Дни проходили за днями. Задули северные ветра с океана и наступила зима. Близость моря делало зиму мягкой, по сравнению с центральной частью бывшей империи, однако и тут было сыро, холодно и промозгло. Зима – не самое приятное время года, а толстые стены, хоть и могли остановить ветер, сырость и летнее тепло задержать были не в состоянии. Осенний переполох, когда шайка молодых мастеров из района белошвеек наткнулась на газовую бомбу уже давно сгладился. К счастью, таких находок всё меньше и меньше в городе. А вот за городом находят регулярно. И поисковые команды регулярно снабжают госпиталь «Грантин» пациентами, так что персонал без работы и тем более хлеба не останется. На госпиталь скидываются все – и магистрат образованной республики Северного Отросо, и сами поисковые отряды, и даже молодёжные шайки подкидывают, кто свои находки, вроде запасных частей для паровых котлов отопления и генератора, а кто и эрзац – деньги, имевшие хождение на местных рынках, что не мешали процветающему бартерному обмену. Госпиталь нужен был всем и не только из-за VK, но и просто для поправки пошатнувшегося здоровья. Госпиталь принимал всех.
Доктор психиатрии Сигизмундо Бит, мужчина слегка за пятьдесят, хотя на вид ему редко давали больше сорока пяти, возглавлял госпиталь с момента его перепрофилирования в клинику для буйно помешанных. В силу профессиональных рисков был он спортивного телосложения, регулярно занимался в зале для гимнастики вместе с санитарами, занятия с которыми проводил отставной егерь полка «Подснежник» и занимался без дураков, как со-своими бывшими сослуживцами. А «подснежники» были широко известными в узких кругах диверсантами и мастерами руками и ногами сворачивать противника рулончиком. Шикарная шевелюра – предмет скрытой гордости, была без единого седого волоса, густой и с отливом воронова крыла. Пенсне доктор использовал только когда читал, да и то в силу привычки. Зрение у него было идеальным. Да, доктор был идеалом и предметом воздыхания многих дам, однако, больше всего доктор любил свою работу. А война и десять лет спустя подкидывала ему работу. Небольшой отчёт о происшествиях на выходные закончился вопросом:
– И как поживает наш молодой пациент их тринадцатой палаты?
– Второй день не буянит и только смотрит на дверь, доктор.
Медсестра Флорисгел была единственной дамой в клинике для буйно помешанных. Старый госпиталь «Гранатин» перед началом Последней войны уже насчитывал тысячу койко-мест и сотню лет истории. Но был клиникой общего профиля, а психиатрическое отделение занимало малый флигель, где в период осенних северных ветров, когда на стенку лезли даже вменяемые люди, насчитывалось не более трёх десятков пациентов. Впрочем, возглавлявший отделение доктор Сигизмундо Бит часто утверждал, что абсолютно психически здоровых людей не существует. Они в своей массе просто недодиагностированные.
Однако, всё изменил гений химиков Священной Латинской Империи. В лабораторях Химического короля Остенбрука был создан газ «Веррюктеркопф» или VK. Это было не первое боевое отравляющее вещество, созданное в лаборатории, но все предыдущие либо убивали, либо наносили травмы телу – вызывали слёзы, рвоту, диарею. Газ VK лишал разума. Вдохнувшие его люди, да и животные становились безумны. А безумцы бывают разные. Кто – то тихо скулит в уголке или отрешается от мира, а есть и безумцы, что проявляют агрессию против ближнего своего. И массовое применение газовых бомб и снарядов, начинённых VK наполнили госпиталь «Гранатин» обезумевшими людьми, быстро терявшими человеческий облик. Газ не делал различий между солдатами и офицерами, благородными и простолюдинами. И вот уже доктор Сигизмундо Бит возглавляет самый большой дурдом в Отросо-Изольдо, да и, пожалуй, во-всей Галисийской империи. И тут уже проявился гений доктора из империи. Довольно сложное сочетание морфина, кокаина хлоргидрата, циклобутана и вытяжки белладонны вводили обезумевшего пациента в состояние кататониического ступора. Из которого через несколько дней больной выходит практически здоровым. Остаются некоторые симптомы нервного расстройства, с которыми уже могли справиться успокоительные препараты или даже сила воли выздоравливающего. Увы, но порядка пятнадцати процентов либо умирали в короткий срок, либо оставались безумными окончательно. Доктор Бит полагал, что это те самые недодиагностированные, у кого газ стимулировал развитие собственного безумия и доводил его до неизлечимого совершенства.
Впрочем, по окончании милитаристического безумия, потребность в таком огромном дурдоме исчезла. И госпиталь снова стал принимать обычных больных, а в корпусах развернули терапевтическое и хирургическое отделение. И даже специальное, для дам и девиц. Увы, но VK не делал различий по полу. А безумцы тоже болели, в том числе и по женской части. Так что Северный ветер работал практически по довоенному профилю. А его бессменный главный врач продолжал считать, что большинство его пациентов всё ещё ждут своего главного диагноза.
