Полковник Рамон Акока обладал охотничьим чутьем. Он обожал погоню, но глубокое внутреннее удовлетворение он получал именно от убийства. Он как-то признался одному из своих друзей: «Я испытываю оргазм, когда убиваю. Не важно кого: оленя, зайца или человека – от того, что отнимаешь чью-то жизнь, чувствуешь себя Богом».
Акока когда-то начинал служить в военной разведке и вскоре, благодаря своим блестящим способностям, прослыл отличным офицером. Он был умным, бесстрашным и безжалостным и сочетанием этих качеств обратил на себя внимание одного из помощников генерала Франко.
В штаб Франко он попал в чине лейтенанта и меньше чем за три года дослужился до полковника, что было невиданным успехом. Его поставили во главе фалангистов – особой группы, созданной для осуществления террора в отношении противников Франко.
Именно во время войны Акока был приглашен на беседу к одному из членов ОПУС МУНДО.
– Вам следует уяснить, что мы говорим с вами с ведома генерала Франко.
– Да, сеньор.
– Мы наблюдаем за вами, полковник. И у нас создалось благоприятное впечатление о вас.
– Благодарю вас, сеньор.
– Время от времени вам приходится выполнять специальные задания, так сказать, особо секретные. И к тому же весьма опасные.
– Понимаю, сеньор.
– У нас много врагов, особенно среди тех, кто не понимает всей важности выполняемой нами работы.
– Да, сеньор.
– Иногда эти люди нам мешают. Мы не можем этого допустить.
– Конечно, сеньор.
– Я полагаю, что мы можем рассчитывать на такого человека, как вы, полковник. Думаю, мы понимаем друг друга.
– Да, сеньор. Я почту это за честь.
– Мы бы хотели, чтобы вы оставались в армии. Нам это будет весьма удобно. Время от времени мы будем поручать вам особые задания.
– Благодарю вас, сеньор.
– Вы никому не должны рассказывать о нашем разговоре.
– Разумеется, сеньор.
Акока нервничал, глядя на сидевшего за столом человека. Тот внушал ему какой-то непреодолимый страх.
В разное время полковник Акока выполнил для ОПУС МУНДО с полдюжины заданий. Как ему и было сказано, все задания были рискованными и «особо секретными».
Во время выполнения одного из них Акока познакомился с очаровательной девушкой из прекрасной семьи. До этого времени он знал только проституток и лагерных шлюх, с которыми обращался презрительно и жестоко. Некоторые из них, покоренные его силой, искренне влюблялись в него, и с такими он был особенно безжалостен.
Но Сузана Серредилья принадлежала к другому миру. Ее отец преподавал в Мадридском университете, а мать была адвокатом. В семнадцать лет у Сузаны было тело женщины и ангельское лицо мадонны. Рамон Акока никогда не встречал никого похожего на эту женщину-ребенка. Ее трогательная беззащитность пробуждала в нем нежность, на которую, казалось, он был неспособен. Он безумно влюбился в нее, и по причинам, неведомым ни ее родителям, ни самому Акоке, она ответила ему взаимностью.
Их медовый месяц прошел так, словно Акока до этого не знал ни одной женщины. Безудержное желание обладать женщиной он испытывал не раз, но сочетание любви и страсти было для него чем-то новым.
Через три месяца после свадьбы Сузана сообщила ему, что беременна. Это привело Акоку в неописуемый восторг. К этой радости прибавилось и то, что его перевели служить в красивую маленькую деревушку Кастильбланко в Стране Басков. Это было осенью 1936 года, когда борьба между республиканцами и националистами достигла особого накала.
Однажды тихим воскресным утром Рамон Акока со своей молодой женой пили кофе на деревенской площади. Неожиданно на площадь стали стекаться толпы баскских демонстрантов.
– Тебе лучше уйти домой, – сказал Акока. – Могут возникнуть беспорядки.
– А ты?
