Снаружи стемнело, и, стоя у окна в сад, она не услышала стука. Как беззвучно тьма вбирает в себя вишневые деревья. Вбирает последние листья, и листья шепчутся, но не сопротивляются. Она устала, день прожит, оставшаяся рутина перед сном, дети устроились в гостиной, и это чувство, что можешь немного передохнуть, стоя у стекла. Смотришь в темнеющий сад и хочешь слиться с тьмой, выйти из дома и улечься с ней рядом, лежать вместе с опавшими листьями, и пусть ночь идет себе, а с рассветом проснуться обновленной навстречу утру. Вот только этот стук. Она слышит, как он входит в ее мысли, резкий, настойчивый, кто-то не жалеет дверного молотка, и это заставляет ее нахмуриться. Вот и Бейли тоже стучит в стеклянную дверь кухни, зовет ее, показывает в сторону прихожей, не отрываясь от экрана. Айлиш видит, как ее тело движется в направлении прихожей с малышом на руках, открывает входную дверь, за стеклом на крыльце двое мужчин, и во тьме почти не разглядеть их лиц. Айлиш включает свет на крыльце, и по позам мужчин сразу можно понять, откуда такие берутся, она распахивает дверь, и кажется, будто холодный ночной воздух вздыхает, тишина пригорода, дождь почти беззвучно поливает улицу Сент-Лоуренс, черный автомобиль, припаркованный перед домом. Как им удается нести в себе это ощущение ночи. Айлиш наблюдает за мужчинами, чувствуя свою защищенность, тот, что слева, помоложе, спрашивает, дома ли муж, и что-то в его отстраненном, но пристальном взгляде словно пытается проникнуть внутрь Айлиш и там зацепиться. Она успевает мельком оглядеть улицу, замечая одинокого собачника под зонтом, ивы, кивающие в такт дождю, мельтешение большого телеэкрана в доме Зэйджеков через дорогу. Отмечает, почти со смехом, универсальное чувство вины, которое невольно испытываешь, когда полиция стучится в твою дверь. Бен начинает извиваться у нее на руках, тот, что справа, в штатском, постарше, смотрит на ребенка, лицо как будто смягчается, поэтому она обращается к нему. Айлиш видит, он сам отец, такое не скроешь, тот второй слишком молод, слишком опрятен, крепкая кость, она начинает говорить, голос неожиданно садится. Муж скоро будет дома, примерно через час, хотите, я ему позвоню? Нет, в этом нет необходимости, миссис Стэк, когда он вернется, не могли бы вы попросить его при первой возможности нам перезвонить, вот моя визитка. Пожалуйста, зовите меня Айлиш, могу ли я чем-нибудь помочь? Боюсь, что нет, миссис Стэк, у нас дело к вашему мужу. Тот, что постарше, в штатском, широко улыбается малышу, она замечает морщины вокруг его рта, в лице больше нет угрюмой серьезности, неподходящее выражение для работы. Не волнуйтесь, миссис Стэк. С чего бы мне волноваться, гарда? И то верно, миссис Стэк, мы больше не хотим отнимать ваше время, разве мы недостаточно намокли, пока стучались, теперь, чтобы обсохнуть, придется включать в машине печку. Она закрывает дверь на крыльцо, сжимая в руке карточку, наблюдая, как мужчины идут к автомобилю, как автомобиль двигается с места, тормозит на перекрестке, задние фары вспыхивают, словно два глаза. Еще раз окидывает взглядом улицу, которая снова затихает, ее обдает жаром из прихожей, когда она заходит и закрывает за собой дверь, Айлиш замирает, изучая визитку, и ловит себя на том, что стоит, затаив дыхание. Это чувство, как будто что-то вошло в дом, ей хочется положить ребенка, остановиться и подумать, вспоминая, как нечто стояло рядом с чужими мужчинами на пороге, а после свободно зашло в прихожую, что-то бесформенное, но явственно ощутимое. Айлиш чувствует, как оно крадется с ней рядом, когда она пересекает гостиную, Молли сжимает пульт над головой Бейли, тот пытается его перехватить и с умоляющим видом смотрит на мать. Мам, скажи ей, чтобы не переключала мою программу. Айлиш закрывает за собой кухонную дверь, усаживает малыша в детское креслице, хочет убрать со стола ноутбук и дневник, но замирает, закрывает глаза. Ощущение чужого присутствия никуда не делось. Она смотрит на телефон, берет его со стола, рука медлит над экраном, затем шлет Ларри сообщение, и Айлиш снова оказывается перед окном. Сад, окутанный тьмой, уже не кажется желанным, что-то из этой тьмы вползло в дом.
