Лейтенант Тараскин смотрел на Панфилова со смешением чувств во взгляде. Он вроде бы и с одобрением относился к нему, но в то же время и осуждал.
– Горничная во всем созналась, – сказал он. – Не могла она слышать шаги в кабинете. И окно можно открыть только изнутри… А лестницу она сама приставила. И на подоконнике след от ботинка сама оставила. И ботинок нашли, и деньги…
– Сколько? – равнодушно спросил Марк Илларионович.
Ему интересно было знать, что произошло в доме Максютовых, но в данный момент он мог думать только о предстоящей встрече с Настей. Он почти не сомневался в том, что она придет на свидание с ним. Даже на старом месте побывал. От плакучей ивы, правда, остался только пенек, поросший кустарником. Но, как и прежде, по вечерам там должно быть тихо и свободно. Еще он проехал несколько раз мимо дома ее родителей. И увидел ее отца. Евгений Андреевич совсем старый, но ходит бодро. Екатерину Михайловну он не увидел, но главное, что у Насти есть повод отлучиться в родительский дом, а оттуда до заветного места у озера рукой подать… Сегодня он встречается с Настей. Все остальное для него не существовало.
– Двадцать четыре тысячи евро и бриллиантовое колье.
– Неплохо… А сейф как она открыла? Там же кодовый замок.
– Очень просто. Код очень давно не менялся, да и не сложный он, всего пять цифр, все разные. Пять кнопок использовалось, краска на них слегка подтерта пальцами…
– Сообразительность плюс метод научного тыка?
– Вот-вот…
– А может, она все-таки знала код?
– Откуда?
– Не знаю… Не видел я эту горничную, не могу сказать, симпатичная она или так себе?
– Симпатичная. Даже очень. А что?
– Да так… Может, хозяин дома с ней крутил… Это я так, просто в голову пришло. Досужие мысли не совсем досужего человека…
– Хозяин дома покончил жизнь самоубийством.
– Да, я слышал… А вы, кажется, расследовали это дело.
– Что там расследовать? Самоубийство.
– Провалился под лед.
– Если точней, нырнул в прорубь.
– Моржеванием занимался?
– Нет, в одежде нырнул…
– Может, столкнул кто?
– Нет, у него не было врагов.
– Кто вам такое сказал? Если он бизнесом занимался, то у него не могло не быть врагов.
– Не занимался он ничем.
– То есть как?
– Акции у него в нескольких доходных компаниях, он их в доверительное управление отдал. Ну, может, знаете, есть специальные управляющие компании…
– Знаю. Пакеты какие?
– Не понял.
– Пакеты акций какие, спрашиваю?
– А какими они могут быть?
– Контрольными, блокирующими или просто миноритарными…
– Какими-какими?
– Проехали…
Панфилову совсем не улыбалось проводить экономический ликбез.
– Бывает, из-за акций тоже убивают, – сказал он. – Если кто-то хочет к рукам их прибрать… Кто-то влияние за счет них расширить хочет, не обязательно конкурент… А еще акции вместе с наследством можно хапнуть… Кто унаследовал активы покойного?
– Ну, жена…
– Какая? Первая, вторая, третья…
– Законная. Алла Сергеевна… Ну, в права она еще не вступила, но дело решенное… А детям его треть от наследства досталась… А вы думаете, это жена могла его в прорубь столкнуть?
– Не берусь судить. Не знаю, где прорубь была… Знаю только, что озеро у них под боком…
– Да, озеро у них рядом. Возле своего дома он в прорубь и сиганул… Алла Сергеевна говорила, что он в последнее время был сам не свой, говорила, что в депрессию впал…
– Язык у нее без костей, сказать она все, что угодно, может…
– Ну, если уж на то пошло, то можно сына его в убийстве обвинить.
– Я слышал, сын в Сорбонне учится.
– Учился. Сейчас у него что-то вроде академического отпуска. В Москве он сейчас…
– Алиби у него есть?
– Не выясняли. Ясно же, что самоубийство.