– Прошу тебя. Со мной будет все хорошо.
Страсти накалялись.
Рамон Акока с облегчением наблюдал, как его жена, удаляясь от толпы, направлялась к монастырю, расположенному на противоположном конце площади. Но в тот момент, когда она подошла к монастырю, его двери неожиданно распахнулись и оттуда, беспорядочно стреляя, выскочили вооруженные баски. Акока застыл в беспомощном оцепенении, видя, как его жена упала под градом пуль. Именно в тот день он поклялся мстить баскам и Церкви.
И вот он был у стен другого монастыря, в Авиле. «Теперь настал их черед», – решил Акока.
В тиши монастыря в предрассветном полумраке сестра Тереза, крепко сжав в правой руке кнут, отчаянно хлестала им свое тело, чувствуя, как хвосты узлами впивались в кожу, в то время как она безмолвно молила о прощении. Она чуть было не вскрикнула, но, поскольку шум был непозволителен, она подавила в себе крик. «Прости мне, Господи, грехи мои. Будь свидетелем моего наказания, какому и Ты подвергался, смотри на раны на моем теле, подобные тем, что были на Твоем. Ниспошли мне страдание, подобное Твоему».
От боли она чуть не теряла сознание. Ударив себя еще три раза, она мучительно опустилась на койку. Истязать себя до крови не разрешалось. Морщась от боли, причиняемой каждым движением, сестра Тереза уложила кнут в черный чехол и поставила его в угол, где он всегда стоял, постоянно напоминая о том, что за малейший грех нужно расплачиваться мучением.
Грех сестры Терезы заключался в том, что утром она шла по коридору с опущенными глазами и, заворачивая за угол, налетела на сестру Грасиелу и от неожиданности посмотрела ей в лицо. Она тут же доложила о своем грехопадении преподобной матери Бетине. Осуждающе нахмурившись, та показала ей знаком, что проступок заслуживает наказания: соединив большой и указательный пальцы сжатой в кулак правой руки, она трижды провела ею от плеча к плечу.
Лежа на койке, сестра Тереза была не в состоянии изгнать из памяти необыкновенно красивое лицо девушки, на которое она случайно посмотрела. Она знала, что до конца своей жизни ни за что не заговорит с ней и даже вновь не взглянет на нее, так как за малейшие признаки сближения монахинь сурово наказывали. Они жили в атмосфере строгого морального и физического аскетизма, где запрещались любого рода взаимоотношения. Если две сестры, работая бок о бок, казалось, начинали получать удовольствие от своего молчаливого общения, преподобная мать тут же разобщала их. Сестрам также не разрешалось сидеть за столом рядом с одной и той же соседкой два раза подряд. Церковь уклончиво называла проявление дружественного расположения одной монахини к другой «особой дружбой», наказание следовало незамедлительно и было суровым. Сестра Тереза понесла наказание за нарушение этого правила.
И вот, словно издалека, до сестры Терезы донесся колокольный звон. Он казался ей Божьим гласом, осуждавшим ее.
Звуки колокола ворвались в сновидения сестры Грасиелы, спавшей в соседней келье. На нее надвигался Мавр, он был голый, она видела его восставшую мужскую плоть, он уже протягивал к ней руки… Внезапно проснувшись, сестра Грасиела открыла глаза, ее сердце отчаянно колотилось в груди. Она испуганно посмотрела вокруг, но увидела, что была одна в своей крохотной келье, и единственным долетавшим до нее звуком был успокаивающий звон колокола.
Сестра Грасиела опустилась на колени возле койки. «Благодарю Тебя, Господи, за избавление от прошлого. Благодарю Тебя за ту радость, что я испытываю в свете Твоем. Даруй мне, Господи, счастье бытия лишь под кровом Твоим. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. Дай мне облегчить печаль сердца Твоего».
