Часы надвигались на Офелию с угрожающей скоростью – огромные напольные часы на колесиках, с маятником, который громогласно отбивал секунды. Девушке редко доводилось встречать такие внушительные часы, но сейчас они упорно рвались именно к ней.
– Вы уж простите их, дорогая кузина! – воскликнула молоденькая хозяйка этой громадины, изо всех сил натягивая поводок. – Дома они ведут себя гораздо приличнее. Просто мама нечасто с ними гуляет, вот им и хочется общения. Можно мне одну вафлю?
Офелия опасливо покосилась на часы: их колесики нетерпеливо поскрипывали, силясь продвинуться вперед по плиточному полу.
– Полить кленовым сиропом? – спросила она, выкладывая вафлю на поднос.
– Нет-нет, спасибо, кузина. Веселых часов!
– Веселых часов! – довольно уныло ответила Офелия, глядя вслед громоздким часам и их владелице, замешавшимся в толпе. Девушку поставили за прилавок вафельного киоска, в самой гуще Ярмарки ремесел, устроенной по случаю Праздника часов. Мимо киоска непрерывно дефилировали самые разнообразные часы: напольные, стенные с кукушкой, будильники и все прочие. Их неумолчное тиканье и возгласы «Веселых часов!» отдавались гулким эхом в павильоне с широкими окнами. Казалось, часовые стрелки вращаются с одной-единственной целью: напомнить Офелии то, что она отчаянно не хотела вспоминать.
– Два года семь месяцев!
Офелия взглянула на тетушку Розелину, которая бросила эти слова одновременно с дымящимися вафлями на блюдо. Тикающие часы вызывали у старушки такие же черные мысли, как у ее племянницы.
– Думаешь, мадам соблаговолит когда-нибудь ответить на наши письма? – прошипела тетушка Розелина, орудуя лопаткой для вафель. – И не мечтай: у мадам наверняка есть занятия поинтереснее.
– Вы к ней несправедливы, – возразила Офелия. – Я уверена, что Беренильда пыталась с нами связаться.
Тетушка Розелина отложила лопатку и вытерла руки кухонным передником.
– Конечно, я несправедлива. После всей этой катавасии на Полюсе я ничуть не удивилась бы, узнав, что Настоятельницы перехватывают нашу корреспонденцию. Впрочем, мне не следует сетовать на судьбу в твоем присутствии. Последние два года семь месяцев молчания были для тебя еще тягостней, чем для меня.
Офелии очень не хотелось затрагивать эту тему. От одной только мысли о Полюсе ей начинало казаться, будто она проглотила пару часовых стрелок. И она поспешила обслужить очередного клиента – ювелира, обвешанного самыми красивыми своими часами.
– Ну и ну! – воскликнул тот, когда все они начали взволнованно щелкать крышками. – А где же ваши прекрасные манеры, милые мои?! Уж не хотите ли вы, чтобы я вернул вас в мастерскую?
– Не браните их, – попросила Офелия, – они нервничают из-за меня. Кленовый сироп?
– Нет-нет, благодарю, просто вафлю. Веселых часов!
Офелия поглядела вслед ювелиру и поставила на прилавок бутылку с сиропом, которую чуть не опрокинула на его часы.
– Зря Настоятельницы доверили мне праздничный киоск. Я еле-еле справляюсь с раздачей вафель, которые даже испечь не способна. И вдобавок уже полдюжины уронила на пол.
Патологическая неловкость Офелии давно стала общеизвестной. Никто из посетителей ярмарки не рискнул попросить ее полить вафли кленовым сиропом, оберегая свои драгоценные изделия.
– Как ни грустно, но в этом я, честно говоря, согласна с Настоятельницами. Ты ужасно выглядишь, и, мне думается, тебе как раз очень полезно чем-то занять руки.
И тетушка Розелина строго взглянула на племянницу, на ее осунувшееся лицо, тусклые очки и такую свалявшуюся косу, что ее не брал никакой гребень.
– Со мной все в порядке.
– Нет, не в порядке. Ты сидишь в четырех стенах, ешь как попало, спишь неизвестно когда. И даже в свой музей ни разу не заглянула, – горестно добавила тетушка Розелина, словно это было самое печальное из всего вышеперечисленного.
– Да нет, заглянула, – пробормотала Офелия.
И в самом деле: едва прилетев с Полюса и выйдя из дирижабля, девушка бросилась в музей; она даже не заехала домой, чтобы оставить чемодан. Ей не терпелось увидеть перемены своими глазами, и она их увидела: пустые витрины, лишенные коллекций оружия; пустую ротонду, откуда убрали военные самолеты; голые стены и ниши, некогда украшенные парадными штандартами и гербами. Офелия вышла из музея совершенно убитая, решив, что больше ноги ее там не будет.
