Снова вздохнув, я медленно побрела домой. Настроения не было никакого.
Почему так получается, что любовь часто не взаимна? Зачем она вообще нужна, такая любовь, если приносит одни лишь страдания? Я влюблена в лирра Рудого с детства, он – самый замечательный человек. И никакому Офицеру я не позволю говорить о нем дурно! И прозвище его – Ферзь – мне нравилось. Он тот, кто родился в нищете и забвении, а потом ценой колоссальных усилий, упорным трудом пересек шахматную доску, чтобы стать… кем-то важным. Из маленького приютского мальчика – главой Инквизиции. Без связей и протекций. Оттого и прозвище такое получил, которым по праву мог гордиться. Разве можно им не восхищаться?
Смутно закрадывается подозрение, что Ян бы не одобрил мою связь с Братством Справедливости. Всё же я не совсем дура, и прекрасно понимаю, что он на другой стороне баррикад. Но… я больше ничего не могу сделать! Я молодая, богатая, одаренная – я нужна своей стране, я хочу сделать ее лучше, и если для этого нужно… что нужно?
Помотала головой, ощущая странную усталость и туман. Невольно ухватилась за плечо бредущей рядом женщины. Кто это? Ах да, Сусанна. Гувернантка.
– Вам плохо, Софья Александровна?
– Да, нехорошо, – я тяжело дышала, воздух отказывался проходить в легкие.
– Наверное, тепловой удар. Потерпите, мы уже почти дома.
Мелькнула мысль – а откуда она знает, где мой дом? Да еще и по отчеству назвала. Мелькнула и пропала. Слишком душно. Не помню, как и до дома добрела.
Там уж меня, конечно, на диван усадили, веером обмахали и чаем с льдом и лимоном напоили. Жизнь продолжалась.
В столице летом и в начале осени весело, множество развлечений под открытым небом: концерты в парке, танцевальные вечера, скачки на пустыре возле старого театра. Отца держит здесь работа, он – тайный советник короля, а меня – ну, у меня тоже забот хватает. Вместе с девочками Моховыми мы взялись помогать детскому приюту: два раза в неделю ходим учить детишек чтению и рисованию. По факту, конечно, больше болтаем и рассказываем сказки, но детям нравится, они к нам тянутся, а это самое главное. К самым маленьким нас только не пускают, а жаль. Там наши руки пригодились бы куда больше. Я один раз случайно сунулась в младшее крыло, чуть не свихнулась от смрада и криков: младенцы лежали в деревянных люльках одни, в мокрых вонючих пеленках, истошно вопя. Рядом не было ни нянек, ни лекаря. Ох и скандал я устроила – до сих пор душа радуется. Орала на прибежавших смотрительниц, сама взялась детей купать, велела немедленно накормить.
Тогда даже до Яна дело дошло – приют-то на его деньги открыт. Его светлость изволил нанести мне визит. Я была счастлива видеть его, но вышло не очень хорошо. Не знаю уж, что ему наговорили, но разговор у нас получился тяжелый.
– Вы бы, Софья Александровна, в чужие дела не лезли, – ядовито выговаривал он мне тогда, а я смотрела на его губы и изнемогала от желания вспомнить, какие они на вкус. – Если вам нечем заняться, то вяжите носочки для детей или там платки расшивайте, лишним не будет. А в мой приют больше не приходите, я запретил вас туда пускать.
От такого поворота я даже очнулась от сладких рез и недоуменно переспросила:
– Что значит «запретил»?
– Это значит, что вы туда больше прийти не сможете, – равнодушно пояснил Ян. – Слишком уж вы шумная.
– Но дети…
– Детям хорошо и без вас.
– Им плохо было! Они все… в ужасном состоянии, особенно младенцы!
– Не выдумывайте. Я там был, прекрасные дети.
– Но Ян, я всё видела!
– У вас, Софья, чересчур богатое воображение.
– А вас обманывают.
– Хорошо, – устало вздохнул он. – Хотите, прямо сейчас поедем в приют, и вы покажете, где там ужасное состояние младенцев?
– Хочу, – твердо ответила я.
– Одевайтесь.
Я накинула плащ – на улице моросил дождь – и разыскала корзину с орехами и петушками на палочке – я всегда беру ее в приют.
– Это что? – заглянул в корзину Ян. – Этого не нужно. Дети хорошо питаются. Вы что, таскаете эту гадость каждый раз?
– Да, детям нужно сладкое.
– Зачем? Чтобы у них зубы потом болели? Женщины! – он закатил глаза, вырывая у меня корзину и оставляя ее на комоде. – Да идемте же, мне некогда с вами тут лясы точить, у меня работы полно.
Пришлось идти.
Ехать с ним в одном экипаже – блаженная мука. У него двухместное ландо, и правит он сам, а это значит, что я сижу рядом с ним. Наши бедра то и дело соприкасаются, отчего меня бросает то в жар, то в холод. К счастью, у меня хватает моральных сил как-то сосредоточиться на совершенно других мыслях – к примеру, о том, что ночлежки в столице не отапливаются. Пришла осень. Скоро люди будут замерзать. Ян странно косится на меня, но я не думаю, не думаю о том, какой он красивый. И о том, какие у него сильные руки. И о том, что случилось между нами год назад на маскараде.