Поднявшись, она тщательно заправила постель и вскоре присоединилась к веренице сестер, бесшумно двигавшихся к часовне на первую утреннюю службу. Она чувствовала привычный запах зажженных свечей и ощущала под обутыми в сандалии ногами отшлифованный временем камень.
Когда сестра Грасиела только попала в монастырь, она не понимала значения сказанного ей настоятельницей: «Монахиня – это женщина, которая, отказываясь от всего, приобретает все». Сестре Грасиеле было тогда четырнадцать лет. Теперь, семнадцать лет спустя, она хорошо понимала смысл того высказывания. Именно в созерцании она все обретала, в созерцании ум единился с душой. Дни были наполнены прекрасным умиротворением.
«Благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне забвение, Отец Небесный. Благодарю Тебя за то, что Ты не оставляешь меня. Без Тебя я не смогла бы совладать со страшным прошлым своим… Благодарю Тебя… Благодарю Тебя…»
По окончании предрассветной молитвы монахини возвращались в свои кельи спать до восхода, до следующей службы.
В темноте к монастырю быстро приближался отряд под командованием полковника Рамона Акоки. Подойдя к стенам монастыря, Акока сказал своим людям:
– Хайме Миро и его мятежники вооружены. Действовать наверняка.
Он посмотрел на монастырские ворота, и на мгновение в его памяти возник тот, другой монастырь, из которого неожиданно выскочили вооруженные баски, и он увидел Сузану, падающую под градом пуль.
– Миро не обязательно брать живым, – сказал он.
Сестра Миган была разбужена тишиной. Это была необычная тишина, тишина, наполненная движением, стремительным порывом воздуха и шелестом тел. До нее донеслись звуки, которых она не слышала на протяжении пятнадцати лет своего пребывания в монастыре. Ее сердце внезапно наполнилось предчувствием того, что произошло что-то ужасное.
Тихо поднявшись в темноте, она открыла дверь своей кельи. Не веря своим глазам она увидела, что весь длинный коридор был заполнен мужчинами. Из кельи настоятельницы появился великан со шрамом на лице. Он тащил преподобную мать за руку. Миган в страхе смотрела на все это. «Это кошмарный сон, – думала она. – Здесь не может быть никаких мужчин».
– Где вы его прячете? – настойчиво спрашивал полковник Акока.
На лице преподобной матери Бетины застыло выражение ужаса.
– Тише! Вы в храме Божьем. Вы оскверняете его. – Ее голос дрожал. – Вы должны немедленно уйти отсюда.
Еще сильнее сжав ей руку, полковник тряхнул ее:
– Мне нужен Миро, сестра.
Это был не сон.
Начали открываться двери других келий, и оттуда появлялись монахини с полными растерянности лицами. Жизнь в обители не готовила их к такому неожиданному повороту событий.
Оттолкнув преподобную мать, полковник Акока повернулся к одному из своих главных помощников, Патрисио Арриете:
– Обыщите здесь все. Сверху донизу.
Люди Акоки рассыпались по монастырю, врываясь в часовню, трапезную, кельи, поднимая еще спящих монахинь и грубо выталкивая их по коридорам в часовню. Монахини молча повиновались, даже теперь храня данный ими обет безмолвия. Это было похоже на сцену из немого кино.
Людей Акоки переполняло чувство мести. Они все были фалангистами и слишком хорошо помнили, как Церковь отвернулась от них во время гражданской войны, оказывая поддержку оппозиционерам, выступавшим против любимого ими генерала Франко. И вот теперь им представлялась возможность хоть как-то отомстить.
Стойкость и молчание монахинь приводили их в еще большую ярость.
Проходя мимо одной из келий, Акока услышал пронзительный крик. Заглянув туда, он увидел, что один из его людей срывал с монахини одежду. Он прошел мимо.
Сестра Лючия проснулась, разбуженная громкими мужскими голосами. Она подскочила в панике. «Меня нашла полиция, – было первым, что она подумала. – Надо скорее бежать отсюда». Кроме единственных ворот, из монастыря не было другого выхода.
