В десятом классе захотела я платье фасона «летучая мышь». Со страшной силой. Голубое. И чтобы с голой спиной. С открытым воротом, со страшной силой и с голой спиной. Да-да, «шёл дождь и солдаты».
В лабазы тогда такое не завозили. А если и завозили в комки, то всё было в блёстках-люрексе-бляхах. Но я – девушка со вкусом. Не знаю, откуда во мне вкус. Врождённая патология.
И стала я ныть тётке: сшей платье!
Тётка у меня шила потрясающе! Великолепно! Гениально! Тётка у меня была просто Коко Шанель, но почему-то стала кондитером.
Я ныла, ныла! И как-то однажды так её заныла, что она – а в тот день у неё на работе была злая ОБХСС, но тётка всё равно принесла, что принесла, и ей надо было скинуть адреналин, – приступила к пошиву. Резко и чётко, как приступала моя тётка решительно ко всему. Для начала опрокинула в себя коньяка прям из насисечного пакета, занюхала какао-маслом из пакета нажопного (я чувствую, что ваша тётка не работала в СССР главным мастером экспортного цеха крупной кондитерской фабрики[1]), рванула к шкафу; схватила голубую простыню; цапнула меня за локоток – и мы понеслись в Среднюю комнату дедова дома, где у бабушки была практически швейная мастерская. И там тётка, посасывая из пакета коньячок, хренак-хренак, вжик, шур! – за два часа сшила мне платье «летучая мышь», иногда всаживая шпильки прямо мне в плоть (а равно закусывая ими коньяк).
Это было идеальное платье. Почти. В одном мы с тёткой не сошлись. Если с голой спиной, то вот сзади на шее надо… не знаю, не помню, как это называется. Такая тоненькая полоска. Шлейка? Потому что без этой полоски, да как ты хочешь, чтобы с голой спиной и с открытым воротом! – падать будет и сиськи наружу!
С обезумевшей тёткой, к тому же творящей тебе добро, лучше не спорить. Ту полоску я потом отрезала аккуратно заподлицо.
И до самого первого курса лежало платье без дела. Куда в таком?! На выпускной? Это произвело бы фурор, но мама не одобрила. На выпускном я была в унылом костюме из плотного белого гипюра, весьма элегантном, и состарившим меня лет на двадцать. Ещё десять добавили макияж и причёска. И на фото с директором школы я выгляжу не выпускницей, её личной гордостью, единственной золотой медалисткой на район, а суровым завучем по воспитательной работе, а заодно ещё и парторгом школы. Солидно снизошедшей чуть позже до вальса с военруком, и даже с записным школьным хулиганом. На вступительные экзамены платье с голой спиной тем паче не подойдёт. Так что великолепный шедевр, состряпанный тёткой из моей жажды, её адреналинового вдохновения и простыни с коньяком, томился в шкафу целый год. Это сейчас прикупишь что-то в порыве представлений, оно висит годами, а то и десятилетиями – и ничего. Пребываешь в твёрдой уверенности, что рано или поздно выгуляешь тряпку. Или подаришь кому. А тогда – вызывало приливы нетерпения. Порой такого, что взахлёб, наотмашь. Яростного.
На первом курсе у меня Примус появился. Друг, товарищ и брат. Не совсем, конечно, брат. Фигурально. Или разве только если как Чезаре Борджиа для Лукреции Борджиа. Вроде и у каждого своя жизнь, но так-то она общая, а иногда даже и объединённая. Уже буквально. Не то, чтобы мы такие распущенные были, просто ужасно юные. Я уж – так точно.
И пошли мы с Примусом как-то в свежеоткрытый спорт-бар на стадионе Спартак. Тогдашний спорт-бар так же отличался от нынешних спорт-баров, как теперешний фитнесс-клуб от давешней качалки.
Платье я дома предварительно протестировала. Тётка, чёрт возьми, отчасти права! Но у меня плечи косая сажень и выправка как у морского офицера. Если всё время себя держать будто шпагу проглотила – нормально, держится!
И вот сидим мы в спорт-баре, в дыму сигаретном, водяру пьём. И тут ко мне какой-то дяденька залётный с авансами. Мы ему вежливо объясняем, мол, бедные студенты, сидим своей компанией, уроки делаем. Дяденька, хоть и во хмелю был, но проявил понимание. И обратился к пацанам с такой примерно речью (исполняется с ноткой обиды):
– Да всё понятно, пацаны! Что ж я, сам студентом не был?! Я сам тех уроков переделал, по три нормы на барак! Но, сука, зачем же такой надменный вид?!
Он с надрывом покосил в мою сторону.
– Это, дядя, – отвечает Примус, – технологическая необходимость!
И тут же мне:
– Детка, улыбнись дяде!
Я дяде улыбнулась; а искренняя улыбка предполагает расслабленность; и есть моменты, в которых фальшивить нельзя ни в коем случае, ибо зверь напротив всё чует… И тут конструкция – долой с плеч!
– Надо же! – С отеческим сочувствием спокойно прокомментировал дядя. – Такая красивая шикса, а вместо сисек – две дули.
Платье не сохранилось. Было утилизировано в тот же вечер, в мусорный бак за спорт-баром. Домой я возвращалась в футболке Примуса, сидевшей на мне как коктейльное платье. А он шёл рядом топлесс, поигрывая офигенной мышцой.
Мораль: не важно, какие у тебя сиськи; важно, чтобы твой мужчина был умелым переговорщиком и на всякий случай здоровенным кабаном.