– Настенька, – задыхаясь от эмоций, кидаюсь к заплаканной дочке. Она, бедная, сжалась и сидит на стульчике, не шевелясь. – Маленькая моя, – обнимаю ее, зацеловываю.
А сама параллельно ищу травмы, которых, к счастью, не нахожу.
– Вы мать девочки? – на меня смотрят две пары проницательных глаз.
– Да, – киваю, еще крепче обнимая доченьку.
Работники “Скорой” переглядываются, видят, как сильно я переживаю из-за случившегося, и немного смягчаются.
– В больницу поедете? – спрашивают, доставая планшет.
– Мам, я не хочу в больницу, – шепчет Настя.
– Основания для госпитализации есть? – уточняю перед тем, как принять решение. Судя по заклеенному пластырем лбу, Соня ударила Настеньку в голову, а с черепно-мозговыми травмами, как все знают, не шутят.
– У вашей дочери небольшой ушиб, – объясняет фельдшер.
– А почему заклеен лоб? – присматриваюсь к пластырю и вижу под ним запекшуюся кровь.
– Пробили вену, – говорит, подходя ближе. Наклоняется над Настенькой, смотрит на нее. – Голова не кружится? – интересуется у малышки.
Дочка жмется ко мне лишь сильнее. Прячет личико, зарываясь в ноги и качает головой.
– Нет, – говорю вместо нее.
– Решение за вами, но сейчас я не вижу оснований для госпитализации, – своими словами фельдшер помогает принять решение. – Но мы вам все равно обязаны ее предложить.
– Мне нужно подписать отказ? Где? – беру в руки планшет с документами и ставлю подпись на галочке.
“Скорая” уезжает, воспитатели перестают суетиться вокруг нас, и мы с Настей остаемся вдвоем в раздевалке.
– Я не хочу в сад, – канючит дочка. – Забери меня, – просит слезливо.
В любой другой ситуации я бы, наверное, забрала, но сегодня…
Да и плевать, что сегодня!
– Одевайся, – говорю, предвкушая гневные крики от шефа. Аверченко будет орать.
– Ура! – радостно хлопает в ладоши малышка и убегает переодеваться.
Немного выдохнув, присаживаюсь на скамеечку и только сейчас понимаю, что все это время у меня от тряслись ноги.
– Как дочь? – ко мне подходит Иван. Присаживается рядом.
– Нормально, – отвечаю устало. – А у тебя? – поворачиваю голову и смотрю на сидящего рядом мужчину.
Кажется, я впервые вижу его. Мы не спорим, не ругаемся, не учиняем друг для друга неприятности и это… странно.
Без гнева на лице и злости во взгляде Иван выглядит совершенно другим. Он спокоен, красив и вместе с тем сдержан.
Совсем другой человек сидит рядом со мной, и я поражаюсь столь резким переменам.
– Соня – хорошая девочка. Только живет без отца, а влияние матери нельзя назвать адекватным, – говорит виновато. – Я приношу извинения за ее поведение, мы обязательно поговорим.
– Может быть, вместо этого лучше приходите к нам в гости, – предлагаю до того, как успеваю подумать над разумностью идеи. – Сделаем с девочками что-нибудь вместе, попробуем их подружить.
Иван удивленно смотрит на меня.
– Думаешь, сработает? – спрашивает, задумчиво хмурясь.
– Уверена, – заверяю его с теплой улыбкой.
– Ну, раз уверена, – посылает скупую улыбку в ответ. – Давай попробуем.
Едва успеваем договориться о времени и дате, как из группы выходит психолог и направляется прямиком к нам. Судя по выражению ее лица, нас не ждет ничего хорошего.
– Мы вынуждены передать информацию в опеку, – сухим тоном обращается к нам. – Ждите звонка.
– В опеку? – тут же пугаюсь. Я не хочу, чтобы к нам с Настенькой было повышенное внимание этого ужасного органа. От них нет ни малейшего толку, только напасти.
– А вы как хотели? – высокомерно смотрит на меня. – Нашему саду не нужны проблемы.
– По вашему они нужны нам? – Иван говорит таким тоном, словно окружающие должны перед ним пресмыкаться. Поразительная разница в поведении не укладывается в голове.
Несильно толкаю его в бок. С садиковским психологом лучше не спорить, а то она живо выпишет “счастливый” билет в жизнь.
