Россия, Санкт-Петербург
наши дни
Я проживала каждое воспоминание до аварии, которая унесла жизни мужа и сына, но отталкивала те минуты, когда видела их живыми в последний раз.
Каждое утро, открывая глаза, я искала ответ на волнующие меня вопросы: «Почему я не умерла вместе с любимыми? Если бы я умерла вместо них, искупила бы свою ошибку сполна?»
Потом вспоминала обещание из прошлой реинкарнации: всё исправить в следующей жизни. Значит, не имею права сдаться.
– Ангелина, доброе утро.
Я подняла глаза и посмотрела на психотерапевта.
– Зачем вы скрываете от родственников, что всё вспомнили? – без церемоний начал он. – Я не понимаю ваших мотивов, – снял очки и потёр глаза.
– Чтобы избавить себя от их жалости, – призналась я.
– Честно? – Он вздохнул. – У меня нет возможности держать психически здорового человека в отделении.
– А у меня нет желания покидать это отделение.
– Кхм, – он вернул очки на прежнее место и посмотрел на меня, – я могу приставить к вам практиканта. Я долго думал… – Он опять снял очки и прикрыл глаза. – Думал, что я могу ещё сделать, чтобы помочь вам? Но тут я бессилен, – он резко открыл глаза и посмотрел на меня. – Нельзя помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали. Вы не хотите помощи. Единственная ваша психическая проблема – это принятие.
– Хватит! – перебила его я. – Приставляйте своего практиканта и отвяжитесь от меня со своей помощью. Я действительно не нуждаюсь в ней.
– Так случается, – тихо произнёс психотерапевт.
Я зажмурилась и сцепила зубы, почувствовала, как свело челюсти, а на закрытых веках изнутри появились красные точки.
«Любимые покидают нас раньше, чем мы успеваем к этому приготовиться…» – добавил он мысленно.
Громко хлопнула дверь моей темницы. Я открыла глаза.
Если я и выйду из этой двери, то только к эшафоту. Пусть меня накажут плетьми, пусть на виду у всего мира снесут голову или повесят. Пусть казнят меня. За ошибку, которую я никогда не прощу себе.
Вот только я живу во времена, когда страшнее самонаказания уже ничего нет. Когда засыпать ночью и просыпаться утром, отравляя своё сознание воспоминаниями, как будто ядом, о том будущем, которого я сама себя лишила, – единственное из доступных способов причинить себе боль. Любую телесную боль можно вытерпеть. Но та моральная боль, которую я тащу за собой с прошлых реинкарнаций, перекрывает всё.
Муж пристегнул сына на заднем сидении и поцеловал в лоб.
– И только попробуй опять отстегнуться! – усмехнулся он, потрепав сына по кудрявой голове. Тот показал ему язык и с довольной улыбкой стал играться с застёжкой – это было его любимое занятие.
Я любовалась ими, усаживаясь на пассажирское сиденье.
Мы назвали сына Оскаром. Я сказала, что мне приснилось это имя. Теперь я вспомнила, почему выбрала именно его.
– Ничего не забыла выключить? – подмигнул мне муж, залезая на водительское сидение. – А то у тебя такое лицо, будто ты вспоминаешь, вытащила ли утюг из розетки.
С самого утра мне было тревожно. Я как будто предчувствовала что-то страшное, чего нельзя избежать. И как муж не пытался меня отвлечь, я всё равно была погружена в свои переживания.
– Может, это лишнее? – снова настаивала на своём я, оставляя замечание без ответа.
– Что лишнее? – удивлённо уставился на меня он.
– Давай поедем туда в другой раз.
– Нет, – муж похлопал по карманам в поисках ключей. – Лина? – сощурился он.
Я протянула ему навстречу кулак, в котором сжимала их.
– Что за детские выходки?
– Я не хочу, – стиснула зубы.
Муж забрал ключи и завёл машину.
– Врёшь.
– Хорошо! – прошипела я. – У меня плохое предчувствие. Нам лучше остаться сегодня дома.