Марк Илларионович внимательно посмотрел на Тараскина. Или делает вид, что ему все ясно, или действительно убежден в том. Скорее первое… Парень молодой, а Максютова даром что стервозная. Натура у нее чувственная, умеет она любить горячо, если это ей выгодно…
– Ну, ясно так ясно. На нет и суда нет…
Панфилов не был заинтересован в том, чтобы выгораживать богатую вдову. Просто ему совсем не хотелось вникать в дело, по которому никто не требовал у него отчета. Так, ради интереса поговорил о нем, пора и честь знать.
Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.
– А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, – предостерегающе нахмурил он брови.
– Это уже интересно, – вскинулся Панфилов. – А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?
– Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие…
– Ну, погорячился немного…
– Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил… О вас не подумала.
– Вас она знала лично, товарищ лейтенант?
– Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа…
– Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос…
– Может, вас это и заело?
– Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?
– Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести…
– Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?
– Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать… Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал… Напрасно вы ее сукой назвали.
– А как она меня назвала?
– Плебей, кажется.
– По-вашему, я должен был стерпеть?
– Если по-моему, то да.
– Я не плебей, лейтенант.
– Но и не патриций… Патриции в милиции не работают…
– Плебей – это прежде всего оскорбление.
– Не спорю.
– Тогда какой разговор?
– И все-таки вы напрасно дали волю своим чувствам…
– Может быть. Но не вам меня учить, товарищ лейтенант.
– Да, конечно… Поеду я.
Тараскин улыбнулся так, будто движением губ разгонял темные тучи над головой Панфилова. И руку на прощание он подал с таким видом, как будто недоразумение исчерпано. Но это была всего лишь видимость. И грозовая туча будет, и гром грянет. Но Марк Илларионович ничего не боялся.
Гром грянул в тот же вечер. В самом буквальном смысле. Темные тучи, громыхание и блеск электрической стихии, ливень. Но Панфилов никуда не уходил. Стоял у озера как истукан, под дождем, в непромокаемой накидке. Он понимал, что при такой погоде Настя не придет, но уйти не смел. Так и простоял до самой полуночи.
Настю он так и не дождался. Но домой уходил в предчувствии грядущего счастья.
Дождь лил до глубокой ночи, но утром от туч не осталось ни следа. Чистое небо, бездонное, как глаза у Насти. И солнце во всей своей жизнеутверждающей красе, такое же жаркое, как любовь к ней…
А к обеду нагрянул майор Перелесов из города.
– Плохо, Панфилов, очень плохо. Жалоба на тебя.
– Сколько?
– Одна.
– От кого?
– А что, должно быть две или три? От разных людей?
Перелесов сообразил правильно. Но у него лишь догадки. Похоже, жалоб со стороны Грецкого не поступало. Или со стороны Максютовой.
– Нет, одна должна быть.
– Одна, от гражданки Максютовой. Как ты ее назвал?
– Так и назвал. Как она того заслужила.
– А конкретно?
– В объяснительной напишу.
– Напишешь. Обязательно напишешь. А также принесешь ей свои извинения.
– И это обязательно?
– Я бы сказал, первостепенно. Ты извинишься, а я проконтролирую.
– Ее сейчас дома нет, – совсем в том не уверенный, сказал Марк Илларионович.
Но Перелесов ему поверил.
– А когда она будет?
– Поздно вечером, – приплел он.
– Что ж, придется мне остаться здесь до позднего вечера, – не сдавался майор. – Вместе к ней поедем.
– Зачем ехать, тут пешком совсем чуть-чуть. Или мне на коленях к ней надо приползти?
– Не ерничай, Панфилов.
– Я не ерничаю. Просто смешно. Мне, капитану милиции, извиняться перед какой-то вертихвосткой…
– У этой вертихвостки роман с начальником… Э-э, не важно, что там, – спохватившись, отмахнулся от самого себя Перелесов.
– Роман с начальником РОВД?! Занятно!
– Ну, не то чтобы роман… Но я тебе ничего не говорил.
– А я ничего и не слышал…
– В общем, полковник Сагальцев настаивает…
– Ну, если сам Сагальцев… Хорошо, принесу ей свои извинения…
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул Перелесов. – А то я уж думал, что давить на тебя придется… Да, хотел тебя спросить. Узнал, кто участок твой спонсирует?
