Введение «Самая ценная из моих книжек»
Маленькая книжечка: тридцать с лишним плотных бумажных страниц, обложка из текстурированного картона, на ней – тиснение с названием страны, национальной символикой и словом «паспорт» или его аналогом на другом языке. Она может быть красной, зеленой, синей, черной – в зависимости от страны выдачи, – но всегда имеет один и тот же удобный размер, утвержденный почти сто лет назад в соответствии с единым международным стандартом, а также страницу с серийным номером, фотографией владельца и персональной информацией. Когда края и углы обтрепываются, страницы истираются и покрываются пятнами, заполняются разноцветной россыпью въездных штампов и желанных виз, этот документ превращается в талисман путешественника по миру и краткую историю жизни, будь то паспорт привилегированного туриста или отчаявшегося мигранта. Паспорт обладает странной способностью определять, куда мы можем отправиться, а куда – нет. Он может обещать безопасный путь к новой жизни в дальних краях; позволить бежать от опасностей, ограничений, рутины привычного окружения; обеспечить легкий проход в первые ряды или привести к неприятному досмотру в служебных помещениях официальных инстанций. Паспорт может дать право пересекать любые границы – не только географические, но и культурные, языковые, экономические, юридические – в поисках чего-то, недоступного у себя дома, чтобы в итоге иметь возможность вернуться обратно в целости и сохранности.
В книге «Шаг за черту» (2002) Салман Рушди без тени иронии (типичной для вечного мигранта и мастера слова) утверждает: «Из всех моих книжечек больше всего я ценю свой паспорт»[1]{1}. И хотя он признает, что подобное утверждение может показаться гиперболой, лично для него это не преувеличение. Да, паспорт выполняет практическую функцию незаменимого проездного документа (не теряйте его); да, нам может не нравиться фото (просто не обращайте на него внимания); да, он может давать нам успокаивающее ощущение собственного превосходства, когда его проверяет сотрудник паспортного контроля (или современная автоматизированная система). Но стоит уделить паспорту чуть больше внимания, как он обрастет дополнительными эмоциональными смыслами, станет «драгоценным» объектом, несущим нечто большее, чем просто практическая или материальная ценность. Отношение Рушди во многом связано с тем, что не все паспорта справляются с этой задачей легко и ненавязчиво. Писатель хранит яркие воспоминания о своем первом паспорте, индийском, который был у него в 1960-х; в нем был до боли короткий список стран, которые разрешалось посетить. Когда в подростковом возрасте он получил британский паспорт, ему показалось, что перед ним распахнулся весь мир, и вскоре эта маленькая книжечка увезла его далеко от дома, к кембриджскому образованию и литературным кругам Лондона. Именно эта книжица кратко и лаконично рассказала историю его сдвоенной англо-индийской идентичности; лишь она неизменно сопровождала писателя в скитаниях по миру; она требовала свободы перемещения для своего владельца, обещая множество возможностей и перспектив.
Таким образом, паспорт можно считать самым личным артефактом. И все же, как показывает история Рушди, персональную ценность эта книжечка приобретает только на фоне широкой истории наций и империй. Индийский паспорт был у Рушди потому, что всего через несколько месяцев после его рождения, в июне 1947 года, Индия получила независимость от Великобритании и прекратила использование британских индийских паспортов. Почти в это же время субконтинент разделился, возникло новое государство – Пакистан, вследствие чего между Рушди и его обширной семьей пролегла международная граница. Для воссоединения по обе стороны границы вскоре понадобились паспорта. Однако общий геополитический порядок еще несколько десятилетий не спешил открывать все пути владельцам паспортов новых суверенных индийских земель, и даже сейчас многие государства гораздо реже предоставляют гражданам Индии право безвизового въезда, чем гражданам большинства западных стран.
Безусловно, паспорт – это объект, тесно связанный с возникновением национальных государств и развитием международных отношений, поэтому он постоянно задействован в регулировании статуса гражданина, глобальной миграции, поисках убежища, вопросах национальной безопасности и сопутствующих проблем. Этот документ официально присваивает человеку идентичность и помогает государству в мониторинге и контроле за перемещением народов и групп населения. В этом заключается жесткий парадокс паспорта: олицетворяя независимость и мобильность, приключения и возможности, свободу и безопасное убежище, он также является инструментом государственного надзора и контроля властей, якобы обеспечивая безопасность страны и регулируя движение через национальные границы. Другими словами, этот предмет находится на самом стыке личного и политического.
Такая уникальность означает, что паспорта, эти маленькие книжечки, способны рассказывать истории так, как не смогут никакие архивные исторические документы. Они представляют собой конкретные записи о наших перемещениях, которые являются как личными мемуарами, так и отчетами о путешествиях, и эти записи неизменно вплетаются в общие широкие течения культурной и политической истории. Первые паспорта Рушди рассказывают о взаимоотношениях между его формирующейся идентичностью и теми группами, в которых происходило это формирование.
