С традиционной для них слепотой к динамике классовых движений левые проинтерпретировали конец определенной фазы женского движения в качестве конца движения как такового. А потому медленно, но верно они пытаются снова захватить ту политическую территорию, которую в 60‐х вынужденно оставить.
В 60‐е, когда женщины толпами выходили из левацких групп, левые должны были признать обоснованность феминистской автономии. Они неохотно, но все же допустили то, что женщины – тоже часть революции. Они готовы были даже бить себя в грудь, признавая сексизм, который недавно у себя обнаружили. Теперь же посреди того, что сами они считают похоронами феминизма, их голоса снова поднимаются, на этот раз чтобы вынести суждение о наших достижениях и недостатках. Их история кажется нам более чем знакомой. Говоря словами одного из этих самоназначенных феминистов, «женщинам тоже нужно социалистическое движение… и никакое движение, которое состоит только из женщин, не может этого заменить»39. Это означает, что все было замечательно, пока оно действовало, однако в конечном счете они должны нас вести, а мы – делать то, что они хотят, чтобы восстановить правильную политическую линию.
В этом, конечно, нет ничего нового. Нам опять говорят, что серьезная политика – не кухонная и что наша борьба за освобождение нас самих как женщин – за то, чтобы уничтожить нашу работу дома, наши отношения в семье, проституирование нашей сексуальности, – является определенно вторичной, в лучшем случае вспомогательной по отношению к «настоящей классовой борьбе на заводах». Неслучайно то, что по большей части современная левая полемика с феминистской автономией нацелена на отрицание того, что требование заработной платы за домашний труд является феминистской стратегией, а потому и стратегией рабочего класса.
Одна из вероятных причин этой критики заключается в том, что, если у женщин будут свои деньги, мужчины однажды обнаружат, что их кухни и спальни опустели. Однако более глубокая причина в том, что леваки не заинтересованы в нашем освобождении от домашнего труда, они лишь хотят сделать наш труд более эффективным. С их точки зрения, революция – это реорганизация капиталистического производства, которая позволит рационализировать нашу эксплуатацию, а не упразднит ее.
Вот почему, когда мы говорим об «отказе от труда», они тут же начинают беспокоиться о том, «кто же будет чистить улицы». И именно поэтому они всегда выбирают своих «революционных субъектов» из тех секторов рабочего класса, где труд более рационализирован. То есть, с их точки зрения, рабочие революционны не потому, что они борются с эксплуатацией, а потому, что они производители. То, насколько такая точка зрения не близка самим рабочим, можно понять по тому, сколько энергии левые тратят, когда упрекают их в отсутствии «классового сознания». Левые ужасаются тому, что рабочие, как оплачиваемые, так и без заработной платы, хотят больше денег и больше свободного времени для себя вместо того, чтобы думать о том, как бы рационализировать производство.
В нашем случае ясно одно. Левые кидаются на нашу борьбу, поскольку в качестве домохозяек мы не соответствуем той «производительной» роли, которую они назначили рабочему классу. Что именно это значит, хорошо сформулировано Уолли Секкомбом в его статье в New Left Review:
Революционная трансформация возможна только потому, что пролетариат прямо участвует в социализированном труде, а потому как класс является носителем предварительного условия социалистического способа производства. Пока труд домохозяек остается частным, они не способны предвосхитить новый порядок или направить производственные силы на слом старого40.
Секкомб признает то, что во времена капиталистического кризиса (когда капитализм уже разваливается, вроде бы даже сам по себе) «мобилизация домохозяек» вокруг правильных инициатив (например, комитетов по контролю за ценами) может внести вклад в революционную борьбу. «В таких обстоятельствах, – пишет он, – бывает так, что объективно отсталые слои рабочего класса вырываются вперед». Однако фактом остается то, что «домохозяйки не смогут стать решающей движущей силой женской борьбы»41. Поскольку на международном уровне большинство женщин работают прежде всего в качестве домохозяек, такое замечание означает, что женщин следует исключить из революционного процесса.
