Я постоянно что-то искала. Я этого не осознавала, но ощущение внутри очень хорошо помню – это было ощущение поиска того, чего у меня нет, но оно мне очень нужно. Настолько нужно, что без этого я неполноценный человек. Без этого меня никто не полюбит. Без этого даже я сама себя не полюблю.
Все время звенел внутри тревожный колокольчик, который как бы говорил: «Иди, ищи, посмотри здесь, поищи там. А если ничего не делаешь, тогда ешь, чтоб меня не слышать.» Воистину, тягостное ощущение.
В детстве тревога гнала меня из дома во двор. Целыми днями я слонялась по двору в ожидании, когда кто-нибудь из друзей выйдет гулять. Казалось, что они сидят дома, потому что у них там происходит что-то невероятно интересное. Иногда я заходила в подъезд, подходила к двери кого-нибудь из моих подружек и прислушивалась. За дверью было тихо. Наверно, они куда-нибудь уехали, решала я. В какое-нибудь очень интересное место. Например, в парк Маяковского на аттракционах кататься. Откуда мне было тогда знать, что родители одной из моих подружек на грани развода, а другие уже давно развелись. Конечно, ни по каким аттракционам они не ходили, а ездили по делам и детей с собой возили, но мне это было невдомек.
Бывали такие дни, когда я гуляла одна до самого вечера. Вечером, часов в шесть приходила мама, и я шла с ней домой. Но дома тоже было скучно, телевизора у нас еще не было, точнее цветного не было, а на черно-белом было только две программы, а из детских передач только «Спокойной ночи, малыши» в девять вечера. Читать я научилась сносно только после первого класса, а до этого из развлечений были только старые куклы, кубики да пара машинок – бархан и камаз.
Это я все описываю детство примерно лет с трех до конца начальной школы. До семи лет я, конечно, большую часть дня была в садике, гуляла только вечером. Но зато после школы и в каникулы я проводила на улице почти все время. И в выходные тоже. В выходные почти никогда никого не было – все куда-то ездили с семьями. На дачу, например. У Кати родители были очень религиозные, по выходным Катя ходила с ними на службы и в воскресную школу. Однажды Катина мама подарила мне очень красивую книгу «Библия для детей», она была большого формата, в твердой обложке, с красочными картинками. Я часто ее рассматривала и даже пыталась читать, но это было сложно, потому что она была на старославянском языке с ятями. Она до сих пор стоит у нас дома на полке. Это очень дорогое воспоминание детства.
В 1991 году, когда СССР распался и в страну хлынул поток одежды и еды, которую доселе никто не видывал, мне стало совсем плохо. Мама как будто этого даже не заметила. Продолжала покупать все те же самые продукты и носить ту же одежду, совершенно не страдая от этого. Страдала только я. Невыносимо страдала от того, что хожу в форме, которую сшила мама, а не в покупной. Страдала, что ношу чьи-то заношенные сапоги и старое пальто маминой знакомой вместо красивой китайской курточки, как у других девочек. Страдала, что мне никогда-никогда не покупают жвачку. Ни киндер, ни сникерс, ни марс, ни пикник.
Пытка была просто невыносимой.
– Мам, почему мне нельзя жвачку? Она совсем недорогая.
– Это вредно.
– Ну хоть разок, ну пожалуйста!
Мама была непреклонна. Один раз я потратила целый день на то, чтобы выпросить жвачку. Не орала, не скандалила, просто упрашивала. Мама не сдалась.
Наверно, с того раза я и поняла, что просить бесполезно. У нас ни на что нет денег, а если и есть на что-то недорогое, то мама все равно это не купит, потому что это вредно.
Помню, мне было уже лет 11, в городе появились батуты! Я просто обомлела, когда увидела это чудо в первый раз. Мне так захотелось там поскакать, я прямо рассудка лишилась, начала упрашивать, умолять, чтоб мама купила билет. Мама оказалась очень продуманной и предложила самой заработать денег, а потом я смогу их потратить, на что захочу.