Сигизмундо Бит задумчиво посмотрел на Наину Флорисгел. Двадцатипятилетняя девушка была легендой госпиталя. Высокая, пропорционально сложенная, статная. При этом силы была огромной. В госпитале небыло санитара, кто мог бы с ней соперничать. Там, где требовалось двое, она в одиночку могла скрутить впавшего в ярость сержанта – десантника боргеза или скрутить морским узлом морпеха королевского флота Ентенте. Даже старый подснежник не рисковал с ней схлестнуться по-настоящему. Откуда девушка знала все эти ухватки, не знал никто. А ещё она входила в три редких процента счастливчиков, кого не брал газ VK. Совсем не брал, даже истерики не случалось. Им даже для запаха не нужно было выпивать алкоголя. Доктор весьма ценил её и за профессионализм, и за иммунитет к отраве. Она напоминала ему о замечательных, довоенных годах почти забытой жизни из прошлого. А если учесть, что Отросо-Изольдо дважды массово бомбили химическими бомбами с газом VK, и некоторые не сработавшие бомбы до сих пор находили в развалинах, была сестра незаменима. Увы!
– Вот как? А я просил меня известить сразу, если у наших пациентов случаются изменения без применения препаратов.
– Доктор, у вас вчера был выходной. Вы должны отдыхать, как и все мы. Иначе станете сами нашим пациентом.
– Увы, но вы правы, Наина. – доктор кивнул, признавая правоту сестры милосердия – Спасибо. Кстати, вы сегодня сами должны быть выходной, если мне не изменяет память?
– Доктор…
– И не спорьте! В город приехал бродячий театр. Сходите на представление. Вам тоже надо развеяться. Употребление амфетамином регулярно не доведёт вас до добра. Это я как доктор и друг вам говорю. Отдохните. Развейтесь. Вы молоды и должны жить не смотря ни на какие преграды.
– Хорошо. Тогда я пошла. – кивнула девушка и проводив глазами доктора, вздохнула. Идти куда-либо совершенно небыло настроения. Только доверенный персонал знал, что в старом флигеле, где теперь жили только сотрудники госпиталя, был ещё один постоялец. И если на Наину газ VK не действовал совсем, то на её младшую сестру газ подействовал за двоих и из кататонии она вышла абсолютно безумной. Именно она жила в комнате, обитой ватой, в смирительной рубашке и под опекой старшей сестры.
– «Где это я?» – первая мысль, которая пришла в голову, не была оригинальна. Хотя, если честно, приходила не в первый раз. Но в прошлые два раза мысль быстро находила ответ. В конце концов, такое возможно, когда часто мотаешься в командировки и уже не узнаёшь гостиницы. А иногда начинаешь их путать. Сегодняшняя комната на номер в отеле не походила. Грязно-жёлтая комната с мягкими стенами и полом воняла мочой, блевотиной и чем похуже. Дверь тоже обита. В двери глазок. Ну, как глазок? Скорее иллюминатор размером с суповую тарелку и забран медной решёткой в четыре клетки. Над дверью лампа без колпака. Не сильно яркая, скорее тусклая. И горит каким-то странным, как будто чёрным светом. На камеру КПЗ не похоже. «Где это я?»
– «Что это на мне?» – а вот вторая мысль была уже оригинальной. Не помню я такого за собой, чтоб одежду не опознал. Точнее, часть одежды. Вернее, опознал, но не сразу. Да и то, скорее логически. Одежда напоминала ночную рубашку. Ноги были явно голые, да и нижнего белья не ощущал. Зато руки были надёжно зафиксированы рукавами. А на груди были какие-то ремни.
– «Смирительная рубашка? Я в дурке? Я же не пью!» – третья мысль вызвала панику, но не сильную. Мало ли что могло произойти. Работа у меня нервная. Водку не пью. Не курю вообще. Таблетками не балуюсь, даже валериану не пил. Стресс снимаю… общением с дамами. Иногда – замужними. Так что травмы вполне возможны. Хм… Может по башке прилетело от рогоносца? То, что ничего не болит – не аргумент. Может время прошло уже? А с кем я был последний раз?
Основная проблема такого положения была в том, что с туалетом была просто беда. В углу камеры, ну или палаты, была дыра, куда человеку не пролезть, даже если его фамилия Копперфильд. Так что попасть струёй со связанными руками было не просто. Но я, в основном попал, после чего и заподозрил, что где-то в роду скрываются циркачи – акробаты. Облегчившись, стал задумываться о том, куда меня всё же занесло. Постучал в дверь коленом, но обивка надёжно изолировала любой шум. Орать не хотелось. Да и смысла, похоже, небыло. Приложив ухо к иллюминатору, услышал долгий крик, на который никто не реагировал. Похоже, местные привычны и к шуму, и к его источникам.
