Никогда меня с такой силой не тянуло в школу. Я просыпался раньше будильника с одной лишь мыслью – сегодня увижу Ингу! И готов был прыгать по декабрьским лужам, бить чечетку и раздавать прохожим зонтики, как Джин Келли из маминого любимого фильма «Поющие под дождем». В то утро я тоже был окрылен любовью, еще не подозревая, что готовит мне новый учебный день.
На первом уроке, в самом его начале, когда класс еще не успел заснуть под литературные напевы Эры Филимоновны, к нам зашла завуч. Мы подскочили с мест, но Алла Олеговна кивнула нам, чтобы мы сели.
– Мне нужна Катя Фирсова, – почти шепотом, будто из-за этого мы меньше отвлекались от урока, сказала она.
Катька тут же оказалась возле правой руки завуча.
– Выбери одного мальчика из класса себе в помощники, – снова шепнула Алла Олеговна. – Ваша помощь нужна мне в зале.
Фирсова пошла чесать взором по партам. И мальчишки превратились в жирафов – так сильно тянули головы вверх, что их шеи, кажется, становились все длиннее и длиннее. Каждый хотел свалить с урока, хотя лично мне общество усыпляющей Эры Филимоновны было даже приятнее, чем несмолкаемая трескотня Катьки. И тут Фирсова остановила свой тяжелый взгляд прямо на моей переносице.
– Адаскин, – заявила она.
Класс стал роптать приглушенным баском:
– Ну…
– Почему он…
– Так нечестно, какая от Бориски польза, он же хилый совсем…
– Недавно я доверила Адаскину генеральную уборку класса, и он отлично справился, – будто оправдываясь, Катька взглянула на завуча.
Я хотел уже заикнуться, что в том заслуга Бочкина из параллельного класса, но Алла Олеговна без разговоров указала мне на дверь. Мы вышли из кабинета, и где-то за моей спиной раздалось привычное тягучее: «А-дааа». Я даже не вздрогнул.
Как оказалось, мне и Фирсовой предстояло расчищать физкультурный зал, который готовили к новогодней дискотеке. Катька должна была осуществлять идейное руководство – что куда тащить и двигать, а я был призван пахать, как вол.
– Вы тут начинайте, а скоро подойдет Сопыгин с помощниками, у них сейчас контрольная по химии, – сказала Алла Олеговна и добавила без улыбки: – Нахимичат и явятся. Им оставляйте весь тяжелый труд. Тут почти все на выброс.
Мы вошли в зал, там пахло пылью и гнилым деревом.
– Нужно создать здесь атмосферу праздника и новогоднего чуда, – сказала Фирсова.
Ей-богу, мне показалось, что ее рот пополз в романтической улыбке. Я осмотрелся. Действительно, было бы чудом разгрести весь этот хлам к Новому году. У стен навалены маты, старые спортивные снаряды, обмякшие мячи, рваные сетки. Этот зал последние годы служил складом, когда-то здесь проводили занятия спортивные секции, но теперь помещение не использовалось. Это была настоящая помойка, не преувеличиваю! Я прошел в дальний угол и с размаху прыгнул на маты, подняв облако серой пыли.
– Ты что развалился? – нависла надо мной Фирсова, она уже закатывала рукава.
– Жду этого… как его… Соплигина. Тут же сплошной тяжелый труд.
– Сопыгина, – поправила Катька. – А ну вставай. Хватай угол…
Фирсова буквально выдрала один мат у меня из-под локтя. Пыжась, она потащила его в сторону. Катька всерьез вознамерилась расчистить это помещение, и я понял, мне уже не отвертеться от помощи ей.
– И куда мы это потащим?
– К двери! – отдувалась Катька. – А там уже Сопыгин с дружками подхватят.
– Что бы ему из угла не подхватить? – пыхтел я.
– Нужно же мне откуда-то начинать мыть зал! – возмутилась Катька и от обиды выпустила свой угол мата.
Мат обрушился на пол, и на миг нам с Фирсовой показалось, будто зал немедленно отправится в тартарары. А пылищи поднялось столько, что мы начали чихать наперегонки, разбрызгивая слюни.
Ближайшие полчаса я в поте лица выполнял поручения Фирсовой и мысленно рыдал, вспоминая свой сонный класс. И гад Сопыгин не спешил на подмогу, видимо, весь ушел в химический процесс. Я же чувствовал себя бурлаком на Волге с картины Ильи Репина. И каждый новый мат казался мне баржой, тягать которую – непосильный труд.
– Что, Бориска, каши мало ел? – насмехалась Фирсова.
А затем хваталась своими ручищами за борт неподъемной «баржи» и тянула ее с такой легкостью, будто это и не мат вовсе, а так – надувной матрас. Оно и понятно, у Фирсовой каждодневные тренировки: один раз я взялся за ее школьную сумку, честно говоря, хотел спрятать ради шутки. Вы не поверите, я еле поднял этот пудовый чемоданище. Вечно она таскала с собой какие-то доклады, папки, анкеты – целый ворох бумаг. Думаю, если переработать всю эту макулатуру обратно в древесину, целая роща получилась бы…
– Зато ты, смотрю, много каши лопаешь! Диета не помешала бы, – огрызнулся я. – Ты, Фирсова, на девчонку-то перестала быть похожа. Настоящий мужик.
На этих словах я почувствовал, что Катька перестала тянуть мат на себя.
– Сам ты мужик, – сказала она.
И намеренно направила свой угол в другую сторону. От неожиданности я зашатался, не справился с управлением, и меня понесло куда-то под мат. Тьма медленно накрывала. Я пятился от нее и вдруг оступился, что-то попалось мне под ноги. Спиной я навалился на какое-то большое, непреодолимое препятствие. И тут свет померк. Мрак и мат завладели моим миром. Я упал в бездну. Говорят, в таких случаях перед глазами должна проноситься вся жизнь. Ничего подобного со мной не происходило. Лишь тьма, тяжесть и отсутствие воздуха. Когда я уже начал думать, что смерть – это действительно конец всему, откуда-то из глубины раздался сдавленный бас: