иногда даже переходя в контрнаступление. А за ошибки и просчёты командования нередко приходилось расплачиваться своим героизмом офицерам и рядовым.

Колонна в составе 106-го Уфимского и 108-го Саратовского пехотных полков 3 февраля наткнулась на целую немецкую дивизию, располагавшуюся в районе деревень Серский ляс, Дальний ляс и Махарце Сувалкской губернии.

Поскольку в составе 106-го Уфимского полка оставалось до тысячи человек личного состава, то командование операцией по прорыву через вражеские части было поручено командиру 108-го Саратовского пехотного полка полковнику Валериану Ерофеевичу Белолипецкому.

Командир 106-го Уфимского пехотного полка полковник К.П. Отрыганьев шёл теперь вслед за цепями своих солдат, сведённых в батальон, воодушевляя их.

– «Господин полковник! Поберегите себя, здесь уже цепи!» – подскочил было к нему его адъютант штабс-капитан Б.З. Цихоцкий.

– «Если вы боитесь, не идите за мной!» – только и ответил Константин Прокофьевич.

После решительной атаки немцев удалось выбить из этих деревень, взяв в плен более тысячи солдат противника, 9 пулемётов и 15 орудий, включая 2 своих.

Но командир 106-го Уфимского пехотного полка полковник К.П. Отрыганьев был ранен в ногу шрапнелью, передав командование остатками полка полковнику Александру Николаевичу Соловьёву, прибывшему в их полк в конце 1914 года из отставки.

А в результате этих героических действий из готовящегося котла смог выйти соседний 26-ой корпус.

Но 20-ый корпус, сражавшийся до конца, был разбит. Из окружения вырвались только два его полка. Остальные погибли или были пленены немцами.

К 8 февраля в 106-ом Уфимском пехотном полку осталось около двухсот человек.

Загнав остатки 20-го корпуса в болота, 9 февраля противник пленил их, даже в последний момент пытавшихся перейти в контратаку.

Напоследок поручик Александр Александрович Кульдвер под присмотром своих командиров лично закопал полковое знамя 106-го Уфимского пехотного полка.

Среди пленённых русских офицеров оказались генерал-майор А.Э. Беймельбург, раненый полковник К.П. Отрыганьев, подполковник Е.Г. Костомаров, командиры рот капитаны В.К. Пясецкий, И.П. Балод и А.А. Успенский, адъютант комполка штабс-капитан Б.З. Цихоцкий, командиры взводов поручик А.А. Кульдвер, подпоручики П.А. Кострица и И.М. Раевский.

В темноте товарного вагона, вёзшего пленных на запад, Александр Арефьевич делился с сослуживцами своими последними впечатлениями:

– «Господа, это же стыд и позор – оказаться в плену! Хорошо, что нас пленили не на глазах наших солдат!» – поцеловал он свой крест.

– «Ничего, господин капитан! А вы вспомните, какой голод, изнурение от бессонницы и физическая усталость отнимали наши силы в последние дни?! – ответил ему штабс-капитан Цихоцкий – Теперь хоть это позади. Мы хотя бы сыты, спим много и ничего не делаем!».

– «Да, господа, даже и не верится, что некоторые из нас спали на ходу!» – вступил в разговор капитан Пясецкий.

– «Да, а как мои молодцы засыпали?! При малейшей остановке сразу валились на снег!» – восторженно вспомнил подпоручик Раевский.

– «И при этом они спросонья вскакивали и безумно кричали!» – добавил поручик Кульдвер.

– «У меня в такие моменты, господа, перед глазами стоял сплошной туман, а в голове был настоящий кошмар!» – внёс ясность и капитан Балод.

– «Хорошо хоть нашего Константина Прокофьевича немцы сразу в госпиталь направили!» – подвёл черту генерал-майор Артур Эмильевич Беймельбург.

Этих пленных русских офицеров доставили в Германию в лагерь для военнопленных Гнаденфрей, где они разделили участь миллионов русских рядовых и офицеров.

А тем временем на протяжении нескольких дней противник пытался прорваться к Неману и обойти Гродненскую крепость.

Но его сил для этого оказалось недостаточно, и он был вынужден отойти назад в Польшу. Таким образом, срывались новые планы немецкого командования.

Ведь с начала 1915 года Германия поменяла свои военные планы.

Теперь направлением её главного удара становился Восточный фронт против России, с целью вывести её из войны.

По этому плану командование германской армии решило мощными фланговыми уларами из Восточной Пруссии и из Галиции прорвать оборону русской армии и окружить её основные силы в Варшавском выступе.

А зимняя Августовская операция как раз и была частью этого плана.

И хотя поначалу немцам и удалось окружить и после ожесточённых боёв пленить остатки 20-го корпуса из 10-ой русской армии, организованно отошедшей на новые позиции, прорвать русский фронт им так и не удалось.

Но эта попытка противника захватить Гродно серьёзно напугала жителей Западного Полесья, начавших не только подумывать, он и реально готовиться теперь уже и к своей эвакуации на восток.

Однако, с 12 февраля немцы, до этого встретившиеся с ожесточённым сопротивлением русской армии, вынуждены были под её контратакующим натиском отступать практически на исходные позиции в Восточной Пруссии.

Но в ходе этих сражений Россия потеряла Сувалкскую губернию.

Практически в это же время, 9 – 11 февраля, в центре и на левом фланге Юго-Западного фронта австро-германские войска предприняли зимнее наступление в Карпатах, пытаясь возвратить себе Буковину.

А русская армия начала встречное наступление в Венгрию.

Но на юге Карпат русская армия, не успев сгруппироваться, к концу марта потеряла большую часть Буковины с Черновцами.

С другой стороны, 9 марта после полугодовой осады пала австрийская крепость Перемышль, и в плен сдались сто двадцать тысяч человек.

Большое количество пленных с обеих сторон, а также беженцев создало много новых проблем для властей всех уровней.

Ведь в военный период всегда усиливаются миграционные процессы, которые наряду с другими факторами могут привести и к дестабилизации политической обстановки в стране. Перед властью тогда неизбежно встаёт задача сохранения политической и социально-экономической стабильности внутри страны. И это она достигает, в том числе, и путём уменьшения негативного влияния этих миграционных процессов.