Оставалось только сидеть и копить силы. Должны же хоть иногда кормить и поить? Вот там с живым человеком и переговорю. А говорить с людьми я умею. Меня за это шеф и ценил и даже закидоны с дамами прощал и покрывал не раз, вытаскивая из очередного загула.
Странной была эта палата. Мозг ватный, мысли проталкиваются в него тяжело, но вот не нравится она мне. В смысле не потому, что я в психушке и мне вообще тут всё не нравится. А вот… ну само всё это. Почему лампа светится, а чёрная? Почему стены как будто брезентовые. Вонища эта не нравится, как будто нельзя было сделать обивку из синтетики и помыть шлангом? Дырка эта в полу – резиновая. Понимаю, это чтоб башку себе не разбить, но… кто так делает? Технологичнее же можно.
На полу еда высохшая. Каша, что ли была? Ну, тогда понятно. Я лет с пяти зверею при попытке меня кашей накормить. Признаю только гречневую, да рисовую. Последнюю предпочитаю в виде плова. А тут не то перловка, не то ещё какая-то такая же фигня. В армии, помню, консервы были. Перловка с мясом. Народ уплетал так, что треск за ушами стоял. А я с трудом в себя впихивал, измывался. И то больше из-за понимания, что силы нужны очень и немедленно. Менялся с теми счастливчиками, что получали другие консервы.
А тут, пока думал и визитёры нарисовались. Вначале иллюминатор закрыла ряха, по-другому и не скажешь. Даже в иллюминатор полностью не поместилась. Но я на всякий случай кивнул, дескать привет, я соскучился. Заходи, давно жду. Тот дверку то и отворил. Оказывается, там целая делегация скрывалась. Ну – двое из ларца, примерно одинаковы с лица – это понятно. Секьюрити. Хотя, нет. Тут другая специфика. Санитары это должны быть. А вот третий – это явно доктор. Аккуратный, в пенсне, при галстуке. Интеллигентный, с виду, человек. Глаза мне его не нравятся. И движения. Волчара, на вроде моего сержанта в учебке. А тот был тот ещё убивец с персональным кладбищем. Может сам себе жути нагоняю от непонимания? Всё может быть, но тут лучше перестраховаться. А не с его ли женой у меня случайно получилось?
– Добрый вечер, юноша. Я – доктор Бит. Помнишь меня?
– Нет. – и на всякий случай помотал головой. А потом как током шарахнуло. Был у меня однажды случай. Нарвался на гопников, они меня электрошокером приложили. Я с этим доктором на неродном языке говорю. Совсем не родной, но знакомый. А я только на родном и родном – ругательно-командном могу общаться. Это как это меня?
– Жаль. Однако, это я тебя все три месяца пользовал, что ты тут находишься. Ты крайне интересный пациент.
– Не помню. А чем интересный?
– Давай так, тебя вымоют, накормят и переоденут. А потом мы поговорим. Согласен? А то ту не очень… – доктор поморщился, окидывая взглядом, всё же палату. Ну, раз он доктор, то явно же палата?
– Согласен.
– Только драться не нужно, сразу предупреждаю. И орать. В общем – чем меньше шума и аффекта, тем тебе же лучше. – добрый доктор со взглядом убийца оценил, на сколько я всё понял, а потом кивнул санитарам и вышел. Впрочем, он и не заходил, общаясь от двери. Явно же опытный!
А яостался с двумя шкафами ходячими. Санитары, так я понимаю. Оба в чёрных халатах, хотя на вид и не новых. И шапках таких странных. Поварской колпак напоминают.
– Пошли? – это я им, уж больно всё зудело. А руки прихвачены и почесаться никак не получается.
– Ты парень, главное не дуркуй. Тогда всё обойдётся. Если начнёт накрывать – падай на пол. Мы поймём, и сразу тебя к полу прижмём и укольчик кольнём, чтоб заснул сразу. А то расшибёшься, тут такое бывает иногда после отхода. Полы то каменные. Зла мы тебе не желаем. Понял? – поинтересовался один из одинаковых. Не злобно, а так, дежурно.
– Понял. Пошли мыться, а то всё чешется.
– А, это да. Бывает. Но рубашку мы с тебя только в мыльне снимем. Не обижайся, так положено.
