– Господи, Миша, я думал это шутка, – говорю я вслух и мысленно высверливаю глазами на лбу Марины небольшое отверстие.
– Да погоди ты. Это обязательное для посещения место. Без него вроде как нельзя влезать в политику.
– Кстати, ты не возражаешь…
Мне подносят к носу что-то приторно-пахучее. Я плавно закатываю глаза, и вдруг всё отступает далеко-далеко, а потом внезапно наваливается обморок. Кто-то заботливо берёт мою голову прохладными ладошками и кладёт на коленки. Наверняка это Марина.
Я открываю глаза. Ничего не происходит. Я снова закрываю. Тоже темно. Я начинаю моргать, надеясь прорваться таким образом сквозь окутавшую меня матрицу темноты, самую простую и состоящую только из оттенков пустоты. Глаза устают. Тогда я просто оставляю их открытыми и пытаюсь заговорить:
– Это музей метрополитена?
В ответ на это из темноты начинают проступать огоньки и какие-то треугольники над ними. Скоро я понимаю, что это капюшоны. Огоньки следуют один за другим, а затем словно вливаются в комнату и растекаются по её стенам. Я по-прежнему вижу только дребезжащее пламя свечей и мрак в плотных капюшонах. Один из капюшонов расставляет свечки на полу и начинает зажигать их. Постепенно вырисовывается цифра 33.
– Ребята, у меня день рождения в октябре…
– Молчать!
Я примолкаю. Тем более, что вдруг осознаю, что мои руки накрепко схвачены верёвкой за стулом на котором я сижу и с ногами произошло нечто подобное. Когда свечи оказываются зажжены, вперёд выступает один из капюшонов и громовым голосом произносит:
– Брат! Готов ли ты вступить в тайное общество?
– А у меня есть выбор?
– Простого «да» будет достаточно, – вдруг произносит женский голос.
– Марина?
– Тихо! У нас нет имён, мы составляем единое братство, как зрачок Всевидящего ока, циркуль и наугольник в руках Его.
– Слушайте, ребята, по-моему для подставного кандидата в депутаты это несколько чересчур.
– Без обряда инициации путь в политику, пусть и бутафорскую, тебе закрыт.
Я нехотя киваю, вряд ли это заметно в темноте, зато потом я при случае могу сказать, что согласия не давал. Из полукруга выходит один «брат» и достаёт из кармана таблички. Тот, который больше всех говорит, начинает вопрошать с заунывными интонациями:
– Кому это принадлежит?
Пока я смутно выискиваю остроумный ответ и уже готовлюсь сказать «обладателю хорошего зрения и набора юного чертёжника», вышедший вперёд «брат» вдруг выбрасывает мне под глаза табличку. Я понимаю, что должен читать ответы:
– Тому, кто ушёл.
– Кому это будет принадлежать?
– Тому, кто придёт.
– В каком месяце сие происходит?
– Во втором.
– Что ты готов отдать ради этого?
– Всё, что у меня есть.
– Ради чего ты готов отдать это?
– Ради царства истины.
– Молодец! – почти по-отечески произносит голос и протягивает мне пляшку с густой буроватой жидкостью.
– Это что за соус?
– Кровь молодого бобра для завершения обряда инициации.
Я мужественно выпиваю пахнущую пряностями жидкость. Вдруг перед моим носом снова оказывается тот самый дурманящий тампон…
Меня словно подбрасывает на месте и я резко просыпаюсь. Первое, что я вижу – это рельсы. Первоклассные стальные рельсы и залитые креозотом древние шпалы. В голове смутно всплывает что-то про музей метрополитена. Потом я понимаю, что сижу на улице. Это явно какой-то Богом забытый полустанок. Я тяжёло поднимаюсь со скамьи, меня слегка уводит вправо, но я выпрямляюсь и выхожу на перрон. Природная тишина этого места начинает пугать. Я выхожу ещё чуть вперёд и смотрю на вывеску. «Олехновичи». Это нормально, это недалеко от Минска. На станции начинают что-то гнусаво и неразборчиво объявлять. Я заметил, что это фишка вообще всех вокзалов, не только у нас. Редко-редко где репродуктор издаёт понятные звуки. Из того, что я успеваю уловить, становится ясно, что прибывает электричка на Минск.
Спешно перебежав на другую сторону, я начинаю вглядываться вдаль. Ловлю себя на мысли, что никогда раньше не ездил на электричках зимой и вообще удивлен, что они ходят. Состав действительно показывается вдали, это ржаво-голубая «змея», подвывающая по мере приближения. Я с трудом забираюсь внутрь, цепляясь одновременно за скользкие поручни и пытаясь устоять на идентичных ступенях.