– А что, Сагальцев не знает?
– А почему он должен знать?
– Ну, если он с Максютовой крутит. Она же должна быть в курсе?
– Я не знаю, что он там крутит. Не моего ума дело. И не твоего… Ты мне скажи, узнал или нет?
– Нет. Но обязательно узнаю.
Он не стал говорить про разговор с Грецким. Во-первых, Антон врал. А во-вторых, не хватало еще, чтобы начальник РОВД к нему для выяснения отправился. Сагальцев к нему с поклоном, а тот ему – жалобу на капитана Панфилова. Так, мол, и так, незаконный арест, ущемление прав человека, небрежное отношение к личности…
– И насчет Максютовой узнаю. Может, она уже дома. А вы пока пообедайте, отдохните.
Панфилов организовал обед в комнате психологической разгрузки, после чего вызвал к себе в кабинет Костромского, плотно с ним пообщался по интересующему его вопросу, сделал пару звонков и только затем вместе со своим начальником отправился к гражданке Максютовой.
Она была дома. Вышла к воротам, но во двор гостей впускать не стала. Каверзно улыбнулась, глядя на Панфилова в проем открытой калитки.
Марк Илларионович молчал, поэтому заговорил Перелесов:
– Вот, Алла Сергеевна, пришли к вам извиниться.
– Извиняйтесь, – ехидно ухмыльнулась она.
– Может, мы в дом пройдем? – спросил Панфилов.
– Еще чего! Здесь извиняйтесь.
– Извините, Алла Сергеевна… За то, что до конца не разобрались, извините… А то ведь ваш муж от руки злодея погиб, а мы его смерть на самоубийство списали. Нехорошо вышло…
– Что-что? – опешила женщина.
Она явно не ожидала от него такого подвоха.
– А может, вас устраивает такая версия?
Панфилов не просто смотрел на нее, он сверлил ее взглядом.
– Какая версия? – сглотнув комок в горле, дрогнувшим голосом спросила Максютова.
– Версия самоубийства. А что, овцы нет, а волки и целы, и сыты…
– Какие волки?
– А вот с этим разбираться будем. Дело поднимем, палец к носу прикинем. Веревочку нащупаем, дернем за нее, дверь, глядишь, и откроется…
– Какая дверь? Что вы несете?
– Очень много вопросов у меня к вам, Алла Сергеевна. Насчет вашего покойного мужа.
– Ну, знаете что! – в испуге, но дерзко возмутилась Максютова.
– Что-то уже знаем, что-то еще узнаем… Позвольте во двор пройти, хочу на место глянуть, где лунка была…
– Позволю. Как только постановление будет, так и позволю…
Максютова с треском захлопнула калитку – в бессильной, как могло показаться, ярости.
– Марк Илларионович, что это с вами? – осуждающе спросил Перелесов.
– Не люблю, когда из меня идиота делают! – гневно и подавляюще глянул на него Панфилов.
– Вы ее в чем-то подозреваете?
– Да, в убийстве мужа.
– У вас есть основания так считать?
– Да.
– Какие?
– Пока только предположительные. Надо будет с материалами дела ознакомиться.
– Какого дела?
– Уголовное дело, я так полагаю, не возбуждено. А материалы, смею надеяться, есть. И дело будет. Это я вам обещаю.
– Напрасно вы так! Такой прекрасный участок вам выпал! Не хотите же вы, чтобы вас в Забросовку отправили. Там такая дыра…
– Кто меня отправит? – резко, в яростном порыве спросил Панфилов. – Сагальцев?
– Почему Сагальцев? – растерянно спросил Перелесов.
– Потому что Максютова с ним крутит… Или вы мне этого не говорили?
– Не говорил, – совсем уже обескураженно мотнул головой майор.
– Но факт есть факт. И по этому факту дело о гибели гражданина Максютова списали на самоубийство…
– Не нашего это ума дело.
– Не вашего, вот и молчите. А мне палки в колеса вставлять не надо.
– Сложный вы человек, Марк Илларионович, – цокнув языком, сказал Перелесов.