Мыльня была этажом ниже и была она шикарная. Белый кафель от потолка и далее везде. Трубы медные, сверкают. Даже слив медной решёткой забран. Две медные ванны, я такие даже у шефа в коттедже не видел, а уж он роскошь любил. Душевая, правда, была странная. Четыре крана. Я и от двух то уже отвыкнуть успел – везде сейчас ставят шаровый с одним рычагом. А тут умаялся, пока под смех санитаров отрегулировал напор и температуру. Но ничего, и не таких брали …
Пока я шел, пока я из смирительной кофты выпутывался, пока голый с кранами боролся – всё было ничего. А вот как намыливать себя начал, вот тут понимание приходить стало, что в беде по самое не могу. Ну, допустим, язык, как бы не мой, это может быть широко известное чувство дежа– вю. А вот с остальным уже как быть? Всё, что я мою – не моё тело. И даже не в том дело, что пары шрамов на месте не оказалась и растительность жидковата. Хозяйство не моё. Совсем не моё. Что я, себя, любимого не узнаю? А потом понял – я же пацан. Ну, лет пятнадцать. А может четырнадцать? Я уже и не помню, как оно в том возрасте было. Не, на вид всё на месте, в норме и рабочее. Но – не моё.
– Зеркало тут есть? – и голос не мой, сейчас понимаю. Хриплый, ну это понятно, это я сейчас в шоке. А и раньше был не мой голос. Это я от нового языка то сразу не понял. Куда же меня занесло то? И почему до меня так медленно доходит?
– Покрасоваться хочешь? Это потом. Тут хрупкого держать не стоит. – оба – двое, левый и правый, как я про себя их окрестил, дружно ухмыльнулись на одну сторону.
– Ладно, потом так потом. – а сам как-то дёргано себя намыливал, пытаясь ощупать, что и где не так, запоздало понимая, что у меня тут всё не так. Это не моё тело. А куда моё делось?
Санитары стали погладывать уж больно подозрительно, а меня тошнило и кружилась голова. И пелена перед глазами бледно – зелёная появилась. С голодухи и от волнения всякое может случиться. Нельзя! Стой как стоишь. Дыши! Эти – же с уколом полезут. Нельзя! Фууу! Стоять насмерть!
В общем, с трудом отдышался, пришёл слегка в себя. Полотенце дали не махровое. Больше на серую, заношенную простыню смахивает. С одеждой тоже вышло не очень. Трусов небыло совсем, зато были кальсоны. Оригинальной конструкции, я такие только в немом кино видел. Там сзади люк такой, квадратный. На пуговицах. Резинок нет совсем. Всё на верёвочках – завязочках. И даже запах – казённый. Я его по армии ещё помню. Зато рубашка от нижнего белья – точь-в-точь, как я в армии носил. Остальная одёжка тоже армейский вид имела. Вот как её так хранят, что места разные, а запах одинаковый? Это уметь надо! Коричневые … зуб даю, галифе! А к ним гимнастёрка. И всё с красными лампасами по штанинам и рукавам. И естественно, что не мой размер. Когда это было видано, чтоб у армейских вещичек размер враз подошёл? Я такого не помню точно. А вот ботинки в мой размер. Судя по тому, что из отдельного мешка вынимали – скорее всего мои и есть. Хорошо, что я помню, как портянку крутить нужно. А то бы вызвал лишние подозрения.
– Готов. Пожрать бы?
– Ну, завтрак мы с тобой пропустили. Но пару ломтей хлеба с сыром да с чаем раздобыть можно. Тётка Абигэль всегда покормит. – меня успокоили, и взяв в клещи, повели перекусить чем бог послал.
Тётки Абигэль было много. Во – первых, она сама была довольно массивной дамой. Не в моём вкусе, но знавал я одного джигита, который, глядя на такой объём говаривал: «Такая большая и вся моя!», при этом капая слюной. Во-вторых, она была как будто одновременно везде на огромной кухне. Её цветастое платье, напоминающее туристическую палатку весёлых расцветок, развевалось, когда она практически одновременно резала хлеб, мясо, наливала чай и при этом не умолкая причитала над «бедным дитятей, совсем оголодавшем». И помешивала в трёх котлах, стоявших на дровяной печке какое то варево, одновременно сметая мусор метлой в угол. Некоторое напряжение пришлось приложить, чтоб понять – «бедное дитяте» не только я, но и оба санитара. А, если подумать, то каждый, кто сюда забредает. Возможно, в сравнении с ней, и впрямь, мы все выглядели как недоедающие дистрофики. После пары бутербродов ноздреватого хлеба с жёлтым, пресным сыром, мы с трудом вырвались на волю и меня отконвоировали к доктору. Санитаров, кстати, тоже покормили. Понять не могу, почему для этого потребовалось аж двое медбратьев? Я не выглядел ни гигантом, ни желающим свинтить в ближайшую дырку. Хотя, насчёт последнего, не уверен. Желание забиться и повыть от страха местами проступало.
– Присаживайся, Ром. Отмылся? Поел?
– Да, спасибо. – чувства всё ещё клокотали, неизвестность пугала. Но, хоть что-то сейчас должно проясниться.
– Давай, для начала, просто поговорим. Что ты помнишь последним?