Первой такой проблемой для русских властей стали беженцы из Польши, оказавшиеся на белорусских землях. Кроме их размещения, встала задача и их полезного трудоустройства.

В условиях военного времени такая задача легко решалась бы использованием эвакуированных жителей, прежде всего, на оборонительных работах в тылу армии. Это были земляные работы по укреплению позиций путём рытья окопов, траншей и блиндажей. Также беженцев можно было использовать при разгрузке железнодорожных воинских грузов, ремонте и постройке новых мостов и дорог в прифронтовой полосе.

На территории Гродненской губернии было два крепостных района вокруг Брест-Литовской и Гродненской крепостей.

Но на эти трудовые повинности военного времени сгонялось только местное население, в основном городские рабочие и крестьяне из ближайших уездов, у которых в этот период главной заботой был весенний сев. И это было в то же время, когда большое число беженцев из Привислинского края искало себе работу для гарантированного пропитания своих семей.

На такой работе они вполне бы могли заменить и местных рабочих и крестьян. Однако время шло, а людей на стройках не хватало, в то время как эвакуированные жители шатались без дела в поисках хоть какой-нибудь работы. А тут и посевная началась, и крестьяне устремились на свои поля.

Началась посевная и у крестьян деревни Пилипки.

Но многие уже раздумывали – А стоит ли сеять? А кто будет убирать урожай?

И в большой семье Кочетов пошли бурные споры и обсуждения.

– «Бацька, на яки ляд нам сеяць и саджаць, кали хутка (скоро) немцы сюды прыйдуць и усё забяруць?! Можа лепш (лучше) пасяуное (посевное) збожжа (зерно) з сабою юзяць (взять) у гэтую, як яго? Эвакуацыю!» – спросил опытного отца Пётр Васильевич.

– «Ня, не зусим так! Немцы прыйдуць можа, а можа няма. Вось будзе смешна, кали ты не пасееш, и яны не прыйдуць, а?! Чым тады сямъю кармиць будзеш? Ды и эвакуацыя, кажуць, недалёка будзе и не надовга!» – якобы спросил отец, тыча пальцем в лоб своему сорокавосьмилетнему сыну.

– «Так, бацька! Ну, а кали прыйдуць и надовга, што тады?» – почесав темя, спросил Пётр.

– «Тады, тады! Што ты талдычишь? Тады и нас тут не будзе. Хай басурманы саи збожжа (зерно) збираюць…» – чуть возмутившись, с досадой за возможно потерянный урожай, ответил Василий Климович.

– «Так, бацька, ты маеш рацыю (прав)… Але (Но) я усё ж зраблю па разумнаму. Вяликую частку збожжа (зерна) пасаджу, а частка вазьму з сабою на новыя земли – можа атрымаецца (удастся) там ёю абзавесцися и сваё зерне вырасциць. У крайним выпадку (случае), зьямо (съедим) яго па дарозе (по дороге)».

– «Добра, сынок, правильна прыдумав, так и паступим! Можа гэта зерне па дарозе яшчэ прыйдзецца прадаць?».

– Уж лучше сделать что-нибудь потом оказавшееся бесполезным, чем вообще ничего не делать! – про себя решил Пётр Васильевич Кочет.

Так они с отцом и решили, приступив к весеннему севу.

Глядя на них, а может и додумавшись сами, или что-то решив для себя другого, но многие крестьяне их села тоже взялись за посевную.

Однако меняющаяся обстановка на фронте для русских войск всё же лишь ухудшалась.

После неудач на северном фланге Варшавского выступа в апреле германо-австрийские войска предприняли новое наступление, но теперь на его южном фланге в Галиции, с целью прорыва обороны и уничтожения, находящихся там основных сил.

К середине апреля здесь были сосредоточены значительные силы австро-германских войск. А прорыв русского фронта планировался в районе Горлице на юге Польши. Там, на участке в 35 километров Германия и Австро-Венгрия сосредоточили 32 дивизии и полторы тысячи орудий.

У русских войск, уступавшим неприятелю по численности почти в два раза, на этом участке фронта не было тяжёлой артиллерии, а для остальных орудий не хватало снарядов.

И 19 апреля австро-венгерские войска нанесли мощный удар по центру южного фланга русских армий в районе Горлице, с общим направлением наступления на Львов, через три дня прорвав фронт.

Этому способствовало также неудачное маневрирование русскими войсками и неиспользование резервов.

Пытаясь вывести из-под удара свои армии и выпрямить линию фронта, русские войска начали отступление на заранее подготовленные позиции.

В воздухе уже витал страх и перед возможным новым наступлением немцев и возможно новой эвакуации населения на восток.

Но не только сами крестьяне, но и царские власти теперь готовились к эвакуации населения из Полесья и Западной Беларуси, к вывозу скота, различного имущества и оборудования, разрушению жилых домов, различных предприятий, мостов и другой инфраструктуры – оставляя наступающему неприятелю лишь выжженную землю.

А в качестве компенсации власти давали крестьянам расписки, обещая после войны всё возместить.

И большая семья Кочетов, жившая в нескольких домах деревни Пилипки, начала готовиться к отъезду.

Первым делом позаботились о транспорте. Пётр Васильевич начал усиленней кормить лошадей, дабы им было бы легче в дальней дороге, да и чтоб остатки корма не достались бы врагу. Он подправил сбрую для лошадей, починил телегу и возок, приготовив для них и запасные колёса.

Но вещей набиралось много. Поэтому пришлось у местных мастеров срочно заказать дроги.

Но таких заказов было много, и мастера не успевали. Поэтому Петр Васильевич и сам лично поучаствовал в этом процессе.

Крестьяне распродавали в интендантские службы армии излишки продовольствия, в основном муку и крупы, соления и копчения, законсервированное мясо, картофель, сало и птицу. Кое-кто забивал молодняк. Но отборное зерно для посадки на всякий случай некоторые крестьяне брали с собой.

Пётр Васильевич отобрал и самые сложные и возможно необходимые в будущем сельхозорудия труда и инструмент.

А Гликерия Сидоровна собирала в короба необходимую семейную одежду, посуду и некоторую домашнюю утварь.

Всего семья Петра Васильевича Кочета набрала своего добра на две телеги, как раз для двух оставшихся лошадей. Теперь всё было готово.