Ларри Стэк расхаживает по гостиной с визиткой в руке. Он хмуро смотрит на визитку, кладет ее на журнальный столик, качает головой, откидывается в кресле, рука теребит бородку, пока жена молча наблюдает за ним, привычно оценивая, в определенном возрасте мужчина начинает отращивать бороду не для того, чтобы казаться старше, а напротив, подчеркивая, что молодость осталась позади, и сейчас Айлиш с трудом вспоминает его бритым. Наблюдает, как его ноги шарят в поисках тапочек, лицо немного разглаживается, когда он откидывается на спинку кресла, и, пока брови не сходятся на переносице и хмурая гримаса не расползается по его лицу, можно решить, что Ларри думает о чем-то другом. Он наклоняется, подбирает визитку со стола и говорит: скорее всего, ничего особенного. Она укачивает ребенка, пристально вглядываясь в него. Что значит «ничего особенного», Ларри? Он вздыхает, проводит по губам тылом кисти, встает с кресла, начинает шарить по столику. Куда делась газета? Ходит по комнате, ищет и не находит, вероятно, уже не газету, а что-то в глубине своих мыслей. Затем оборачивается, смотрит на жену, кормящую грудью, этот образ, который есть сама жизнь, настолько не вяжется со злым умыслом, что его начинает отпускать. Он подходит к Айлиш, протягивает к ней руку, но отдергивает, когда их взгляды встречаются. Государственная служба национальной безопасности, говорит она, ГСНБ, это не простые ребята, не полицейский инспектор у твоей двери, что им от тебя надо? Он показывает на потолок: ты когда-нибудь научишься говорить тише? Заходит на кухню, пожевывая губу, берет с сушилки стакан, переворачивает, открывает кран, глядя во тьму мимо своего отражения, вишневые деревья стали совсем трухлявые, того и гляди упадут следующей весной. Ларри делает большой глоток, возвращается в гостиную. Послушай, говорит он, почти бессознательно понижая голос до шепота. Я уверен, беспокоиться не о чем. И пока он говорит, уверенность утекает сквозь пальцы, как будто он вылил стакан воды в подставленные ладони. Айлиш наблюдает, как муж снова растекается в кресле, машинально переключая каналы. Он поворачивается, замечает, что пригвожден ее взглядом, наклоняется вперед, вздыхает, тянет себя за бородку, словно хочет сдернуть ее с лица. Послушай, Айлиш, ты же знаешь, как они работают, чего добиваются, они собирают информацию, но скрытно, и рано или поздно тебе придется выложить им то, чего они хотят, не сомневаюсь, они копают под какого-то учителя, естественно, что им захотелось обсудить это со мной, предупредить, возможно, перед тем, как арестовать его, послушай, я позвоню завтра или послезавтра и узнаю, что им нужно. Она разглядывает его лицо, ощущая внутри пустоту, разум и тело жаждут забыться сном, сейчас она поднимется и переоденется, считая часы до следующей кормежки младенца. Ларри, произносит она, и он отшатывается, как будто она пропустила ток через его руку. Они просили перезвонить при первой возможности, перезвони им сейчас, номер на визитке, докажи, что тебе нечего скрывать. Он хмурится, медленно вдыхает, словно примеряется к неизбежному, разворачивается и смотрит ей прямо в лицо суженными от гнева глазами. Что значит нечего скрывать? Ты знаешь, что я имею в виду. Нет, не знаю. Ларри, это просто фигура речи, пожалуйста, перезвони им сейчас. Почему ты всегда все усложняешь, я не собираюсь звонить им в такой час. Ларри, пожалуйста, сделай это сейчас, я не желаю, чтобы ГСНБ толпились у нашей двери, ты же знаешь, что происходит в последние месяцы. Ларри подается вперед, словно ему тяжело встать с кресла, хмурится, затем подходит и забирает ребенка у нее из рук. Айлиш, пожалуйста, выслушай меня, нельзя терять лицо, они знают, я человек занятой, заместитель генерального секретаря ирландского учительского профсоюза, и я не собираюсь плясать под их дудку. Все это прекрасно, Ларри, но почему они явились к нам домой в такой час, вместо того чтобы днем заглянуть к тебе в офис? Послушай, любимая, я перезвоню им завтра или послезавтра, может быть, оставим это до утра? Его тело стоит перед ней, но глаза обращены к телеэкрану. Уже девять, говорит он, я хочу посмотреть новости, и кстати, где это шляется Марк? Она оглядывается на дверь, рука сна обнимает ее за талию, она шагает навстречу Ларри и принимает ребенка из его рук. Понятия не имею, я перестала следить за его перемещениями, вечером у него была тренировка по футболу, и, вероятно, он поужинал у друга или пошел к Саманте, в последнее время они неразлучны, не понимаю, что он в ней находит.
Сидя за рулем, он злится на самого себя, его разум мечется, ища, к чему прислониться, но Ларри понимает, что прислониться не к чему. Голос в трубке был таким деловым, почти вежливым, прошу извинения за поздний час, мистер Стэк, мы не отнимем у вас много времени. Он паркуется за углом от участка «Гарда Шихана»[1] на Кевин-стрит, размышляя о том, какой эта дорога была раньше, уж точно куда более оживленной, за последнее время город заметно притих. Неосознанно сжав зубы, он подходит к стойке и открывает рот для дежурной улыбки, думая о детях, Бейли наверняка вычислит, что он выходил, мимо этого мальчишки и муха не пролетит. Ларри разглядывает бледную веснушчатую руку дежурного офицера, который неслышно докладывает в трубку. Его встречает молодой детектив, худощавый и бойкий, в рубашке и галстуке, на восковом лице собранность и деловитость, судя по голосу, тот самый, что говорил с ним по телефону. Спасибо, что зашли, мистер Стэк, следуйте за мной, сделаем все возможное, чтобы поскорее вас отпустить. Он поднимается по железной лестнице и идет по коридору с закрытыми дверями, прежде чем его заводят в комнату для допросов с серыми стульями и серыми стенами, все выглядит новехоньким, дверь закрывается, и Ларри оставляют одного. Он садится и разглядывает свои руки. Читает с экрана телефона, встает, принимается расхаживать по комнате, размышляя, что его заставляют