Вечерело. Сверху сыпался дождь – мелкий, частый и надоедливый. Серая морось растеклась киселем по гавани, облепила здания, прижалась к блестящему асфальту, осела на дорогой машине у причала. Массивная черная туша на толстых шинах, она полчаса назад неслышно вырулила из каких-то портовых закоулков, прокралась к пирсам и остановилась. Фары были погашены, но мотор еле слышно урчал, так что машина походила на сытого зверя, ждущего хозяина. Водителя за тонированными стеклами было не разглядеть.
Из туманной болтушки, залившей весь порт, вынырнул небольшой белый катер, сбавил ход и подошел к пирсу. Матрос в дождевике бросил швартовочный конец мужчине в грубой штормовке, топтавшемуся на причале. Через минуту катер заглушил двигатель и притерся к старым покрышкам на краю пирса. Матрос перебросил трап через борт и перебрался на пирс.
– Погодка отвратная. – Он пожал руку коллеге. – Сейчас бы немного скотча. Что думаешь, Фарид?
– Можно, Карл. Кто шефа сопровождает?
Матрос поморщился:
– «Мертвая королева» и «маугли».
– Ну и рейс.
– Не то слово… – начал Карл, но тут же осекся.
По трапу сошли два человека – девушка в светлом плаще и юноша лет четырнадцати.
Карл поежился.
Эта девушка появилась в Гнезде, в островной резиденции Альберта Фреймуса, в начале ноября. С ней еще двое… таких же. Как их зовут, никто не знал. Пересекаться с ними никому не хотелось. Бледные до синевы, с пустыми белыми глазами, эти «мертвяки» редко выходили из своего бокса в самом верху Гнезда.
Второй пассажир из свиты шефа, мальчик, к машине не торопился. Компания «мертвой королевы» его тоже не прельщала. Он медленно шел под дождем, глядя на темную воду, исходящую пузырями.
Это была еще одна загадка – мальчишке лет четырнадцать, а весу в нем, дай бог, на десять. Худой, как щепка, бледный. Глаза дерзкие, злые и холодные. Поговаривали, что этот мальчишка и «мертвяки» – единственные, кто уцелел во время бойни в Дартмуре, кроме Хампельмана.
«Парень непростой, – подумал Карл. – Взять хотя бы штуки, которые он со зверьем вытворяет. Точно «маугли».
Последний по трапу спустился Альберт Фреймус.
– Катер остается здесь, – распорядился он. Поддернул воротник пальто, мазнул по матросам взглядом серых глаз и пошел к машине.
– Да, сэр.
Карл дождался, пока машина, прострелив фарами сумерки, не исчезла, и повернулся к Фариду:
– Ну что, в паб?
– …пригород Бристоля. Складская территория 1274, это зимняя квартира цирка «Магус». Отыщешь фокусника Марко Франчелли. Ты с ним сталкивалась. А Калеб его знает с младых ногтей. Да, малыш?
Мальчик отвернулся от стекла, за которым проплывали портовые улочки. Казалось, он за чем-то пристально следил – за чем-то, что могли уловить лишь его льдисто-серые глаза.
– Да.
– Вы передадите ему…
– Мистер Фреймус, мне там обязательно надо быть?
– А как же? Ты мое вундерваффе[9], как выразился бы мистер Хампельман. Сердце старика Франчелли не выдержит – он ведь так хотел освободить тебя. Так сильно, что пожертвовал внучкой. А ты ему напомнишь об этом трагическом моменте.
– Я должен быть вместе с ней?
– Ты превысил норму вопросов на три года вперед, – заметил Фреймус.
– Еще два. Последних. Когда мы отправляемся и кто будет передавать послание мистеру Франчелли?
– Выезжаете завтра, говорить будет Маргарет. Калеб?
– Тогда остановите, я хочу прогуляться. Один.
Альберт Фреймус смотрел на мальчика долго. Он будто ощупывал его своими прозрачными глазами, как муравей усиками дохлую гусеницу. Калеб невозмутимо ждал. Глава ковена поднял трубку связи с шофером и распорядился:
– Гарри, притормози.
Калеб открыл дверь и вышел во влажные зимние сумерки. Машина мигнула габаритными огнями и исчезла за поворотом, унося впавшего в глубокую задумчивость колдуна и «одержимую» Маргарет.
Калеб огляделся. Он был где-то в недрах порта, посреди старых пакгаузов и складов. Мальчик энергично растер бледные ладони, поднес их ко рту и выдохнул. Большая снежинка заискрилась в редком свете фонарей и полетела в темноту переулков, разгораясь тусклым синим светом. Калеб пошел за ней следом, утопая по самую прилипшую ко лбу челку в поднятом воротнике пальто.
Синяя искра-снежинка вела сквозь узкие проулки, почти щели, пролегшие меж выщербленных кирпичных стен. Калеб зажег ее не для того, чтобы лучше видеть – он находил путь в темноте с легкостью филина. Так он хотел обозначить свое присутствие. Это был не фонарь, а маяк. Сигнал – «я здесь». Для того, кто ждал в темноте.
