Ему не требовались деликатесы и мягкая перина в безопасном особняке под охраной пулеметчиков. Алексей привык к спартанским условиям. Впрочем, никакой роскоши он и не увидел.
Повар в комендантской столовой лез из кожи, но блюда были невкусными, мясо горчило, картошка напоминала зажаренную медузу. В пыльном кабинете на втором этаже, где два красноармейца лихорадочно мыли пол, из мебели имелись только сейф, стол, несколько стульев и крючки для верхней одежды.
От присутствия немецкой администрации не осталось и следа. Его вытравили каленым железом, но порядок навести забыли.
Комендант выделил ему бойца, чтобы проводил до гостиницы. Впрочем, последнее слово стоило бы писать в кавычках. Здание барачного типа, стоявшее на задворках в глубине квартала, было неприлично старым, в стенах зияли пулевые отверстия. Впрочем, стекла были вставлены, крыльцо подкрашено, трава перед фасадом прополота.
Солдат сдал Алексея на руки сухощавой особе в темно-синем безвкусном платье и поспешил ретироваться, сославшись на миллион служебных надобностей. Эта дама с ломкими, стянутыми в узел волосами и постным лицом представилась Вандой Ефимовной. Она провела его по голому коридору и показала крайнюю справа дверь.
На что-то подобное Алексей и рассчитывал. Первая комната, квадратов двенадцать, так называемая гостиная. Слева крохотная спальня. У входа условно действующий санузел, кран с холодной водой, что-то вроде душа. Окно в спальне заколочено, в гостиной задернуто шторкой, в которую любил сморкаться предыдущий постоялец.
– Прошу вас понять, уважаемый, – скрипучим голосом возвестила Ванда Ефимовна. – Это лучшее, что мы можем предложить. В других комнатах нет ни света, ни воды, там полностью сгнила проводка. Жильцы вынуждены пользоваться колодцем. Электрик – один на два района.
– Вы местная? – спросил капитан.
– Да. – Женщина сухо кивнула. – До войны я работала бригадиром на фабрике, потом перевели в гостиницу. Мой муж… – Она поколебалась, даже смутилась, насколько позволяли ей чопорность и сдержанность. – Он был украинцем, но работал на должности делопроизводителя в польской администрации. Его расстреляли немцы по ложному обвинению. Мой сын ушел в партизаны и погиб.
– Мне очень жаль, Ванда Ефимовна, – посочувствовал Алексей. – Спасибо, меня все устраивает. Не сказать, что в восторге, но терпимо. Если что-то понадобится, я сообщу.
– Хорошо, моя комната в другом конце коридора. Ключ на столе. В шкафу посуда, старые газеты, там же найдете постельное белье и утюг. Пользуйтесь, если понадобится. Это электрический утюг! – добавила она не без гордости и удалилась с высоко поднятой головой.
Алексей задумчиво смотрел ей вслед. Эта странная особа явно не рада «уставшим путникам».
Он вышел из оцепенения, запер дверь на щеколду и быстро осмотрел помещения. Унитаз зловеще выл, но работал. Кровать с панцирной сеткой напоминала западню.
Вид из окна заслуживал отдельного описания. Оно выходило на задворки, заросшие бурьяном. Цивилизация эту местность обошла стороной, если не считать оврага, заваленного мусором. За ним теснились деревья и кустарники, еще дальше вздымались крыши домов, стоявших на соседней улице. Пустырь выглядел не очень симпатично и меньше всего ассоциировался со словом «безопасность».
Алексей философски относился к подобным вещам. Все не может быть хорошо.
Он вернул штору в исходное положение, подошел к зеркалу, висевшему на ободранной стене. Собственное отражение давно разонравилось ему. Лицо темнело, выпирали скулы, глаза проваливались в черепную коробку и становились ко всему безучастными.
Война окончилась еще в мае, а он даже не помнил, чтобы шибко радовался этому факту. Лично для него бои продолжались. Ему неизвестно было, когда они утихнут.
Он вывалил на кровать содержимое рюкзака, отыскал коробку с патронами, зарядил наган. Расправил офицерскую форму, повесил на плечики, дотошно исследовал ее. Обмундирование было не новое, но тщательно отстиранное и зашитое. Пройтись утюгом, и не стыдно выйти в свет.
В коробочке лежали награды. Алексей задумчиво перебрал медали «За боевые заслуги», «За отвагу», орден Красной Звезды, покрытый рубиновой эмалью. Последней наградой он очень дорожил, надевал редко, не кичился. Получил ее капитан уже после завершения операции под Прагой.