Остальную домашнюю и хозяйственную утварь Пётр спрятал в погреб и запер в хате, заколотив окна и двери всех своих построек.

Всё больше неодолимая тоска овладевала им. А уж как убивался его отец Василий Климович, тоже подготовившийся к дальней дороге:

– «Сын, як жа мне не хочацца зъязджаць (уезжать) з родных мясцин (мест)! Ведав (знал) бы ты!?».

– «Так, бацька, и мне таксама (тоже) не хочацца. Але трэба. Вунь немец як прэ, як бык на карову».

И действительно, отход войск Юго-Западного фронта продолжался до 9 июля и был назван Великим отступлением 1915 года.

Теперь весь фронт южнее Варшавы сместился на восток.

В Привисленском крае были утрачены Келецкая и Радомская губернии.

Фронт прошёл западнее Люблина. Была оставлена и большая часть Галиции. И только что взятый Перемышль был оставлен ещё 3 июня.

А 9 июня был оставлен и Львов.

За Россией остались небольшая часть Буковины, вся территория вокруг Тернополя и полоса до 40 километров глубиной с городом Броды.

И с этого периода отступление русских войск, начавшееся с прорыва немецких войск, стало плановым и проходило в организованном порядке. Но моральный дух русской армии был сломлен, что привело кое-где к массовой сдаче солдат в плен.

Добившись успеха на южном участке фронта, Германия начала наступление и на северном участке – в Варшавском выступе и в Восточной Пруссии.

А поскольку Горлицкий прорыв не привёл к развалу русского фронта, который удалось стабилизировать ценой глубокого отступления, немцы сменили тактику, организовав прорыв русского фронта сразу по трём направлениям.

Два удара: с севера между Варшавой и Ломжей на юг к реке Нарев; и с юга со стороны Галиции на север к междуречью Вислы и Буга.

И опять оба удара были направлены в основание Варшавского выступа, и должны были сойтись на границе Привисленского края в районе Брест-Литовска.

Поэтому во избежание окружения русским войскам пришлось бы отступить из Варшавского выступа.

А третий удар теперь должен был быть направлен из Восточной Пруссии в сторону Риги, но на широком фронте для сковывания русских резервов.

В результате этих ударов 13 июня началось наступление немецких войск между Вислой и Бугом, а 30 июня началась Наревская операция.

После ожесточённых боёв русский фронт в обоих местах был прорван, и русская армия начала общий отход из Варшавского выступа. В итоге этого отступления Россия потеряла всю Польшу.

Такие печальные события повлияли и на кадровые перестановки в высшем военном руководстве России. В тот же день 30 июня военный министр Владимир Александрович Сухомлинов был заменён на Алексея Андреевича Поливанова.

И особенно они повлияли на появление новой волны беженцев из западных губерний России.

Беженскую проблему в Белорусских губерниях усугубило преследование выселяемых подальше от линии фронта и мест дислокации действующей армии вглубь России лиц немецкой и еврейской национальности.

Власти демонстрировали подозрительность к этим лицам, создавая в обществе атмосферу недоверия и вызывая попытки свести с ними счёты.

Это раздражало и вызывало негодование у большей части коренных жителей Беларуси, веками привыкших жить со всеми национальностями в мире, дружбе и согласии, уважая национальные особенности и религиозные чувства своих соседей. И антисемитизм, и неприязнь к немцам-колонистам не были характерны для жителей Полесья и Западной Беларуси.

А жертвами этой политики поисков шпионов стали тысячи российских граждан еврейской и немецкой национальности, вместе с беженцами других национальностей наполнившие собой территории губерний центральной России, заставив своим числом по факту ликвидировать закон о черте еврейской оседлости в России.

Но в этой же беженской среде оказались и сотни тысяч беженцев-белорусов.

И теперь масштабное отступление войск Юго-Западного фронта с территории Западной Украины повлекло за собой и отступление войск Северо-Западного фронта с территории Польши и Западной Беларуси.

А 1 июля началось наступление немцев и в Восточной Пруссии.

За месяц боёв русские войска были оттеснены за реку Неман.

Немцы захватили Ковно, Курляндию (Западную Латвию) с Митавой (Елгавой) и важной военно-морской базой Либавой (Лиепаей), вплотную подойдя к Риге. Но военно-морское сражение в Рижском заливе немцы не выиграли. Русский Балтийский флот продолжал оказывать поддержку своим сухопутным армиям.

Но к 22 июля Варшава и крепость Ивангород были оставлены русскими войсками, которые были вынуждены отступить из Варшавского выступа и со всей территории Польши сначала в Западную Беларусь.

Через несколько дней, 3 августа, на совещании Ставки Верховного Главнокомандующего в Волковыске было принято решение разделить теперь излишне растянувшийся Северо-Западный фронт на два: Северный фронт со штабом в Пскове, и Западный фронт со штабом в Минске.

Главкомом Западного фронта был назначен опытный военачальник генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев.

По инициативе же Ставки Верховного Главнокомандующего 4 августа 1915 года было принято Решение центральных властей о массовом перемещении беженцев во внутренние губернии империи.

Из районов, подведомственных Северо-Западному фронту, беженцев преимущественно направляли в губернии Европейской России.

А 6 августа в Калугу поступило Распоряжение Главного уполномоченного о предстоящем направлении в Калужскую губернию и по устройству на её территории 100 тысяч беженцев Северо-Западного фронта.

В их число попали и крестьяне деревни Пилипки, которые пока не знали об этом.

А в период с 7 по 9 августа русскими войсками были оставлены уже крепости Новогеоргиевск, Осовец и Ковно.

При таком положении дел на фронте 10 августа Николай II-ой взял на себя обязанности главнокомандующего русскими войсками, направив Великого князя Николая Николаевича на Кавказский фронт.

Но и фактическое руководство всеми русскими армиями перешло к М.В. Алексееву.

От Верховного Главнокомандующего он получил задачи: прочно удерживать в своих руках Гродно-Белостокский район и фронт от верхнего течения реки Нарев до города Брест-Литовск включительно, прикрывать пути по правому берегу верхнего Буга к фронту Брест-Литовск – Кобрин – Пинск – Лунинец, а также прочно удерживать саму крепость Брест-Литовск и её район.

В связи с этим генерал М.В. Алексеев дал распоряжения по передислокации ряда корпусов своего фронта, в состав которого теперь входили 1-ая, 2-ая, 3-я и 4-ая армии.