Вскочив на ноги, она выглянула в коридор. Представшая перед ее глазами картина поразила ее. Коридор был заполнен не полицейскими, а вооруженными людьми в штатском, крушившими столы и светильники, оставлявшими повсюду после себя хаос и смятение.
Среди всей этой разрухи стояла преподобная мать Бетина и беззвучно молилась, глядя на то, как оскверняется любимый ею монастырь. Сестра Миган встала рядом с ней, и Лючия подошла к ним:
– Какого чер… Что происходит? Кто это такие?
Это были первые произнесенные ею вслух слова с тех пор, как она пришла в монастырь.
Преподобная мать трижды сунула правую руку под мышку, что означало «прячьтесь».
Лючия с недоумением уставилась на нее.
– Сейчас можно говорить. Бежим отсюда, ради Христа. Именно ради Христа.
К Акоке подбежал Патрисио Арриета:
– Мы все обыскали, полковник. Никаких следов ни Хайме Миро, ни его людей.
– Продолжайте искать, – упрямо проговорил Акока.
Именно тогда преподобная мать и вспомнила о единственном сокровище монастыря. Она торопливо подошла в сестре Терезе и прошептала:
– У меня есть для тебя задание. Вынеси из трапезной золотой крест и передай его монастырю в Мендавии. Ты должна унести его отсюда. Торопись же!
Сестру Терезу била такая сильная дрожь, что тряслись даже фалды ее апостольника. Она в оцепенении уставилась на преподобную мать. Последние тридцать лет своей жизни сестра Тереза провела в монастыре. И мысль о том, что ей придется уйти из него, не укладывалась у нее в голове. Подняв руку, она показала знаком, что не может этого сделать.
Преподобную мать охватило отчаяние.
– Крест не должен попасть в руки этих людей от сатаны, так что сделай это ради Господа.
Глаза сестры Терезы озарились светом. Она гордо выпрямилась и, показав знаком: «Ради Господа», повернулась и поспешила к трапезной.
К ним подошла сестра Грасиела, глядя в растерянности на творившийся вокруг жуткий погром.
Люди Акоки все больше зверели, круша и ломая все, что попадало им под руку. Сам полковник одобрительно наблюдал за происходящим.
– Не знаю, как вы, а я намерена бежать отсюда ко всем чертям, – сказала Лючия, повернувшись к Миган и Грасиеле.
– Вы идете?
Они остолбенело смотрели на нее, не в состоянии что-либо ответить.
К ним торопливо семенила сестра Тереза, держа в руках что-то завернутое в кусок холста. Люди Акоки продолжали сгонять монахинь в трапезную.
– Пошли, – сказала Лючия.
Немного помедлив, сестры Тереза, Миган и Грасиела последовали за Лючией к огромной входной двери. Завернув за угол в конце длинного коридора, они увидели, что она была проломлена.
Неожиданно перед ними появился один из людей полковника:
– Вы далеко, дамы? Назад. Мои друзья имеют на вас определенные виды.
– У нас есть для тебя подарок, – не растерялась Лючия.
Улыбнувшись, она подняла один из тяжелых металлических подсвечников, стоявших вдоль столов в прихожей. Мужчина озадаченно посмотрел на нее:
– А что с ним делать?
– А вот что.
Лючия с размаху ударила его канделябром по голове, и он без сознания рухнул на пол. Три монахини в ужасе наблюдали за этим.
– Шевелитесь! – сказала им Лючия.
И вскоре Лючия, Миган, Грасиела и Тереза, миновав монастырский двор, уже выходили из ворот монастыря в звездную ночь.
Лючия остановилась:
– Теперь я вас покидаю. Вас будут искать, так что вы лучше уходите отсюда.