играть на чужом поле, проявляют неуважение, уже почти одиннадцать вечера. Когда они входят, он разводит руками, медленно подвигает стул и садится, наблюдая за прежним худощавым офицером и другим, начинающим полнеть мужчиной его лет, кружка у него в руке вся в потеках от кофе. Новенький разглядывает Ларри Стэка с легким намеком на улыбку, впрочем, возможно, это природное добродушие прячется в морщинах у рта. Добрый вечер, мистер Стэк, я инспектор Стэмп, а это детектив Берк, чай или кофе? Ларри смотрит на грязную кружку, жестом отказывается и ловит себя на том, что изучает лицо собеседника, вспоминая знакомые черты. А ведь я вас раньше встречал, в Дублине, вы играли в полузащите за Университетский клуб, вполне могли выходить на одно поле, Гэльский футбольный клуб, мы были лучшими в тот год и вас просто раскатали. Детектив пристально вглядывается в его лицо, морщины вокруг рта разглаживаются, глаза стекленеют, в комнате повисает непроницаемая тишина. Он говорит, не удосужившись покачать головой. Не понимаю, о чем вы. Вслушиваясь в звук собственного голоса, Ларри оценивает его будто со стороны, словно видит себя через стол или в дверной глазок – другого способа заглянуть в комнату нет, никакого одностороннего зеркала, как показывают в кино. И он слышит в своем голосе фальшь, ненужную развязность. Это точно были вы, в полузащите, я противников не забываю. Офицер прихлебывает из кружки, размазывая кофе по зубам, пристально изучая Ларри, пока тот не опускает глаза и начинает водить пальцем по царапинам на столешнице, затем снова смотрит на инспектора. Лицевые кости крупные – было куда нарастить жирок, но взгляд остался прежним. Послушайте, я хочу поскорее с этим покончить, мне давно пора домой, к семье, время позднее, скажите, чем я могу помочь? Детектив Берк поднимает руку. Мистер Стэк, мы знаем, вы человек занятой, поэтому ценим возможность побеседовать с вами, к нам поступило весьма серьезное заявление, и оно касается непосредственно вас. Ларри Стэк замечает, как мужчины обмениваются взглядами, и у него пересыхает во рту. В комнате какое-то движение, теперь он это чувствует, на миг замирает, поднимает глаза к потолку и видит подвесной светильник, мотылек неистово бьется в стекло, янтарный купол нечист и заполнен трупами мертвых насекомых. Детектив Берк открывает папку, и Ларри Стэк видит бескровные руки священника, на столе отпечатанный лист бумаги. Ларри начинает читать, медленно моргает, прикусывает губу. За дверью шаги по длинному коридору – возникли и стихли. Он слышит приглушенное биение мотылька, и на мгновение внутри что-то сжимается. Поднимает глаза и видит, как детектив Берк наблюдает за ним через стол, такое ощущение, будто он обладает способностью проникать в чужие мысли и выпускать наружу то, чего там нет. Ларри смотрит на инспектора, теперь разглядывающего его не таясь, откашливается и пытается улыбнуться обоим полицейским сразу. Офицеры, вы же меня разыгрываете? Он смотрит на них, чувствуя, как улыбка сползает с губ, оказывается, он схватил лист со стола и размахивает им в воздухе. Но это же чистое безумие, подождите, об этом узнает генеральный секретарь, и не сомневайтесь, она дойдет до самого министра! Молодой детектив энергично кашляет в кулак, смотрит на инспектора, который улыбается и начинает говорить. Как вам известно, мистер Стэк, сейчас, в трудные для государства времена, мы обязаны серьезно относиться к подобного рода обвинениям… Черт подери, да что вы несете? Никакое это не обвинение, это полная бессмыслица, вы подменяете понятия, да вы сами это и напечатали! Мистер Стэк, вы, без сомнения, слышали про закон о чрезвычайных полномочиях, вступивший в силу с сентября этого года в ответ на продолжающийся кризис, который переживает государство, так вот, этот закон ради обеспечения общественного порядка предоставляет ГСНБ дополнительные ресурсы и полномочия, стало быть, мы действуем в соответствии с законом, вы же ведете себя как человек, разжигающий ненависть к государству, сеющий беспорядки и раздор, и, если последствия ваших действий нарушают стабильность на государственном уровне, у нас есть только два варианта: либо вы агент, действующий вразрез с государственными интересами, либо не осознаете своих поступков, однако в любом случае, мистер Стэк, подобное поведение на руку врагам государства, и поэтому мы настоятельно советуем вам обратиться к вашей совести и убедиться, что она чиста. Ларри Стэк долго молчит, невидящими глазами упершись в лист бумаги, затем откашливается, стискивает руки. Если я правильно вас понимаю, вам нужны доказательства, что в моих действиях нет ничего крамольного? Все верно, мистер Стэк. Но как мне это доказать, если я просто выполняю свою профсоюзную работу, используя право, предоставленное конституцией? Все в ваших руках, мистер Стэк, в противном случае мы можем решить, что ваше дело требует дальнейшего расследования, и тогда от вас уже ничего не будет зависеть, мы сами сделаем выводы. Ларри ловит себя на том, что вскочил со стула и упирается в стол костяшками пальцев. В лице офицера он видит чуждую волю, понимает, что его привели сюда, чтобы сломить в угоду ей – воле, обладающей безусловной властью обращать «да» в «нет», а «нет» в «да». Я хочу внести ясность, говорит он, министр скоро об этом узнает, так что ждите неприятностей, вы не можете препятствовать профсоюзам осуществлять свою деятельность, у учителей в этой стране еще есть право вести переговоры об улучшении условий труда и устраивать мирные демонстрации, это не имеет никакого соотношения к так называемому кризису, переживаемому государством, а теперь, если не возражаете, я ухожу домой. Второй офицер медленно открывает рот, и Ларри почти уверен, что видит это своими глазами, он продолжает думать об этом, идя к машине, где долго сидит, разглядывая свои трясущиеся на коленях руки. Ему показалось, будто изо рта полицейского выпорхнул мотылек.