Пройдут годы, и его британский паспорт поведает историю того периода, когда он скрывался от фетвы, вынесенной против него Верховным лидером Ирана, который призвал казнить Рушди после публикации «Сатанинских стихов» в 1989 году, а затем – о всемирной славе, академической карьере, высокопоставленных друзьях и культурных взаимодействиях по всему миру, после того как страх перед смертным приговором ослаб. Таким образом, в паспортах содержится мнимый императив, согласно которому мы должны быть «привязаны» к одному месту и лишь «допущены» в другие. Они рассказывают о многих ключевых понятиях нашего времени: «современность», «нация», «глобализация» – хотя предлагаемый ими нарратив гораздо ближе к личному, чем подразумевают эти возвышенные абстракции. Паспорта напоминают, что в какой-то момент нашей истории люди стали зависеть от государства как от источника идентичности и что от этой зависимости стало все труднее избавляться в эпоху быстрых кругосветных путешествий и мгновенных виртуальных контактов. Как мы увидим, внимательное изучение этих ценных объектов, прочтение этих маленьких книжечек может помочь нам лучше понять эмоции и представления, связанные с мобильностью и перемещениями в нашу все более «глобализованную» эпоху.
Возникновение современного территориального государства в XVIII веке дало новый толчок к установлению и контролю международных границ, а также новых средств для отслеживания и управления перемещениями граждан. Пусть национальное государство еще не пришло в состояние давно предсказываемого упадка, оно по-прежнему является частью все более мобильного и взаимосвязанного мира, где паспорт играет решающую роль в облегчении перемещения людей и капитала через границы. Теракты 11 сентября заставили правительства по всему миру ужесточить границы, усилив досмотр пассажиров квалифицированным персоналом служб безопасности, повысив требования к идентификации личности и применив новые методы наблюдения. В последующие годы также выросло количество шовинистических и популистских движений, демонстрирующих ксенофобию по отношению к приезжим и призывающих к таким реакционным мерам, как возведение пограничных стен и запреты на въезд. Однако мир не замер. Пожалуй, никакая другая статистика так не иллюстрирует наш век всеобщей мобильности, как данные, предоставленные Всемирной туристской организацией ООН. Они показывают, что в 2019 году число международных туристических прибытий составило 1,5 миллиарда – это в два раза больше, чем в 2000 году (681 миллион), и в шестьдесят раз больше, чем в 1950-м (25 миллионов), когда после разрушительных последствий Второй мировой войны по всему миру начала возобновляться практика путешествий. Хотя трудно собрать достоверные статистические данные о лицах, не имеющих документов, большинство показателей свидетельствуют о резком росте нелегальной иммиграции за последние два десятилетия – до 260 миллионов случаев пересечения границ в 2019 году. Никогда в истории такое количество людей не пересекало – добровольно или вынужденно – эти искусственные границы; никогда в истории национального государства эти границы не были такими проницаемыми. Даже пандемия не сможет надолго замедлить темпы глобальной мобильности.
Страница паспорта Салмана Рушди, 1974. С разрешения Паспортного управления Ее Величества.
(Stuart A. Rose Library, Emory University)
Скромная книга, которую вы держите в руках, посвящена тем, кто пересекает границы, рубежи и линии разграничения, и документам, которые делают это возможным. Размышляя на данную тему, Рушди отмечает архетипическое значение пересечения границ, приводя пример из персидской мифологии: пернатый бог Симург призывает всех птиц земли в свой дом на вершине горы Каф, хотя лишь немногим из его товарищей хватает смелости пуститься в столь дальний путь. Их путешествие через пропасть между «здесь» и «там» вызвано не примитивными потребностями, а религиозной преданностью и священным долгом. Эта история аллегорически отражает то, что Рушди обнаружил в самой нашей природе: импульс, который он видит в Христофоре Колумбе, пересекающем Атлантику в поисках нового мира, и (пример попроще) в Ниле Армстронге, ступающем на поверхность Луны. Этот импульс мы неоднократно увидим в следующих главах: будь то Марко Поло, путешествующий по дорогам Великого шелкового пути, или сэр Филип Сидни, положивший начало традиции гранд-тура, Мэри Додс, стремившаяся жить вне рамок социальных ожиданий и гендерных стереотипов, а также Джеймс Джойс, Гертруда Стайн, Уилла Кэсер, Лэнгстон Хьюз, Марк Шагал, Поль Робсон, Ханна Арендт, Ай Вэйвэй, Илон Маск, Ясин Бей, Сара Ахмед и многие другие, переходившие через границы государств в течение последнего столетия в поисках новых способов существования в мире. Их путешествия связаны не только с буквальным пересечением географических границ, но и с метафорическими перемещениями через другие кордоны, между домом и чужбиной, знакомым и неизвестным, принадлежностью и отчуждением, сходством и различием, собой и другими. Их путешествия начинаются с необходимости выйти за пределы, внутри которых они могут заявить о своих правах на родной язык или гражданство, – и, таким образом, они влекут за собой всевозможные сдвиги и опасности.