А действительно? Вроде и не торопимся, а мысли скачут и не получается спокойно подумать. Так, надо начать с начала. Я – Денис. Я точно Денис, а не Ром, как меня называет доктор. Стоп! Но на Рома я тоже как-то спокойно реагирую. В смысле – вроде как понимаю, что это ко-мне обращаются. Так я кто? Дениска, как дед называл или Ром, как … как братья … стоп! Я – Денис Ткач. Мне сороковник. Я холостяк, люблю женщин и море. Я работаю доставалой на стройках века у моего обожаемого шефа – Карапета Израилевича. Могу достать всё, что нужно и в срок! Как я тут оказался? Море! Точно, я был в заслуженном отпуске на море. Вторая неделя активного отдыха. Брюнетка лед тридцати, жена профессора каких-то там наук, который выпил цистерну креплёного и планировал ещё столько же выпить. Потащила меня на пляж, смотреть на шторм после того, как я помог затащить её мужа в номер гостиницы и выложить на кровать. Шторм был сильный. С сеткой молний на всё небо и громом, похожим на взрыв в карьере. Потом мы в кабинку для переодевания забежали, хотя на пляже были вполне себе нормальные лежаки, даже пара полотенец кто-то забыл. Помню, как они меня прижимала к стенке кабины всей своей неизрасходованной страстью и вздрагивала от каждого раската грома. А потом я вышел на пляж в чём мать родила, раскинул руки, вдохнул полной грудью и … точно! Вот тут в меня молния то и шарахнула!
– Ром! Рооом! Ты меня слышишь?
Доктор тряс меня за плечо, а я пытался понять, кто он и куда делась молния? А, да, точно. Сигизмунд Фрейд. Нет, Байт. Нет! Бит. Точно! Сигизмунд Бит.
– Молния.
– Что – молния?
– Последнее, что я помню – в меня попала молния.
– Хм. Оригинально. И где это было?
– На пляже.
– А что было до молнии, помнишь?
– Ну, расплывчато. – я решил не уточнять про пляжные забавы. Не то, что я был уверен, в том, что доктор был знаком с рогатым профессором, но чем чёрт не шутит. Может это розыгрыш по заявкам оскорблённого мужа? Бред, но кто поручится? Или я за соломинку хватаюсь?
– Похоже, у тебя случилась не типичная реакция на отравление. Случается.
– Отравление? – вот это новость! Я тем вечером, конечно, перекусить успел, но ресторанчик на набережной был приличным, и я там был не первый раз. Даже изжоги небыло, а уж отравления и подавно. Не сходится.
– Да. Ты, в развалинах, наткнулся на корпус химической бомбы с VK и нюхнул остатки газа. И сразу впал в безумие. Тебя притащили твои друзья. Не припоминаешь?
Захотелось спросить, что за газ такой. Про VX я слыхал в армии на занятиях по химзащите, редкостная гадость, но с него даже кони дохнут. А тут … и тут я понял, что знаю, что это за дрянь. И запах. Точнее, клубничный аромат с горчинкой. Я его вздохнул и мир сразу стал раскрашен такими противно – токсичными красками. Да, это я вспомнил, как будто я когда-то это подсмотрел, где – то. Бред?
– Вспомнил. Клубничный аромат. С горчинкой. Я его вдохнул и меня накрыло!
– Ну, примерно так. Тут интересный момент. – вот сразу видно интеллигентного человека, принявшегося читать лекцию очередному остолопку – Каждый чувствует свой запах. Кто ягодный, кто травяной или ещё какой естественный. Похоже, воздействие на центр ассоциаций происходит, и каждый представляет любимый запах, с которым какие-то приятные ассоциации связанны. Что-то меня занесло. – доктор даже как будто смутился – В общем каждый чувствует свой личный, приятный запах. Но, всегда с горчинкой.
– Ага. Понятно. – нифига не понятно. Но пока просто посмотреть будем.
– Надо сказать, ты очень занятный случай. Не типичный. Я, это, кажется, уже говорил. – доктор с сомнением взглянул сквозь пенсне.
– Почему?
– Реакция странная. Не типичная реакция на отравление. – доктор, похоже, ещё сомневался во-мне.
– И что не так?
– После того, как тебе ввели… хм… лекарство, ты должен был… уснуть. А потом либо проснуться выздоровевшим, либо окончательно… стать психом, если тебе так понятнее. На всё отводится неделя, максимум десять дней. И ни разу небыло по-другому. А ты у нас тут гостишь уже третий месяц. Да и реакция на комплекс пошла не стандартная. Уснуть ты уснул. Так и не мудрено – лошадиная доза морфина усыпит даже кита. А вот проснулся ты через сутки, но не выздоровел. Странно!
– А что делал?
– А вот тут атипичность проявилась. Ты пел.
– Что пел?
– Песни. Ты пел странные песни. Раз в неделю ты начинал петь, а потом почти на сутки засыпал. Такого раньше я не наблюдал. А наблюдал я очень многих, уж поверь. За столько-то лет. Разных, так что данных набралось у меня много.