Для своего фронта М.В. Алексеев предложил следующие позиции: от Липска на Белосток, Бельск и Брест-Литовск; западнее Немана – Гродно, Крынки, Гайновка, Каменец-Литовский, река Десна, Брест-Литовск и Ратно; Ораны, Гродно, реки Неман и Свислочь, Шергаево, Жабинка, Дивин и Пинск; Олькеники, Мосты, Ружаны и Ясельда.

Эти распоряжения были одобрены Николаем II-ым, который ответил генералу М.В. Алексееву:

– «…Не желаю стеснять Вас никакими указаниями… Руководство всеми операциями обоих фронтов должно всецело лежать на Вас!».

Эти назначения повлекли за собой значительные положительные перемены в положениях на фронтах, и имели чрезвычайно важные внутриполитические последствия.

И тут как раз подоспел и приказ о поголовной эвакуации населения с оставляемых войсками территорий, в которые естественно попала и территория Северо-Западного Полесья.

И в первой декаде августа в деревню Пилипки пришло распоряжение властей о подготовке к эвакуации всех крестьян на восток.

Тут уж было не до споров и обсуждений.

А когда был объявлен приказ властей уже о немедленной эвакуации, то многие от пришедшего горя заплакали.

Кому было жалко отхода наших войск и потери наших территорий, а кому, а таким безусловным большинством были практически все, было жалко своих домов, своих приусадебных и земельных наделов, и своего оставляемого имущества, приказанного сжечь на месте вместе с покосами.

Однако местные власти распространяли среди хозяев крестьянских хозяйств формуляры, в которых надо было указывать своё утраченное имущество для получения в будущем компенсации.

Всё равно никто не хотел уезжать из родных мест, однако пришлось.

Кое-где урядникам пришлось применять даже силу. И никакие прежние заслуги перед Отечеством не могли быть причиной отказа от эвакуации.

Ни наличие большой собственности, ни хорошая репутация, и даже ни участие и ранения в Русско-японской войне, как у Григория Денисюка, как и ни какие-либо другие заслуги теперь не имели никакой значения. Тактика «Выжженной земли», помогшая ещё в войне с французами, и теперь активно и организованно претворялась в жизнь.

Как только караван из жителей деревни Пилипки был готов, местное начальство дало приказ начать движение.

Крестьяне уходили из деревни Пилипки под вой и причитания некоторых женщин. Обстановка была словно на похоронах.

Пётр Васильевич запряг теперь лишь в одну большую телегу пару лошадей: коренной – бывалую опытную Рыжуху и пристяжной – Косуху.

И они с женой сложили теперь в телегу лишь самые необходимые вещи и еду, остальное бросив в своей усадьбе.

– «Ну, сынки, развитвайцеся (прощайтесь) з роднай бокам (стороной)! Невядома, кали мы вернёмся назад, и вернёмся-ци?» – обратился Пётр Петрович к сыновьям Борису и Петру, украдкой смахивая редкую слезу.

Смутившийся поведению отца, Борис, окинув окрестности быстрым невидящим взглядом и невольно улыбнувшись лучу дневного солнца, в сердцах излишне сильно хлыстнул Рыжуху:

– «Але, пайшла, зараза! Японски гарадавы (городовой)!».

– «Японски бог!» – поправил брата Петя.

Так со временем, как и их дядька – участник войны с Японией – Григорий, стали ругаться и братья Кочеты.

Младший же Петя, как и отец, в этот момент тоже прослезился.

Ведь он уезжал не только из отчего дома, в котором родился и вырос, но и из дома его любимой мамы Ксении, покидая родную землю и могилы предков, возможно навсегда прощаясь со своими деревенскими друзьями, покидая родимый край, родную природу.

А ещё два дня назад они, как угадали, всей семьёй посетили могилу Ксении Мартыновны Кочет на кладбище в Пасынках.

Тронулись в путь и другие семьи из их деревни.

Кортеж из разнотипных телег, дрог, повозок, бричек и даже из непонятно где раздобытых старых карет почти молча двинулся по дороге сначала на юго-запад и юг в сторону деревни Трещотки, где поток беженцев раздваивался.

Один поворачивал на северо-восток и, проходя через деревню Клейники, шёл на Нарев, Свислочь, Волковыск, Слоним, Барановичи и Минск.

Второй поворачивал на юго-запад в сторону деревни Котлы, не дойдя до которой сворачивал на юго-восток и мимо деревни Пасынки шёл к Локницы, от которой поворачивал на юг до дороги, идущей от города Бельск-Подляски на Гайновку, и далее шёл на восток через Беловежу на Пружаны, Слоним, Барановичи и Минск.

Семьи Василия Климовича Кочета, как и его братьев и детей, вместе с подавляющим большинством семей из их деревни Пилипки, двинулись по короткой дороге на Нарев.

А семья Петра Васильевича Кочета вместе с Григорием Денисюком поехала на юг, дабы забрать по пути семью бывшего свёкра Мартына Николаевича Раевского с семьями его детей.

Обе колонны Кочетов надеялись нагнать друг друга и встретиться на участке Слоним – Барановичи – Минск, где у Григория жил большой друг.

По дороге они встречали крестьянские повозки и из других деревень, узнавая, куда и кого направляют власти в эвакуацию.

Их дорога на восток была долгой, как и отступление русской армии.

Кроме крестьян эвакуации, прежде всего, подлежали предприятия и учреждения.

Но из-за спешки, неразберихи, нервозности и неорганизованности с территории Польши, Прибалтики и Западной Беларуси удалось вывести только отдельные заводы и фабрики, и часть оборудования и готовой продукции других из них.

Одновременно с перемещением промышленного оборудования из районов, к которым приближалась линия фронта, на восток пошёл и огромный поток беженцев.

Сотни тысяч людей, часто по принуждению, когда казаки окружали деревню и вынуждали всех подряд покидать свои дома, были сорваны со своих родных мест, лишены крова и средств к существованию.

Военные и гражданские власти с помощью пропаганды и конкретных стимулирующих действий на эвакуацию создавали атмосферу «Народной войны 1812 года», когда противник шёл по буквально выжженной земле, не имея возможности грабить местное население в поисках себе пропитания.