Такое значение паспорту придается во многом потому, что он является ключевым реквизитом в современном ритуале пересечения границы. «На границе, – пишет Рушди, – мы лишаемся свободы – временно, как надеемся, – и вступаем во вселенную контроля. Край, оконечность – зона несвободы даже для самого свободного из всех свободных сообществ; одни предметы и люди движутся отсюда, а другие – сюда; причем и туда, и сюда должны попадать именно те, кому положено»{2}. В этом месте мы обязаны идентифицировать себя: в наших документах указаны имена и национальности, даты и места рождения; пограничный контроль дополняет эти данные, расспрашивая о роде нашей деятельности и намерениях, наших ресурсах и пути следования. Офицер изучает документ, который мы передаем, внимательно рассматривает фотографию, лицо владельца, задает еще несколько вопросов.
Национальное государство, которое он представляет, предлагает такую форму гостеприимства, которую Жак Деррида называет «условной»: она предполагает вопросы, напряженность, драматизм, связанные с тем, кто мы и откуда. В этих обстоятельствах разумным будет подыграть заведенному порядку и представить себя как можно более просто: незачем дополнять эту напряженность политическими взглядами, тонкими остротами, провокационной иронией или чем-то еще, что может привлечь внимание. Но в таких обстоятельствах мы также можем почувствовать отчужденность от дома и самих себя: неужели меня так легко свести к набору дат, географических названий и биографических данных? Есть ли у меня право собственности на свою личность? Стоит ли меня опасаться? Имеется ли у меня повод для страха? Показательно, что ритуал проверки паспорта присутствует практически в каждом крупном произведении литературы о путешествиях прошлого века – от «Дороги в Оксиану» Роберта Байрона (1937) до «Великого железнодорожного базара» Пола Теру (1975), «В Патагонии» Брюса Чатвина (1977), «Всемирной души» Пико Айера (2001) и «Ешь, молись, люби» Элизабет Гилберт (2006) – как неизбежный и зачастую тревожный эпизод любого путешествия через границы. Здесь, в промежуточном пространстве между одной и другой областью, паспорт обещает оградить нас от бед и сопроводить на другую сторону.
В книге «Джозеф Антон» (2012), мемуарах о годах, проведенных в подполье из-за фетвы, Рушди рассказывает о том, как однажды паспортный ритуал был нарушен. Вскоре после прибытия в международный аэропорт Бенитес на литературную ярмарку в Сантьяго (Чили) в жаркий безветренный день 1993 года писателя и его спутницу (и будущую жену) Элизабет Уэст окружили представители местной полиции, отобрали у них проездные документы и препроводили в находящееся поблизости здание правоохранительных органов для допроса. В те времена силы государственной безопасности все еще контролировались жестоким Аугусто Пиночетом. Как вспоминает Рушди, его задержание стало результатом спора между конкурирующими группировками внутри силовых структур по поводу того, стоит ли пускать в страну человека, над которым висит смертный приговор, и должен ли он получить защиту государства, гражданином которого не является. В течение нескольких часов его вместе со спутницей держали в маленькой комнатушке с вооруженной охраной, находящейся снаружи, и они неоднократно обращались с просьбой вернуть им паспорта, однако на их испаноязычных захватчиков это не возымело никакого действия. В этой мрачной истории даже случился забавный эпизод, когда охрана отлучилась и Рушди решил «немного прогуляться» по улицам Сантьяго, однако его вскоре перехватил переводчик с английского, который уважительно, но твердо потребовал от писателя вернуться в комнату для задержанных{3}. Ситуация разрешилась, только когда прибыл сотрудник британского консульства и забрал писателя вместе с его спутницей, чтобы доставить их в город, к месту назначения.
Этот эпизод с «драгоценной книжечкой» можно рассматривать как довольно свежий и крайне выразительный пример того, что Пол Фассел назвал «паспортным неудобством» (заимствуя выражение британского писателя-путешественника Нормана Дугласа){4}. Для Фассела «этот ритуальный повод для беспокойства, столь знакомый современному человеку, – момент предъявления паспорта на границе» символизирует новую разновидность опыта, возникшего после Первой мировой войны, когда впервые были стандартизированы и универсализированы требования к паспорту. В своем исследовании «Заграница: Британские литературные путешествия между войнами» (Abroad: British Literary Traveling between the Wars) Фассел приводит показательный пример такого «паспортного неудобства» из кратких мемуаров Д. Г. Лоуренса, где описываются его длившиеся целый год отношения с «полуджентльменом и должником» Морисом Магнусом. В 1916 году, до знакомства с английским писателем, этот колоритный американец сбежал во Французский иностранный легион, а после войны покинул свой полк, чтобы тут же попасть в руки итальянских властей за финансовые махинации. Весной 1920-го Лоуренс сопровождал Магнуса в морском рейсе из Италии на Мальту, где стал свидетелем паники американца в очереди на паспортный контроль. Плут Магнус, которому удавалась обманным путем проникать в номера роскошных отелей и вагоны первого класса по всей Европе, чуть не дошел до нервного срыва во время совершенно обычной бюрократической процедуры. Но едва он прошел «экзамен» («Да, прошел. И опять был свободен»), как вся его нервозность улетучилась и к нему вернулись «бодрость и самообладание». Фассел описывает этот паспортный «ритуал» в мальтийском порту как извращенный вариант мифического перехода через порог, отделяющий дом от более широкого мира за его пределами: «Для героя это момент триумфа. Для современного путешественника – момент унижения, напоминание о том, что он – продукт своего государства, элемент собственности, который легко можно заменить любым другим»{5}. В этом отношении, по версии ученого, возвращение домой современному путешественнику дается еще тяжелее – под пристальным взглядом сотрудника таможни и иммиграционной службы, который ненадолго отбирает паспорт и сверяет данные в нем со списком политических диссидентов, беглых преступников и других нарушителей закона.