И я стала зарабатывать. Домашней работой – посуду мыла, полы, стирала, пылесосила. Через какое-то значительное для меня время я заработала тысячи две, кажется (килограмм сахара стоил 3500 р). Мама сказала:
– Ну вот, теперь можешь пойти попрыгать на батуте.
Видимо, на батут уже хватало.
Но я не пошла. Во-первых, было жалко денег – столько пахать и за 10 минут все просто пропрыгать! Что я – дура, что ли. Во-вторых, было какое-то странное чувство, что меня обманули. Ну не может месяц каторжного труда стоить десяти минут на батуте.
Я что-то себе купила на эти деньги. Возможно, это была пружинка (помните радужные пружинки?) или что-то еще из новомодных игрушек. Потом мама предложила и дальше так зарабатывать, но я отказалась, потому что мне казалось, что труд несоразмерен заработку. Например, за посуду мама платила пять рублей. Это ж сколько посуды надо вымыть, чтоб две тысячи заработать? Умереть же можно.
Лень, короче, мне было.
И я пошла по пути наименьшего сопротивления. Через дедушкин карман. Дедушка получал хорошую пенсию, как инвалид ВОВ, но мама почти никогда денег у него не просила. Считала, что мы и без них обойдемся.
Ну, а я так не считала. Потихоньку-помаленьку я вытаскала из дедушкиного кармана 23500 рублей. Как сейчас помню, что купила крошечный набор лего за 15 тысяч, а на остальное жвачек, сникерсов, киндеров и жевательные конфеты Петз.
Когда правда вскрылась, меня ругали так, что дым из ушей шел. Я угрюмо молчала, но угрызений совести не чувствовала, только досаду от того, что попалась. Мне так хотелось того, что было у других – разноцветное мороженое, вафли Кукку-Рукку, чупа-чупсы – а я не могла это иметь.
Подружкам давали какие-то деньги на карманные расходы, и они покупали себе что-то вкусненькое. Просто смотреть на это не было никаких сил. У мамы вопросить тоже не представлялось возможным, поэтому я и таскала у дедушки деньги.
После взбучки я поняла, что делать это надо осторожно и очень маленькими суммами.
Еще какое-то время я брала по 100–200 рублей (хватало только на жвачку), а потом в голове что-то перевернулось и мне стало противно это делать.
Я вдруг увидела себя со стороны. Вдруг поняла, что таким поступком себя мараю. Расхотелось мне быть человеком, таскающим деньги, а захотелось быть сильным и честным человеком, поборовшим свой порок и имеющим полное право собой гордиться.
Спустя какое-то время мне это удалось. Но труд был адским. Каждый раз останавливать себя, буквально хватать за руку, смиряться с тем, что жвачек и шоколадок больше не будет – почти непосильное испытание для ребенка.
На батуте я так и не попрыгала в детстве, потому что через год он уже был мне мал, я уже была больше допустимой нормы по весу и росту. Думала, вот вырасту, и обязательно придумают батуты для взрослых, и я пойду и буду прыгать целый день.
Когда придумали батуты для взрослых, я была беременна. На следующее лето я была с коляской. А на следующее лето снова беременна. После моей третьей беременности в нашем городе открыли первый батутный парк где-то на краю города. Я туда поехала с одним из детей в надежде напрыгаться до умопомрачения. Даже в ногах как будто две нетерпеливые пружинки дрожали.
Оказалось, что за три беременности организм претерпел существенные изменения. Мышцы, призванные кое-что держать, отказывались это делать. То есть, пока я ходила ровно по земле, они держали, но, когда я начала скакать, как кузнечик, они сказали: «Ну нет, детка, после трех беременностей на батут только в памперсе, ты же не резиновая.» И я слезла. Батут в моей жизни так и не случился.