Повернувшись, она направилась к возвышавшимся в отдалении за монастырем горам. «Я спрячусь там и подожду, пока им не надоест искать, а потом отправлюсь в Швейцарию. Надо же было такому случиться. Эти скоты разрушили укромное для меня местечко».
Забравшись немного повыше, она оглянулась. Оттуда ей хорошо были видны три сестры. Невероятно, но они все еще стояли у ворот монастыря тремя черными изваяниями. «Ради Бога, – подумала она, – убирайтесь же, черт возьми, оттуда, пока вас не схватили. Быстрее!»
Они были не в силах сдвинуться с места. За долгие годы их мироощущение, казалось, было окончательно парализовано; они никак не могли взять в толк, что с ними происходит, и упорно продолжали смотреть себе под ноги. Они были настолько потрясены, что ничего не соображали. Проведя столько времени в стенах Божьей обители, в изоляции от внешнего мира, и оказавшись вдруг вне ее спасительных стен, они испытывали теперь полное смятение чувств и панику. Они не имели понятия, куда им идти и что делать. В стенах монастыря их жизнь была подчинена давно установленному порядку. Их кормили, одевали, говорили, чем заниматься. Они жили по уставу. И вдруг этого устава не стало. Что Богу угодно от них? Что Он задумал? Они, сжавшись, стояли вместе, не решаясь ни заговорить, ни взглянуть друг на друга.
Сестра Тереза робко указала на видневшиеся вдалеке огни Авилы и подала знак: «Туда». Они нерешительно двинулись по направлению к городу.
«Да нет же, идиотки, – подумала Лючия, наблюдая за ними с возвышения. – Вас же в первую очередь будут искать там. Но это уж ваше дело. У меня хватает своих забот». Она некоторое время смотрела, как они шли к своей гибели, на верную смерть. «Проклятие!»
Она торопливо спустилась и, спотыкаясь о камни, побежала за ними, ее тяжелое облачение мешало ей двигаться.
– Подождите! – крикнула она. – Стойте!
Сестры остановились и повернулись. Задыхаясь, Лючия подбежала к ним.
– Вы не туда идете. Прежде всего они будут искать вас в городе. Вам надо спрятаться в каком-нибудь другом месте.
Три сестры молча смотрели на нее.
– В горы, – сказала Лючия, теряя терпение. – Надо идти в горы. Идите за мной.
Она повернулась и вновь пошла к горам. Помедлив, сестры гуськом потянулись за ней.
Время от времени Лючия оглядывалась, чтобы убедиться, что они не отстали. «И что я лезу не в свое дело? – думала она. – Я не обязана заботиться о них. Вместе идти опаснее». Она продолжала подниматься в горы, стараясь держать их в поле зрения.
Для сестер это было тяжелым испытанием, и, когда они начинали отставать, Лючия останавливалась, дожидаясь их. «Я отделаюсь от них утром».
– Давайте быстрее! – крикнула она им.
Обыск монастыря закончился. Ошалевших, в изорванной окровавленной одежде монахинь согнали всех в одно место и посадили в фургоны без опознавательных знаков.
– Отвезите их в Мадрид, в мой штаб, – приказал полковник Акока. – Держите их в изоляции.
– По обвинению в…
– …пособничестве террористам.
– Слушаюсь, полковник, – сказал Патрисио Арриета и, немного помедлив, добавил: – Четыре монахини исчезли.
Глаза полковника Акоки сузились.
– Найдите их!
Полковник Акока самолетом вернулся в Мадрид и доложил премьер-министру:
– Хайме Миро удалось скрыться прежде, чем мы добрались до монастыря.
– Да, я уже слышал, – кивнул премьер-министр Мартинес.
Он с самого начала не сомневался, что Хайме Миро никогда там и не был. Полковник Акока становился все более опасен. Жестокий налет на монастырь вызвал бурю протеста.
– В связи со случившимся я подвергаюсь нападкам со стороны прессы, – сказал премьер-министр, тщательно подбирая слова.