К официальной пропаганде чиновничества подключилось и местное православное духовенство, внушавшее своей пастве, что оставаться под немцами – непатриотично.

По деревням стали распространяться и слухи об особенной жестокости противника. Будто бы немцы отрезали женщинам груди, топили детей в колодцах и убивали всех мужчин.

А крестьяне, фактически традиционно безвылазно жившие в своих деревнях, невольно верили в эти слухи, распространяемые не только пропагандой, но и подхваченные самими крестьянами.

И со звуками приближающихся дальних выстрелов и запаха гари они верили даже в то, что захватчики – это одноглазые чудовища.

Ведь вышедший ещё 25 мая 1915 года специальный царский указ требовал уводить всё мужское население возрастом от 18 до 50 лет вместе с семьями и необходимым домашним имуществом.

А для тех, кто не хотел эвакуироваться создавались сложные условия проживания около линии фронта. У них реквизировали скот и вводили огромные платежи на содержание армии.

Не дожидаясь прихода армии, некоторые испуганные жители бежали, пытаясь отсидеться в лесах и переждать опасность. Тогда казаки сжигали пустующие в деревнях дома.

Колоны беженцев шли по дорогам Западной Беларуси на восток и днём и ночью.

Главная дорога от Бельск-Подляски на Гайновку была буквально забита крестьянскими телегами и скотом.

По пути люди обменивались новостями о страшной войне.

А вновь попавшие в колонну беженцы стали осознавать, какая судьба их теперь тоже ожидает. Многих охватил страх, кто-то паниковал.

Тогда добрый Пётр Васильевич успокаивал паникёров:

– «Сяляне, ды не турбуйцеся (беспокойтесь) вы, не хвалюйцеся (волнуйтесь) так! Вайна усё роуна скончыцца (закончится), и урад (правительство) дасць вам кампенсацыю, заплациць за страчанае (утраченное)».

По широким шоссе крестьянские повозки иной раз ехали и в четыре ряда.

Кое-где, из-за непредвиденных остановок чьих-либо повозок, возникали заторы и движение останавливалось.

Один затор чуть было не образовался на глазах Петра Кочета.

На обочине шоссе стояла запряжённая телега со слетевшим с оси колесом. Беспомощные женщина с мальчуганом суетились около телеги, изо всех сил стараясь, но, не зная как, насадить колесо обратно.

И никто вокруг и не думал помочь им. Чужое горе никого уже не трогало. Телеги лишь объезжали их, снижая рядность и тем самым создавая затор.

Добрая и отзывчивая Гликерия первой попросила Пётра остановить их телегу и помочь.

За ними остановились и остальные телеги из их кортежа, а Пётр подошёл к несчастной.

– «Ну, што, гаротная (горемычная), не атрымливаецца (получается)? Зараз дапамагу! Бора, Пеця, нясице инструмент!» – велел он сыновьям.

Для мастера это дело оказалось лёгким. Подложив под наклонившуюся переднюю ось телеги рычаг – запасную оглоблю, Пётр Васильевич приподнял край телеги, а сыновья ловко насадили колесо на ось. А затем отец вбил новую чеку, вместо обломившейся и ранее вылетевшей.

– «Дзякуй, милы чалавек!» – поблагодарила повеселевшая женщина, садясь на свои долгушки.

– «Ну, Бацька, ты и асилак – далгушку падняць!» – восторгался Борис, а с ним и Петя.

– «Тут справа (дело) не у силе, а у рычагу!» – потрепал отец обоих сыновей по головам.

Они пропустили проезжающую мимо повозку с ранеными, и вновь вернулись на шоссе. Но Григорий Денисюк неприминул сделать очередное фото на память.

А по пути на восток беженцев поджидали новые проблемы. Вскоре стало не хватать питьевой воды и дерева для костров.

Лето было жарким, пить хотелось и людям и лошадям и скотине, а колодцы быстро обезвоживались и пересыхали.

Поэтому для питья приходилось брать воду из рек, озёр и даже болот. А вскоре не стало хватать еды и корма для скота.

А через несколько дней колонна столкнулась и с последствиями болезней – тифа и холеры. По дороге всё чаще стали появляться холмики свежих могил.

Хотя теперь массы беженцев, запрудившие основные транспортные магистрали, затрудняли передвижение войск, но в целом существенно на ход военных действий они не влияли.

Тем не менее, в армии раньше других осознали угрозу, которая таилась в перемещении большого количества голодного населения.

Движение беженцев стало препятствовать работе тыла войск, и возникла опасность эпидемии холеры.

А сами беженцы становились причиной социальной напряженности в местах движения и остановок.

По указанию Главного начальника снабжения армий Северо-Западного фронта генерала Ю.Н. Данилова были определены основные направления передвижения беженцев из западных районов Беларуси в восточные, и установлены этапы их переселения.

Но свои хозяйства покинули не только крестьяне, ставшие беспомощными беженцами, но и помещики, чьи усадьбы сгорели.

И теперь, чтобы получить компенсацию за утраченное имущество, им нужно было тоже оказаться в России.

Поэтому и помещиков, теперь называвших себя не беженцами, а изгнанниками, охватила паника.

Их имущество, связи, знания, положение в обществе, позволявшие им ранее управлять своей жизнью, теперь практически ничем не могли им помочь.

Зато беженцам помогали другие белорусские дворяне, причём не только представители православных родов, но и католических.

Среди них были представители Гедройцев, Плятеров, Рдултовских, Савицких, Сапег, Скирмунтов, Чапских и многих других.

Они вносили свою лепту в помощь беженцам, создавая для них питательные и лечебные пункты, больницы и приюты.

И такая благотворительность становилась постоянным явлением российской жизни, так как к такой большой волне беженцев не были готовы ни гражданское, ни военное руководство.

Но по необходимости и с оказией помощь беженцам оказывали и воинские подразделения.

Воинские полевые кухни старались покормить людей, а военные врачи – оказать им необходимую медицинскую помощь.

Такая помощь была оказана и Борису Кочету, когда тот, обрубая ветки для костра, топором поранил левую руку.

Вместе со всем своим обозом они направлялись теперь к Барановичам, чтобы по распоряжению властей оттуда по железной дороге направиться в Калужскую губернию. Но кроме них в Калужскую губернию направлялись беженцы и с других земель Западной Беларуси.