Он убрал награды в рюкзак, отыскал в шкафу относительно чистое полотенце, принял душ. Алексей еще не разучился с юмором относиться к подобным процедурам. Вода текла исключительно холодная, причем прерывисто.
После мытья он тщательно выбрился, облачился в чистое белье и завалился на койку с папиросой в зубах. Мысли следовало привести в порядок, отринуть все лишнее, что могло отрицательно сказаться на работе.
Жизнь мелькала перед глазами, как теплушки, гремящие по рельсам. Мертвая жена Иришка, оказавшаяся с дочуркой на той самой стороне Невского проспекта, которая «при обстреле наиболее опасна». Он не мог представить их мертвыми.
Вот подмосковная дача, где он просит у важного полковника НКВД руки его очаровательной дочери. Тот благодушно посмеивается. Он не похож на властного вершителя человеческих судеб и еще не знает, что через полгода его арестуют. Полковник полностью потеряет зрение от удара кулаком по голове и не сможет увидеть дырочку пистолетного ствола, откуда вылетит пуля и разнесет ему полчерепа.
Вот Иришка на качелях, смеется, развевается ее любимое ситцевое платьишко. Вот она от всех отмахивается и зубрит сопромат, по которому чудовищно отстала. Она же, только в траурной рамке, хотя при этом улыбается.
Сентябрь сорок четвертого – уничтожение банды Нестора Бабулы в Туровском районе, несколько южнее того места, где сейчас находился Алексей. Тогда они положили всех негодяев, кроме Бабулы. Погиб хороший парень Пашка Овчинин.
Район пытались перекрыть, выставили дозоры в селах, на дорогах. Но Бабула пропал. Исследовали речку, в которую он бултыхнулся, прежде чем пропасть, не нашли ни живого, ни мертвого.
Наказания Алексей не понес. Все-таки банда была уничтожена, в районе стало тихо.
Вместе со стрелковым корпусом он перешел границу, работал в Западной Галиции, где орудовала та же УПА, реками лилась кровь ни в чем не повинных людей. Часть бандеровцев ушла с немцами, остальные засели в лесах. Их приходилось выкуривать из нор.
Фронт продвигался на запад, через Польшу в Германию. Сопротивление врага становилось все ожесточеннее.
Под Карлслау группу оперативников, разыскивающих раненого группенфюрера Курта Штайдлера, целого генерал-лейтенанта, по общевойсковой классификации, окружили парашютисты из СС. Эти ребята тоже искали пропавшего генерала. Бой длился полдня. Отделение бойцов из дивизии НКВД полегло почти целиком, но десант был уничтожен. Файдулину в том бою чуть не оторвало пулей ухо, Малашенко получил касательное ранение в плечо.
Господина группенфюрера бойцы в итоге нашли на дне отхожей ямы, в нужнике. Туда они заглянули в первую очередь.
– Дерьмо к дерьму тянется, – резонно рассудил Газарян, и никто не стал с ним спорить.
Позднее группу Алексея распустили. Всех отправили в Восточную Пруссию, а его самого перебросили в Чехословакию, где немцы позже всех прекратили сопротивление.
Последней операцией на фронтах Великой Отечественной для него стал прорыв со штурмовым взводом и отделением саперов к августинскому монастырю Благовещенья Девы Марии, оборудованному немцами под склад архивных документов. Брали его жестко, нахрапом, чтобы не дать эсэсовцам сжечь тысячи ценных бумаг, свидетельств их бесчеловечной сути. За этот бой капитан Кравец и получил высокую правительственную награду, а также краткосрочный отпуск на родину.
Потерянный, опустошенный, он несколько дней бродил вдоль каменных парапетов Невы, слонялся по улочкам, где прошло его детство. «А приехал я назад, а приехал в Ленинград». Алексей бродил по городскому кладбищу, расположенному на северной окраине города, недалеко от деревни Пискаревка, где в братских могилах покоились жертвы блокады. Где-то тут лежали его родные.
Потом он забрался в какую-то пивнушку и надрался до свинячьего визга, что не было, разумеется, лучшей страницей его биографии. Дом, где жил Алексей, был полностью разрушен. Из родственников и друзей никого не осталось.