Бена в ясли, остальных – в школу. Молли в наушниках соскальзывает с переднего сиденья «турана», Бейли хлопает задней дверцей, Айлиш наблюдает, как он стоит напротив покрытого каплями стекла, натягивая капюшон парки. Она выезжает на дорогу, когда рука стучит в стекло, Молли просит ее остановиться, дверца открывается, дочь хватает спортивную сумку с пола и исчезает. В зимнем свете, в холодном ноябрьском мареве Айлиш на автомате движется в потоке машин, ощущая внутри опустошение, отдыхая на красном, видит перед собой не новый день, а то, как он опять пройдет бесследно, очередной день, забытый и поглощенный молчаливым подсчетом дней, видит себя за работой, уже не мечтая о карьере, – настоящий микробиолог часами не отходит от лабораторного стола в поисках доказательств, сверяя гипотезу с реальностью, с собственными домыслами, находя в результате ответ, истинный или ложный. Теперь она целыми днями сидит на телефоне, проверяет электронную почту, уже не ученый, но управленец без белого халата, руководит персоналом, скучает во время совещаний, задает неверные вопросы. Айлиш садится за стол, читает электронную почту, переносит встречу на половину шестого. Берет телефон и звонит Ларри. Ты заполнил анкеты на паспорта, как я просила? Слушай, любимая, я еще немного не в себе, никак не могу выбросить все это из головы. Он говорит так, словно, пока он спал, из него выпустили воздух и, проснувшись, он обнаружил, что сдулся, как он сидел на краю кровати, уставившись в пол. Ты рассказал на работе? Мгновение она слушает, как он разговаривает с коллегой, прикрыв трубку рукой. Я оставил их на столе наверху. Что ты оставил на столе наверху? Анкеты на паспорта. Ларри, ты должен позвонить Шону Уоллесу, чрезвычайные полномочия или нет, в этой стране еще действуют конституционные права. Я хочу лично переговорить с генеральным секретарем, но она подхватила вирус. Скажи, Шон еще мутит с той молоденькой? Шон по уши увяз в суде над Фицджеральдом, не хочу его отвлекать, кто сегодня готовит ужин? И все же тебе следует ему позвонить, сегодня твоя очередь. Отлично, у меня встреча в половине седьмого, но я не в настроении, поэтому отменю. Ларри. Что, любимая? Нет, ничего, вчера я купила немного фарша, можешь сделать бургеры, ладно, мне некогда. Она заканчивает разговор и некоторое время сидит с телефоном в руке, одолеваемая дурным предчувствием. Смотрит на трубку и возвращается к вызову, отслеживая свой голос в его телефоне, сигнал ретранслируется на мобильный Ларри, подхватывается и передается через сетевой передатчик. Внезапно она слышит собственный голос, как будто из другой комнаты. Чрезвычайные полномочия или нет, в этой стране еще действуют конституционные права. Внезапно она холодеет, резко встает и направляется к кухне, размышляя, в других странах – возможно, но не у нас, здесь такое не принято, ни «Гарда Шихана», ни государству не разрешена прослушка, общество возмутится. Она думает о черном автомобиле, припаркованном рядом с ее домом, о ГСНБ, вспоминает шепотки о том, что творится, и, шагая на кухню, на миг забывает, куда идет. Пол Фелснер, новый менеджер по работе с иностранными клиентами, стоит у кофемашины и теребит манжету. С мягким хлопком машина перестает жужжать, он оборачивается и улыбается одним ртом, не глазами. О, Айлиш, хорошо, что я вас застал, вы не ответили на мое голосовое сообщение, им пришлось перенести видеоконференцию с «Асакуки» на шесть вечера. Ей кажется, в его лице есть что-то фальшивое, глаза должны быть темными, а они зеленые, и она ловит себя на том, что разглядывает ободок значка у него на лацкане, Партия национального единства, ПНЕ, новый государственный символ. Смотрит на его руки, замечая, что они несколько маловаты. Надо же, пропустила, говорит она, боюсь, принять участие не смогу, но спасибо, что предупредили.
Синяя лошадь на берегу, лошадь приближается к ней, скачет вдоль воды, и Айлиш не помнит, сколько ей тогда было лет, лошадь скачет, залитая светом, внизу в прихожей звонит телефон, и Айлиш выныривает из сна, оказываясь в спальне. Ларри сидит на краю постели и трет глаза. Бога ради, шепчет она, четверть второго, кому придет в голову звонить в такой час. Надеюсь, говорит он, это не твоя сестра. Наклоняется вперед, шагает к двери, протягивает руку к тени, которая распахивается, обращаясь халатом. Шлепанье тапочек по лестнице, пока она лежит, прислушиваясь к дыханию Бена в кроватке, приглушенному кашлю из спальни мальчиков. Тихий голос Ларри поднимается наверх, проникает в спальню, но ничего не разобрать, и она гадает, кто бы это мог быть, думая о сестре Айне из Торонто, это случилось много лет назад, мне так жаль, сестренка, перепутала часовые пояса, немного перебрала. Айлиш закрывает глаза, ищет синюю лошадь на берегу, роется в памяти, сколько тогда тебе было лет? Зима, небо низко нависает над морем, она касается пятками лошадиных боков, чувствуя, как внутри подрагивают мощные мышцы, вес Ларри придавливает матрас рядом. Я уже начала засыпать. Он не отвечает, молча уставившись в стену, словно наливаясь свинцом, переводит дыхание, она тянется к нему и сжимает его руку. Что случилось, Ларри? Включает лампу, садится на постели, видя, как в мягком свете муж превращается в ребенка, хмурый, недоуменный взгляд, он оборачивается и откашливается. Это была Кэрол Секстон, жена Джима, и по телефону она еле сдерживалась, вчера Джим ушел из офиса, но домой не вернулся. И это все, Ларри, а то я успела испугаться, что кто-то