– Это уже не музей, – пробормотала она сквозь зубы. – Рассказывать о прошлом, утаивая факты о войне, значит искажать историю.
– Но ведь ты еще и чтица! – упрекнула ее тетушка Розелина. – Ты же не собираешься сидеть сложа руки до тех пор, пока… пока… Короче, ты должна смотреть в будущее.
Офелия удержалась от возражений, хотя и могла признаться тетке, что ей совсем не интересно «смотреть в будущее» и что за последние месяцы она вовсе не сидела сложа руки, а вела расследование, не покидая постели и внимательно изучая географические карты. Она собиралась «смотреть» совсем в другую сторону, хотя знала, что это нереально, пока за ней бдительно следят Настоятельницы.
И пока за ней следит Бог.
– Ну зачем ты пришла на ярмарку с этими часами?! – внезапно воскликнула тетушка Розелина. – Смотри, они взбудоражили все остальные, какие здесь собрались.
И в самом деле, киоск с вафлями буквально осаждали часы самых разнообразных калибров. Офелия инстинктивно ощупала карман и махнула рукой, отгоняя их от прилавка.
– Анима есть Анима: здесь невозможно носить при себе разлаженные часы – остальные тут же начинают возмущаться.
– Ты должна показать их часовщику.
– Да я уже показывала. Они вовсе не сломаны, просто очень расстроены… Веселых часов, крестный!
Из толпы выбрался ее двоюродный дед в своем старом зимнем пальто; его пышные усы обвисли от талого снега.
– Ну да, ну да, веселых часов, тик-так и компания, – буркнул он, по-хозяйски пройдя за прилавок и выбрав себе горячую вафлю. – Все эти ярмарки просто курам на смех! Праздник серебряной посуды, Праздник музыкальных инструментов, Праздник сапог и Праздник шляп… Что ни год – в календаре новая красная дата! Скоро, наверно, учредят Праздник ночных горшков. В мое время с вещами так не носились… А мы потом еще удивляемся, что они своевольничают. Спрячь это, – внезапно шепнул он, сунув Офелии конверт.
– Вы нашли еще одну?
Офелия сунула конверт в карман передника, и ее сердце забилось в бешеном ритме, перегоняя секундные стрелки всех часов на ярмарке.
– Да, и притом не из худших, девочка. Найти-то я нашел, а вот скрыть это от Настоятельниц – совсем другое дело. Теперь они косятся на меня почти так же, как на тебя. И вообще, будь начеку, – проворчал старик, отряхивая снег с усов. – Я видел тут поблизости Докладчицу с ее чертовой птицей на макушке.
Тетушка Розелина, слушавшая их разговор, сурово поджала губы. Она, разумеется, была в курсе этих тайных махинаций и не одобряла их, боясь, что Офелия снова попадет в беду, однако частенько становилась ее сообщницей.
– У меня кончается тесто для вафель, – сухо сказала она. – Ну-ка сходи за ним, сделай милость.
Офелия не заставила себя просить и побежала в продуктовую кладовую. Там стоял лютый холод, но зато не было чужих глаз. Девушка успокоила шарф, нетерпеливо извивавшийся на вешалке, еще раз убедилась, что в помещении никого нет, и открыла конверт, принесенный крестным.
В нем лежала почтовая открытка.
Надпись гласила: «XXII Межсемейная выставка на Вавилоне»; судя по дате на почтовом штемпеле, открытку послали более шестидесяти лет назад. Вероятно, двоюродный дед, работавший архивариусом, использовал свои связи с коллегами, чтобы раздобыть такую древность. Прежде всего Офелию заинтересовала лицевая сторона – черно-белая, кое-где подцвеченная фотография: на ней виднелись киоски и стенды с экзотическими товарами, расположенные в галереях какого-то огромного павильона. Все это напоминало ярмарку Анимы, только в сто раз больше. Девушка поднесла открытку поближе к свету, чтобы как следует разглядеть. И наконец обнаружила то, что искала: у входа в гигантскую башню высилась почти неразличимая в уличном тумане безглавая статуя.
Впервые за долгое время очки Офелии порозовели от радостного волнения. Открытка крестного подтверждала все ее гипотезы.
– Офелия! – раздался голос тетушки Розелины. – Тебя зовет мать!
Услышав это, девушка поспешно сунула открытку в карман. Охватившее ее возбуждение мгновенно схлынуло, уступив место чувству опустошенности. Ожидание, бесконечное ожидание… оно разъедало ее тело и душу. Каждый новый день, каждая новая неделя, каждый новый месяц усугубляли эту страшную пустоту. Временами Офелия со страхом спрашивала себя, не сгинет ли она в ней целиком – окончательно и бесповоротно.