30 мая он вернулся на службу, прибыл поездом в город Львов. Оттуда капитан отправился в Одессу, где осталась сеть агентов абвера. А воевать там ему пришлось против уголовного элемента, который расплодился, как саранча, и представлял реальную угрозу государственной безопасности.
Вскоре Кравец был срочно отозван обратно во Львов. Его вызвал к себе полковник Самойлов, главный контрразведчик на Западной Украине.
– Получай задание, капитан, – проговорил тот. – Бандеровщина окончательно распоясалась. В Збровичском районе действует твой знакомец Нестор Бабула. Он объявил себя царем и богом, терроризирует население, нападает на советские органы власти, запугал народ. Сорвана посевная, все попытки наладить мирную жизнь. Наши тыловые учреждения несут невосполнимые потери. По агентурной информации, он окопался в Хованских лесах, откуда и устраивает свои рейды. У тебя расширенные полномочия. Бери кого хочешь, командуй кем угодно, но пока не покончишь с Бабулой, во Львов не возвращайся.
– Ошибки нет, товарищ полковник? – Алексей напрягся. – Это точно Нестор Бабула?
– Он самый и есть, – подтвердил полковник. – Точнее быть не может. Лютый зверь, направленный в район самим Шухевичем, который тоже скрывается в Галиции или на Волыни. Жители района в страхе. Там действуют многочисленные отряды националистов, группы по десять-пятнадцать человек, у которых имеются свои собственные схроны. У Бабулы есть осведомители. Не исключено, что это наши, в том числе облаченные властью. Бандеровцы хорошо натасканы, в группах строгая дисциплина. Взаимодействие между бандами осуществляется с помощью связников, отследить которых практически невозможно. Крупные войсковые операции теперь бессмысленны. Ушло то время. Головой надо думать.
– Я понял, товарищ полковник, – сказал Алексей. – Давайте мне неограниченные полномочия, и задание будет выполнено. Но не уверен, что могу всерьез положиться на местные отделы НКГБ и НКВД. Я не знаю, какие там люди, насколько они опытны. Мне нужны парни из моей группы. Это в вашей власти – найти их и привлечь к работе. Сделайте одолжение, товарищ полковник.
– Хорошо, я постараюсь их найти, – согласился всемогущий начальник управления. – В общем-то ты прав, в этих отделах зелень неопытная, не приученная думать. Всех стоящих оперативников война повыбила. Я поищу твоих людей, направлю их к тебе, если удастся собрать. Но ждать, пока они соизволят явиться, – такой роскоши мы позволить не можем. Езжай один, разбирайся. Товарищи со временем подтянутся. Да постарайся дожить до их приезда. Если ты погибнешь, на кого я тогда положиться смогу?
Да, нормальных кадров в стране практически не осталось. Смерть забирала людей без пощады.
То, что происходило на Западной Украине, было логично и объяснимо. ОУН не собиралась сдаваться, объявляла об усилении вооруженного националистического движения. Борцы за украинскую идею не щадили никого. В одной из инструкций своим клевретам свежеиспеченный эмигрант Степан Бандера открыто заявлял: «Наша власть должна быть страшной!»
Бандиты поменяли тактику. С регулярными частями Красной армии они теперь не связывались, действовали мелкими группами. Они убивали красноармейцев, милиционеров, работников советского и партийного актива, тех, кто выходил на работу в колхозы, считали, что смогут заморить большевиков голодом. Герои УПА, не смущаясь, уничтожали своих же украинцев. Были такие села, все население которых они вырезали под корень.
Костяк банд составляли легионеры карательных батальонов «Нахтигаль» и «Роланд», расформированных в сорок втором году, эсэсовцы из дивизии «Галичина», разбитой в пух и перья. Многие бандеровцы прошли подготовку в лагерях абвера.
Их бессменным командующим был Роман Шухевич, так называемый генерал-хорунжий. Этот демон был неуловим, имел впечатляющий послужной список. Наряду с Бандерой он возглавлял ОУН. Только первый из них слал депеши из эмиграции, а второй прятался по схронам и бункерам, руководил головорезами на месте. Восточная Польша – тоже его епархия. Хитрый, умный, хладнокровный, вычислить его дислокацию было невозможно.
В звании гауптштурмфюрера он занимал должность заместителя командира 201-го охранного батальона вспомогательной полиции. Его непосредственным руководителем был обергруппенфюрер СС Эрик фон Бах. Вместе с батальоном «Нахтигаль», действующим в составе полка «Бранденбург», Роман Шухевич брал Львов летом сорок первого. Его шуцманы, выслуживаясь перед немцами, первыми ворвались в город, взяли радиостанцию, откуда торжественно заявили о восстановлении украинской государственности.