умер. Послушай, Айлиш, она сказала, они его забрали. Кто кого забрал? ГСНБ, кто ж еще. ГСНБ? Но это же бессмыслица, Ларри, что значит забрали? Ну, арестовали, задержали, кто-то видел, как его сажали на заднее сиденье автомобиля, но тому человеку в голову не пришло кому-то сообщить, жена узнала позже, когда начала всех обзванивать. Джим Секстон, этот пустомеля, да что он мог сделать? Айлиш, с тех пор о нем ни слуху ни духу. А профсоюзному адвокату он звонил, как там его? Майкл Гивен, нет, не звонил даже жене. Но нельзя же так просто взять и забрать кого-то, не предоставив право на защиту, есть же закон. Кэрол говорит, Майкл сейчас на Кевин-стрит, но они его не пускают, и он собирается до утра вернуться домой, похоже, туда нельзя дозвониться, у ГСНБ нет прямого номера, не понимаю, почему никто из профсоюза не сообщил мне, какое-то безобразие. Такого просто не может быть. Ведь не может? На визитке того инспектора есть мобильный номер, ты же сам ему звонил, скажи мне, Ларри, что происходит? Не знаю, любимая, похоже, он в ярости. Кто в ярости? Майкл Гивен. Надо обязательно ему передать, я про визитку. Да, об этом я не подумал, сейчас найду, куда ты ее положила? На каминную полку в гостиной, потом подсунула под часы. Айлиш, Кэрол сказала, они допрашивали его на прошлой неделе, сказали, что против него выдвинуто обвинение, а он просто посмеялся над ними, ну, ты знаешь Джима, очевидно, когда на вопрос, арестован ли он, они ответили отрицательно, он дословно процитировал им раздел третий статьи 40.6.1 о праве граждан создавать союзы и объединения, старая гвардия, под его командой половина учителей Лейнстера, готовых загрузиться в автобусы и рвануть в город, если забастовка продолжится. Ее рука шарит по тумбочке, она, не глядя, берет стакан и делает глоток. Ларри, какие конституционные права они могут приостановить в соответствии с этими чрезвычайными полномочиями? Не знаю, не думаю, что основные, не настолько, любой арест все еще регулируется законом, но какой закон, когда творится такое, послушай, не надо пока, не рассказывай детям. Ларри, сейчас ты все равно ничем не поможешь, ложись спать.
Она стоит, разглядывая отцовский сад. Старые воспоминания шуршат мокрыми листьями, раскачиваются на канате, толпятся в кустах, голоса зовут из прошлого, ты готова, а вот и я. Смотрит, как ясень, посаженный отцом на ее десятый день рождения, высится над узким участком. Бейли бродит по высокой траве, пиная листья, а Молли снимает зимующие растения на телефон. Айлиш отворачивается от стола, за которым, уткнувшись в газету, сидит отец, Бен спит в автокресле у ее ног. Берет со стола две кружки, заглядывает внутрь, проводит пальцем по ободку. Пап, только посмотри на них, почему ты не пользуешься посудомойкой, надо надевать очки, когда моешь посуду. Саймон не отрывает глаз от газеты. Я и сейчас в очках, говорит он. А надо надевать их, когда моешь посуду, смотри, чашки все в разводах. Вини во всем ту бесполезную женщину, которая приходит убираться, когда была жива твоя мать, в этом доме не было ни одной грязной чашки. Наблюдая за ним сейчас, Айлиш погружается в детство, видит отца таким, каким он был, с ястребиным носом и живым пристальным взглядом, а теперь он съежился в кресле, спина горбатится под шерстяным кардиганом, хрупкие косточки выпирают сквозь бумажную кожу рук. Саймон складывает газеты, наливает себе чай, барабанит пальцами по столу, и зачем я до сих пор это читаю, сплошная ложь. Она берет газету и начинает заполнять клетки кроссворда. Его пальцы уже не барабанят по столу, и, даже не смотря на отца, Айлиш чувствует, что он ее разглядывает, но, когда она поднимает глаза, Саймон хмурится. Кто там в саду с Айлиш? Она выглядывает наружу, поворачивается к отцу, берет его за руку. Пап, там Бейли, а с ним Молли, а я тут, рядом с тобой. На его лице появляется растерянное выражение, он моргает и отмахивается от нее, отодвигая стул. Конечно, говорит он, но она вечно дуется, совсем как ты, не то что твоя сестра. Теперь Айлиш смотрит на отца с горькой улыбкой. Значит, мы обе пошли в тебя, говорит она. Айлиш наблюдает за Молли со стороны, видя себя в том же теле, часы в прихожей, заведенные для боя, три раза бьют из ее детства. Да все с ней в порядке, говорит она, девочке четырнадцать, переходный возраст, сама такой была. Она возвращается к кроссворду. Знаки отличия, семь букв, пятая «л». Саймон произносит «регалии», как будто слово вертелось у него на языке. Она смотрит ему в лицо, радуясь за него, на его шее проступают вены, глаза прячутся под набрякшими веками, но разум расправляет крылья. Она наливает себе чай, размышляя, стоит ли ему говорить, наблюдая за хрупким тонкокостным Бейли, а вот Марк такой же мускулистый, как его отец. Айлиш поднимает глаза и говорит: у Ларри на работе проблемы, правительство не хочет, чтобы учительский профсоюз объявлял забастовку, они вызывали его на беседу и почти угрожали, пап, ты можешь в это поверить? Кто вызывал? ГСНБ. Саймон разворачивается и молча смотрит на дочь, затем качает головой и опускает глаза. Ларри следует вести себя осторожнее с этими молодчиками, ГСНБ, когда Партия национального единства пришла к власти и основала их вместо Особого уголовного отдела, неделю все возмущались, потом перестали, и я не сомневаюсь, людей заставили замолчать, до сих пор в стране не было тайной полиции. Пап, они схватили районного лидера в Лейнстере, ни звонка, ни адвоката, его арестовали, профсоюз пытается поднять