Выхода нет только из могилы.
Эту фразу очень любил повторять мой отец. По случаю и без, он озвучивал эту идиому, порой добавляя в начало «для настоящего мужчины…». Повзрослев, я много думал над этими словами. Скорее всего мой отец искренне верил в магию этой фразы, в ее сакральную истину. В конце концов мне начало казаться, что я понял – для него действительно выход имела любая ситуация, потому что он никогда не попадал в истинную, упоительную и парализующую Безысходность.
Естественно, что простому сталевару-работяги жизнь не бросала вызовов, которые заставили бы его усомнится в верности этой сентенции. Чем отягощалось существование моего родителя? Забытым дома ланчем и проблемами погашения кредита на автомобиль. Все это решалось тратой лишней пары баксов в заводском кафетерии и заемом денег у более удачливых коллег. А неприятное послевкусие можно было отполировать алкоголем и несколькими тумаками, адресованными моей матери, которая, по его убеждению, являлась источником львиной доли проблем.
Интересно, что бы делал мой отец, попади он в ситуацию, подобную той в которой находился он. Наверное бы напился в ближайшем пабе и пошел сдаваться полиции. Все-таки он верил в систему. В систему и виски. Ну. И еще в то, что найдет выход из любой проблемы, кроме той, что возникает на глубине шести футов под землей.
Я в систему не верил. Не сказать, что я был каким-то отъявленным анархистом или радикалом, или кем-то еще, подпадающим под определение антисоциальной личности. Просто я давно разуверился в ней. Еще в детстве.
Как иначе? Почему я должен верить системе, не способной защитить маленького мальчика от побоев отца? Что изменилось за прошедшие двадцать лет? Что должно заставить меня уверится, что система, которой наплевать на тирана, избивающего в пьяном состояние свою жену и ребенка, вдруг с пониманием отнесется к моим утверждениям и мольбам разобраться в сложившейся ситуации?
Расследование проведено, доказательства признаны убедительными, а я – признан виновным. Об этом вторили экраны телевизоров, которые встречались мне в витринах магазинов и за мутными стеклами баров. Ближе к центру даунтауна я обнаружил свое изможденное лицо на экране электронного лайтбокса с жирной красной надписью «розыск». Ниже были приведены телефоны местной полиции и экстренной службы спасения. За меня обещалась награда.
Мне, вдруг, стало невыносимо интересно – если я сам заявлюсь в полицию, мне отдадут положенную награду? Формально ведь я помог полиции, так? Ведь в тексте на лайтбоксе, насколько я успел прочесть, не было указано никаких ограничений относительно того, кто может помочь полиции. А если им поможет в моем розыске какой-то, скажем, педофил? Ему дадут эти деньги? Или, если это будет обычный гражданин, но, в процессе написания заявления на получение причитающейся ему суммы он… скажем воткнет шариковую ручку в глаз полицейскому. Ему все равно дадут деньги? Черт, как это работает? Лия давно хотела поставить брекеты Адаму, все не хватало денег. Такая премия была бы кстати.
Может связаться с ней – пусть она сдаст меня. А в таких случаях полагается вознаграждение? Она все-таки моя девушка. Или ее вообще будут рассматривать как моего сообщника. Неплохо было бы изучить этот вопрос. Если за меня уже назначена награда (кстати, за живого или мертвого? Я словно брел по современному фронтиру), а я в бегах часов шесть, то, логично предположить, что чем дольше я буду скрываться, тем выше будет джек-пот. Неплохой бизнес-план, не так ли?
Изначально, я, не раздумывая, двинулся на север, через Бикон Хиллс. Пытаясь следовать своему плану, я придал лицу наиболее беззаботное выражение из имеющихся и уверенно переставлял ноги, пытаясь не выделятся из ряда немногочисленных пешеходов.
Моя фундаментальная ошибка состояла в том, что проложив свой путь через унылые и однообразные ряды малоэтажных домиков пригородного типа, я надеялся, что не буду притягивать любопытные взгляды. Во-первых, все эти клерки, юристы, экономисты и кто там еще может позволить себе небольшой дом с клочком земли недалеко от делового центра, должны были разъехаться по своим рабочим местам еще до того, как я вошел в кафетерий «У Эбби». Во-вторых, я лелеял робкую надежду, что своим, вроде как, спортивным видом не буду привлекать особого внимания. Ну, вроде как я – младший партнер какой-то там фирмы, типа «Неудачник и партнеры», у меня сегодня выходной, и я решил сменить беговую дорожку какого-то пафосного фитнес-клуба, продающего собственные протеиновые смеси на ресепшене, на моцион на свежем воздухе.
Воздух был не так уж свеж – раскаленный, застоявшийся и обжигающий он напоминал желе, через которое я прорывался к воплощению своего плана, о котором я старался не думать, потому что, если я начну – то сразу же осознаю, насколько он беспомощен и глуп. Спортивный костюм покрылся пылью и какими-то странными разводами. Футболка намертво прилипла к телу, залитая потом, который неустанно лил с меня, спровоцированный адской духотой и паникой, которая твердой коркой коросты покрыла мой безбрежный страх.