Немцы посмеялись, указали бандеровцам их истинное место, но боевой пыл горячих хлопцев использовали. Батальон «Нахтигаль», где Шухевич служил в чине гауптмана, зверствовал во Львове, расстреливал евреев, цыган, польскую и украинскую интеллигенцию, советских и партийных работников, раненых красноармейцев, обычных людей – всех тех, кто попадался под горячую руку.
В сорок третьем он разочаровался в немцах, ушел в подполье, создал Главный военный штаб УПА. Но Шухевич все равно сотрудничал с руководством зондеркоманд, с охотой принимал участие в карательных акциях, направленных против поляков, своих же собратьев украинцев.
В начале сорок пятого, когда ОУН рекомендовала Бандере не возвращаться на Украину, он фактически возглавил движение, названное именем своего подельника. Шухевич нарек себя главным секретарем по военным делам, председателем Главного освободительного совета, главнокомандующим всеми бандами УПА.
Алексей хорошо представлял себе, что такое типичная группа бандеровцев. Жуткая помесь абвера с махновщиной, и все это в лучших традициях партизанского движения! Крупные соединения повстанцев членились на мелкие отряды.
В возвращение немцев никто не верил. Ставка отныне делалась на неизбежный конфликт СССР со странами Запада, в ходе которого и заявит о себе независимое украинское государство. Советская разведка докладывала, что западные спецслужбы будут подпитывать надежды украинцев на скорую войну с большевиками, присылать своих эмиссаров, деньги, технику, боеприпасы. Тянуть время, беречь силы, пока не начнется военный конфликт.
Действовать широким фронтом ОУН уже не могла. К весне сорок пятого войска НКВД и органы госбезопасности разгромили все крупные бандформирования, уничтожили больше пятидесяти тысяч бандеровцев, столько же взяли в плен.
Но у гидры вырастали новые головы. Подполье действовало, усердно гадило. Бандиты появлялись внезапно, убивали людей, сжигали дома и пропадали. На Западной Украине не было такого места, где не страдали бы люди.
Алексей извлек из сумки карту Збровичского района крупного масштаба, развернул. Он знал ее наизусть и все же всматривался, прокладывал стежки между населенными пунктами.
«Где же ты сидишь, старый знакомец? Помнишь ли офицера группы СМЕРШ, который вычислил твою банду год назад, а потом безуспешно преследовал тебя по лесу?» – думал капитан.
Через этот район, заселенный не особенно густо, проходила железнодорожная ветка в Восточную Галицию. Он вплотную примыкал к польской границе. Территория соседнего государства располагалась на северо-западе, до польских Пшецина и Люблявы было не больше двадцати километров. Часть границы проходила по Излучи. Эта речушка протекала через Збровичи и уносилась на восток, к Бежанам, Злотничам и Пухте, до которых от тридцати до сорока верст.
Львов на юго-востоке. Железная дорога проходит через Тусковец, что на юге от Збровичей, на польскую Любляву. Там же, на юге, крупные села Костополь, Лепень, приграничный Жлотов.
К северу от Збровичей на обширной территории раскинулись глухие Хованские леса. Они упирались в границу на севере. В самой глуши затерялось село Хованка, давшее название лесному царству. По периметру зеленого массива стояли Острожи, Гожище, Рывда. Восточнее располагался Троепольский район.
Открытых участков немного, в основном на юге. Повсюду хвойно-лиственные леса, в которых без особого труда можно спрятать парочку крупных войсковых соединений вместе со штабами и обозами.
В два часа дня Алексей, облаченный в форму с поскрипывающей портупеей, в начищенных сапогах, пересек двор, поднялся на крыльцо комендатуры, покурил, осмотрелся. На дальнем краю пустыря, заменяющего городскую площадь, солдаты разгружали полуторку – вытаскивали из нее какие-то бидоны, волокли в столовую. У зачехленной полевой кухни курили патрульные.
Дневная жара еще не спала. От ветерка, налетающего порывами, не было пользы.
С казарменного плаца, расположенного где-то справа за деревьями, доносились командные крики. Там солдаты местного гарнизона проводили строевые занятия, чеканили шаг. Потом они нестройно затянули: «Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землей!» Такое ощущение, что за последнюю четверть века репертуар в Красной армии не изменился.