– И завтра, и послезавтра. И через неделю, – он отпустил руль и закрыл ладонями глаза. – Лина, сколько раз ты уже откладывала этот приём? – Муж медленно убрал ладони с лица и посмотрел на меня.
– Давай я съезжу одна, а вы с Оскаром останетесь дома? – я предприняла последнюю попытку отговорить его от поездки.
– Я не пущу тебя за руль!
– Я возьму такси…
– Нет, – выдохнул муж. И последнее слово было за ним.
Когда машина выезжала из ворот, мы молчали. На заднем сидении сын пытался расстегнуть ремень.
– Оскар, прекрати! – Я убрала его ручонки от застёжки.
Я то и дело оборачивалась назад, чтобы убедиться, что он всё ещё пристёгнут.
– Давай остановимся на том, что я снова пропью курс успокоительных, – тихо сказала я, надеясь, что муж согласится и развернёт машину.
– Нет, Лина, не остановимся, – он смотрел на дорогу. – Твои панические атаки и истерики среди ночи это уже не то, что можно купировать успокоительными, затолкать в долгий ящик и оставить там.
– Их стало меньше, – попыталась возразить я, но взгляд мужа был красноречивее слов. Я замолчала и уставилась на дорогу, которую застилал сильный туман.
– Чёртов туман, – выругался он.
Я обернулась назад в ту минуту, когда сын уже расстегнул ремень безопасности и собрался вылезать из кресла. Я расстегнула свой и ринулась к нему:
– Оскар!
Муж схватил меня за локоть:
– Лина! Что ты творишь?!
Краем глаза я заметила, как он отпустил руль и тот стал быстро крутиться. Я упала на пол между сидениями, придерживая сына: от толчка он вылетел из кресла.
– Фура! – услышала голос мужа.
Моё сердце замерло, а тело будто налилось свинцом. Я не могла пошевелиться, прижимая Оскара к полу. Яркий свет ударил в глаза. Удар. Переворот. Опять удар. Противный звон в ушах. Плач сына. Я прижала его к себе. Крик Соломона. Ещё один удар. Я закрыла тело сына собой. Переворот. Я ударилась спиной о верх кабины.
Противный звон в ушах не прекращался. Пыль. Туман. Я ничего не видела. И не ощущала под собой сына, не слышала его плач. И не слышала голоса мужа. Я уплывала в бездну. Медленно…
Это воспоминание всё-таки настигло меня, застало врасплох уставшее сознание, пробило защиту, которую я так долго и тщательно по кирпичику выстраивала.
Я подскочила в кровати, вцепившись в простыню под собой, сжимая ладони в кулаки вместе с ней. Почувствовала, как по щекам катились обжигающие дорожки, а вместо соли на губах оставался вкус меди, будто из глаз вытекала кровь, а не слёзы.
У меня не было жалости к себе – я знала, что заслужила каждую секунду страданий. Но мне так хотелось опустить голову на колени любимого человека, снова почувствовать спокойствие и умиротворение в своей жизни.
Мы закрылись в гостиничном номере от всего мира. Хоть эта ночь была уже далеко не первая совместная, но первая в ролях мужа и жены.
Я присела на огромную кровать, потянулась к макушке. Почувствовала, как его тёплые ладони накрыли мои, помогая им вытаскивать шпильки, которые держали фату.
– Я люблю тебя, – в тысячный раз за сегодня повторила я, – и буду любить каждую жизнь.
– Всю жизнь, ты хотела сказать? – Муж присел рядом.
Я положила освободившуюся от фаты и аксессуаров голову ему на колени, волосы, которые были скручены на затылке, рассыпались по его ногам, он стал пропускать длинные пряди сквозь пальцы. Фата сползла на пол.
– Мне посчастливилось встретить свою любовь в этой жизни. Я чувствую, что уже любила тебя. И я пойду за тобой в следующую жизнь, найду тебя и буду любить так же сильно, – я повторила свою клятву, понизив голос до шёпота.
