Глава 6 Ты покорил меня своим «Привет»
– Дамы и господа, заводите свои моторы! Дрынь-дрынь! – Мисс Фёрбиш сделала вид, что завела мотор своего невидимого мотоцикла.
Пиппа смущенно посмотрела в сторону. «Типичная Мисс Фёрбиш», – подумала она. Эта женщина все время забывала, что учит пятиклассников, а не маленьких детей.
И все же Пиппа испытывала некоторый энтузиазм по поводу задания, в котором нужно было составить мозаику из слов. У них было сорок пять минут, чтобы написать о своем воспоминании, используя слова творчески.
Пиппа копалась в своих огромных чертогах памяти, где были и воспоминания об Отто. В конце концов, она знает его с тех пор, как он был еще неуклюжим голубоглазым птенцом. Пиппа наклонила голову и отсчитала годы назад. Ей тогда было семь лет, и она переживала сложные времена. По-настоящему сложные. Отто был единственным светлым пятном в те дни.
Она вспомнила, как чувствовала сердцебиение Отто, когда брала его в руки. Она сидела в мастерской мистера Дойла, прижавшись спиной к стене, и разрешала Отто ковылять вверх и вниз по ее вытянутой ноге. Его когти оставляли крошечные вмятины на ее бедрах, но не причиняли боли, как можно было бы ожидать. Напротив, Пиппе нравилось ощущать его коготки на своей коже. Каждый острый укольчик отвлекал. Это помогало ей не думать о том, что она потеряла папу.
– О боже, – еле слышно пробормотала она. Потеряла своего папу! И почему только люди говорят об этом в таких выражениях? Будто они с мамой пошли в магазин за продуктами и случайно забыли папу в отделе заморозки. Пиппа не забыла положить его на место, как какую-нибудь книжку, которую задолжала в библиотеку или солнечные очки. Теряют кошельки и рюкзаки или носки в прачечной. Но никто не «теряет» своих пап.
«Если кто-то и был потерян, – думала Пиппа, – то это я».
Она вспомнила, как однажды в Диснейленде отстала от родителей. Как это вообще случилось? Она не могла сказать с полной уверенностью. Но не успела Пиппа сообразить, как толпа увлекла ее за собой, а мамы с папой нигде не было видно. Она подумала, что, может, стоит вернуться к карусели, на которой они только что катались, но не могла вспомнить, что это была за карусель и где она находится. Все, что сперва казалось таким новым и увлекательным, теперь выглядело зловеще. Она почувствовала, что тротуар грозно вздыбился у нее под ногами, будто пытаясь подставить ей подножку. Пиппу начало тошнить. Она жадно глотала воздух, ее кожа похолодела. Но только девочка открыла рот, чтобы закричать, ее нашли. Папа взял Пиппу на руки.
– Куда это ты подевалась, Пиппстер? – дразнил он ее.
– Я не знаю, куда подевалась, потому что потерялась! – закричала она.
Это было самое страшное, что с ней случалось, до того дня, несколько лет спустя, когда они с мамой «потеряли» папу навсегда. Она все еще чувствовала тот ужас, если хотите знать правду, просто сейчас это ощущение накатывало на нее время от времени, а не каждый день.
Пиппа нарисовала схематичного ворона на бумаге для рисования. Лист был большим, добротным, так что ей было где развернуться. Она показала Отто во всей красе. По мнению Пиппы, это был момент приземления, когда его громадные крылья были все еще расправлены.
– Громадные, – произнесла она так громко, что Роберто, сидевший за столом напротив нее, поднял голову.
– Хорошее слово, – сказал Роберто.
– И правда, хорошее, – согласилась Пиппа.
Вы точно не смогли бы найти изъян в крыльях Отто. Она детально прорисовала маховые перья, затеняя их карандашом, пока они не стали выглядеть идеально.
«Пиппа, ты знала, что у воронов семнадцать маховых перьев, в то время как у ворон только шестнадцать? Подумать только, разница между вороной и вороном всего лишь в количестве перьев!» Это была лучшая шутка мистера Дойла, и он не упускал ни единой возможности повторить ее. (Для справки: если вы действительно хотите различить этих двух птиц, посмотрите на них сзади. Вороны распускают хвост веером. А хвост ворона больше похож на стрелку.)
Пиппа заострила перья на хвосте Отто стильным клином. Она закрасила ему глаза, которые, как у всех воронов, стали черными. Его когти, которые были очаровательно колкими, пока он был малышом, теперь повергали в трепет, и она воздала им должное.
– Что ты выбрала для своего восунка? – спросил Роберто.
– Для моего чего? – удивилась Пиппа.
– Восунка. Это воспоминание, воплощенное в рисунке. – Он слегка приподнялся на стуле и наклонился, чтобы посмотреть. – А, – сказал он, нисколько не удивившись, сел обратно и поднял свой листочек, чтобы показать Пиппе. – Я не настолько хороший восунист, как ты.
Пиппа даже не собиралась с этим спорить.
– Ты просто исписал весь листок «хррр…» и «пссс…».
– Знаю, – сказал Роберто. – Мой восунок о том, как я однажды очень хорошо вздремнул.
Пиппа рассмеялась. Она посмотрела на часы. Оставалось еще двенадцать минут. Сосредоточенно кусая губу, Пиппа начала писать. Узким, убористым почерком она писала по внутреннему контуру рисунка. Затем, закручиваясь по спирали, становясь все мельче и мельче, слова постепенно заполнили тело Отто.
Я собираю веточки и травинки и выстилаю ими корзинку на моем велике. Сегодня я беру тебя в твою первую поездку. Когда мистер Дойл положил тебя внутрь, мы поразились, насколько ты вырос. Ты еле влез! Ты сидишь прямо и смотришь то налево, то направо, пока я жму на педали и на полной скорости объезжаю квартал. Ты вылезаешь из корзины и усаживаешься на руль. Ты в полном восторге. Когда мы вернулись во двор, я остановилась, а ты нет. Ты расправил крылья и, оттолкнувшись, взмыл в воздух. Ты пролетел до самого почтового ящика! Я застыла, как статуя. У меня запекло в глазах, как будто я сейчас заплачу. Что, если ты не вернешься? Но затем ты повернул назад, дотронулся когтем до моей руки и сказал…
Она добралась до середины рисунка, туда, где должно было находиться сердце Отто. Там хватало места как раз для одного слова. Росчерком пера Пиппа вывела буквы п-р-и-в-е-т.