Алексей поморщился. Неужто занять солдат больше нечем?
Часовой на входе давно его заприметил, оторвался от стены и с лицом, выражающим неусыпную бдительность, прохаживался по крыльцу. Он отдал честь, когда офицер СМЕРШа наконец-то соизволил войти. Удостоверения не потребовал, тем самым грубо нарушил Устав гарнизонной и караульной службы РККА.
В приемной коменданта сидела женщина с погонами лейтенанта и отсутствующим лицом. Пальцы ее бегали по клавишам старенькой печатной машинки. Треск стоял как в печке. Она подняла глаза, сделала их большими, как блюдца, до краев наполненными смыслом и быстро поднялась. Этой особе, к которой благоволил комендант Глазьев, тоже не понадобились документы Алексея. Ей хватило зрительной памяти.
– Сидите, – заявил капитан. – Занимайтесь своими делами.
Алексея бесило, когда при виде его удостоверения, в котором, как он считал, не было ничего ужасного, вытягивался по струнке весь военный люд, вплоть до дивизионного начальства. Лишь бы выслужиться, произвести хорошее впечатление, чтобы чего не подумал, не взял на карандаш. Это те самые люди, которые еще вчера бесстрашно ходили в атаку, смеялись в лицо смерти. Они знали, что за ними нет никакой вины, но органам виднее.
– Там? – Алексей кивнул на дверь кабинета.
– Там, – сказала женщина, села и украдкой скользнула взглядом по ладной фигуре офицера контрразведки.
Он и сам знал, что в форме выглядит лучше. Многие дамы ему об этом говорили.
– Хорошо. – Алексей сделал пару шагов и остановился. – Напомните, как вас зовут?
Она опять вскочила.
– Лейтенант Савицкая Ирина Владимировна. Служила старшей в группе телефонисток в батальоне связи, который дислоцировался под Дубнами. В апреле подразделение расформировали, меня и еще двух человек направили на работу в Збровичскую комендатуру. Я хорошо умею печатать на машинке, товарищ капитан… – Женщина смутилась, потупилась.
– В гражданской жизни вам это очень даже пригодится, – сказал Алексей. – Откуда вы родом?
– Родилась под Киевом, товарищ капитан, – быстро ответила женщина. – Окончила техникум связи в сороковом году.
– Были в оккупации? – Он по привычке насупил брови.
Женщина занервничала и проговорила:
– Под немцами мы прожили совсем недолго, три месяца. Отец был бухгалтером на машиностроительном заводе, знал людей из подполья. Нас вывезли лесами через линию фронта, доставили в Калинин, потом в Орехово-Зуево. Отец и там работал на заводе, я подала заявление в военкомат…
– Хорошо, мы с вами еще поговорим, Ирина Владимировна. – Он распахнул дверь.
Комендант, придерживая разбитую крышку, прикрывающую мембрану телефонной трубки, крыл матом какого-то Зуева из хозчасти.
Алексей поморщился. Жизнь без мата небогата.
Комендант почувствовал постороннего, мгновенно перешел на русский литературный и швырнул трубку. Понятно, отчего она разбилась. Нервы у всех не железные.
– Проходите, товарищ капитан, – сказал он и начал выбираться из-за стола, загроможденного ненужными вещами.
– Нет уж, лучше вы к нам, Николай Акимович. Забыли, что мы договорились встретиться? Через пять минут жду вас в своем кабинете. И капитана Рыкова тоже.
Вскоре он стоял у окна в помещении, выделенном ему для работы, и пускал дым в открытую форточку. Алексей меланхолично наблюдал за тем, как со ступеней комендатуры скатился молодой боец без оружия. Подтягивая штаны, он побежал через пустырь и повернул к госпиталю. Майор Глазьев послал его за помощником. Что за амуры в служебное время?
Подавляя раздражение, капитан отошел от окна, сел за девственно чистый стол. Он не любил копаться в бумагах, давиться пылью, щелчками избавляться от дохлых тараканов, прилипших к документам. Предпочитал работу в поле.
Руководство комендатуры нарисовалось через шесть минут. Майора Глазьева одолел нервный тик, заместитель Рыков запыхался, тяжело дышал. Интересно, от каких важных дел отвлек его посыльный? Товарищу Антухович тоже нечем заняться в служебное время?
Рыков судорожно застегивал крючок на вороте гимнастерки. Комендант поглядывал на него со злостью. Эх, в военное время они бы так не расслабились.
