Четкий след Потока я обнаружил лишь спустя три четверти часа. Он петлял между деревьями, вился серебряной рекой, исчезал и появлялся снова. Несколько раз я просил Густава остановиться, выходил из машины и шел в глубь леса, пытаясь определить направление. Сомнений не было – восставший упорно двигался к городу.
Как и все недавно ожившие мертвецы, он исполнял последнюю заданную разумом программу. Пытался выбраться, спастись от смерти. А может быть, просто шел домой.
За долгие годы изучения восставших я заметил одну особенность. Они стремятся вернуться к месту, которое считали своим домом. Так Густав поначалу все время рвался к матери, хотя уже несколько месяцев жил со своей невестой на юге Франции.
Мысль о помощнике отозвалась неприятной болью в груди. Густав… мой самый удачный и самый строптивый ассистент. И, в каком-то смысле, самый живой из всех, кого мне доводилось поднимать.
Мне понадобилось время, чтобы вычислить оптимальный срок, после которого воскрешение мертвеца не имеет никакого проку. Я экспериментировал со стадиями разложения, пару раз поднимал даже тех, от кого остались одни кости. Наблюдал, как их тела корчатся на земле, дергаются, словно под ударами электрического тока. Лишенные мышц суставы и сухожилия не могли заставить скелет полноценно двигаться.
Гниющая плоть не удерживала импульс Потока. Слепые и безучастные к моим приказам, они были бесполезны. Да и внешний вид таких помощников внушал отвращение. Идеальное время – первые сутки после смерти, когда мертвец практически неотличим от живого. Чем ближе был час воскрешения к моменту смерти, тем больше памяти, воли и разума оставалась у восставшего. Я всегда подозревал, что это связано с разрушением тела, но лишь в двадцатом веке мои догадки подтвердились. Возможности живого мертвеца напрямую зависели от сохранности его мозга. С каждой погибшей клеткой нейронная сеть теряла способности к проведению импульса. И даже моя темная сила не могла игнорировать анатомию.
Густава я нашел спустя всего пару часов после того, как его повесили на ветке старого бука близ маленькой деревушки в Нормандии.
Услышал нервное лошадиное ржание и, свернув с дороги, увидел на земле тело. Обрывок веревки, привязанной к толстому суку, чуть заметно покачивался и давал ясное представление о том, что произошло. Чистокровный английский жеребец очень темной гнедой масти тыкался мордой в грудь мертвеца, отказываясь понять, почему хозяин молчит. Он выглядел особенно красивым рядом с моей невзрачной серой кобылой. Я спешился и подошел к коню, погладил черную с проседью гриву. Достал из седельной сумки ломоть хлеба. Я всегда любил лошадей – за преданность и покладистый нрав. И мне совсем не нравилось то, что предстояло сделать. Когда я закончил, солнце клонилось к западу и тени деревьев едва касались лица убитого. Словно чертили границу между миром мертвых и тем, кто отныне к нему не принадлежал.
Я увез Густава раньше, чем он пришел в себя. И о судьбе своего коня он никогда меня не спрашивал. Хотя, возможно, и догадывался, чью жизнь я забрал, чтобы его поднять. Через много лет я узнал, что красавец Пайро был любимцем его отца и желанным подарком для сына. И, кто знает, может, Густав так и не смог простить мне его гибели.
Я закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. На секунду погрузился в безвозвратное прошлое, пахнущее домом и теплым хлебом. Боль в затылке немного отступила, словно место в моих воспоминаниях даровало мне силу исцеления. Хотелось раствориться в этой непривычной легкости, но иллюзия была недолгой. Я почувствовал концентрацию Потока, бурлящую стихию, присущую лишь тем, кто ожил совсем недавно. Значит, я почти достиг своей цели.
Утренний лес казался прозрачным, но восставшего видно не было. Я велел Густаву притормозить и направился к мерцающему среди деревьев Потоку. Судя по серебристым следам, мертвец какое-то время просто стоял на одном месте, словно собираясь с силами или размышляя о чем-то. Меня охватило тревожное чувство. Еще никогда я не терял тех, кого поднимал из мертвых.
Я наблюдал за ними с первой секунды, как к ним возвращалось сознание. Помогал принять новую жизнь, преодолеть растерянность. Объяснял все что требовалось и заодно оценивал, сколько разума удалось сохранить восставшему. Я всегда мог понять – получится ли из мертвеца толковый помощник или мне стоит поискать другого. Но сейчас… Я упустил важнейшие часы. К тому же не завершил ритуал. Не успел стабилизировать энергию Потока. И теперь с каждым шагом восставшего она выплескивалась и рассеивалась в солнечных лучах. Возвращалась в изначальное неустойчивое состояние.
