Как ни любил Северин церковнославянский язык, ему нравилось вставлять в службу возгласы и ектении и на других наречиях. С Евангелием и Апостолом он так не поступал, чтобы не запутывать тех, кто слышит Писание только на службах, а вот более узнаваемые молитвы – хлебом не корми, дай только текст.
Начал Северин с древнегреческого. Некоторые даже узнали в «Eulogimeni i Vasilia» «Благословенно Царство» – начальный возглас Литургии и одобрительно зашелестели.
Потом в храме звучал английский (под смешок прихожан), французский (после этой службы Северину в приходском домике включили французскую эстраду), любимый им итальянский (прихожане расходились, мурлыкая «Феличиту»). И вот в очередное воскресение:
– Benedictum regnum Patris et Filii et Spiritus sancti, nunc et semper, et in saecula saeculorum, – раскатилось под сводами22.
Северин служил, прихожане перешептывавались на латинских возгласах.
И тут вдруг:
– Сredo in Unun Deum… – вышедший к народу певчий задал первые слова песнопения23.
Обычно «Верую» всегда пели по-славянски.
Северин даже не успел испугаться того, что инициативный прихожанин не знает языка и не сможет определить правильный ли он выбрал текст24.
Потому что тут же народ грянул, заглушая:
– Верую! Во Единого Бога Отца Вседержителя!
Пели воодушевленно, во сто крат воодушевленнее обычного. Даже с каким-то напором:
– Иже от Отца! Исходящаго!
После «Отче Наш»25 регент буквально втолкнула в алтарь инициативного певчего:
– Батюшка! Простите! Хотел как красивее! Забыл! Забыл про «filioque»!26 – затараторил он.
– Напугал нас всех, Иван. Что у тебя за перевод?
Перевод оказался идентичным тому, что был в служебнике священника. Литургия Златоуста27 с православным Символом веры.
Но больше на латинском Северину служить почему-то не хотелось.