– Опаздываете, товарищи офицеры, – проворчал Алексей, с нескрываемой иронией посмотрел в глаза Рыкову и спросил: – Вам служба не мешает заниматься личной жизнью?
– Виноват, товарищ капитан, – пробормотал тот. – Всего лишь на минутку отлучился.
– А до этого тянули лямку как бурлаки на Волге? Проводили с населением беседы о вреде национализма? Занимались патриотическим воспитанием молодежи? Ладно, – бросил Алексей. – В следующий раз напишем прогул и не засчитаем трудодень. Это шутка. Надеюсь, вы еще осознаете свою ответственность. Садитесь, что вы тут торчите? – Он кивнул на свободные стулья, офицеры, чуть поколебавшись, опустились на них. – Сделайте лица попроще, вы не на допросе. Повторяю, я прибыл в район для проведения оперативной работы по выявлению и ликвидации особо опасной банды бандеровцев, возглавляемой Нестором Бабулой. Я должен наладить взаимодействие всех сил, имеющихся в районе. Предлагаю оставить субординацию в покое, если она мешает работе. Меня зовут Алексей. Избавьтесь от подобострастия, от страха, что я вас упеку за решетку, если вы сделаете что-то не так. Для этого существуют другие органы. У меня иная цель. Нам реально надо обезвредить и уничтожить банду, терроризирующую район. Для этого хороши все средства. Ладно, почти все. Где личный состав гарнизона, Николай Акимович?
– У них плановые занятия, по плацу топают.
– Мы знаем инструкции, товарищ ка… прошу прощения, Алексей, – проговорил отдышавшийся Рыков. – Бандиты постоянно ведут разведку, используют свои связи среди местных жителей, поэтому запрещены построения всего личного состава на виду у населения. Занятия по строевой, боевой и политической подготовке проводятся повзводно, в порядке очереди, вблизи от казармы, обязательно с личным оружием. Этим занимается старший лейтенант Осипчук. Все занятия идут во время, свободное от боевого дежурства. Бойцы несут караульную службу, выезжают на чрезвычайные происшествия. Гарнизону придан автомобильный взвод. Правда, там всего лишь старые полуторки да пара списанных «козликов». Все это железо приходится постоянно ремонтировать, заказывать запчасти.
– С ними полная погибель, – подтвердил Глазьев. – Каждый день доводится лаяться с начальством складов в Тусковце. Иногда обмениваем детали на продукты, обмундирование, спальные принадлежности. Разговаривать человеческим языком уже не получается.
– Я заметил. Какими подразделениями мы располагаем в районе?
– Комендантский взвод насчитывает тридцать четыре человека, – сказал Рыков. – Бойцы охраняют комендатуру, гауптвахту, гараж, электрическую подстанцию и водозабор, восстановленный с немалым трудом, осуществляют патрулирование. Люди обстрелянные, все воевали. Есть еще гарнизон. Он состоит из автовзвода и полутора стрелковых рот под командой Осипчука. Примерно полторы сотни красноармейцев. У них ППШ, винтовки Мосина, десяток ручных пулеметов, два «максима», гранаты. Ни танков, ни артиллерии, сами понимаете. В крупных селах стоят взводы или отделения, но служба там у них несколько специфичная.
– Понятно. – Алексей поморщился. – Охраняют сами себя. На что-то большее не способны. НКГБ? НКВД?
– Капитана Ткачука вы уже знаете, – сказал Глазьев. – Нормальный сотрудник, имеет опыт, проявляет выдержку. В отделе не больше дюжины милиционеров. Это бывшие солдаты и сержанты полка НКВД по охране тыла действующей армии. В подвале отдела при немцах работало гестапо. Сейчас там оборудован тюремный изолятор, где в одиночках содержатся бандиты и их пособники, провинившиеся красноармейцы и…
– И прочие враги народа, – продолжил Алексей. – Негусто у вас с милицией. С государственной безопасностью, видимо, тоже все запущено.
– Им хорошо досталось, – проворчал Рыков. – В засаду попали на прошлой неделе. Погибли капитан НКГБ Лучанский и несколько его людей. Теперь пытаются наладить работу, но очень мешает нехватка сотрудников. Временно возглавляет отделение старший лейтенант Березин. Молодой он еще, хотя и старается.