Когда Голливуд впервые обратил внимание на ритуалы пограничного контроля, то в первую очередь отметил сопутствующее процедуре унижение, поэтому тема новых паспортных правил разыгрывалась в юмористическом ключе, чтобы зритель мог посмеяться и тем самым смягчить связанные с ней тревоги. В фильме «Обезьяньи проделки» 1931 года, третьем полнометражном фильме с участием братьев Маркс, четверо молодых людей следуют в Америку на трансатлантическом лайнере. В долгом морском путешествии у них достаточно времени, чтобы развлечься в своем фирменном стиле – бесить капитана, измываться над пассажирами, бесчинствовать на корабле. Эти выходки достигают пика, когда судно наконец прибывает в Нью-Йорк и пассажиры выстраиваются в очередь на паспортный контроль и получение визы: братья, не имея с собой проездных документов, прибегают к обману и подкупу, чтобы нарушить работу государственного бюрократического аппарата. Когда затея терпит неудачу, они решаются на безумную уловку. Каждый из братьев по очереди пытается выдать себя за благопристойного пассажира – знаменитого французского артиста Мориса Шевалье, чей паспорт они каким-то образом подрезали на пути к Америке.
Разумеется, когда братья друг за другом оказываются в начале очереди, инспекторов не убеждает ни их сходство с фото в паспорте, ни попытки спеть хит Шевалье «You Brought a New Kind of Love to Me». Ситуация становится навязчиво абсурдной, когда Харпо – с безумным взглядом и копной светлых кудрей, так не похожий на спокойного прилизанного брюнета Шевалье, – лихо взбирается на стол инспектора и танцует там с тростью, а потом спрыгивает, расшвыривая официальные бумаги, пока инспектор пытается его задержать. Другой инспектор требует паспорт, но ему в руки суют планшет для рисования, стиральную доску и только потом – краденый паспорт Шевалье, который безбилетник откапывает в карманах своего мешковатого пальто. А так как Харпо немой, он не может спеть песню Шевалье, поэтому просто шевелит губами под фонограмму, звучащую из болтающегося на спине фонографа; но по мере того, как завод кончается и пластинка замедляется, все это представление идет прахом. Происходит короткая стычка с сотрудниками погранконтроля, в конце которой Харпо удается лишь сорвать фуражку с одного из них и поставить ему штамп на лысину.
В длинной очереди на таможне и паспортном контроле – в аэропорту Кеннеди, парижском Шарль-де-Голле, международном Дубае или где бы то ни было – мы, полуживые после смены часовых поясов, тоже иногда мечтаем как-нибудь нарушить процедуру. Комизм сцены строится именно на несоответствии строго упорядоченного процесса паспортного контроля и безобразных действий братьев Маркс, превращающих современный ритуал в антиритуал, пародию, издевку над самой его сутью. Однако «обезьяньи проделки» братьев представляют собой довольно жесткую критику паспортного режима, установившегося во всем мире на момент создания фильма. В этом карнавальном переосмыслении ритуала пересечения границы звучит протест против административных правил национальных государств, желающих не только знать все о нашей личности, но и управлять нашими перемещениями. Пусть на мгновение, но возмущение братьев Маркс раскачивает большой государственный корабль, законы комического жанра пересиливают законы бюрократии, и мы смеемся, признавая условность и непостоянство его власти.
И все же по вышеупомянутым эпизодам видно, что проверка паспорта может быть чем-то большим, чем просто неудобство. О чем Фассел не рассказывает, так это о последствиях случая на Мальте, свидетелем которого стал Лоуренс: именно они радикально меняют смысл всех событий. Магнус, которому в Италии грозило уголовное преследование за мошенничество, а также всеобщее преследование за гомосексуальность, позже покончил с собой, приняв синильную кислоту, лишь бы не попасть под экстрадицию. Он был отчаянным беглецом, зависевшим от милости двух суверенных держав. Но, как и любой обладатель паспорта, он сталкивался с особым давлением, пересекая границу на пути следования из одного государства в другое и в обязательном порядке заявляя о своей личной и национальной идентичности, открываясь тем самым для проверок и допросов. На границе мы все уязвимы, но некоторые более других. Тревога Магнуса передает эмоции многих путешественников, сталкивающихся с ритуалом пересечения границы, поскольку любое чувство индивидуального суверенитета противостоит открытому утверждению суверенитета государственного. Мы не в силах противиться бюрократическим процедурам, которые часто кажутся унылыми и утомительными, но могут также перерасти в напряженную драму (или трагедию, комедию, а порой даже трагикомедию), по итогам которой владельца паспорта признают безопасным или опасным, правомочным или неправомочным, свободным для проезда или подлежащим задержанию и депортации. Переживания, связанные с этой драмой, – тревога, раздражение, отчаяние или облегчение и, возможно, даже благодарность – распространяются и на сам паспорт.