– Про что хоть пел?
– Про что? О, у тебя широкий репертуар. Тут даже санитары за возможность подежурить с тобой интриги плести стали. Ты пел про оранжевое настроение. Про героя, но почему-то последнего. Про корабли, которые жгут в небесах. Про… – доктор заглянул в блокнот, который держал под рукой – … огромную страну, которая должна встать и насмерть биться с какой-то проклятую ордой. Некоторые твои песни на столько странные, что больше похожи на случайный набор слов, но с каким-то странным ритмом. Что значит – мимо белого яблока луны? Мнда. И так три месяца подряд. Санитары говорили, что ты не повторялся. Это было мощно, не типично и … я не могу этого объяснить. Есть у тебя что сказать?
– Не помню. – на всякий случай решил наврать. Понятно, что после той молнии я в не я был. Тут, получается, «Я бывают разные», согласно изречению мудрого кролика.
– Ну да ладно. Санитары не всё понимали, пел ты так себе. Кстати, рифма хромает на обе ноги. Но ритм и экспрессия поражают. В опере тебе не выступать. – усмехнулся доктор – Но вот то, что ты в этом цикле прожил три месяца, а потом как будто проснулся, вот это точно странная реакция. Тебя было очень сложно кормить, ты отбивался как будто тебя убивали. Обычно, к еде относятся спокойно. Она такую ярость не вызывает. Всё же базовые инстинкты … мнда. Еда не должна вызывать ярость.
– Каша.
– Что каша?
– Ненавижу кашу! – даже затошнило, как представил, что три месяца в меня пихали кашу.
– Вот оно что. Глубинные рефлексы. Это многое объясняет. Чёрный цвет тоже не любишь?
– Да в принципе, цвет как цвет. А что?
– Постоянно плевался в халаты санитаров. Им не нравилось.
– Прошу прощения. – стало жутко неудобно.
– Судя по всему, социальные рефлексы у тебя нормализуются. Денёк ещё поживёшь тут, а потом отпущу. Случай, конечно, интересный. Но держать тебя тут долго возможности нет. Тяжёлые времена. Но, я буду благодарен, если будешь иногда заглядывать. Иди, тебя проводят.
– Доктор, а можно вопрос?
– Спрашивай.
– Почему двое санитаров со мной ходят? Одного мало?
– Ну да, ты же не помнишь, как дужку бронзовую от кровати оторвал и узлом завязал. В палец толщиной, кстати. Вот и страхуются.
– Ясно. Не ожидал от cебя.
– Санитары тоже. – хохотнул доктор. Вот только глаза не смеялись. У меня от него мурашки.
Те же оба – двое отвели в палату, где из четырёх кроватей была занята одна, да и на той был привязанный мужик.
– Это он чего?
– Так отходняк у него. Поисковик. Повезло ему, сразу отошёл. Второй раз к нам заглядывает. Прошлый раз буянил, а теперь вот тихий. Но, говорит, хочется повеситься. Так что попросил привязать до утра. Бывает.
– Не развяжется?
– Шутишь? У нас тут никто не развязывается. Боцман такие узлы вяжет – залюбуешься. Утром сами будем минут пять отвязывать.
Кровать – так себе. В бытовках у строителей и то удобнее. Сосед моча лежал, уставившись в потолок. Завтра отсюда выставят, а у меня даже плана нет. Надо подумать. Надо крепко-крепко подумать и решить, что завтра нужно сделать. Встать, умыться, поесть плотнее, чтоб надолго хватило и с этой светлой мыслью я уснул. Спал крепко и снилось мне, что я Ром. Пятнадцатилетний пацан с улиц Отросо – Изольдо. Во сне прошла целая ретроспектива событий. Вот мне четыре, и я в каком-то госпитале. Много кроватей, раненые, покалеченные. Женщина, которую я называю мама, ухаживает за мужчиной, у которого перебинтовано всё лицо и сквозь бинты не первой свежесть проступает что-то жёлтое. Вот я чуть старше и бегу куда-то по улице. На мне зимняя одежда, рукав порван и торчит материя. Но не белая, а в крови. Очень даже может быть и моей. Когда мылся – видел шрам. Вот я у костра с другими детьми. Погодки или чуть старше. Нас с десяток и рядом трое парней и девушка лет шестнадцати и взрослый мужик лет тридцати пяти. Дети его просят: «Дяденька резец, а расскажите ещё про новогодние чудеса». Я вроде как сыт и даже не боюсь. Вот я уже сильно старше. Мне лет десять. Ухо болит – Ал ударил за то, что я разбил манометр, который надо было аккуратно скрутить, но он прикипел и я сильно дёрнул. Корпус пошёл спиралью, стекло треснуло. Вот мне пятнадцать. Мой день рождения отмечают вместе с ещё семью пацанами и тремя девчонками. Это день нашего вступления в шайку. Мне тогда объяснили, что шайк – название молодёжной бригады в цеху. А сейчас мне пятнадцать. В шайке я уже десять лет. Я рулю командой разведчиков-искателей. Меня целует Розалин – самая красивая девушка шайки, как я думаю. Она старше на год, но кого это волнует? Просыпаюсь от того, что меня трясут за плечо.
