Время сонное зимы замедляет тихий бег;
неподвижные дымы приморожены к трубе.
Солнце мне заходит в тыл – солнце не перехитришь.
Любопытные коты на дорогу смотрят с крыш.
Проезжает самосвал – у шофёра сто забот,
а меня никто не звал и никто нигде не ждёт.
Никакой еще беды, жизнь не в тягость, как шинель,
и прозрачна, словно дым,
ждущий ветра в вышине
* * *
Примёрзла к веткам белая луна,
они напоминали стаю змей.
Я их очнуться тщетно заклинал,
на самодельной дудочке своей.
И мой порыв со временем угас,
он был холодный – так горит эфир.
И отравлял зимы прозрачный газ
и снега розовеющий зефир.
И я не в силах был понять никак,
зачем воронам бреющий полет.
И был мумифицированный карк
мне голосом, что к гибели ведёт.
Пустынная, простынная страна
в напудренном вельможном парике,
ты чересчур ко мне была строга —
учителка с указкою в руке.
Напрасно в этот я попал район —
он превратился в ледяной скелет.
Не отыскать здесь правду всех времён —
единственную правду на Земле.
Она – лишь сон. Я тоже стану сном.
Ну а во сне мне правда на фига?
Она одна. Она дрожит огнём
потерянного напрочь очага.
* * *
Я прерву свою жизнь никакую
и опять улечу в никуда.
Я – как первый скворец. Я рискую:
ещё могут придти холода.
Но я жалобы не проскворечу —
я судьбе своей верен по гроб,
и она мне несётся навстречу,
и мы встретимся с нею лоб в лоб.
Скажут после: свернул бы направо,
не обрел бы могилу и крест…
Ну, какая тут невидаль, право?
Так, обычный дорожный наезд.
* * *
Взгляни: раскрылись у воды
на уровне с травой
герани белые цветы,
герани луговой.
В глазах у них застыл испуг,
у них так мало сил.
Они – как будто белый пух,
что лебедь обронил.
Не долго им гостить уже…
Господь, я так же мал,
дай доброты моей душе,
коль силы ты не дал!
* * *
По вечерам, когда, как воск, густеет мгла
и заполняет, словно газ, моё окно,
когда один, боюсь смотреть я в зеркала —
в них отражается не то, что быть должно.
Иная жизнь там, но не та, что я застиг,
что я пригубил, словно яд, из тигля дня, —
в безбрежной комнате всегдашний мой двойник
глядит в глаза мне, так похожий на меня.
Дрожит луна – зеленый дымчатый кристалл,
а мой двойник, как я, бесплодно одинок.
Он – тот, каким быть не хотел я и не стал.
Он – тот, каким я никогда бы стать не смог.
Мелькали годы, электричеством слепя,
он не старел совсем, румяный, как мечта.
Но жить, как жил я, ненавидя и любя
и забывая, – не пытался никогда.
Как горевал, как пил последнее вино,
как говорил всем, что прошедшего не жаль…
Он – только зеркало, я старше все равно
его на чью-то позабытую печаль.
Я проститься с тобой не могу
* * *
Запах духов, острый запах укропа,
белый шиповник в саду придорожном,
где чернобылом заросшие тропы…
Как бы забыть, да забыть невозможно.
Снова мне снится жасминовый ветер —
счастья пролётного бдительный сторож.
Как этот мир непонятен и светел!
Как он прекрасен, хмельной от простора!
В ставни закрытые веткою стукнет,
вновь уводя в бурелом чернобыла…
Только лишь юности это доступно.
Но для чего это все-таки было?
Но для чего эта память? На что мне
эта тревога и боль до предела?
Словно у старой заброшенной штольни
с часу на час ожидаю расстрела.
***
От бега коленные ноют суставы,
ботинки мои увязают в снегу,
а я всё бегу и бегу за составом,
а я всё проститься с тобой не могу.
Ты – там, за окошком, в тепле и покое,
куда не доносятся скрежет и шум,
а я… Я не знаю, что это такое,
зачем я бегу и рукою машу.
Каким запрещается это законом
с собой меня взять, как какую-то кладь?
А я всё бегу, всё бегу за вагоном,
боясь, обретая, тебя потерять.
И нет уже сил, и стесняет дыханье,
и поезд скрывается в сером снегу.
Но как мне поверить, что это – прощанье,
когда я расстаться с тобой не могу?!
* * *
Остановись посреди толчеи —
там, где оркестр, там, где солнце на меди.
Так ли созвучны заботы твои
с целью, которую сам ты наметил?
Бродишь потерянно, словно во сне,
все тебе чудятся чьи-то нападки…
Впору опомниться. Время – весне.
Время давно наступает на пятки.
Что-то на дачи увозят в кулях,
кто-то уже затевает ремонты.
Надо собрать свою волю в кулак,
надо очнуться от этой дремоты.
Надо увидеть, мгновенье ловя,
как по-весеннему светятся лица.
В сердце уже созревают слова,
как помидоры в совхозной теплице.