Хотя Фассел и не говорит, что случай на Мальте был определяющим в дальнейших вопросах жизни и смерти, он тем не менее приходит к выводу, что «атмосфера военного времени, подпитывающая концепцию паспорта, навсегда связалась с ним», предполагая не только то, что «люди воспринимаются правительствами как кадровые единицы», но и то, что мы подвержены историческим превратностям, находящимися за пределами нашего контроля{6}. Это ощущение уязвимости и зависимости, возникшее на фоне страшного столкновения государств в Первой мировой, ярко описано в одном из величайших художественных произведений, описывающих данный конфликт, – в романе Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие» (1929). По сюжету герой, молодой американец Фредерик, собирается бежать вместе со своей возлюбленной, беременной британкой Кэтрин, от разрушительной и кровопролитной Итальянской кампании. Когда эти двое строят планы побега в нейтральную Швейцарию, каждого из них спрашивают: «У вас есть паспорт?»[2]{7}. Во время войны паспорт стал ключевым средством, позволяющим государствам идентифицировать своих граждан, не допуская шпионов, диверсантов и других потенциальных угроз. Для влюбленных документ становится возможностью (но и потенциальным препятствием) оставить позади страшный мир конфликта, который, как говорит нам Фредерик в одном из знаковых высказываний, готов беспристрастно убить «самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора»{8}.
Иначе говоря, сама возможность сказать «прощай, оружие» зависит от наличия паспортов. Когда Фредерик и Кэтрин пытаются спастись от войны, переплыв на лодке через Лаго-Маджоре к швейцарскому берегу, их встречают вооруженные солдаты и доставляют в таможенный пункт. Там влюбленным велят предъявить паспорта и задают ряд вопросов, которые и сегодня кажутся нам привычными: «Ваша национальность?», «Зачем вы приехали сюда?», «Что вы делали в Италии?», «Почему вы уехали оттуда?»{9}. Нейтральное государство не особо гостеприимно. Как мы знаем, радушие национального государства весьма условно: даже в мирное время оно принимает гостей только после того, как они подтвердят свою личность и засвидетельствуют намерения. В романе Хемингуэя чиновники в итоге позволяют героям въехать в страну, однако требуют, чтобы они сдали паспорта, получили временные визы и отчитывались в полиции о любом перемещении по Швейцарии. Хотя Фредерик и Кэтрин бежали через границу подальше от войны, в этих требованиях видится что-то зловещее: им, лишенным защиты в виде паспортов, судьба неизбежно пророчит оказаться в плену у могущественных государств и их междоусобных конфликтов. Паспорт стал предметом на стыке личных желаний и государственной власти.
Несколькими годами позже вышел роман Грэма Грина «Доверенное лицо» (1939), где автор размышляет о роли паспорта, играющего ключевую роль в самоопределении – он стал фиксировать личность человека в официальных терминах – и даже в тайной сфере шпионажа накануне Второй мировой войны. При попытке сойти на берег после переправы третьим классом через Ла-Манш герой Грина (называемый автором просто Д.) попадает под стражу. Полицейские Дувра задерживают Д., потому что его лицо не похоже на фото в паспорте. Годы в бушующей Испании, в которые он пережил тюремное заключение, убийство жены и чуть не погиб во время авианалета, сделали лицо Д. почти не узнаваемым даже для него самого: «Он посмотрел на снимок. Давно ему не доводилось заглядывать в собственный паспорт – годы наверное. Он увидел лицо незнакомца, человека более молодого и явно более счастливого, чем он»[3]{10}. Когда его увели для допроса и предложили взглянуть на себя в единственной доступной отражающей поверхности – стекле, защищающем «фотографию короля Эдуарда VII на церемонии присвоения скоростному поезду названия „Александра“», – он вынужден был признать, что сомнения детектива небезосновательны{11}. У фотографии в паспорте в итоге больше прав, чем у того практически анонимного человека, которого она изображает. Более того, как отмечает английский литературовед Лео Меллор, Д. также вынужден сравнивать себя с символами Британской империи на картине за стеклом – ее королевской властью и ее технологиями – и расписаться в несостоятельности.
Внезапно оказавшись перед всеми этими изображениями, он вдруг обнаруживает, что больше не контролирует свою личность и теперь полностью зависит от документа: «Этот предмет превращает его в вещь»{12}. Требование пройти проверку, предъявив самого себя, сравнение с непохожей фотографией и стандартным описанием, вопросы о месте пребывания и цели визита – все это создает у человека ощущение, что он находится во власти безымянных чиновников и могущественных правительств.