«Революционеры» не впервые отправляют нас обратно на кухню после завершения борьбы, на этот раз с обещанием «поучаствовать в домашнем труде». Причина, по которой сегодня этот процесс менее очевиден, состоит в том, что, в полном соответствии с планами капитала, та же рука, что заталкивает нас обратно домой, в то же время пытается вытолкнуть нас на заводы, чтобы мы «присоединились к ним в классовой борьбе» или, говоря точнее, приучили сами себя к нашей будущей роли в производстве42. Долгосрочный план, который они нам готовят, состоит в том, что сами они называют «китайской моделью» – это социализация и рационализация домашнего труда вкупе с самоуправлением и самоконтролем на заводах. Иными словами, немного больше завода дома (бóльшая эффективность и производительность домашнего труда) и больше семьи на заводах (больше индивидуальной ответственности и идентификации с трудом). В обоих случаях левые смыкаются с утопиями, взлелеянными капиталистами.
Самоуправление и самоконтроль выражают капиталистическую попытку не только эксплуатировать рабочий класс, но также и заставить его участвовать в планировании его собственной эксплуатации. Неслучайно то, что капиталистические стратеги используют слово «отчуждение» едва ли не так же часто, как и левые, предлагая при этом те же самые паллиативные средства: «обогащение содержания труда», «рабочий контроль», «участие рабочих», «партиципативная демократия». Что касается социализации и рационализации домашнего труда (столовые, общежития и т. д.), капитал часто заигрывал с этой возможностью, поскольку в плане денег такая рационализация означала бы для него экономию.
В этом и заключался план в России, где ускорение воспроизводства рабочей силы для освобождения женских рук, требовавшихся заводам, стало одним их важнейших приоритетов после революции. И точно так же, как в мечтах левых, ориентиры, которых придерживались социалистические планировщики, сводились к «обществу производителей», в котором все служило бы производству. С этой точки зрения «дом-коммуна» с его коллективными кухнями, столовыми и туалетами представлялся лучшим решением, позволяющим сэкономить деньги, место, время и в то же время «поднять качество и производительность труда»43. И лишь из‐за упрямого сопротивления рабочих от этих проектов пришлось со временем отказаться44. Анатоль Копп сообщает о том, как женщины, работавшие на конвейере в Новосибирске, требовали «хотя бы пяти квадратных метров, лишь бы это было их личное пространство». К 1930 году левые были вынуждены признать это:
Наступила пора разочарования в той якобы коммуне, которая отнимает у рабочего жилую площадь… Лжекоммуна, позволяющая рабочему ТОЛЬКО СПАТЬ в своем жилище, лжекоммуна, уменьшающая и площадь, и личные удобства (очередь на умывальник, в столовую, уборную, вешалку), начинает вызывать массовое беспокойство в рабочей среде45.
С 1930‐х годов советское государство стало поддерживать нуклеарную семью в качестве наиболее эффективного организма дисциплинирования рабочих и обеспечения рабочей силой, как и в Китае, несмотря на определенный уровень социализации. Так или иначе, русский эксперимент доказал, что когда цель – производство и труд, социализация домашнего труда может означать только дальнейшую регламентацию нашей жизни, о чем нам постоянно напоминает пример школ, больниц и бараков. Причем эта социализация никоим образом не устраняет семью, она лишь расширяет ее в форме «политических и культурных комитетов», которые действуют на уровне сообщества и завода, как в России и в Китае.
Если есть завод, капитал нуждается в семье или, говоря конкретнее, дисциплина последней определяется дисциплиной первого, и наоборот. Никто не рождается в этом мире рабочим. Вот почему в сердцевине капитализма мы всегда обнаруживаем прославление семейной жизни.