– А вы, собственно, кто? – обращается к Ивану с претензией в голосе.
– Я отец Софии Ольховской, – не поведя бровью, все так же властно представляется.
– Теперь понятно, в кого у вас такая невоспитанная дочь, – фыркает психологиня.
В шоке смотрю на нее.
Что за дикий непрофессионализм? Разве можно общаться с родителями в таком тоне?
Пусть наши дети не идеальны, но это дети, и их поведение никоим образом не дает права высказывать нам претензии.
В конце концов в том, что случилось виноваты явно не София и не Настя, а воспитатели! Это они недосмотрели.
От возмущения открываю рот, но вижу решительный взгляд Ивана, и тут же прикусываю язык.
– Варь, присмотри за девчонками, – то ли приказывает, то ли просит Ольховский.
– Хорошо, – соглашаясь, киваю. – Ты на долго? – спрашиваю, не понимая, что задумал Ваня.
– Не очень, – обещает. – Если хотите, то можете на улице меня подождать.
– Пожалуй, мы так и сделаем, – говорю с нервным смешком.
Вспоминаю накинувшуюся этим утром на Ольховского женщину, понимаю, что она мать Софии, и мне становится еще больше не по себе.
Истеричка. Реально.
– Для целостности детского сада выйти на улицу – самое то, – тихонько смеюсь.
Ольховский одаривает меня внимательным взглядом, а затем резко разворачивается и выражение его лица становится нечитаемым.
– Проводите меня к заведующей детского сада, – отрезает сурово.
– Зачем? – тут же теряется психологиня. Вся спесь в один миг слетела с нее.
– Не ваше дело, – все так же резко отвечает. – Ну так что? Вы проводите или мне позвонить в управление образования?
– Нет-нет, не нужно, – произносит впопыхах. Кидает на меня потерянный взгляд, ищет поддержки, но не находит. Раз Иван хочет побеседовать с заведующей, то я не стану ему мешать. – Следуйте за мной.
Они уходят, мне выводят одетых девочек, и мы выходим на улицу. Девчонки тут же плюхаются в снег.
Смеются.
Смотрю на них, и в груди медленно оттаивает замерзшее от страха сердце. София и Настенька, оказывается, дружат и обижают друг друга ненамеренно.
– Опять ты, – шипит вне себя от злости холеная брюнетка, которую я очень хорошо помню с утра. Это именно она орала на Ивана.
– Я, – отвечаю спокойно. – Вы что-то хотели? – спрашиваю, стараясь не думать о происшествии.
Это же Вера, мыть Софии и бывшая супруга Ивана.
М-да…
Теперь я точно понимаю, что имел ввиду Ольховский, когда с пренебрежением и неудовлетворением говорил про нее.
– Где моя дочь? – накидывается на меня таким тоном, будто я ее украла.
– Мама! – Сонечка с радостным криком бежит вперед.
Девочка вся в снегу, она хохочет и счастлива, но вместо объятий тут же получает от матери тонну негатива.
– София! Ты гуляешь с этой? – косится в сторону Настеньки. – Сколько раз я тебе говорила не общаться с ней? М? – накидывается на малышку.
– А чем вас не устраивает моя дочь? – спрашиваю, обалдевая от хамства и наглости.
Но вместо ответа получаю лишь весьма красноречивый взгляд.
– Всем, – отрезает. Забирает Софию и направляется в сторону калитки.
– Мам, я хочу гулять, – хнычет малышка. Упирается.
Но вместо того, чтобы услышать просьбу дочери, мать ее тянет к выходу и ругается на Ивана как сапожник.
– Оставьте Софию, – требовательно обращаюсь к ней, преграждая путь.
– Да ты кто такая вообще? Свалила нахрен с дороги! – покрывает меня отборным матом. – Истеричка!
Смотрю на нее и едва сдерживаюсь, чтобы тоже не нахамить. Мне приходится тщательно подбирать не только слова, но и тон.
Теперь понятно, откуда у Сони подобные замашки.
– Вам никто не давал права разговаривать со мной в подобном ключе, – высказываю недовольство. – За Софией приехал отец и из группы забирал ее именно он. Я понятия не имею, какие между вами отношения, и, предугадывая ваш следующий вопрос, заверяю, пока Иван не выйдет и лично не отпустит Софию с вами, она останется здесь.
Ольховская, кажется, теряет дар речи…