Рушди пишет о том, как, скрываясь от фетвы, он читал «Доверенное лицо» и удивлялся, насколько точный эффект достигнут автором с помощью такого простого приема: «Человек не похож на свое фото в паспорте, и Грину этого достаточно, чтобы показать неопределенный, даже зловещий мир». Сцена в «Обезьяньих проделках» противоречивым, бунтарским образом обращает наше внимание на значимость паспорта в вопросе удостоверения личности его владельца. Чтобы безопасно пересечь международные границы, путешественникам приходится доказывать не столько подлинность своих документов, сколько свое соответствие им – процесс, которого не могут избежать своими неуемными стараниями даже братья Маркс с их переодеваниями и клоунадой. Действительно, их буйство можно рассматривать как истерическую реакцию на чувство тревоги и отчуждения, порождаемое ритуалом паспортного контроля, который создает вокруг нас тот самый «неопределенный, даже зловещий, мир»{13} – хотя бы на тот миг, когда мы отдаем документы, осторожно улыбаемся сотруднику миграционной службы и надеемся на лучшее.
Наверное, не стоит удивляться, что пересечение границ и паспортный контроль стали чем-то вроде неотъемлемого элемента голливудских фильмов, а зачастую даже ложатся в основу самых драматических сюжетов. Особенно ярко это проявляется в картинах об американских гражданах, пытающихся убежать от потенциальных ужасов правящих зарубежных режимов. Нигде это не показано так убедительно, как в фильме 1978 года «Полуночный экспресс», «правдивой» истории американского студента Билли Хейза (в исполнении Брэда Дэвиса), который пытался провезти несколько килограммов гашиша через стамбульский аэропорт в 1970 году. Безрассудный молодой человек прибывает на паспортный контроль в едва скрываемой панике, обильно потея, мы слышим только звуки учащенного биения его сердца; суровый таможенник медленно затягивается сигаретой, проверяет паспорт, оценивает Хейза косым взглядом. Юноша проходит пункт контроля, но уже через несколько минут его задерживают, когда он пытается сесть в самолет. События оставшейся части фильма лишь подчеркивают важность этого паспортного ритуала, пока Хейз в турецкой тюрьме подвергается аду (по большей части вымышленному) физических страданий и лишений.
Легкое неудобство превращается в ночной кошмар. Похожий сценарий разыгрывается в фильме Бена Аффлека «Операция „Арго“» (2012), основанном на истории так называемой «Канадской хитрости» – тайной операции по спасению шестерых сотрудников посольства США из Тегерана в 1979 году, после пика иранской революции. Однако на этот раз тревожная сцена с паспортом перенесена в конец фильма: дипломаты пытаются выдать себя за канадских кинематографистов (предъявляя поддельные канадские паспорта), прибывших в Иран выбирать локации для съемок фантастического фильма в духе «Звездных войн». Звучит напряженная музыка, один за другим следуют крупные планы встревоженных лиц американцев, приближающихся к контрольно-пропускному пункту аэропорта. Несмотря на то что сотрудники паспортного контроля все же останавливают их и уводят в комнату для допроса, дипломатам удается попасть на борт самолета, используя для подтверждения своей личности фотографии из журнала Variety и раскадровки из вымышленного фильма. В типичном для Голливуда стиле кульминацией «Операции „Арго“» становится момент, когда сотрудники погранслужбы обнаруживают свою ошибку и пытаются догнать рулящий самолет, прежде чем он унесет американцев в безопасное место. И хоть мы с облегчением смотрим на их успешный побег, этот эпизод напоминает нам, с каким риском может быть сопряжен ритуал проверки паспорта.
В этих фильмах граница ассоциируется не столько с возможностью путешествия и передвижения, сколько со стрессом и слежкой (а также с ксенофобией в отношении американцев за рубежом), где люди подвергаются усиленным полицейским методам, а защитой служат только драгоценные проездные документы. Пусть на Голливуд нельзя полагаться в плане культурной чуткости или исторической достоверности, но «Полуночный экспресс» и «Операция „Арго“» все же довольно точно транслируют надежды и страхи, связанные с этими документами. Хотя проблемы с паспортом не всегда приводят путешественника в мрачную тюремную камеру, где его ожидают проверенные веками изощренные пытки, они все равно грозят попаданием в своего рода современное чистилище, из которого нет выхода. В этом смысле аэропорт как граница становится своеобразной промежуточной зоной, где путешественника передают из-под правовой защиты собственного государства в руки иностранного правительства (а потом, спустя некоторое время, обратно), но только в случае соблюдения условий сделки. Фильм Стивена Спилберга «Терминал» (2004) показывает, что может случиться в случае неудачи, предлагая нам новую разновидность страшного сна владельца паспорта. Фильм частично основан на реальной истории Мехрана Карими Нассери, иранского беженца, прожившего более восемнадцати лет в первом терминале аэропорта Шарль де Голль после того, как в 1988 году у него украли паспорт. В «Терминале» Том Хэнкс играет персонажа по имени Виктор Наворски, выходца из придуманной восточноевропейской страны Кракожии, застрявшего в аэропорту Кеннеди, потому что его паспорт стал недействительным из-за правительственного переворота на родине. Таким образом, он превращается в типичного «иностранца», ожидающего теплого приема на границе.