– А? Что?
– Проснись уже, давай, приходи в себя.
– Что, утро?
– Какое утро? Ночь на дворе. Хватит уже народ будить. Сосед твой орёт на весь госпиталь и требует или бабу, или тебя убрать отсюда. Да я сам до утра теперь не усну. Тебе что снилось, ты так стонал?
– Розалин.
– Ясно! Тогда так. Я тебе сейчас таблетку дам. Она слабая, так, слегка успокоиться. Заснёшь без снов. Утром всё нормально будет.
– Спасибо.
– А мне? – раздался бас соседа по палате.
– Вешаться передумал?
– Иди ты! Мне бы до утра продержаться, а потом только вы меня и видели. Сразу в бардак двину. Сразу пару баб закажу!
– А ты парень хорошо от депрессии помогаешь. – хохотнул санитар, но соседу таблетку всё же выдал.
Не знаю, как на соседа, но на меня таблетка не сильно подействовала. Сны продолжились. Правда без эротического подтекста. Ром, видать, девственником был, так что у него даже на ручку женского туалета всё восставало и трепетало. Есть ощущение, что сам Ром встречу с газом не перенёс, уж и не знаю, почему. Жаль паренька. Непонятно, как я оказался в его теле, но тут, похоже, и не узнать никогда. Мне досталась его память, тело, может связи какие, шайка его опять же. Что дальше делать? Ну так жить, раз уж так сложилось. Всякие цели, ради чего жить и к чему стремиться – это всё для заумников. Мне для того, чтоб жить особых причин не нужно. А вот как сделать так, чтоб жить хорошо, с комфортом, я обязательно придумаю. Время у меня есть, а вот как живут коммуной в шайке мне не понравилось. Я так не могу, хотя и понимаю, что у них то особого выбора небыло. Выживать можно только в коллективе, это понятно, и они молодцы, что такую структуру создали. Но тут проблема уже во-мне. Я жуткий индивидуалист и если уж я в команде, то я её строго возглавляю. Даже мой шеф это понимал и не руководил мной, а исключительно ставил задачи и выдавал мотивационный пендель, и не лазил в процесс. Я не урод моральный, добро помню и помогать этой общине буду, но, на моих условиях. В общем, надо будет это как-то оформить. Кстати, сам Ром тоже планировал такой вариант как один из возможных. Не всё там идеально в их общине, видать.
Утро тут начинается рано. А я не выспался. Длинное кино, в котором я увидел десять лет жизни Рома, вымотало все нервы. Тётка Абигэль выдала плошку каши, которая вызвала подкативший к горлу комок тошноты, но, после снятия пробы оказалась вполне съедобной и даже вкусной. Не гречневая, но какой-то близкий вкус. Сладковатая, с вареньем каким – то. Даже память Рома не могла подсказать. По всему видать – деликатесом побаловала на дорожку добрая тётка.
Форму коричневую, с лампасами, как оказалось, мне отдали насовсем. Армейские склады с формой никому особо небыли нужны и госпиталю достался большой пакгауз драгунской униформы. Это мне рассказала всё та же энергичная королева кухни, когда летала вокруг меня. Оказывается, я тут считаюсь сиротой натуральным. Обычно, шайки за своих подкидывают в госпиталь денег или там ещё каких ништяков. А мои просто скинули тело и пропали. Интересно, почему так? Память тела молчит и скорее даже удивляется.
Перед выпиской ещё раз отвели к доктору Биту. Балдею я от его пенсне. Он меня осмотрел, прослушал. Занятная у него трубочка, старинная. Хотя, тут это может быть даже самый технологический писк сезона. Тут, в принципе, все не как я привык. Лампы, которые мне казались черным светят – так и были с угольным стержнем. В воздухе пахнет сгоревшим углём, так на нём тут всё и работает. Никаких тебе природного газа и мазута. Газ, который есть – это от переработки угля, а другого местные и не знают, и знать не хотят, похоже. Керосин вот ещё знают и бензин. Память мне подсказали, что ДВС уже тут строят. Но предпочитают пользовать паровики – с поставками нефти проблемы тут. Они, в смысле проблемы, после этой их мировой войны в основном везде и у всех.
Ассистировала доктору очень симпатичная медсестра. В моём вкусе, волевая, крепкая. Ну, я так предположил, потому что в этом белом одеянии от горла до пяток мало что можно рассмотреть. Но как двигалась! Ощущение, что она и тётка Абигэль с разных планет. Глаза серые и усталые. Небось с доктором спит, и я доктора понимаю. И молчаливая. Прям – мечта!