– Убивают нас, Алексей. – Комендант глубоко вздохнул и прямо посмотрел в глаза контрразведчика. – Люди гибнут постоянно. Четверо у Лучанского, не считая его самого. У Ткачука недавно пристрелили троих здесь да еще участкового в Бежанах. Два милиционера угодили в госпиталь во Львов. Граната рядом взорвалась, три ноги на двоих недосчитались. В комендантском взводе двое погибших за последнюю неделю. Бандиты обстреляли подстанцию, пытались прорваться на территорию, но их отогнали. Натворили бы там бед, если бы прорвались, весь район обесточили бы.
– Теперь охрана усилена, – проговорил Рыков. – Осипчук выделил отделение. Бойцы несут службу круглосуточно, объект охраняют, как товарища Сталина! – брякнул он, не подумав, и тут же начал наливаться краской.
– Я тихо радуюсь за вас, – пробормотал Алексей.
Такое сравнение не покоробило его. Хорошо было бы, если бы подстанцию действительно охраняли так же тщательно, как товарища Сталина!
– У Осипчука тоже потери, – быстро сказал комендант. – Ездили на вызов в Лепень. Оказалось, что засада, бандиты за околицей напали. Хорошо, что учли подобную вероятность, из «максима» отбились. Но двоих все равно недосчитались. По нынешним меркам это рядовое событие.
– Бандиты неуловимы, – пожаловался Рыков. – Вы извините, Алексей, что говорим так, как есть, но они действительно хуже саранчи. Каемся, не удается пока справиться. У них информация, агенты. Лезут из всех щелей, пакостят и исчезают. Могут атаковать где угодно, в сортир с автоматами ходим! Шесть дней назад напали на райком, представляете? Это в двух шагах от комендатуры, за казармой. Вечером было дело, стемнело уже, но люди еще не разошлись. Вылезли как из тумана, непонятно откуда, никак не меньше десяти рыл, обстреляли окна ураганным огнем, забросали гранатами. Когда бойцы прибежали, их уже и след простыл, только гильзы стреляные остались. Два часа по округе рыскали, никого не нашли. Местные делают удивленные лица, хотя определенно что-то знают. Но не будешь же всех до одного расстреливать!
– Хотя и надо бы, – в сердцах бросил комендант. – Через два на третьего хотя бы. Спокойнее жилось бы тогда. Восемь человек погибли. Бандиты знали, куда стрелять и гранаты бросать. Секретарь райкома товарищ Павленко – бывший фронтовик, решительный человек, его заместитель Гриневский Макар Макарович, председатель райисполкома Грабарь, секретарь по идеологии Кравченко Яков – бывший партизан, хорошо знавший самого Ковпака. Вся партийная ячейка полегла. Павленко собрание актива проводил. Как теперь прикажете призывать людей в партию? Кто к нам пойдет? Работа райкома практически парализована, лучшие люди выбиты.
– Вот что интересно, – вставил Рыков. – У нас нет никаких подтверждений, что группа вооруженных чужаков вошла в город. Десять рыл, обвешанных оружием, не иголка. Повсюду посты, и никто их не заметил. Они явно пользуются подземными ходами.
«Один из выходов расположен где-то поблизости, – сделал мысленную зарубку Алексей. – Весело, нечего сказать. Бандиты в любой момент могут появиться».
– Устроили облаву, прочесали кварталы, прилегающие к райкому. Ничего и никого! – Рыков вздохнул. – А они нам привет на следующий день – больницу обстреляли! Правда, не убили никого, только стекла поколотили. Но опять же откуда взялись, куда делись?
– В Жлотове на опорный пункт напали, – продолжал скорбный список Глазьев. – Подъехали на полуторке под видом красноармейцев, еще с девушкой на заправке шутили, заигрывали, звали на свидание. Потом и ее убили, и всех, кто рядом был. Опорный пункт, правда, взять не смогли, не по зубам им оказался. В Троеполье на военкомат совершено нападение. Несколько сотрудников вывели во двор и расстреляли. Еще две семьи. Они на призывной пункт пришли, сыновей в армию провожать. Потом листки к трупам прицепили. Дескать, так будет со всеми, кто пойдет в Красную армию.