Ещё 21 июля в Калужскую губернию, кроме ранее прибывших рабочих и служащих гродненских предприятий и учреждений с семьями, прибыли ещё и 500 человек железнодорожных служащих Привислинских железных дорог с семьями, казенным инвентарем и собственным имуществом.

Тогда их временно разместили при станции «Калуга» в казармах 74-го запасного пехотного батальона.

А заботу об их трудоустройстве и снабжении продовольствием взял на себя местный «Татьянинский комитет».

Размещение большого количества беженцев у одних вызвала сочувствие и желание помочь, а у других лишь желание заработать, сдавая жилье по повышенным ценам.

Графиня Софья Николаевна Толстая (Философова), в начале этого года потерявшая восьмилетнего сына Кирилла, охотно разместила в своём имении «Мансурово» Малоярославецкого уезда Калужской губернии 180 беженцев.

А многие калужские домовладельцы стали повышать цены на жильё, в связи с возросшим на него спросом.

Тогда губернатор своим Постановлением от 23 июля 1915 года запретил повышение квартплаты, а нарушители подвергались штрафу или аресту. Эту новость Кочеты узнали из переданной им общительным Григорием Денисюком случайно попавшей к нему в руки старой газеты «Голос Калуги».

– «Пеця, прачытай нам навины якия-небудзь!» – попросил Пётр Васильевич любившего читать младшего сына.

– «За неосновательное предъявление к квартирантке требований о повышении квартплаты и за действия, направленные к принуждению освободить квартиру, наложить на домовладельцев Алексеевых штраф в размере пятнадцати рублей или подвергнуть их семидневному аресту, по их выбору» – прочитал наугад отрывок младший Пётр старшему, вызвав у того удивление и гордость за власть:

– «О, як!? Клапоцяцца (заботятся) пра нас!».

Но забота о беженцах заключалась и в другом.

По требованию военных властей Всероссийский союз городов и земств развернул на путях следования беженцев сеть пунктов по оказанию продовольственной и медицинской помощи.

Также заботясь о беженцах, в циркулярной телеграмме от 9 августа 1915 года Товарищ министра внутренних дел (первый заместитель) Российской Империи Николай Вячеславович Плеве предлагал полгода назад назначенному губернатору Калужской губернии, действительному статскому советнику Николаю Сергеевичу Ченыкаеву, принять меры по сохранению здоровья, и обеспечению работой прибывающих на жительство беженцев.

Уезжающих беженцев никто не регистрировал, и потому не считал.

И только после длительного и изнурительного переезда и перехода в Россию на новые места проживания их количество посчитали гуманитарные организации.

Оказалось, что с западных территорий России (польских, белорусских, украинских, литовских, латвийских и эстонских земель) эвакуировалось более трёх миллионов человек.

Если со всей территории Польши эвакуировалось более 600 тысяч человек, то только из одной восточной части Белостокской области Гродненской губернии эвакуировалось около 800 тысяч беженцев.

Большей части своего населения лишились Белостокский, Бельский и Сокольский уезды. А решающую роль в этом сыграло вероисповедание местных жителей.

Подбадриваемые священниками в Россию направились в основном православные крестьяне, связанные с белорусским и украинским этносом.

А католические священники, наоборот, призывали своих прихожан остаться.

Эвакуированные беженцы были разных категорий.

Прежде всего, это были государственные чиновники, служащие и православные монахи с семьями, чью эвакуацию обеспечивало само государство.

Ко второй группе относились мирные жители, выселенные по указанию и принуждению властей.

Это были и депортированные представители неблагонадёжных, с точки зрения правительства, национальностей: немцы, евреи, чехи и поляки; и кроме того ещё и жители военнообязанного возраста из западных губерний и прочие жители, переселение которых стало необходимым.

Третью группу составляли мирные жители, добровольно оставившие свои дома по причине близости линии фронта. К ним относились и все жители деревни Пилипки.

Наибольшее число беженцев от менее 1,5 до более 2-ух миллионов человек составили жители, эвакуированные с белорусских земель.

Уже летом 1915 года сами белорусские земли превратились в настоящий беженский лагерь.

А из-за отсутствия конкретных местных планов эвакуации движение беженцев стало хаотичным.

По некоторым дорогам потоки беженцев даже шли навстречу друг другу.

По трактам на восток вытянулись теперь их бесконечные вереницы.

Среди них в основном были женщины, дети и старики.

Но по этим же дорогам отступали и российские войска.

Поэтому и беженцам иногда доставалось от редких немецких авиационных бомбардировок.

На глазах Кочетов, шедших уже между Пружанами и Слонимом, обоз беженцев попал под такой же авианалёт. Тогда люди в ужасе разбегались от бомб, бросая и своё добро и своих погибших родственников.

Кое-где вдоль дорог стали появляться не захороненные трупы.

И в эти же дни боевые действия переместились непосредственно на территорию Беларуси.

К 12 августа, подошедшие с северо-запада немецкие и, подошедшие с юго-запада австро-венгерские войска атаковали Брест-Литовскую крепость.

Началась артиллерийская дуэль.

А затем крепость бомбила немецкая авиация, кроме бомб сбрасывая и листовки с указанием даты падения крепости – 14 августа.

Утром 12 августа первыми в атаку пошли австрийцы, отчаянно весь день штурмовавшие передовые траншеи, но остановленные взрывами заранее заложенных фугасов и штыковой контратакой 81-ой пехотной дивизии русской армии.

Потеряв тысячи человек, противник был вынужден остановиться, а кровопролитное сражение растянулось на весь день. Защищая свои позиции, русская армия постепенно отходила к Бугу.

И в ночь с 12 на 13 августа гарнизон крепости по приказу командования взорвал укрепления и покинул её.

В результате осады сам город Брест-Литовск оказался разрушенным более чем на три четверти. А ещё два дня назад, переполненный беженцами, он жил лихорадочной жизнью прифронтового города.

Воинские обозы, полевые лазареты и беженцы со своими повозками заполняли все улицы обречённого города, с ещё открытыми различными магазинами и кафе, хозяева которых, пользуясь наплывом посетителей, получали значительную прибыль.

Железнодорожный вокзал, с которого то и дело отправлялись на восток переполненные поезда с гражданским населением, гудел как улей.