– Могу отметить, что признаков расстройства нет совсем. Мнда, совсем. Вот только это ночное представление с толку сбивает. С другой стороны – что бы не случилось, всё к лучшему. Пациента от депрессии избавили, да. Он, такой избавленный, как только одежду свою получил, даже одевался уже на бегу. Ну да это мелочь. Причин задерживать тебя у меня нет, удачи тебе Ром. Заглядывай.
Взмахом руки отпустил меня, за дверью сопровождающий отсутствовал. Так что, я, полагаю, свободен как вольный ветер. Немного страшно в этот почти незнакомый мир выходить, ну да ладно.
На миру было холодно и ветрено. А ещё сыро и пахло солью и гнилыми водорослями. Память владельца тела подсказывала, что недалеко море и порт, да и такая погода зимой вполне удачной может считаться. Всё же ни снега, ни льда. К ботинкам из заветного мешка завхоз выдал мою же куртку, тонкую и явно не по погоде и рюкзак, который больше был похож на ранец из брезента и кусков кожи с обитыми бронзой углами. На вид – самопал. Память тут же подсказала, что так и есть. Содержимое ранца порадовало. Пара сухих как камень лепёшек. Местный вариант сухпая. Их надо в воде мочить и потом грызть. Фляга для воды из толстой, голубой жести, на вид литровая с деревянной пробкой. Вода протухла, и я её сразу вылил. Потом отмою. В кожаном пенале нашёлся набор инструментов. Десяток бронзовых гаечных ключей под странный стандарт, три напильника, клещи, шило, ещё какая – то мелочь. Отдельно – молоток килограмма на три. Мини-кувалда, практически. С короткой ручкой. Молот, вот это что. Перчатки из толстенной кожи. Скорее такие прихватки, чем одежда. Ещё там был фонарь. Судя по запаху – керосиновый. Но, какой – то хитрый. Герметичный, ибо внутри булькает, но не подтекает. Нашлась зажигалка. Тоже не привычная. Без колёсика, зато с кресалом. Я такие только в музее раз видел. Ещё нашёлся ножик в ножнах. Не раскладной, а вполне себе обоюдоострый кинжал, лезвие длиной с ладонь. И сталь с отливом ледяным. Мне он понравился. Скорее всего, предыдущему владельцу он тоже нравился. А больше ничего. Ни денег, ни ценностей. Хотя, старая память мне подсказывала, что набор инструментов хорош и имеет ценность приличную.
Закинув ранец за спину, я направился к воротам. Хотел было добавить «решительно», но вот решительности как раз и не наблюдалось. Было откровенно страшно. Улица встретила серостью, мусором, который гонял пронзительный ветер и какой-то обречённостью, что – ли. В общем, на позитив обстановка не настраивала. Ну и ладно, прорвусь. Не впервой. Ноги целы, руки целы. Голова не болит. Язык работает.
***
Полуразрушенное здание с обвалившимся углом и выбитыми провалами окон, которое облюбовал себе кот имело большое преимущество. Когда-то толстая стена из бурого кирпича была пробита почти под крышей глупыми железками человеков. Дыру не заделали и туда можно было пробраться со-стороны крыши. Сидя в дыре, можно было хорошо рассмотреть почти всю улицу и дома на ней, а сам наблюдатель оставался незаметен. В самом большом доме напротив жило много человеков. Большинство из которых болели. Этот запах коту не нравился. Так же пахли крысы, которые коту не нравились. Зато там жила очень большая человечка. От неё очень вкусно пахло, и она часто подкармливала кота, когда он гулял в этой части города. Правда, она думала, что кормит пару местных кошек и смешно кричала «кыс-кыс-кыс». Но глупые кошки не ходили к миске, когда рядом гулял кот и всё доставалось ему. Вот и сейчас кот, сыто отрыгнув, спрятался в любимой дыре от противного ветра, после которого приходилось подолгу вылизывать шерсть. Большая калитка открылась и человек прошёл мимо большой и громкой штуки, куда иногда колотили. Коту не нравился этот звук, от него шерсть дыбом вставала и приходилось вылизываться, чтоб она опять улеглась.
Кот встрепенулся. Ба, да это же тот человеческий котёныш, что надышался гадости тогда, рядом с его лежбищем. Надо же, выжил. Как интересно. Прошло много времени, как он видел этого малыша. Видать, он живучий, раз смог спастись. Кот с любопытством наблюдал за знакомым человеком. Он не мог его обнюхать, расстояние до него было велико, а ветер дул в противоположную сторону. Но в человеке были заметны изменения. Он как будто изменился. Чуть-чуть, но везде. Походка, повороты головы, как держит руки, как двигаются глаза. Как интересно! За человеческим котёнышем надо присмотреть. Кот принял решение и продолжил вылизывать шерсть.