Муж продолжал гладить мои волосы.
– Я хочу состариться вместе с тобой, – ответил мне он.
Он сделал мне предложение на третий день после знакомства. А через несколько недель мы подали заявление в ЗАГС. Но за день до росписи обвенчались в церкви – без свидетелей и родственников.
В день венчания было солнечно и тепло – золотая осень. На мне было шёлковое кремовое платье в пол на тонких бретелях, а на нём – кремовая шёлковая рубашка и чёрные брюки. Он всегда носил костюмы и туфли. Его пиджак и в тот день был, но на моих плечах. Когда мы вышли из церкви, громко пели птицы. Он повернулся ко мне лицом и протянул руку, вторую положив мне на талию и прижимая к себе.
– Что? – не поняла я.
– Танец, – серьёзно сказал он.
Я не любила танцевать, а он в детстве занимался бальными танцами: его тело было гибким, его движения были правильными. И даже я, которая всегда была деревянной, в его объятиях двигалась так, будто танцевала как только научилась ходить. В танце мы были одним целым.
Мы и по жизни были одним целым.
Мои отношения со свекровью и свёкром были отдалённые – они никогда не лезли в нашу жизнь. Муж все решения принимал самостоятельно, отношения между ним и родителями были достаточно сдержанными, но когда родился Оскар – свекровь души в нём не чаяла, обожала, лелеяла, забирала на все выходные.
Моя мама, напротив, любила засунуть нос в наши семейные дела, что мужу не нравилось, он иногда был резок, но мама всё равно искренне любила зятя. Между моими родителями и родителями мужа были спокойные отношения, без желания перетянуть нас или внука на свою сторону. Мама и свекровь проводили выходные на даче, забирая с собой Оскара, давая нам время пожить для себя.
Муж никогда не скупился на дорогие подарки для меня, букеты без поводов, походы в рестораны. Мы с Оскаром ни в чём не нуждались и были окружены уютом и любовью.
Я была по-настоящему счастлива рядом с ним.
Я вспомнила каждую минуту рядом с мужем. Но вместе с этой жизнью в памяти пробудились и прошлые реинкарнации.
Это сейчас я научилась разделять, какой из них принадлежит то или иное воспоминание. Но как только проснулась после комы, видела всё вразнобой: кадр за кадром, будто кто-то играл этими воспоминаниями в бадминтон, подбрасывая их мимо моих глаз как волан.
Иногда я подходила к зеркалу, которое висело в вестибюле лечебницы, и подолгу рассматривала своё отражение. На меня смотрело одно лицо, но я видела в нём три жизни. Глаза цвета свежего пчелиного мёда – оттенок, совсем немного не дотягивающий до коричневого. Тяжёлые вьющиеся локоны обрамляли аристократическое лицо с достаточно острыми скулами. А губы… они как будто не умели улыбаться, отдавая эту привилегию глазам, а сами застывали слегка приоткрытыми с устремлёнными вниз острыми уголками.
Какую бы реинкарнацию я ни вспоминала, из зеркала каждый раз на меня смотрело это лицо.
Если смысл жизни в любви, то ради чего мне жить теперь, ведь тот, кого я любила все свои воплощения – умер. Неужели моё наказание в этой жизни – одиночество?
Я не страдала, не плакала в подушку по ночам, не жалела себя. Потому что знала, что заслужила всё, что выпало на мою долю. Прав доктор: невозможно помочь тому, кто не принимает помощь. Невозможно спасти того, кто не хочет, чтобы его спасли.
Ради чего и кого мне теперь жить? Быть может, моим последним шансом было приложить все силы, чтобы отговорить мужа от той роковой поездки. Настоять на том, чтобы они с сыном остались дома. И если той аварии всё равно было суждено случиться, возможно, моей душе удалось бы заплатить за жизни любимых. Была бы моя смерть искуплением? Или она стала бы обнулением попыток всё исправить?