Я еще раз оглядел деревья. Серебристые пятна уходили далеко вперед, отмечая путь мертвеца, словно капли крови. Может быть, для него ничего не изменилось? И он все еще надеется выйти к людям? Допустить этого я не мог. Восставшему не место среди живых. Если не получится использовать его как помощника, он должен окончательно умереть. Я поплелся обратно к машине, проклиная сегодняшнюю ночь, так внезапно возникшего Семеныча и, конечно, предателя Густава. И чуть не споткнулся о взъерошенное воронье тельце. На смятых перьях отчетливо виднелись следы Потока. Сама же птица была полностью опустошена. Вероятно, она подлетела слишком близко к застывшему посреди леса мертвецу, и он впитал ее жизненные силы. По коже прокатился неприятный холодок. Скверно. И смертельно опасно для любого существа, которое окажется на пути восставшего. Он будет забирать жизни, пока не получит достаточно энергии для стабилизации Потока. Не достигнет баланса, при котором Поток способен сам сохранять себя, противостоять неизбежному рассеиванию.
Все в этом мире подчиняется физическим законам. Магии не существует. Есть лишь движение и взаимодействие энергии. То, что кажется волшебством, на самом деле результат кропотливой работы, бесконечное оттачивание навыков заимствования энергии и перенаправления ее в нужное русло. Чтобы овладеть им, мне потребовалось сорок лет. И еще столько же, чтобы научиться управлять энергетическими потоками живых существ, незаметно отбирая их жизненную силу. И обеспечить себе фактическое бессмертие. Я действовал бережно, забирая лишь крошечную часть огромной силы, сокрытой в каждом создании. И никогда не трогал старых и больных. Чтобы восполнить потерю энергии, человеку или животному достаточно было выспаться и хорошенько поесть. Я же получал бодрость, здоровье, вечную молодость.
Но у всего на свете есть своя цена.
Поток представляет собой одну из форм энергетического излучения. Нечто схожее со световой или тепловой энергией, но несколько иного рода. Он поддерживает равновесие в обменных клеточных процессах, препятствуя старению и естественному увяданию организма. Но не способен лечить болезни и исцелять раны. Если я сломаю руку, кости срастутся с обычной для человека скоростью. Если сломаю позвоночник, стану вечно молодым инвалидом. Или умру. Любая серьезная травма будет препятствием для полноценной жизни. Я могу умереть от воспаления легких или лихорадки Денге. Могу ослепнуть, оглохнуть, лишиться ног.
Но самая большая ирония в том, что после каждого недуга мое тело способно принять все меньшее количество энергии Потока. Организм тратит на исцеление собственные ресурсы и неизбежно изнашивается.
Я все-таки старею и слабею, хотя и значительно медленнее, чем обычный человек. И поэтому мне необходим тот, кто возьмет на себя большую часть работы. Кто может стоять под дождем несколько часов подряд, спать на ледяном полу, носить тяжести. Мне нужен помощник. Слуга. Некто бессловесный, беспрекословно выполняющий приказы. Не способный сопротивляться и протестовать. Живые мало годятся на эту роль, хотя большинство моих собратьев по способностям со мной не согласятся. Поэтому и меняют марионеток каждое десятилетие. Я же предпочитаю более длительное и приятное сотрудничество. Без постоянного соперничества, ненужного и утомительного контроля над личностью.
Безусловно, помощники из мертвецов получались весьма специфические. И механизмы воскрешения даже спустя столько лет изучения оставались мне непонятны. Восставшие получали возможность управлять своим телом, могли слышать и видеть, сохраняли воспоминания и способность мыслить. Но начисто лишались любых чувств и эмоций. Было ли это связано с отсутствием сердцебиения и продуцирования гормонов, я не знал, да и в целом это не имело для меня значения. Чем меньше они походили на людей, тем проще мне было считать их всего лишь удобными инструментами, не нуждающимися ни в понимании, ни в сочувствии.
Густав посигналил, и я вернулся в машину. Он прав: не время торчать в лесу. Чем быстрее мы найдем восставшего, тем скорее все закончится. Я получу нового помощника, а Густав – смерть, которую он упорно именовал свободой. Я открыл переднюю дверцу и швырнул птичье тельце на сиденье рядом с водителем.
– Знаешь, что это? – я подождал, пока Густав повернет голову и посмотрит на ворону.
– Птица, – он вновь уставился в лобовое стекло.
– Пустая птица. Ты позволил охраннику вмешаться в ритуал. И теперь мертвец высосет каждого, кого встретит. В лесу или в городе.
– Ты обещал, что я буду твоим последним рабом. Что больше никого не заставишь служить тебе. Ты обманул.
– Твое тело больше не удерживает Поток. Мне нужен новый помощник. – Я сел рядом с Густавом и захлопнул дверцу. – И сейчас, когда я как никогда близок к тому, чтобы найти Новака, я не могу сдаться. Только не сейчас, Густав!
Я выкинул птицу в окно и достал из бардачка две таблетки ибупрофена. Запил из пластиковой бутылки и снова повернулся к помощнику.
– Я отпущу тебя, как только догоним восставшего. Нужно закончить ритуал раньше, чем кто-нибудь умрет. И если ты не готов помогать, то хоть не мешай! Договорились?
– Я помогу. В последний раз. – Густав завел двигатель, и машина тронулась с места. Я не отрывал взгляда от обрывочных переливающихся ручейков Потока и думал о тех, кому не повезет встретиться этим утром с восставшим. Эти люди погибнут по моей вине. И, к сожалению, они будут не первыми, кого я не успел спасти.