– Даже не представляете, насколько сложный. И опасный…
– Зря ты, капитан, это затеял! Ох, и зря!..
Майор сел в свой «уазик», кивком головы пригласил Панфилова последовать его примеру.
– Я пешком. Тут недалеко.
– Ну, ну, пройдись пешком. Может, охладишь буйную голову… Мой тебе совет, вернись к Максютовой, извинись. И забудь о том, что мне наговорил…
– Вернусь, обязательно вернусь.
Перелесов уехал, а Марк Илларионович спокойным шагом пошел по улице элитного поселка. Гладкий асфальт превосходного качества, зеленые насаждения придомовых территорий, приятный ветерок, щебет птиц. Тишь да гладь, божья благодать. И не скажешь, что где-то рядом только что бушевали злые страсти…
Машина подъехала почти бесшумно, остановилась, мягко качнувшись на рессорах. Марк Илларионович уже знал, кто это снизошел до него, интуиция подсказала. Сердце учащенно забилось.
Сидящая в машине Настя кивнула ему, показывая на пассажирскую дверцу. Он все понял, сел в машину.
– Имею же я право подвезти участкового милиционера? – озоровато улыбнулась она.
– Подвезти? А может, увезти?
– Куда? – заинтригованно улыбнулась Настя.
– Куда-нибудь далеко-далеко. От мужа.
– От мужа?! Разве я говорила тебе, что у меня есть муж?
– А разве нет?
Марк Илларионович воспарил в райские облака, но Настя вернула его на бренную землю.
– Есть.
– Кто?
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Я думала, ты навел справки…
– Я хочу все узнать от тебя. Я вчера тебя ждал до полуночи…
– Дождь как из ведра лил.
– Я не в обиде.
– Разве я говорила, что приду?
– А я все равно буду тебя ждать. И сегодня, и завтра…
– Где ты раньше такой настырный был?
– Мне сказали, что ты умерла.
Настя остановила машину, порывисто повернулась к нему лицом, язвительно-жестко заглянула ему в глаза.
– Кто тебе такое сказал?
– Твоя мать ко мне в больницу приезжала… – обескураженно сказал он. – Я думал, она меня задушит…
– Моя мать… – недобро усмехнулась она. – Она могла… Не умирала я…
– Вижу, что нет.
– Видит он…
Настя снова тронула машину с места, повела ее по главной сельской улице. Проехала мимо административной площади.
– Ты как будто не знал, что мама спала и видела, как замуж меня за Грецкого выдать, – с изрядной долей осуждения сказала она.
– Знал.
– Вот она меня и выдала.
– За Грецкого?
– Да. Теперь я Грецкая Анастасия Евгеньевна… Уже семнадцать лет Грецкая…
– Я так почему-то и думал, – подавленно вздохнул Панфилов. – Видел его… И дочь у тебя Агата… Мать его Агатой звали, так, кажется?.. Неужели в ее честь?
– Я не хотела. Так она меня чуть живьем не съела… Вспоминать не хочется…
Машина свернула на узкую, поросшую травой дорогу, ведущую к озеру. Теперь Марк Илларионович точно знал, куда везет его Настя.
– Не хочется вспоминать… – продолжала она. – Черт с ней, с Агатой Никаноровной… Ты у меня до сих пор перед глазами стоишь…
Внедорожник не без труда пересек неглубокое русло небольшого ручейка. Настя остановила машину возле кустарника, где когда-то росла их любимая плакучая ива.
– Теперь оправдывайся! – потребовала она, пристально глядя ему в глаза.
– Что, оправдываться? – опешил он.
– Ты знаешь, что! Почему ты тогда, с Нонной!.. Это святое для нас место, не вздумай врать!
Панфилов потрясенно смотрел на нее… Плакучая ива у воды, своеобразный алтарь их любви. Действительно, святое место. Настя знала, куда его привезти.