– Поляки возвращаются в родные дома, – сказал Рыков. – А их опять убивают. Село недалеко от Жлотова, Люкля называется, там испокон веков польские крестьяне жили. В сорок третьем гады из УПА с облавой нагрянули, спалили село, кто-то убежал через границу, кому-то не удалось. В мае, когда наши Берлин брали, поляки возвращаться стали. Им никто не препятствовал. Советская власть этому всячески способствовала. Пара десятков семей на родину перебрались, заново дома отстраивали. В начале июля бандюки вошли в село, опять все сожгли, а народ, как гирлянду, на деревьях развесили. Люди негодуют. Вы же, мол, во-первых, интернационалисты, во-вторых, божились бедноту защищать. Почему ничего не делаете? А мы беспомощны, не можем у каждого дома пулеметчика поставить. Да и толку от них!.. Хочешь правду, Алексей? – У коменданта побелели скулы. – Местные власти фактически потеряли контроль над сельской местностью. В крупных поселениях какая-то видимость есть, а в селах – ни хрена. Бандиты ходят, где хотят, творят, что вздумается. Я жизнь отдам, чтобы выполнить приказ, Алексей, – процедил комендант. – Но в этой ситуации мы бессильны. Нас переигрывают. Нужно менять подходы, уплотнять агентуру, засылать своих людей в банды. Это не армия должна делать, не такие великие полководцы, как мы с Рыковым.
– Ладно, разговорились вы что-то, Николай Акимович, – прервал его Алексей. – Хотите поучить СМЕРШ, как ему работать? Не пугайтесь. Что вы побледнели? За правду у нас не расстреливают. А вот за неумение наладить работу – могут. С коммунистами в районе все понятно. Что насчет комсомольского актива?
– Да это форменный пассив, а не актив, – заявил Рыков. – Боится молодежь к нам идти. Родственники не пускают, и кто их осудит? Придут бандиты и всю семью прирежут за сотрудничество с властью. Все комсомольцы – переселенцы с востока Украины. По организованному набору, по зову сердца приехали восстанавливать Галицию и Волынь, налаживать мирную жизнь. Рабочие, водители, милиционеры. У Ткачука, между прочим, половина отдела таких. Живут в общежитиях, на съемных квартирах и тоже подвергаются опасности. Хорошо, если стрелять умеют, а там ведь много женщин.
– Недавно трех комсомолок в лес увели, – мрачно поведал Глазьев. – Через день их тела на дорогу выбросили – еле опознали. Надругались над девчатами пламенные националисты, потом на куски порезали. Два механизатора из Пухты пропали. Пару дней искали, нашли в заброшенном колодце.
– Значит, ничего утешительного вы не можете мне поведать? – осведомился Алексей.
– Можем. – Рыков пожал плечами. – Под Троепольем органами госбезопасности проведена операция, выявили схрон, подорвали его, дюжину бандитов отправили к праотцам. Выявили связника в Зыкове. Он имел контакты с сообщниками на польской территории и неким парнем из британской разведки. Правда, перестарались, погиб при задержании. Участковый отдела НКВД в Гожище ухитрился отбить нападение. Ночью через плетень к нему перелезли. Парень оказался умным, заранее получил информацию о готовящемся визите, семью в подвал сплавил. А сам на крыше курятника пулемет поставил и ждал. Когда они через двор крались, давай поливать их огнем. Пятерых супостатов на месте положил, никто не ушел. Этот парень пока живой, службу несет, но надолго ли?
– Спасибо, товарищи офицеры. Обстановка мне в целом ясна, – проговорил Алексей. – Враги повсюду, успехи весьма скромные. Передайте Осипчуку мои пожелания. Учебу личного состава временно прекратить. Усилить посты в комендатуре, больнице, на всех значимых объектах городской инфраструктуры. Чтобы не спали, если хотят выжить. Активнее вести патрулирование. Немедленно задерживать всех подозрительных личностей, выявленных вблизи постов. Посидят немного, ничего страшного. Отношение к нам местных жителей от этого не пострадает. Оно и так хуже некуда. Быть готовыми по первому требованию предоставить мне рабочий транспорт, до взвода вооруженных и экипированных красноармейцев. Соблюдать режим секретности по всем перемещениям подразделений и даже отдельных личностей. Надо пресечь болтовню, товарищи офицеры! – Он впился глазами в смущенных собеседников. – Никакой служебной информации посторонним, чего бы она ни касалась, даже поставок тушенки. Ни малейших откровений перед женским полом! Еще раз говорить об этом я не буду. Проколетесь – немедленно припомню. Допустите ошибку – отправитесь за решетку. Никакого алкоголя, развлечений и тому подобного. Сразу ставлю в известность, что я решительный противник пира во время чумы. Все понятно, товарищи офицеры? Ваша миссия ограничивается этим. Пока, во всяком случае. Можете идти.