шум, но ГСНБ молчит. Когда это случилось? Во вторник вечером… Молли кричит, и они, обернувшись, видят, как она извивается, отбиваясь руками, а Бейли повис на старом канате, обхватив ногами сестру. Внезапный пронзительный взгляд отца. Скажи, ты веришь в реальность? Пап, что ты хочешь этим сказать? Это простой вопрос, у тебя ученая степень, ты должна понимать, что я хочу сказать. Теперь понимаю, но избавь меня от твоих лекций. На мгновение он отводит глаза, разглядывая старый буфет, заваленный пожелтевшими газетами, политическими журналами, и обнажает зубы в фирменной улыбке. Мы оба ученые, Айлиш, мы принадлежим традиции, но традиция – это то, о чем все давно договорились: ученые, учителя, институции, – и, заполучив институции, ты получаешь власть над фактами, ты можешь менять структуру ценностей, менять прежние договоренности, и да, они делают именно это. Айлиш, все очень просто: ПНЕ пытается изменить то, что мы с тобой называем реальностью, они мутят реальность, как воду, если ты называешь черное белым и делаешь это достаточно долго, черное становится белым, если ты повторяешь это снова и снова, люди начинают принимать твои слова за чистую монету – старая идея, просто теперь это происходит у вас перед глазами, а не в книгах. Она наблюдает, как взгляд Саймона блуждает, пытается проникнуть в его мысли, рука с пигментными пятнами достает из кармана брюк смятый носовой платок, он сморкается, сует платок в карман. Разумеется, рано или поздно реальность даст о себе знать, вы можете временно присвоить ее себе, но она молча и терпеливо ждет, чтобы выставить цену и уравнять чаши весов… Бен лопочет, таращит глазки. Начинает реветь, и Айлиш отодвигает стул, цыкает на младенца, поднимает и прикладывает его к груди под шарфом. Она тоскует по прежней беззаботности, хочет позвать детей в дом, собрать вокруг, но вместо беззаботности ощущает темноту, и темная зона расширяется. Айлиш втягивает воздух, выдыхает, пытается улыбнуться. Мы определились с пасхальными каникулами, погостим у Айне и ее банды, затем еще недельку поколесим по округе, может быть, доберемся до Ниагарского водопада, поездим по окрестностям Торонто, покажем детям местные красоты. Взгляд Саймона блуждает, и она не уверена, что он ее слушает. Он поднимает руки со стола, пристально их разглядывает, снова опускает и смотрит на дочь. Возможно, замечает Саймон, вам следует подумать о переезде в Канаду. Айлиш отнимает ребенка от груди, встает со стула и смотрит на Саймона сверху вниз. Папа, о чем ты? Я говорю, что слишком стар для таких дел, но дети легко адаптируются, у них будет время начать все с нуля, освоить местный акцент. Бога ради, папа, вдумайся, о чем ты говоришь, ты преувеличиваешь, а как же моя карьера, работа Ларри, школа, а еще хоккей Молли, в этом году они намерены выиграть чемпионат девичьей юниорской лиги Лейнстера и уже впереди на девять очков, Марк в выпускном классе, а за тобой кто будет присматривать, если ты даже кружки толком помыть не можешь, миссис Тафт приходит раз в неделю, а если ты упадешь и сломаешь шейку бедра, что тогда?
Зимние ливни, слякоть, холод, сменяющие друг друга дни цепенеют под дождем, который как будто маскирует течение времени, один безликий день за другим, пока зима окончательно не вступит в свои права. Странный, неспокойный дух витает в доме. Он вполз вместе с двумя мужчинами, которые как-то вечером постучались к ним в дверь, распространился по всему дому, и теперь кажется, будто что-то подтачивает крепкие семейные узы. Ларри работает допоздна, по утрам он раздражителен и угрюм, двигается с какой-то тихой внутренней яростью, его руки напряжены, тело сжато, словно снаружи на него давит какая-то неодолимая сила. Теперь он так часто возвращается домой поздно, что Айлиш привыкла наблюдать за ним сквозь жалюзи и опускает их, чтобы не быть замеченной, словно какая-то старая перечница, любительница подсматривать за соседями, и потом встретить мужа в прихожей. Ты должен был отвезти Молли на тренировку, Ларри, мне снова пришлось отменить видеоконференцию с партнерами, а ведь я только что вернулась на работу после декретного. Он стоит у двери, стянув ботинок наполовину, опускает глаза, словно побитый пес, встряхивает головой и смотрит ей прямо в глаза, и она видит, как он меняется, голос падает до сердитого шепота. Они пытаются нас разобщить, Айлиш, они распространяют внутри профсоюза лживые слухи, ты не поверишь, что я сегодня услышал… Голос прерывается, глаза снова утыкаются в пол. Я понял насчет Молли, прости, я сожалею. Он показывает ей маленький предоплаченный телефон, который называет одноразовым. У таких не отследишь номер, их невозможно прослушивать. Айлиш наблюдает за Ларри, думая о детях, которые слышат, как родители шепчутся в прихожей. Ты ведешь себя словно преступник, Ларри, похоже, Бейли подхватил вирус, он сейчас наверху… Муж поднимает руку, останавливая ее. Никакой я не преступник, это они пытаются разрушить профсоюз, арестовывают активистов без санкции и намерены продолжать в том же духе. Он проходит мимо нее в гостиную, оттуда – на кухню и закрывает дверь за собой. Через стекло Айлиш смотрит, как он кладет сумку на стул, подходит к раковине, моет руки, всматривается в тьму снаружи. Ей хочется подойти к нему, достучаться до разума внутри тела, до хорошего, гордого мужчины внутри разума, настойчивого, высоконравственного, преданного, в душе которого разгорается война против того, что не поддается измерению. Айлиш размышляет