А с отходом войск в городе началась паника. Беженцы бросали всё своё имущество на произвол судьбы, лишь бы самим унести ноги.

Теперь местными жителями, торговцами мастеровыми бросались и квартиры с полной обстановкой и вещами, и переполненные товарами магазины и частные мастерские.

В ночь на 13 августа генерал М.В. Алексеев приказал начать и общий отход армий с линии фронта, в два или три перехода, на новую линию Неман – Гродно – Кузница – Городок – Рудня – Шерешево – Кобрин.

Этим завершалось Великое отступление русских армий и стабилизация фронта.

Успеху германского наступления способствовало и то обстоятельство, что к лету 1915 года достиг максимума кризис военного снабжения русской армии. И особое значение в этом имел острейший недостаток патронов и снарядов для артиллерийских орудий.

На 17 августа планировался раздел фронтов русской армии. Но уже накануне, 16 августа, немцы предприняли новое наступление на корпуса 3-ей армии. В результате этого был оставлен Пинск.

От Немана отступили также 2-ая и 4-ая русские армии.

Лишь 1-ой армии было предписано пока удерживать свои позиции, дабы успеть завершить необходимые инженерные и окопные работы под Гродно. Но 19 августа был оставлен и Гродно.

За Слонимом, в котором весь день отдыхавшие и пополнявшие запасы продуктов Кочеты и Раевские, нежданно-негаданно повстречали своих.

Первым их издалека увидел Борис.

– «Тата, Глядзи! Наша Светелка едзе!» – неистово закричал он, дёргая отца за рукав.

– «Так, саправды яна! Гэта значыць, хто-небудзь з нашых едзе! А я казав жа, што баба верне яе!» – обрадовался и отец.

А при встрече с отцом Василием Климовичем Пётр Васильевич неприминул заметить:

– «Бацька, як добра, што мы паехали паасобку (порознь)! Кали б немцы па каму-небудзь з нас вдарыли, то иншыя (другие) засталися б жывыя!».

– «Так, сын, так! Але разам (но вместе) было б усё ж лягчэй и весялей!» – ответил, смягчившийся от встречи, усталый Василий Климович.

Беженцы из Гродненской губернии, среди которых оказалась и семья Василия Климовича Кочета, пытались сесть на поезд в Слониме.

Но из-за большого наплыва людей, уже две недели ожидавших своей очереди, ни его семья, ни другие односельчане так и не смогли сесть в ближайшие поезда.

Теперь встретившись, Кочеты направились к Барановичам, в надежде там закончить свой пеше-гужевой путь и пересесть на поезд.

Уже при подъезде к Барановичам, через которые только в июле прошло до 400 тысяч человек, они увидели ужасную картину – трупы беженцев, погибших от жары, жажды и голода, которых некому было хоронить.

Одиннадцатилетний Петя Кочет от скуки стал вести дневник, куда изредка заносил основные вехи их путешествия и свои впечатления.

– «Пеця, а чаго гэта ты там написав?» – спросил отец.

Петя поначалу смутился, но тут же спохватился и прочитал вслух:

– «Люди болели, а смерть собирала свой урожай. Трупы валялись возле дороги. Никто не убирал, не обращал на мёртвых никакого внимания».

Отец ухмыльнулся, а мачеха поддержала пасынка:

– «Малайчына, Пеця, пишы и далей, тольки старайся!».

– «Только бумагу экономь» – не удержался от комментария и Борис.

А экономить приходилось практически всё. Ведь было неизвестно, сколько дней ещё предстоит добираться до места.

Вскоре их обоз остановился на обед и отдых лошадей.

Тогда, проехав на лошадях дальше до железнодорожной станции Барановичи, они снова попытались сесть в очередной поезд, но увидели ту же картину.

Василий Климович поделился этим со своим сыном Петром:

– «Людзей было стольки, што нават (даже) палец не было куды вторкнуць (воткнуть)!».

Он предложил сыну и дальше тоже ехать вместе.

Но Пётр Васильевич возразил, что его семья устала, припасы кончились, и лучше дальше они поедут на поезде – будет быстрее и надёжнее.

За ненадобностью Пётр отдал отцу своих выносливых лошадей Рыжуху и Косуху, продав армейской интендантской службе Светёлку и одну из отцовских лошадей, и получив за это так нужные их семьям реальные бумажные деньги.

Боясь, что в процессе ожидания поезда, его сыновья могут потеряться в городской и вокзальной суете, он на всякий случай дал каждому из них записку с их личными данными, местом былого проживания и местом следования, а также по пять рублей денег, которые бережливый Петя так и не потратил, и потом хранил их всю свою жизнь, как талисман.

Семья Петра Васильевича очень тепло распрощались с семьями отца Василия Климовича, средней сестры Пелагеи и младшего брата Василия, и дядей Захаром, пообещав друг другу встретиться в Калуге. Распрощались также с Денисюками и Раевскими, изъявившими желание и дальше продолжать совместный путь.

И большая семья Василия Климовича на двух подводах двинулась дальше. За ними потянулась и подвода Денисюков, в которую теперь по просьбе отца и брата пересел давно разведённый Григорий, и, по предложению Анны Васильевны, все подводы Раевских, сменивших маршрут и распрощавшихся с семьёй бывшего зятя Петра Васильевича и внуками.

При выезде из Барановичей Григорий сделал фотографию Василия Климовича и его младшего сына Василия, помогающих подуставшей Рыжухе сдёрнуть тяжёлый воз, на котором сидел и с улыбкой наблюдал за ними самый младший внук Виктор.

В Бобруйске их семьи ожидало то же самое – переполненная привокзальная площадь и длинная очередь на посадку в уже заполненные поезда. Поэтому они двинулись дальше на восток, по дороге всё чаще останавливаясь на отдых.

Теперь фронт остался относительно далеко, и можно было не так торопиться. К тому же Пётр Васильевич часть денег за проданных лошадей отдал и отцу, так что теперь было на что купить себе по дороге пропитание.

На очередном привале Григорий Денисюк сфотографировал семью отца друга на привале, где жёны Василия Климовича и Захара Климовича, а также дочери и невестка главы большой семьи Кочетов Евдокия, Пелагея, Вера и Мария охраняли сон уставших пожилых мужчин.