– Газеты делают из этого террориста героя, – ответил Акока с каменным лицом. – Нельзя допускать, чтобы они оказывали на нас давление.
– Он ставит правительство в весьма затруднительное положение. Да еще эти четыре монахини… если они заговорят…
– Не беспокойтесь. Они далеко не уйдут. Я поймаю их и найду Миро.
Премьер-министр для себя уже решил, что больше не может рисковать.
– Полковник, я хочу, чтобы вы лично позаботились о том, чтобы с тридцатью шестью монахинями, которых вы держите под стражей, хорошо обращались. И я отдаю приказ о подключении армии к поискам Миро и других мятежников. Вы будете работать совместно с полковником Состело.
Последовала долгая напряженная пауза.
– Кто из нас будет руководить операцией? – спросил Акока, пристально глядя на собеседника ледяными глазами.
Премьер-министру стало не по себе.
– Вы, разумеется.
Занимался рассвет; Лючия и три сестры, продолжая свой путь на северо-восток, уходили все дальше от Авилы и монастыря в горы. Привыкшие к тишине монахини двигались почти бесшумно. Единственными сопровождавшими их звуками были шорох одежд, побрякивание четок, хруст случайно сломанной ветки и их дыхание, становившееся более прерывистым по мере того, как они забирались все выше и выше.
Добравшись до плато Гуадаррамских гор, они пошли по проселочной дороге, по обеим сторонам которой тянулись каменные стены. Они шли мимо полей, на которых паслись козы и овцы. К рассвету, пройдя несколько миль, они оказались в лесистой местности неподалеку от маленького городка Вильякастин.
«Здесь я с ними и расстанусь, – решила Лючия. – Теперь пусть о них позаботится их Бог. Обо мне Он уже позаботился. Попробуй теперь доберись до Швейцарии. Ни денег, ни паспорта, да еще этот похоронный наряд. Теперь этим людям уже известно, что мы сбежали. И они будут искать нас до тех пор, пока не найдут. Чем скорее я отделаюсь от этой компании, тем лучше».
Но в этот момент произошло нечто такое, что заставило ее изменить свои планы.
Пробираясь сквозь деревья, сестра Тереза споткнулась, и сверток, который она так бережно несла, упал на землю. Что-то выскользнуло из развернувшегося холста, и в лучах восходящего солнца перед изумленной Лючией засверкал большой, искусно сделанный золотой крест.
«Это же чистое золото, – подумала Лючия. – Бог все-таки решил позаботиться обо мне. Этот крест – манна небесная. Самая настоящая манна. Вот он – мой билет в Швейцарию».
Лючия наблюдала за тем, как сестра Тереза, подняв крест, бережно завернула его в холст. Она мысленно улыбнулась. Забрать его представлялось ей делом несложным. Эти монахини сделают все, что она им скажет.
Авила была охвачена волнением. Известие о нападении на монастырь быстро разлетелось по всему городу, и для встречи с полковником Акокой был выбран отец Беррендо. Священнику было за семьдесят, его обманчиво хрупкая внешность скрывала необыкновенную внутреннюю силу. Для своих прихожан он был добрым и отзывчивым пастырем. Но теперь его переполняло справедливое негодование.
Священника продержали около часа в приемной, прежде чем ему было дозволено предстать перед полковником Акокой.
– Вы со своими людьми напали на монастырь без малейшего на то повода, – заявил без предисловий отец Беррендо. – Это было чистым безумием.
– Мы просто выполняли свой долг, – отрезал полковник. – В монастыре скрывался Хайме Миро со своей бандой убийц, так что сестры сами виноваты. Мы задержали их для допроса.
– Вы нашли в монастыре Хайме Миро? – гневно спросил священник.
– Нет. Ему со своими людьми удалось скрыться до нашего прихода, – спокойно ответил полковник Акока. – Но мы найдем их и покараем.
«Я покараю», – свирепо подумал полковник.