о том, как в последнее время Ларри пытается от нее спрятаться, в конце концов, в стремлении к одиночеству все мужчины одинаковы, однажды она видела на стене такое граффити. Айлиш просовывает голову в дверь кухни. Ужинать будешь? Нет, отвечает он, я поздно обедал, может быть, потом перекушу. В гостиную входит Молли в респираторе, она уже продезинфицировала дверные ручки, краны и сливные бачки, оцепила спальню мальчиков скотчем и теперь отказывается есть за общим столом. Она не настроена слушать мать, которая объясняет, что так вирус не остановить, и Айлиш мысленно представляет, как вирус проникает в клетку носителя и размножается, бесшумная фабрика, невидимый враг, проникающий внутрь при вдохе. На следующее утро Молли и Марк заболевают, вслед за ними и Ларри, Айлиш радуется, что все дома, и даже Ларри, кажется, снова стал самим собой, смеется над тем, что у нее с малышом иммунитет, подтрунивает над Марком, который входит в гостиную нечесаный, уткнувшись носом в бумажный платок. Посмотри на себя, встреть я тебя на улице, ни за что бы не узнал. Марк спрашивает, никто, кроме папы, больше не будет кофе? Они собираются посмотреть фильм, Марк возвращается с напитками, она разглядывает его долговязое крепкое тело, ему почти семнадцать, а ростом уже догнал отца. Двигайся ко мне, говорит Марк, усаживаясь рядом и кладя руку ей на плечо, и она не может вспомнить, когда в последний раз они вот так собирались дома все вместе: Молли свернулась калачиком сбоку, Бейли в кресле-груше ест ложкой мороженое, Ларри сидит перед телевизором, Бен спит у нее на коленях. Да ладно вам, говорит Марк, сколько можно смотреть эту сентиментальную чушь? А мне нравится, возражает Бейли, и мне, и мне, соглашается Молли, это так мило, напомни, мам, как вы встретились с папой? Ларри смеется, Марк стонет, сколько можно, ты забыла, что наш папа – великий романтик и ему пришлось месяцами гоняться за мамой с сачком? Неправда, говорит Айлиш, улыбаясь Ларри. Не совсем правда, поправляет Ларри, разумеется, я романтик, этого у меня не отнять, но я использовал мешок из-под картошки. Когда Бен просыпается у нее на коленях, Айлиш всматривается в него, пытаясь разглядеть мужчину, которым он когда-нибудь станет, хотя и Марк, и Бейли успели доказать ошибочность утверждения, что от осинки не родятся апельсинки, так что Бен непременно будет сам себе голова. И все же она ищет в Бене сходство с Ларри, надеясь, что он будет похож на отца, зная, что все мальчишки вырастают и убегают из дома, чтобы разрушить этот мир, притворяясь, будто хотят создать его, и что так устроено природой.
Малыш просыпается с криком, словно пробуждение потрясло его, и Айлиш всплывает на поверхность сна, пока сон не разбивается о темноту спальни. Она шарит ногой по половине кровати, на которой спит Ларри, но кровать холодна. Поднимает ребенка из кроватки, прикладывает к груди, маленький ротик жадно глотает, маленькая ручка теребит ее плоть. Она протягивает Бену палец, и он вцепляется в него с такой слабенькой мощью, что Айлиш начинает понимать этот врожденный ужас, ребенок цепляется за ее палец, словно от этого зависит его существование, словно только мать привязывает его к жизни. Птичий щебет прогоняет тишину, когда она одевается и спускается по лестнице с Беном на руках. Внизу Ларри сидит в темноте, лицо освещено экраном ноутбука. Он не слышит ее приближения, поэтому Айлиш разглядывает его, не таясь, – печальное усталое лицо, немигающая сосредоточенность. Она тянется к выключателю, он поднимает глаза, вздыхает, затем улыбается, жестом просит передать ребенка ему, ставит Бена к себе на колени, позволяя малышу почувствовать свой вес. Он проспал всю ночь? Не хотел его будить, почему ты так рано встала? Могу спросить то же самое, Ларри, ты выглядишь так, словно совсем не ложился. Ларри подносит Бена к своему носу. Только посмотри на себя, малыш, только недавно ты застал нас врасплох, а скоро тебя уже отнимут от груди. Скрестив руки, она стоит перед кофеваркой, затем разворачивается и всматривается в лицо Ларри – напряженно, будто в лицо чужака, красные от недосыпания глаза, всклокоченные волосы, видавший виды жилет в елочку поверх шерстяного свитера, какое-то мгновение она сравнивает себя с ним, он состарился быстрее, это правда, борода уже наполовину седая. Внезапно она осознает, что не может вспомнить, как Ларри выглядел раньше, клетки обновляются и быстро, и медленно, начинаете вы с одним телом, но со временем тело становится другим, Ларри тот же и одновременно другой, только глаза никогда не меняются. Айлиш забирает у него Бена и пристально смотрит на мужа. Еще не поздно, говорит она. Он поднимает глаза, начиная хмуриться. Не поздно что? В той игре, в которую вы играете с правительством, еще можно остановиться. Мгновение он молчит, затем вздыхает, закрывает ноутбук, убирает его в кожаный чехол и встает. Бога ради, Айлиш, колеса пришли в движение, от такого нельзя просто взять и отказаться, для профсоюза это станет позором, учителя начнут уходить от нас толпами, марш должен пройти. Да, Ларри, но Элисон О’Райли до сих пор не вышла на работу, спрашивается, почему? Муж говорит, у нее грипп. Что это за грипп такой, который длится три недели? Да, понимаю, это кажется немного странным, слушай, мне нужно выйти пораньше, у меня брифинг… она отворачивается, разглядывает мокрый сад в темноте, все затянуто влажным маревом, деревья съежились от холода. Не оборачиваясь, она ощущает противостояние его воли, их