Калеб почуял его, едва катер причалил к берегу. Там, в холодной липкой ночи, наступавшей на порт, бродил Враг.
Мальчик сначала не поверил, но сомнений быть не могло – да, это давний Враг. Давняя тень ледяной химеры, ее вечное отражение. Враг рвал темноту огненными отпечатками лап и жарким пламенем зрачков, он кружил по городу, словно его терзал неутолимый голод. Или жажда.
Жажда мести.
Именно поэтому Калеб вышел из машины. Он должен встретиться с Врагом раньше Фреймуса. Он… ему должен. Ради его хозяйки.
Искра лениво заплыла за угол и с треском погасла. Калеб сжал липкие ладони в кулаки и шагнул вперед. В темноту уходила стена шершавого темно-бордового кирпича, на которой плясал белый узор граффити. Из глубины переулка выкатилось низкое рычание. Это был голос крупного и очень злого зверя.
– Здравствуй, Лас, – сказал Калеб, глядя в пылающие глаза.
Однажды прихожу домой,
Был трезв не очень я!
В конюшне вижу лошадь я,
Где быть должна моя!
Сегодня пятница, и потому Джимми Два Пенса выбрал маршрут номер два – от «Якоря» к «Пяти колокольчикам». Штормило его существенно, на пути вставали предательские стены, мусорные баки и фонари бросались на него из-за угла, но Джимми свое дело знал и упрямо держал курс на далекую вывеску паба, сияющую путеводной звездой.
Он как раз собирался затянуть куплет, где жена советовала бессовестному пьянчуге протереть глаза и научиться отличать лошадь от коровы, когда из узкого переулка плеснуло слепящим светом и волна холодного воздуха ударила его в грудь.
Ноги у Джимми разъехались, и он рухнул на землю:
– Господи Иисусе! Война началась?
Джимми поднял глаза, и под вязаной шапкой у него зашевелились остатки седых волос. В переулке сошлись два чудовища. К стене прижалась какая-то образина, похожая на пернатую обезьяну. Передними лапами эта тварь царапала асфальт, пасть ее, растянувшуюся на половину морды, распирало от острых клыков, а глаза были больше подставок под пивные кружки и пылали бешеным синим огнем. Чудовище распахнуло крылья – каждое размахом с простыню – и скребло ими по стене. По полупрозрачной, как у медузы, плоти чудовища пробегали голубоватые огоньки – будто внутри у нее неоновая подсветка.
Сияя, как новогодняя елка, образина прыгнула вперед, бодая темноту уродливой башкой, но тут же отлетела назад. Противник был ей под стать. Не давая летучей обезьяне отойти от стены, в переулке кружила огромная кошка – то ли пума, то ли тигр, Джимми в породах этих зверюг не разбирался. Даже на трезвую голову и при ясном свете дня он не отличил бы оцелота[11] от манула[12]. Зато в темноте он прекрасно видел, что по золотой шкуре этой тигропумы блуждают огоньки пламени.
Поминая богородицу и всех апостолов, Джимми поднялся на ноги, и в этот момент лед и пламя схлестнулись вновь. Громовой раскат и молния повергли Джимми обратно на землю, и бродяга, поскуливая от ужаса, тихо пополз назад, резво перебирая стариковскими косточками. Внезапно они стали ему очень дороги.
– Дева Мария и угодники, я завязываю…
Стена была холодная, твердая и очень шершавая. Опираться об нее содранными ладонями, чтобы подняться, было больно. Хотелось лечь у стены, завернуться в черноту теней. Но Калеб встал. Сильно кололо в левом боку, и пальцы слипались от крови. Так много крови, такие острые когти.
– Лас… Я хочу поговорить!
Лев хлестнул по бокам длинным хвостом – о чем, дескать, с тобой говорить, предатель?!
– Ее нет на острове, – не сдавался Калеб. – Тебе не надо туда. Я отпустил ее, и она прыгнула в море. Сама, Лас, сама! Ты слышишь?
Лас шагнул ближе, почти касаясь своими пышными усами лица мальчика. Из узкой пасти веяло жаром, искры бродили по шерсти, и влага с мостовой испарялась под его лапами.
«Почему он не возвращается в обычную форму? – Калеба шатало. – Откуда у него столько сил?»
Близость антагониста выматывала химеру – она скорчилась внутри него, мальчик чувствовал, как дрожит ее холодный комок у него под сердцем. Острые клыки качались перед глазами, и Калеб цеплялся взглядом за их жемчужный блеск, боясь упасть в черноту.
– Я не мог вывести ее с острова! Она прыгнула в море! Она… она погибла…
«Так просто она не может погибнуть».
Горячий выдох овеял его лицо, и Калеб зажмурился. Когда он открыл глаза, Ласа уже не было.
Мальчик отлепился от стены и облизал пересохшие губы. В голове у него стучало: «Дженни жива?!»