Вынув часы, она бережно подняла крышку, стараясь не повредить ее: бедный механизм уже и без того достаточно настрадался. Девушка нашла часы в вещах Торна как раз перед своей принудительной отправкой на Аниму, и с тех пор они не желали показывать время. Или, вернее, показывали слишком много времени разом. Все три стрелки беспорядочно, без всякой видимой логики, вращались то в одну сторону, то в другую: четыре часа двадцать две минуты, семь тридцать восемь, час пятнадцать… и притом совершенно неслышно, никакого тиканья.
Два года семь месяцев молчания.
После бегства Торна Офелия не получила от него ни одной весточки – ни письма, ни телеграммы. Тщетно она убеждала себя, что он просто не может рисковать, боясь разоблачения, ведь его разыскивает полиция, а может, и сам Бог, – эта безнадежная пустота сжигала ее изнутри.
– Офелия!
– Иду.
Она взяла горшок с тестом для вафель и вышла из кладовой. Перед киоском стояла ее мать в пышном красном платье.
– Ну надо же, моя дочь наконец-то соизволила вылезти из постели! Давно пора: еще немного, и ты превратилась бы в прикроватную тумбочку. Веселых часов, дорогая! Ну-ка угости этих малышей!
И мать указала на длинную вереницу сопровождавших ее детей. Среди них Офелия увидела своего брата, сестер, племянников, двоюродных племянников и стенные часы из гостиной. С ее точки зрения, детишки не очень-то походили на малышей: даже Гектор, младший, за последние месяцы вытянулся так, что догнал старшую сестру. Глядя на них – рослых, ярко-рыжих, осыпанных веснушками, – девушка иногда спрашивала себя, впрямь ли она принадлежит к этой семье.
– Я обсудила твое положение с Агатой, – объявила мать Офелии, перегнувшись через прилавок. – Твоя сестра солидарна со мной: ты должна серьезно подумать над своей дальнейшей жизнью. Она посоветовалась с Шарлем, и они оба решили, что тебе нужно пойти работать к ним на фабрику. Посмотри, на кого ты похожа, дочь моя! Ты не должна обрекать себя на такое жалкое существование. Ведь ты еще молода! И ничто не привязывает тебя к… ну, ты сама знаешь… к нему.
Это последнее слово мать Офелии произнесла почти беззвучно. Никто из домашних теперь не говорил о Торне вслух, словно речь шла о чем-то постыдном. Да и о Полюсе тоже никто не упоминал. Случались дни, когда сама Офелия спрашивала себя: уж не померещилось ли ей все пережитое там, была ли она на самом деле лакеем, вице-рассказчицей и главной чтицей ковчега?
– Поблагодарите Агату и Шарля, мама, но я отказываюсь. Мне как-то трудно представить себя работницей на фабрике кружев.
– Я могу взять ее к себе в Архивы, – буркнул в усы двоюродный дед.
Мать Офелии презрительно поморщилась.
– Вы отрицательно влияете на нее, дядюшка. Прошлое, всегда прошлое, одно только прошлое! А моя дочь должна думать о будущем.
– Ну еще бы! – иронически бросил старик. – Ты хочешь, чтобы она стала такой же благонамеренной, как слюнявые романчики в вашей библиотеке, так, что ли? А еще лучше – загнать эту девчушку в какую-нибудь богом забытую дыру…
– Главное, чего я хочу, – это чтобы Настоятельницы и Артемида сменили гнев на милость и простили ее!
Офелия пришла в такое раздражение, что по ошибке протянула вафлю настенным часам.
Девушка долго убеждала всех и каждого, что Настоятельницы недостойны доверия, – ее не слушали. Она могла бы предостеречь людей еще и от многих других опасностей! А главное – от доверия Богу. Но этим она ни с кем не делилась: ни с родителями, осаждавшими ее вопросами, ни с тетушкой Розелиной, обеспокоенной ее молчанием, ни со старым крестным, который помогал ей в розысках. Вся семья знала только одно: в камере Торна (некоторые даже думали, что там содержался не он, а сама Офелия) произошло нечто важное. Однако никто не добился от нее ни единого слова о случившемся. Да и как об этом рассказывать, зная, на что способен Бог?!
Матушка Хильдегард покончила жизнь самоубийством – из-за Него.
Барон Мельхиор стал убийцей – ради Него.
Торн едва не погиб – по Его вине.
Даже сам факт существования Бога грозил опасностью тем, кто о Нем узнал. И Офелия поклялась себе как можно дольше хранить все в тайне.
– Я понимаю, что вы волнуетесь за меня, – объявила она наконец, – но речь идет о моей жизни. Я никому не обязана отчетом, даже Артемиде, и мне в высшей степени безразлично, что обо мне думают Настоятельницы.
– Ну и на здоровье, дорогая моя малютка!