воли сцепились в молчаливом поединке, кружат, захват, расходятся, потирая синяки и ушибы. Ларри идет в гостиную, останавливается, прошлой ночью умерла мать Мэри О’Коннор, я получил сообщение незадолго до полуночи, ей было девяносто четыре, последняя из титанов, если и были когда-то титаны. Айлиш качает головой и усаживает Бена в креслице. В свое время она никому не давала спуску, когда похороны? В субботу утром, в церкви Трех святых покровителей. Она подходит к мужу, почему именно в субботу, сжимает его запястье. Ларри, Элисон О’Райли не больна, и тебе это известно. Айлиш, у тебя нет доказательств. С ГСНБ лучше не связываться, Ларри, если ты откроешь эту дверь, ты не будешь знать, что ждет по ту сторону. Послушай, Айлиш, тебе нужно успокоиться, ГСНБ – не Штази, они просто давят на нас, создают нам помехи, чтобы заставить отступиться, нас пятнадцать тысяч, правительство нервничает, но вот увидишь, остановить демократический марш протеста они не осмелятся. Теперь она достаточно близко, чтобы разглядеть пятна на радужке его глаз, приглушенные оттенки красного и янтарного, рисунок разный. Скажи мне, Ларри, где сейчас Джим Секстон? Он моргает, хмурится и отворачивается. Хватит, Айлиш… Ларри мотает головой, берет портфель, идет через гостиную, но до прихожей не доходит. Она слышит, как он неподвижно стоит, затем с долгим вздохом садится в кресло. На мгновение ее чувства переполняются, Айлиш снова выглядывает в окно, стволы отливают свинцом, как быстро рассветает, на листья падает серый свет, стрекочут сороки, различимые лишь силуэтами. Это острое покалывание в ладонях, когда она входит в гостиную и видит, как Ларри неподвижно сидит в кресле и словно разглядывает некую мысль. Он поднимает глаза, качает головой и говорит, может быть, ты и права, Айлиш, сейчас не время, продолжать сейчас – безумие, я позвоню им и скажу, что заболел. Она шагает к нему, чувствуя, что победила, глядя на него сверху вниз. Хочет заговорить, но тут внутри что-то высвобождается – сорока-обманщица взмывает в небо, – и она останавливается, качая головой. Нет, назад пути нет, дело больше не в тебе или во мне, ПНЕ, похоже, решили, что закон им не писан, все понимают, что их чрезвычайные полномочия – просто захват власти, кто отстоит наши конституционные права, если не учителя? Она наблюдает, как Ларри сидит перед ней, широкий в кости, мальчик, наделенный разумом взрослого, и внезапно он встает, принимая прежний непреклонный вид. Ладно, любимая, пойдем месить грязь, после демонстрации посижу с нашими в пабе, но пить не стану, мне еще забирать Молли с тренировки. Она прислоняется к двери, наблюдая, как он надевает зеленые туристские ботинки. Пытается натянуть плащ поверх пиджака, но рукав вывернут наизнанку, мгновение Ларри сражается с рукавом, застревая на пороге, и Айлиш думает про себя, а ведь он все еще не уверен, Ларри поднимает глаза и встречается с ней взглядом. Иди, говорит она, иди, что с тобой делать.
Айлиш входит в офис после обеда, держа в голове какую-то смутную мысль. Что-то скрытое просится наружу, ищущий разум переключается на другие заботы: сменную одежду для Бена, которую она забыла собрать для яслей, и нужно отправить по почте анкеты для продления паспортов. Тут она вспоминает, что оставила мобильный на рабочем столе. Берет со стола трубку, ни одного пропущенного звонка, непохоже на Ларри, он всегда звонит ей с демонстраций. Она идет на кухню, и Рохит Сингх перехватывает ее взгляд поверх экрана, он говорит в трубку, при этом пытаясь что-то сказать ей глазами, Айлиш не понимает, так что пожимает плечами и вытягивает нижнюю губу, изображая вселенскую скорбь. И тут она слышит, как ее окликают, видит Элис Дили, нерешительно выглядывающую из кабинета. Айлиш, ты что, не смотришь новости? Нет, я только что вернулась с обеда. И только произнеся эти слова, она понимает, что́ написано у Элис на лице, идет к ее кабинету, и на миг ее движения замедляются, как будто она всплывает со дна на поверхность, продирается сквозь водяную толщу, набирает полный рот воздуха, заходит в кабинет и видит, что все собрались вокруг большого монитора. В новостях какие-то лошади несутся вдоль улицы, превратившейся в тусклый, дымящийся ад. Она видит полицейских с дубинками, они избивают участников шествия, разгоняя по углам улицы, слезоточивый газ медленно расползается, демонстранты убегают или корчатся на земле, кадры повторяются. Люди толпятся в дверных проемах, натянув воротники на нос, и на экране постоянно крутится кадр, как полицейские в штатском хватают учителя и заталкивают в автомобиль без опознавательных знаков. Айлиш переполняет чувство беспомощности, она оказывается за своим рабочим столом с телефоном у уха, без конца посылая исходящий вызов, Пол Фелснер наблюдает сквозь щель жалюзи. Она сидит перед экраном, пытаясь мысленно разглядеть Ларри, но вместо этого видит вялый, изучающий взгляд Фелснера, видит себя полчаса назад, она жует сэндвич, а время уже пошло, время уже промаршировало мимо. Ей нужно к нему, нужно его почувствовать, ощутить смутную вину. Айлиш складывает пропуск и личные вещи в сумку, пересекает офис в пальто, свисающем с одного плеча, лестничный колодец вибрирует от стука ее подошв, затем она стоит на улице, прижимая телефон к уху, Ларри не отвечает, а когда она перезванивает, его телефон отключен. И тут Айлиш поднимает глаза, и небо этого дня кажется ей чужим, и она чувствует, что распадается на части, и дождь медленно стекает по лицу.