И черт бы с ним, с видом. Я более, чем уверен, что не он выдавал во мне чужака. Чужака во мне выдавало все остальное. Жалкого, напуганного, мелкого и ничтожного преступника, пытающегося не выделятся в районе добропорядочных граждан с достатком чуть выше среднего.
У меня уже давно была теория. Где-то в недрах человеческого тела есть орган, отвечающий за распознавание людей из своего круга. И этот орган продуцирует некие вибрации, которые ощущают лишь люди из твоего круга, твоего уровня достатка и обладающие теми же качествами, по которым социальный контракт втиснул вас в одну категорию. Если человек не чувствует этой вибрации – его поглощает дискомфорт, неприязнь к окружающим, которые со временем, а порой, и сразу трансформируются в агрессию. Именно желание пощекотать этот орган чувств и заставляет нас собираться на встречах выпускников, или подобных мероприятиях, насквозь пропитанным тошнотворным тщеславием, где мы купаемся в превосходстве над другими или упиваемся своей ничтожностью.
В общем, пока я преодолевал свой долгий путь быстрым шагом, порой переходя на бег, в окружении объектов американского одноэтажного ипотечного рая, жажда вконец одолела меня. Улицы были пусты, над асфальтом витала миражная дымка, и та, напоминающая о необходимости выпить воды. Я готов был припасть губами даже к грязной луже, не выжги безжалостное солнце подчистую, что хотя бы отдаленно содержало влагу.
Но тут мне на глаза попалась старушка, бросившая вызов адской погоде, и силилась спасти небольшой палисадник подле дома, наполненный гортензиями и подсолнухами. Судя по всему, она не слышала о автоматических системах полива и не думала, что вода, которой она заливает клочок земли с цветами, испаряется, не успевая коснуться изможденных лепестков. Поймав ее внимательный взгляд, я отвернулся, пытаясь скрыть за дымчатой темнотой очков неловкость.
Молодой человек! – скрипучий окрик настиг меня, когда я уже почти миновал ее участок.
Секунду, взвесив варианты поведения, я предпочел повернуться, чем бежать, убеждая ее вызвать полицию или гражданский патруль, если он здесь есть.
– Мэм? – я беззаботно повернулся к ней и сделал шаг навстречу, призвав все навыки учтивости, дабы сымитировать ту вибрацию, которую она привыкла чувствовать от соседей.
– Молодой человек, могу я поинтересоваться что вы делаете на нашей улице? – в голосе зазвучали угрожающие нотки, сублимировавшие все ее унылое пенсионное существование. Наверняка, она и считала себя гражданским патрулем.
Я сделал еще несколько шагов по направлению к ней, выигрывая время для обдумывания ответа.
– Здравствуйте, мэм. Меня зовут Джерри. Мы недавно переехали в дом через две улицы отсюда. У меня еще не окончился отпуск, вот я и решил пробежаться, заодно изучить окрестности. – пока я оговорил, мои глаза приковались к монотонной упругой струе воды. Она величественно и мерно вытекала из желтого шланга, который сжимала старушка маленькой рукой, усеянной пигментными пятнами.
– Джерри..? – она вопросительно и требовательно уставилась на меня, всем своим видом показывая, что она хозяин положения, и ее судьба в моих руках. Вода текла, донося до меня волшебные звуки, которые может расслышать лишь человек, мечтающий о глотке прохладной, отдающей резиной и хлоркой жидкости.
– Макгуайер. – черт, мог бы придумать что-то получше. Я облизнул губы, хорошо, что за очками не видно моих глаз, жадно напитывающихся желанием припасть к шлангу. Как бы двусмысленно это не звучало.
– Что ж мистер, Макгуайер, очень приятно. – судя по всему старушенция не видела этот фильм. Сталь в ее голосе смягчилась, но она не представилась. Судя по всему, мои ответы ее удовлетворили, и она сочла разговор оконченным. Как и я. Пока жажда не взяла верх.
– Простите, мэм. Не сочтите за наглость, но не позволите ли Вы мне сделать пару глотков. Я не рассчитал, взяв только бутылку.
Женщина подозрительно посмотрела на меня поверх очков.
– Если хотите, я предложу Вам свежий лимонад. – Мое сердце сжалось, а язык прилип к небу при мысли о запотевшем стакане, исполненном лимонным напитком с кусочками невообразимо холодного льда, но я взял себя в руки.
– Благодарю Вас, но воды будет достаточно, – указал я на шланг. Она утвердительно пожала плечами.
Я подошел к старушке, не сводящей с меня серых водянистых глаз, бережно взял из ее рук шланг и принялся жадно пить, склонившись над палисадником и подавляя в себе животную натуру, норовившую вырваться звуками из меня.
– А мы раньше не встречались? – послышалось над головой, вырывая меня из блаженной идиллии восполнения водно-солевого баланса.
Я отрицательно покачал головой и добавил, оторвавшись.
– Вряд ли, у меня хорошая память на лица.