И пусть выбор Хэнкса, типичного «американского папаши», на роль Виктора Наворски с вымышленной родиной несколько приглушает политические аспекты фильма, сам «Терминал» – это попытка сделать общее, пусть и сентиментальное, высказывание о судьбе нежеланного гостя в современном мировом порядке. Фильм начинается кадрами кинологического патруля, следующего через зону выдачи багажа, в то время как сотрудники в форме передвигают метки дорожек паспортного контроля и занимают свои рабочие места. Эти сцены из жизни служб национальной безопасности в аэропорту, которые стали типичными после 11 сентября, сменяются общими планами с толпами путешественников, недавно сошедших с самолета, шумно пробирающихся через зону выдачи багажа к очередям на паспортный контроль.
Когда Наворски предстает перед инспектором на пункте паспортного контроля, границы гостеприимства быстро становятся очевидными. После краткого «Добро пожаловать» ему задают стандартный вопрос: «Цель вашей поездки? Бизнес, туризм?» Но когда Наворски что-то невнятно бормочет в ответ (на выдуманном наречии на основе болгарского), становится очевидно, что гость-иностранец не понимает языка, на котором к нему обращаются. Дальше – больше: когда офицер сканирует его паспорт, компьютерная программа выдает, что документ отмечен в Межведомственной системе пограничного контроля, которая предоставляет правоохранительным органам США информацию о криминальном прошлом, связях с террористами и других факторах безопасности. Тут же появляются сотрудники таможенной и пограничной служб и сопровождают Наворски в одну из служебных комнат, где ничего не понимающего кракожца подвергают дальнейшему допросу: «Зачем конкретно вы приехали в США, мистер Наворски? У вас есть знакомые в Нью-Йорке?»{14}.
Виктор Наворски – не такой проницательный человек, как герой фильма «Превосходство Борна» (2004). Джейсон Борн, бывший убийца из ЦРУ, провоцирует сбой в компьютерной системе, используя паспорт с нужной отметкой, чтобы проникнуть в служебные комнаты международного аэропорта Неаполя: там он молча сопротивляется допросу, затем нападает на американского консульского агента и копирует данные SIM-карты из его мобильного телефона, чтобы прослушивать переговоры ЦРУ. Эта инверсия обычного сценария пограничного контроля (своего рода боевик по мотивам «Обезьяньих выходок») воплощает фантазию об одиноком человеке, который сопротивляется государственной власти, обращая паспортный режим против самого себя. Но это – всего лишь фантазия, причем чисто американская, несмотря на то, что такой индивидуализм вроде как даже представляет собой помеху в «войне с террором».
Единый паспортный реестр, который Фасселл называет частью «паспортного неудобства», превратился в сеть баз данных национальной безопасности – в ближайшем будущем она вполне может достичь заявленной цели создания единого цифрового архива всех паспортов, позволяющего в реальном времени отслеживать их перемещение по всему миру. Паспорт больше не является самодостаточным объектом, на страницах которого четко прописана вся жизненно важная информация; вместо этого он все активнее превращается в сетевой объект, связанный с базами данных с помощью микрочипов и передатчиков, – со всеми вытекающими отсюда проблемами, такими как неприкосновенность частной жизни, информационная безопасность и кража личных данных. Тем временем методы каталогизации облика путешественника также становятся все более изощренными – от субъективных описаний и нерегулярных фотографий до электронного сканирования отпечатков пальцев и сетчатки глаза, распознавания лиц и сбора других биометрических данных. Большое беспокойство вызывают антиутопические последствия этих новых протоколов приграничного контроля, которые значительно расширили инструменты государственной власти, используемые для наблюдения за отдельными путешественниками. Итальянский философ Джорджио Агамбен считает эти протоколы признаком того, что после 11 сентября мы вступили в «новую биополитическую эру» государственного контроля и управления людьми, которые теперь все чаще становятся жертвами внесудебной силы: новая парадигма безопасности, возникшая как следствие чрезвычайного положения, стала обычным методом надзора. В 2004 году, когда как раз вышли фильмы «Терминал» и «Превосходство Борна», Агамбен выразил протест против того, что он называет «биополитической татуировкой» (требований, согласно которым въезжающие в США по визе должны иметь при себе отпечатки пальцев и фотографии), отказавшись от должности в Нью-Йоркском университете, чтобы не подчиняться новым мерам{15}.