Офелия съежилась, увидев даму средних лет, незаметно подошедшую к киоску. При ней не было никаких часов, ни карманных, ни настенных, зато ее голову украшала немыслимая шляпа с флюгером в виде журавля, который вращался с бешеной скоростью. Очки в золотой оправе увеличивали ее и без того выпученные глаза, подмечавшие все действия окружающих вообще и Офелии в частности.
Если Настоятельницы служили Богу, то Докладчица служила Настоятельницам как шпионка.
– У тебя весьма свободомыслящая дочь, милая Софи, – проворковала она, улыбаясь матери Офелии. – Она не желает вернуться на работу в музей? Что ж, давайте уважать ее выбор. Она не желает работать на кружевной фабрике? Не станем ее принуждать. Позволим ей самой выбрать свою судьбу… Может, ей лучше уйти в свободный полет?
Взгляд Докладчицы и клюв ее журавля дружно нацелились на Офелию. Девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сунуть руку в карман – проверить, не торчит ли из него краешек открытки крестного.
– Вы намекаете, что мне лучше покинуть Аниму? – недоверчиво спросила она.
– О, мы ни на что не намекаем! – торопливо возразила Докладчица, не дав заговорить матери Офелии, которая уже открыла рот для возражений. – Ты теперь взрослая и вольна сама принимать решения.
Офелия прекрасно знала, что с той минуты, как она сядет в дирижабль, за ней будут следить не спуская глаз. Да, она хотела найти Торна, но так, чтобы не привести к нему за собой Бога. И теперь она более чем когда-либо жалела, что не может покинуть Аниму через зеркало: к сожалению, это ее свойство имело свои границы.
– Благодарю вас, – сказала она, кончив раздачу вафель детям. – Я полагаю, что мне лучше всего остаться у себя в комнате. Веселых часов, мадам!
Улыбка Докладчицы превратилась в обиженную гримасу.
– Наши дражайшие Матери оказали тебе великую честь – великую, ты понимаешь? – озаботившись судьбой твоей скромной особы. Так что перестань скрывать свои мысли и доверься им. Они могут оказать тебе помощь, притом гораздо бόльшую, чем ты думаешь.
– Веселых часов! – сухо повторила Офелия.
Внезапно Докладчица отшатнулась, словно ее ударило током, взглянула на Офелию – сперва с изумлением, потом с испугом – и поспешила отойти. Она присоединилась к процессии людей и часов, возглавляемой несколькими старыми дамами. Настоятельницы. Они сокрушенно покивали, выслушав Докладчицу, и устремили на Офелию ледяные взгляды.
– Что ты наделала?! – воскликнула мать. – Ты воспользовалась своим новым свойством! И против кого – против самой Докладчицы!
– Я не нарочно. Если бы Настоятельницы не вынудили меня вернуться на Аниму, Беренильда научила бы меня сдерживать когти, – пробормотала Офелия, раздраженно водя тряпкой по прилавку. Она никак не могла привыкнуть к своему новому свойству. Разумеется, девушка не причиняла людям боль сознательно, не отрезàла носы или пальцы, но стоило ей почувствовать чье-то враждебное отношение, как в ней просыпалось нечто, наводящее страх на недругов. И, конечно, это было не лучшим способом улаживать разногласия.
– Ну хватит с меня! – прошипела ее мать. – Мне надоело смотреть, как ты валяешься на кровати или перечишь нашим дражайшим Матерям. Завтра же утром пойдешь на фабрику сестры, и кончено дело!
Созвав детей, она отошла от киоска. Офелия оперлась на прилавок и тяжело вздохнула. Пустота, которую она чувствовала внутри, разверзлась еще шире.
– Пускай твоя мамаша болтает что угодно, – буркнул ее старый крестный, – но ты всегда можешь прийти работать в мой архив.
– Или в мою реставрационную мастерскую, – бодро добавила тетушка Розелина. – Лично я не знаю более благородного занятия, чем избавление бумаги от плесени и жучков.
Офелия молчала. Она не желала работать ни на кружевной фабрике, ни в семейных архивах, ни в реставрационной мастерской. Больше всего на свете ей хотелось сбежать от бдительных Настоятельниц в загадочное место, изображенное на почтовой открытке.
В то место, где сейчас, возможно, находился Торн.
«Первый бельэтаж».
«Мужской туалет».
«Не забудьте свой шарф: вы отбываете».
Офелия выпрямилась так резко, что опрокинула на прилавок бутылку с сиропом. Она жадно оглядела сборище людей и разнокалиберных часов, отыскивая того, кто внушил ей эти три фразы. Но он уже исчез.
– Какая муха тебя укусила? – удивилась тетушка Розелина, увидев, что Офелия торопливо натягивает пальто прямо поверх передника.
– Я должна пойти в туалет.
– Тебе что, плохо?
– Мне еще никогда не было так хорошо, – с сияющей улыбкой ответила Офелия. – Арчибальд пришел за мной!