Сразу распахиваю двери в вагон, ожидая никого там не увидеть. На самом деле почти все сидячие места заняты, я как-то сразу смущаюсь и плюхаюсь на краешек сиденья у самого входа, слева. Глядя в окно скучает какая-то женщина, а рядом со мной мужик держит саженец. Вдруг безумно хочется пожевать табак. Я не курю, но повинуясь слепой надежде начинаю хлопать себя по карманам пальтишка и вдруг ударяю в какой-то плотный параллелепипед. Лезу во внутренний карман и извлекаю пачку добротного Rothmans. Сразу наступает какое-то облегчение, хотя чувство, что я нахожусь в полупьяном бреду, никуда не исчезает.
Я элегантно распечатываю пачку, хотя никогда в жизни этого не делал, и достаю сигарету.
– Молодой человек!
Голос раздаётся с соседней скамейки.
– Вы меня?
– Вас-вас. В вагоне курить запрещено!
Я неспешно прячу пачку в карман.
– С чего вы взяли, что я собрался курить?
В беседе с такими неизбежными в общественном транспорте тётечками самое главное – это смотреть им прямо в глаза. Работает и в этот раз. Тётечка тушуется и смотрит на сигарету.
– Ну, вы же достали…
– Я взял её, чтобы пожевать, – я ловко отправляю сигарету в рот и отворачиваюсь. Это тоже важно, так вы даёте понять, что с вашей стороны разговор окончен.
Взгляд мой падает на саженец. Яблоко чи вишня – я не сильно разбираюсь в деревьях-подростках, хотя и работал на огородном портале. Я искоса смотрю на мужика. Он вроде готов поговорить. Я расстёгиваю куртку и обращаюсь, сев вполоборота.
– А что это у вас за красавец такой?
Мужик словно уже минут пять ждал этого вопроса.
– Это? Это вишня, сынок. Самая что ни на есть «Щедрая».
Лично я такого сорта не помню, но не прерывать же диалог. До Минска час езды.
– А чего это вы саженец в Минск везёте? Обычно наоборот.
– Да бракованная она! Может и вовсе никакая не «Щедрая», а «Малышка» или «Гирлянда».
– Это как же вы зимой определили? Зацвести бы хоть дали.
– Да мне уж всё понятно. Впарили ваши, городские, какие-то прутья, а мне теперь по гарантии езди.
– Это что же, на неё и гарантию дали?
– А как же, внучок! Гарантия – она на всё есть, кроме брака и погоды, у этих много переменных. А так абсолютно на всё, за что ни возьмись.
– Зря вы её всё-таки в конце зимы выкопали. Как вы, кстати, вообще это сделали, земля же как кремень?
– У меня для этого дела бензопила имеется. «Штиль». Я её врубил, да так ком земли и выпилил, в пакет сунул и потащил на станцию.
И для этих людей я когда-то писал статьи, думаю я. Вишня у него, видите ли, бракованная, так он её из февральской землицы выпилить решил. Ужас какой!
Мужчина, кажется, только сейчас обращает внимание на моё пальто, скрывающее костюм и рубашку.
– А вы это… Тоже с дачи, что ли?
Я смотрю на него, дожёвывая сигаретку.
– С неё, родимой.
Резко распахивается дверь и входит детина в тёмном жилете, за ним проход занимает ещё один здоровяк в камуфляже с надписью ПМСН. Вошедший сразу кидается ко мне:
– Оплату за проезд предъявляем.
Тут-то я и вспоминаю, что забыл приобрести билетик на станции. Я лихорадочно начинаю хлопать себя по карманам пальто, рассчитывая, что билетик появится из того же безвременья, из которого выплыла пачка сигарет половину пути назад.
– Что, забыли? – хитро щурится детина.
– Та должен быть, – небрежно отвечаю я, и вижу как злорадно наблюдает за моими поисками женщина-паникёр с соседней скамейки.
– Может, в костюмчике? – всё так же улыбаясь и кивая показавшим билеты моим соседям произносит детина.
Я лезу во внутренний карман пиджака и действительно извлекаю обратный билет по направлению «Олехновичи—Минск-Северный». С глупым видом протягиваю его ревизору и тот, многозначительно кивнув, отходит.
– А дерево вы всё-таки зря выкопали, – бросаю я мужику, вставая с сиденья. – Оно прижилось бы рядом с вами и в конечном итоге было бы благодарно за рост на своей земле. Но вы его выкорчевали и теперь везёте в питомник, где его скорее всего постругают на опилки. Это я вам как бывший редактор садово-огородного портала совершенно ответственно заявляю.
Я вышел и перешёл в соседний вагон, оказавшийся на удивление пустым, и просидел там до самого Минска.