На Западе капитал многие годы занимался рационализацией и социализацией домашнего труда. Государство стало во все более существенном масштабе планировать размер, жилищные условия, жилую застройку, образование, полицию, обеспечение лекарствами и индоктринацию семьи. Его неудача является результатом восстания, которое помешало семье стать более продуктивной, а временами и просто делало ее контрпродуктивной. Левые долго жаловались на неспособность капитализма дисциплинировать семью. Еще в 1919 году товарищ Грамши писал:
Все эти элементы усложняют и очень затрудняют всякую регламентацию полового вопроса, всякую попытку создать новую половую этику, которая соответствовала бы новым методам производства и труда. С другой стороны, двигаться по направлению к такой регламентации и созданию новой этики необходимо… истина состоит в том, что новый тип человека, которого требует рационализация производства и труда, не сможет развиваться до тех пор, пока половой инстинкт не будет соответствующим образом урегулирован, не будет рационализирован, как и все остальное46.
Сегодня левые осторожнее, но они не меньше горят желанием привязать нас к кухням, будь то в их актуальной или более рационализированной и производительной форме. Они не хотят уничтожать домашний труд, поскольку не хотят уничтожать и труд заводской. В нашем случае они хотели бы, чтобы мы работали и там и там. Здесь, однако, левые сталкиваются с той самой дилеммой, которая тревожит капитал: где женщины могут быть производительнее – на промышленном конвейере или конвейере деторождения? Мы нужны капиталу на заводах в качестве дешевой рабочей силы, чтобы заменить других, слишком дорогих, рабочих, но также мы нужны ему и дома, чтобы не пускать будущих смутьянов на улицу. Предположительная разница между троцкистами – согласно которым домашний труд это варварство, то есть все женщины должны отправиться на завод, – и либертарианцами, считающими, что домашний труд это и есть социализм, то есть ни за какой труд платить не нужно, – лишь в тактике, включенная в общую капиталистическую стратегию.
Либертарианцы утверждают, что домашний труд ускользает от социально-экономической категоризации: «Домашний труд женщин при капитализме не является ни производительным, ни непроизводительным»47 (Лиза Фогель); «Возможно, мы должны признать, что домашний труд не является ни производством, ни потреблением»48 (Кэрол Лопейт); «Домохозяйки являются и в то же время не являются частью рабочего класса»49 (Эли Зарецки). Они выводят домашний труд за пределы капитала и утверждают, что это «общественно необходимый труд», поскольку полагают, что в той или иной форме он будет нужен и при социализме. Так, Лиза Фогель утверждает, что домашний труд – это первичный полезный труд и что он «в подходящих условиях может указать на будущее общество, в котором весь труд будет первично полезным»50. Ей вторит представление Лопейт о семье как последнем прибежище, в котором мы «сохраняем нашу душу живой»51. Наиболее ярким выражением той же мысли является утверждение Зарецки о том, что «домохозяйки – неотъемлемая часть рабочего класса и его движения не потому, что они производят прибавочную стоимость, а потому, что они выполняют общественно необходимый труд»52.
В этом контексте мы не удивимся, услышав от Зарецки то, что
напряжение между [феминизмом и социализмом]… сохранится и в период социализма… [поскольку] с установлением социалистического режима классовый конфликт и социальные антагонизмы не исчезают, а, наоборот, часто проявляются в более четкой и острой форме53.
Именно так. Если революция такого типа произойдет, мы первыми будем бороться с ней.
Когда левые день за днем предлагают то, что предлагает капитал, было бы безответственным не ответить на их слова возражением. Практически каждая левацкая группа выступила с обвинением, заявив, что требование заработной платы за домашний труд приведет к институализации женщин дома. И в то же время они бы радовались нашей институализации на заводах. В тот момент, когда движение за освобождение женщин дало власть женщинам, институализированным и дома, и на заводе, левые поспешили связать нашу подрывную силу еще одним институтом, необходимым капитализму, а именно профсоюзами. Сегодня это стало левой волной будущего.
Этим памфлетом мы хотим провести разграничительную линию между самими собой и левыми. Нож, которым проводится такая линия, является феминистским, однако он отделяет не мужчин от женщин, а технократию от рабочего класса, за которым она вознамерилась следить. Мы боялись раньше говорить об этом открыто, однако левые шантажировали нас обвинением в том, что если мы не за них, значит, за государство, так же как американское государство шантажировало бунтовщиков обвинением в коммунизме, а советское – обвинением в троцкизме.
Пора со всем этим распрощаться.