– Софья, простите мое любопытство, – наконец, не выдерживает Ян, – вы ведь дружите с Георгом Селивановым? Вас часто видят вместе.
– Ну… – я не понимаю, что он имеет в виду, но сердце вдруг начинает колотиться с бешеной скоростью. – Мы друзья, да.
– Что он за человек?
– Хороший человек, замечательный.
– Вы любовники?
– А вам какое дело? Впрочем, да, вы правы.
В этот момент мне кажется, что я разом убиваю двух зайцев: даю понять Яну, что я вовсе по нему не сохну, и прикрываю свои отношения с Офицером.
– Будьте осторожны с ним, – выдает Ян после долгого молчания. – Мы приехали.
Он подает мне руку, помогая выйти из ландо, и я снова представляю, как была бы счастлива, если б этот мужчина каждый день улыбался мне. Каждый день держал меня за руку.
В приюте сегодня спокойно, не шумят дети, нет уроков пения, которые меня всегда забавляли. К сожалению, мне не дали даже заглянуть к «моей» группе малышей, Ян, как всегда спеша, потащил меня дальше в младшее крыло. Я зашла в спальню и обомлела: как день с ночью! Чистота, тишина, все младенцы спят. Одна нянька качает колыбель, вторая – кормит младенца грудью и шепотом поясняет:
– Кормилица я, некоторым деткам коровье молоко нельзя. Вот меня и наняли, чтобы самых слабеньких выкармливать.
Окна вымыты до блеска, полы сверкают, на столике возле двери стопка чистых пеленок и выставленные в ряд бутылочки. Я хлопаю глазами, не понимая – то ли мне в прошлый раз привиделось, то ли мой скандал имел последствия. Наверное, всё же – второй случай.
– А почему они все спят? – шепотом спрашиваю я няньку, а она вдруг бледнеет и оглядывается на кормилицу.
– А чего бы им не спать? – бойко отвечает грудастая тетка. – Они поели недавно, чистые, выкупанные. Разве льера не знает, что здоровый младенец много спит?
Я в самом деле не разбираюсь в детях такого возраста, ибо никогда с ними дела не имела, поэтому удовлетворенно киваю головой. А вот Ян почему-то недовольно хмурится и качает головой.
На цыпочках, чтобы половица ни одна не скрипнула, я выхожу из комнаты и удовлетворенно улыбаюсь.
– В прошлый раз было значительно хуже, – сообщаю я Яну. – Как же теперь всё хорошо!
– Да, хорошо, – рассеянно отзывается он, а потом вдруг заявляет. – Вот видите, Софья Александровна. Любая ложь рано или поздно будет разоблачена!
– Ложь? – задыхаюсь я. – Вы назвали меня лгуньей?
– Именно. Наговорили гадостей про хороших людей, навели смуту.
– Да я… Да если б не я, ничего бы не поменялось!
– Не нужно пафоса. Я уже сказал: ваше дело – вязать носки. А в приюте вам не рады.
– А Моховые?
– Что Моховые?
– Ну, Жанна и Евгения, им можно приходить?
– До тех пор, пока они не суют свой нос в чужие дела – пусть ходят. Но если вздумают скандалить…
Я едва сдерживала слезы. Не понимаю, за что он меня так не любит! Я ведь только хотела помочь! А он выставил меня истеричкой и лгуньей!
Наверное, если бы это был какой-то другой человек, не было бы так больно, но слышать несправедливые упреки от Яна вдвойне обидно. Почему всё так складывается? Я так хочу ему нравиться, я ведь точно знаю, что мы можем быть счастливы вместе!
Он везет меня домой, а я, уже не скрывая своих эмоций, вспоминаю прошлогодний бал-маскарад. Я тогда была в костюме восточной танцовщицы, алом, звенящем золотыми монистами. Полумаска, закрытое вуалью лицо, руки с нанесенными хной узорами. Там, в суете и толкотне, я совсем забыла, что некрасива, что слишком высока для женщины, что неуклюжа – нет, я была грациозна, словно языки пламени, и горяча, как сам огонь.
Я сама нашла его в толпе, сама увлекла в танец, сама соблазняла, а он вывел меня в сад, где целовал так нежно, так горячо, что я поддалась его рукам и позволила всё. К счастью, Ян меня тогда не узнал, а не то стал бы презирать меня еще больше. Незамужняя льера никак не должна позволять себе заниматься любовью в парковой беседке. Вдова или актриса – еще куда ни шло, но для льеры Лисовской это страшный удар по репутации.
Никто не узнал. Он стал моим первым мужчиной. Я и представить себе не могла большего чуда – только с ним мне могло быть так хорошо, так сладко. Я жалела только об одном – что повторить это невозможно.
– Думайте о своем любовнике потише, – буркнул Ян, подхватывая меня за талию и высаживая из ландо. – И вообще… Хотя бы с менталистами будьте осторожнее. Ладно, мне нет дела до вашей интимной жизни, но льер Лисовский точно не оценит. Всего хорошего, Софья. И держитесь от моего приюта подальше.