Все, что хочет Виктор Наворски, – это немного посмотреть город, то есть отправиться в «тур по Большому яблоку», как он говорит об этом на ломаном языке в нескольких заученных фразах: «Бруклинский мост, Эмпайр-стейт, бродвейский шоу „Кошка“». Но непреклонный офицер полиции Турман (Барри Шабака Хенли) уже попросил Наворски сдать и обратный билет, и паспорт. Сцена поначалу разыгрывается ради смеха, но по мере ее развития становится все более пикантной (женский крик на заднем плане напоминает нам, что подсобные помещения аэропорта – опасное место) и достигает кульминации, когда офицер протягивает руку, чтобы забрать паспорт у Наворски, а тот принимает этот жест за гостеприимство и пытается пожать протянутую ладонь. Когда Турман поправляет его и указывает на документ – «Нет, нет. Мистер Наворски. Вот это. Паспорт», – путешественник нехотя протягивает его офицеру, который с силой вырывает драгоценную книжечку из рук своего визави{16}. И тут же мы видим крупным планом, как Турман засовывает бордовый кракожский паспорт в пластиковый конверт для хранения властями своего государства. Наворски теперь считается «нежелательным» – он «гражданин ниоткуда», как ему сообщают позже, у которого «нет права на политическое убежище, на временное пребывание в стране, на гуманитарную помощь, на получение дипломатический визы, на статус беженца», хотя при этом он все еще не понимает ни одного сказанного ему слова. Не имея ни действительного паспорта, ни признанного статуса, ни национального государства, к которому можно было бы обратиться за помощью, он так и останется на границе – в ничейной стране, откуда нет выхода.
Виктор Наворски (Том Хэнкс) неуверенно передает свой паспорт. Кадр из фильма «Терминал» (2004) (Amblin Entertainment)
Большая часть произведений Рушди посвящена прелестям и недостаткам мобильности, преобразующему влиянию путешествий и переездов, опыту столкновений с открытым гостеприимством и защитной враждебностью на границе. Несомненно, самый причудливый пример перехода через границу в его художественных книгах можно увидеть на первых страницах «Сатанинских стихов»: мы встречаем его главных героев Джабраила Фаришту и Саладина Чамчу, падающих с огромной высоты прямо в Ла-Манш после того, как их угнанный лайнер взорвался на подлете к лондонскому Хитроу.
Это современный миф о пересечении границ. Пока они кувыркаются в атмосфере, словно «свертки, выпавшие из небрежно разинутых аистиных клювов»[4], каждый из героев переживает чудесное перерождение: Джабраил, яркая и эпатажная звезда Болливуда, направляющийся к своей возлюбленной в Лондон, превращается в своего тезку-архангела, а Саладин, британский актер озвучивания, возвращающийся с халтурки в Бомбее, становится дьяволом с рогами и копытами{17}. Не менее чудесным образом, когда Саладин цепляется за Джабраила, тот начинает петь и махать руками, словно ангельскими крыльями, замедляя их падение и приводя к мягкой посадке на Ла-Манш. В конце концов их прибивает к берегу на заснеженном английском пляже, и они оказываются единственными выжившими пассажирами злополучного рейса.
Конечно, это не вся история. Действие романа происходит на фоне ксенофобии эпохи Тэтчер, вскоре после принятия Закона о британском гражданстве 1981 года, согласно которому право на проживание в стране имели только граждане Великобритании, что ставило под угрозу судьбу жителей бывших британских колоний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что группа полицейских и представителей миграционной службы вскоре задерживает Саладина и требует паспорт, при этом насмешливо выслушивая его сомнительный рассказ о спасении в катастрофе. Благодаря чудесному пересечению границы Саладин избежал паспортного ритуала в Хитроу, но даже в таких фантастических обстоятельствах неприятности с паспортом, превращаясь в кошмар, остаются частью повествования.
Как мы здесь оказались? Как мир пришел к этому универсальному требованию и каковы последствия способов, которыми мы преодолеваем географические и культурные границы? Какое влияние оказали паспорта на чувства и фантазии тех, кто их использует и, зачастую неохотно, определяется ими? Как эти документы повлияли на наше отношение к дому и отъезду, путешествиям и переездам, принадлежности и перемещениям, гражданству и отчуждению, национальным конфликтам и международному сотрудничеству? Что может рассказать нам паспорт о непростом пересечении личного и политического на протяжении всего своего существования? Эти драгоценные книжечки, которые мы, такие уязвимые, прижимаем к себе, пересекая границы, несут в себе наши личные истории, указывающие при этом на наше место в гораздо более масштабных повествованиях. Они рассказывают о стремлениях, неопределенности и движении по спирали тех людей, которые уже давно ушли на покой; они придают материальную форму правам и привилегиям, ограничениям и давлениям, которые направляли это движение. Но даже если архив наших паспортов и их различных предшественников позволяет увидеть, откуда мы пришли, он также дает представление о том, куда мы идем, поскольку темпы международных путешествий и глобальной миграции продолжают ускоряться, заставляя задуматься о нашем месте в современном мире. Исследовать культурную историю паспорта – значит задуматься о важнейших аспектах мобильности, ожиданиях, чувствах по этому поводу и инструментах государственной власти, которые, возможно сильнее, чем когда-либо, влияют на нас сегодня. Так давайте же отправимся в путешествие и пересечем границу.