И только в Рославле Смоленской губернии объединённой семье Василия Климовича, как и другим семьям их обоза, удалось сесть в вагон.

С продажей лошадей теперь было труднее, но получилось продать их местным жителям, опять же, выручив немного денег. А вот со многими вещами пришлось расстаться навсегда – взяли только то, что могли на себе унести. И в этом особенно большую помощь оказал Григорий, наваливший на себя целый воз вещей.

На станциях посадки беженцам предоставлялось право выбора мест временного проживания. Но все Кочеты единодушно выбрали, как и договаривались с Петром Васильевичем, Калужскую губернию.

В вагонах, где размещалось по шесть беженских семей, было тесно, но тепло.

А большая семья Василия Климовича насчитывала одиннадцать человек, не считая брата Захара и его жены. Кроме него самого и его жены Глафиры в их число входило и четверо детей, зять, сноха и три внука.

О судьбе его брата – священнослужителя Сергея Климовича пока так ничего и не было известно.

Семья же брата Трофима Климовича из девяти человек, включая четверых детей, сноху и двух внучек, отстала где-то по дороге, и в Калугу так и не приехала.

И уже при встрече в Калуге дальняя родственница Кочетов из той же Гродненской губернии Мария Лисовская рассказывала, что жители её села, доехавшие на подводах аж до Минска и только там пересевшие в вагоны, выбрали местами проживания Самарскую и Смоленскую губернии, Украину и Сибирь.

Один из таких односельчан Марии – крестьянин Юзеф Новицкий – потом писал ей, что по пути в Омск о них заботились: выдавали продукты и деньги; а по прибытии в Омск беженцев до весны разместили в бараках переселенческого пункта.

В них были кухня и баня, людей кормили и выдавали денежное пособие, а также выдавали тёплую одежду тем, кто её не имел.

Но более красноречиво высказался о помощи беженцам в пути еще один беженец из Гродненской губернии – тоже односельчанин Марии – Николай Панфилюк, который писал ей, что в дороге о них заботились, как о родных, поэтому все тепло вспоминают русский народ, «которого лучше в мире нет».

В дороге до места назначения их осматривали медицинские работники, выявляя и госпитализируя больных, а на железнодорожных станциях работали и питательные пункты.

На новых местах, где не хватало рабочих рук, беженцев разбирали нарасхват.

А тем временем семья Петра Васильевича Кочета на вокзале Барановичей всё же погрузилась в один из товарных вагонов, ближайшего идущего на восток поезда.

Они оказались в числе тех малосемейных счастливчиков и одиноких граждан, которым нашлись места в заполненных промышленным оборудованием железнодорожных вагонах.

Но те оказались плохо оборудованными для перевозки людей.

И от перенесённых ранее непосильных физических нагрузок, страданий, голода и лишений, люди стали заболевать, а при отсутствии своевременной медицинской помощи и умирать.

Кочеты стали свидетелями выноса на станции Минск из вагонов их поезда нескольких десятков трупов беженцев, умерших от эпидемии холеры и пролежавших в вагонах несколько дней.

Всех невольных пассажиров их поезда и их самих высадили из вагонов, подвергнув санитарной обработке в ближайшей общественной бане, в которой они узнали, что за последние несколько дней здесь были похоронены почти полторы тысячи умерших беженцев.

И младший Петя Кочет записал в своём дневнике:

– «Смерть перестала быть страшной. Видно, что люди не горюют об умерших родственниках, особенно о стариках и малых детях. Как хорошо, что с нами нет наших…».

Но не все беженцы продолжили дальнейший путь.

Не выдерживая трудного и долгого путешествия в неизвестность, часть беженцев оседала в восточной части Беларуси.

В Витебской губернии осело около 70 тысяч беженцев, а в Минской – вдвое больше.

И эти новые людские массы теперь мешали свободному перемещению и манёвру русских войск, порождая в местностях своего пребывания жилищную и продовольственную проблему.

Поэтому местное население ещё в начале лета 1915 года и встречало высокомерных беженцев с западных территорий империи весьма недружелюбно.

Но массовая пропаганда со стороны царских чиновников об ужасах войны и оккупации, и рассказы самих беженцев о перенесённых ими страданиях, сделали своё дело.

И спустя всего несколько месяцев отношение к беженцам со стороны щедрых русских крестьян изменилось на совершенно приветливое и сочувственное.

Те беженцы из Западных губерний, которые не смогли воспользоваться железными дорогами, следовали на восток своим гужевым транспортом в основном по Московско-Варшавскому шоссе.

Вдоль шоссе, идущего по Калужской губернии, на средства Татьянинского комитета для беженцев были построены бараки с кухнями и со складами для фуража, а также была организована врачебно-продовольственная помощь.

А самую первую партию беженцев в количестве двухсот пятидесяти человек, прибывшую из Гродненской губернии на своих подводах и со своим домашним скотом на почтовую станцию «Крапивна», ещё 16 августа встречал сам председатель Калужской губернской земской управы Николай Сергеевич Ченыкаев.

В размещении беженцев приняла участие и церковь.

Калужский епархиальный комитет помощи беженцам духовного звания, образованный 23 августа 1915 года под председательством Калужского и Боровского эпископа Георгия, размещал прибывших беженцев в своих подведомственных помещениях.

Именно там и нашёлся, пропавший было, протоиерей Сергей Климович Кочет – отец Сергий.

Потом он рассказывал, что еле-еле убежал от немцев.

Он с крестьянами одной из деревень Гродненской губернии прибыл в Пружаны с опозданием, когда этот город уже был отрезан немцами с востока.

Но ему удалось вместе с ловкой молодежью обойти по лесу не сплошные вражеские заслоны и прорваться на восток.

А остальные перехваченные беженцы остались под немцами, вернувшись в свои деревни.

Под влиянием неизбежных для беженцев объективных трудностей, некоторые из них всё ещё сомневались в правильности принятого ими решения покинуть родные места.

Но, развернувшиеся летом 1915 года на территории Беларуси долгие боевые полномасштабные действия, привели к отступлению русских войск с территории Полесья и Западной Беларуси.

И теперь родина Кочетов – деревня Пилипки – оказалась на вражеской территории.

Но эта весть несколько успокоило их – значит, не зря они покинули свои родные места. И их сомнения в переезде на новое место жительства окончательно рассеялись.

< Назад Далее >