Снова учись удивленью у трав,
чутко внимающих птичьей капелле,
чтобы слова эти, музыкой став,
светлыми были, как песня капели.
* * *
От свежего ветра я снова пьянею,
от встречи нежданной с раскидистой ивой.
Что может быть этой разлуки длиннее?
Что может быть этой разлуки тоскливей?
Я жил наугад, пробираясь вслепую,
но все-таки спорить пытался с судьбою,
любую усталость, невзгоду любую
стремясь победить ради встречи с тобою.
Вновь мир для меня, как раскрытая книга,
как бусы, минуты на нитку я нижу.
Что может быть радостней этого мига,
когда я в глазах твоих радость увижу?
Что может быть больше, полнее, чем это?!
Пусть это – так мало, и это – так много:
всего только лучик зеленого света,
всего только миг перед новой дорогой.
* * *
Опять сплошняком туман и дожди,
срывается снег с высот,
приметам всем назло, вопреки,
и нету еще весны.
И снова неясно, что впереди,
по жизни опять несёт,
как будто по руслу горной реки —
швыряя на валуны.
Но слишком опасен ила кисель,
порогов ещё не счесть.
и пусть неприятностям нет конца,
сомнение верх берёт,
но есть ещё, кажется, в жизни цель
и силы как будто есть,
и надо вытереть кровь с лица
и к берегу чалить плот.
Ты выйдешь на берег. Ты будешь ждать,
не зная совсем о том,
что, словно радист, услышавший SOS,
бросает сразу дела,
ты мне помогла, если падал – встать,
и плыть, если плот – вверх дном,
и если плутал или шёл вразнос,
Полярной звездой была.
* * *
Окно в наличниках. Уют. В горшке – герань.
Здесь по утрам всегда встают в такую рань.
И свет не гаснет допоздна в хибаре той…
Не дай, Господь, другим познать беды такой!
Несёт вдова ведро с водой, ей смотрят вслед.
Но как нелепо быть вдовой – ей двадцать лет!
Вздохнут соседи: «Да, дела, судьбы изгиб».
Она любимого ждала, а он погиб.
Не знал никто на той войне, где завтра фронт.
Она была лишь так – вчерне, сплошной экспромт.
Там снова калаши частят, в крови сугроб…
Его собрали по частям в свинцовый гроб.
За сына отомстил отец – Дауар-бек.
Теперь в глазах её свинец застыл навек.
И вот идет она – одна сквозь птичий грай,
не замечая, что весна, что снова май.
И лишь глаза – как будто крик, как будто стон.
В избе ее такой же лик глядит с икон.
* * *
Здесь, в иван-чаевой столице,
я открываю створки ставен —
и зелень лунная сочится,
как будто капельницу ставит.
Здесь тишина другой эпохи,
она дарована нам свыше.
Наверно, при царе Горохе
так можно было ветер слышать.
И этот голос, словно флейта,
звучит среди лесной державы,
где, как змея, узкоколейка
своё раздваивает жало.
Уеду. Это твёрдо знаю,
увы, таков удел сиротский,
но эта тишина лесная
меня проела до серёдки.
И пусть в судьбе моей пробелы —
вкусить не доведётся брашно,
но никакие децибелы
теперь услышать мне не страшно.
* * *
Это еще совершенно не довод —
то, что тревогу дожди насылают.
Липы цветение. Запах медовый.
Ты не грусти, что погода сырая.
Ты не грусти, что дожди за дождями,
брать во внимание это не нужно.
Лето пройдёт – и останется с нами
запахом липы – и сладким, и душным.
Лето пройдёт – наши встретятся руки,
вспыхнет улыбка – как раньше, по-новой.
Липы цветение. Время разлуки.
Липы цветение. Запах медовый.
***
Старые вещи малы нам —
вытянулись за лето.
Душно. Поспела малина,
всюду полно бересклета.
Скоро метельные зимы
дунут – не высунуть носа…
Бродим, забыв про корзины,
словно во власти гипноза.
Лес, точно женщина, чуток.
Листья не ведают веса…
Как объяснить это чудо —
чудо летящего леса?
Нежный, кудрявый, высокий,
он погружен во вниманье,
будто мои биотоки
чувствует на расстоянье.
Вышито солнце лесное
ягод затейливой вязью…
Брат мой, ты связан со мною
самою кровною связью!
** *
Давно ль одуванчики пухом сорили?
Теперь же всё серо. Дождь форточку лижет.
Твой город, продутый ветрами сырыми,
всё ближе и ближе,
всё ближе и ближе.
Вокзал, дебаркадер, сараи, бараки…
Листва прилипает – не надо и клея,
но вспыхнет багрянцем осиновый факел —
и станет светлее,
и станет светлее.
Как долго я ждал и судьбе не перечил,
и гильдия бед меня, вроде, не ищет.
Я думал о том, как в преддверии встречи
мне сделаться чище,
мне сделаться чище.
Ты выйдешь из дома. Не всё голубое,
но верю: не смоет нас в море приливом,
и только с тобою, и только с тобою
я буду счастливым,
я буду счастливым.