– Я тебя ждал здесь… Ты должна была прийти… Но пришла Нонна. Сказала, что ты живешь с Антоном. Сказала, что родители квартиру ему сняли, а ты с ним… Сказала, что любишь меня, а живешь с ним…
Марк Илларионович забыл, сколько лет отделяет их с Настей от того рокового для них дня. Он чувствовал себя молодым лейтенантом Панфиловым, которому только что сообщили об измене любимой девушки. И так же, как тогда, ему вдруг захотелось вдрызг напиться.
– И ты поверил?
– Нет, но…
– Что, но?
– Я должен был осмыслить… У меня дома была бутылка… Потом Нонна пришла, еще принесла… А дальше все как в тумане… Пьяный в дым был, ничего не соображал…
– Но ты с ней спал?
– Кажется, да…
– Кажется?
– Ну да, она вроде бы со мной была. Но я ничего не помню… И ничего не чувствовал… Ты мне скажи, кто тебя надоумил прийти ко мне ночью?
Он снова стал капитаном Панфиловым. Дотошным, пытливым, подозрительным и разумно циничным.
– Кто, кто… – стушевалась Настя. – Антон сказал…
– А что ты с ним допоздна делала?
– Что, что… Отец его поздно за нами приехал. А в пути он колесо пробил. Сначала одно, потом второе. Поздно приехали… А он все зудел, что ты не дождешься, с Нонной закрутишь… Ну, я поверила. Пришла к тебе…
– Как-то хитро все закручено, ты не находишь? Нонна говорит мне, что ты с Антоном. А он тебе говорит, что я с ней. Одно к одному все… На подставу похоже…
– Да, но ты же спал с Нонной?
– Железная логика… Да, спал… Но она сама… Она хитрая, а я пьяный…
– Не важно.
– Все равно ты должна была разобраться… А ты таблеток наглоталась… Или не было ничего?
– Было. В больнице две недели лежала…
– Но не умерла.
– Нет.
– А мать твоя была…
– У тебя в больнице… – в глубоком и подозрительном раздумье продолжила за него Настя. – Я слышала, что ты разбился…
– К тебе ехал. Не справился с управлением…
– Значит, мама знала, в какой ты больнице… Мне говорила, что не знает… А я хотела приехать, спросить, почему так вышло…
– Не приехала, не спросила… А я думал, что ты правда умерла…
– Можно было приехать, проверить…
– Меня полтора года по госпиталям носило… А потом, если бы кто-то другой про тебя сказал, а то мать твоя. Я же не думал, что она такая дура… э-э, ну, такими вещами не шутят… Кто ж беду на родную дочь накаркивать будет…
– Выходит, что накаркала, – горько усмехнулась Настя. – Антона мне накаркала… Да и он сам как тот ворон надо мной кружил… И Нонна говорила, что ты с ней по большой любви лег… Запутали меня. Да я и сама запуталась…
– Запутали. Ты чуть до смерти не отравилась. Я чуть насмерть не разбился… Если б только это. Я ж без тебя как неживой был все эти годы… Все было, только тебя не было. Вроде бы все хорошо, а без тебя плохо…
– Ты женат?
– Нет… Уже нет…
– Значит, был.
– Да… Пять раз…
– Сколько? – изумленно глянула на него Настя.
– Много… Десять штампов в паспорте, пять о регистрации брака, пять о разводе…
– И кто в разводах виноват?
– Я, – кивнул Панфилов. – Всегда я.
– И чем тебя твои жены не устраивали?
– Тем, что сравнения с тобой не выдерживали… Все не то…
– Скажи, ты это сейчас говоришь серьезно? – пытливо и взволнованно смотрела ему в глаза Настя. – Или просто поиграть со мной хочешь? Скучно здесь, а тут такая интрижка…
– Ты для меня никогда не была интрижкой. Ты для меня – все и навсегда!
Он хотел было сказать ей, что нет и не может быть лучше женщины на свете, чем она, но Настя махнула на него рукой, призывая молчать. А потом вдруг порывисто прильнула к нему, закрыла ему рот поцелуем. И закружился мир в волшебном калейдоскопе радужных чувств и эмоций…
Он и она снова были на своем любимом месте у озера. Как тогда, девятнадцать лет назад. Но в этот раз оба понимали, что одними поцелуями дело не закончится.